Зарубежная литература ИЗЛ / контрольные у Королёвой / 3

3) двоемирие в сказках гофмана

Творчество Гофмана всегда вызывало оживленный интерес, еще при жизни его. Нельзя сказать, что признание мастерства принесло ему счастье. Он был прирожденным критиком реальности, а люди не любят, когда их недостатки выставляют на всеобщее обозрение. Но поборники справедливости увидели в Гофмане своего и признали. Так и образовались два лагеря критики: противники и почитатели. Противники пытались обвинить Гофмана в инакомыслии, сумасшествии и даже шизофрении. Тема двоемирия и двойников в его произведениях наталкивала на мысль о раздвоении личности. Этим его противники и пользовались – намного легче навязать обществу мнение о том, что не стоит читать произведения сумасшедшего.

Поначалу Гофмана признали не столько на родине, сколько в России. Россия, взбудораженная волнениями, войной с Наполеоном, восстанием декабристов, была наилучшей почвой для ироничных гофмановских творений. Первая же вещь, переведенная на русский язык, “Девица Скудери” (вышла в год смерти писателя), вызвала бурю споров и обсуждений. Молодой Герцен посвятил ему первую статью. Написанная в эмоциональном, восторженном тоне, она живо передает атмосферу увлечения Гофманом в те годы. Творчество Гофмана повлияло на произведения многих русских писателей. Здесь можно назвать и Пушкина (“Гробовщик” и “Пиковая дама”), и Лермонтова (“Штосс”). Наиболее глубокое воздействие оно оказало на Гоголя (“Нос”, “Портрет”, “Записки сумасшедшего”)и Достоевского (“Двойник”). О Гофмане писал и Белинский. К примеру, сравнивая Гофмана с Жан Полем Рихтером, он писал: “Юмор Гофмана гораздо жизненнее и жгучее юмора Жан Поля – и немецкие гофраты, филистеры и педанты должны чувствовать до костей своих силу юмористическогоГофманова бича”.

5

Из немецких авторов, обращавших свое внимание на творчество Гофмана, нужно, пожалуй, назвать Г. Гейне, Р. Гайма, П. Рэймана.

В первые десятилетия двадцатого века произошел новый всплеск увлечения Гофманом. Поэты “Серебряного века” (Мейерхольд, Анна Ахматова),  художники, литературные и театральные критики обращаются к его творчеству. В 1921г. В Петрограде возникло содружество молодых писателей, назвавашихся “Серапионовыми братьями” (М.Зощенко, Н.Никитин, В.Каверин и др.), а четверть века спустя об их уже былом тогда сотрудничестве напомнил в своем докладе А.А.Жданов. И вслед  за Ахматовой и Зощенко подверг и всю группу, и ее “идейного вдохновителя” Гофмана жестокому преследованию. Имя Гофмана стало полузапретным, в учебниках о нем отзывались с пренебрежением, с уничтожающими оценками и ярлыками. Произведения перестали издаваться. И только в середине 1960-х годов они начали возвращаться к читателям новых поколений...

Среди основных  критических работ по вопросу двоемирия в творчестве Гофману я хотела бы рассмотреть работы Н.Я.Берковского, И. Миримского, А. Ботниковой, В. Гильманова, А.Карельского, С.Тураева и других. А также разобрать некоторые статьи из сборника статей по творчеству Гофмана, изданному издательством “Наука” в 1982 году. Все эти работы рассматривают произведения Гофмана с разных точек зрения, выявляя их многогранность и многоаспектность. Кто-то разбирает философский аспект, кто-то стилистический. Но практически во всех работах так или иначе затрагивается вопрос двоемирия и двойничества. И эту тему разные авторы рассматривают также с разных сторон и разных аспектов.

 

Н.Я.Берковский, автор работы “Романтизм в Германии” подробно рассматривает тему двойников. По его мнению, Гофман замечательно проиллюстрировал мысль о том, что: “Двойник — величайшая обида, какая может быть нанесена человеческой личности. Если завелся двойник, то личность в качестве личности прекращается. Двойник — в индивидуальности потеряна индивидуальность, в живом потеряна жизнь и Душа”. Еще Берковский обращает наше внимание на театральный подход Гофмана к своим персонажам: “Человек, по Гофману, — сценическое явление, прежде всего он входит в состав зрелища, повинуясь требованиям его. По крайней мере, с этого начинается всякое знакомство с заново выступающим   персонажем,   он   по- театральному   предъявлен нам, это актерский выход...” И хотя здесь нет прямого указание на тему двоемирия, но она угадывается за параллелями “герой-актер”, “сцена- реальная жизнь”.

И. Миримский в работах своих разбирает тему двуплановости художественного мира Гофмана и явление духовного дуализма. “Все романтические герои Гофмана – двоедумы, страдающие “самой странной и вместе с тем самой опасной болезнью” - “хроническим дуализмом”, душевной раздвоенностью. В каждом из них живут две души, постоянно враждующие друг с другом: земная и небесная, прозаическая и поэтическая”.

6

Он считает, что Гофман каждым своим произведением пытался показать, насколько несовместимы эти миры. И основная трагедия заключается в невозможности быть совершенным человеком среди филистеров, в том, что не притянуть мир совершенный в мир реальный. Гофман, как считает И. Миримский, сам не находит решения этого противоречия, но продолжает свой трудный путь вместе со своими героями-романтиками в надежде все-таки когда-нибудь отыскать настоящую Атлантиду.

 А. Ботникова в своей работе “Функция фантастики в произведениях немецких романтиков” рассматривает опять таки же проблему несовместимости мира реального с миром иллюзорным: ”Как и у Тика, поэтический мир сказки у Гофмана принципиально противопоставляется прозаической действительности. Но у Гофмана при всей предметности и даже динамичности изображения сказочного мира четче проступает мысль о его иллюзорности. Владение фантастическим царством является исключительной прерогативой наивных поэтических душ, способных в мечте «сбросить с себя бремя пошлой жизни» и найти блаженство в царстве, «которое дух часто открывает нам, по крайней мере во сне”. В отличие от И. Миримского А. Ботникова читает, что целью иронии Гофмана было доказать, что мечтания о мире “иллюзорном” есть бегство от богатств мира реального, и, следовательно, абсолютно бесполезны. И что Гофман призывает видеть “музыку небесных сфер и высшую гармонию” в мире физическом.

В. Гильманов в статье «Мифологическое мышление в сказке Э.Т.А Гофмана “Золотой Горшок”» рассматривает “двоемирие символов”. Пытаясь понять, что означает столь странная символика в сказке, Гильманов приходит к весьма интригующим результатам: за сплетением символов проглядывает алхимический путь совершенства, который приводит Ансельма к высочайшему блаженству. Между прочим, сам Золотой горшок, по одной из версий автора, может являться символом Святого Грааля, а обладание им – обретением блаженства на земле.  Пожалуй, здесь следует сказать, что символика Гофмана вообще близка к масонской символике. 

Е. Карабегова, автор статьи “Роль автора-повествователя в сказочных повестях Э.Т.А. Гофмана”, определяет двоемирие самого автора, Гофмана как режиссера собственных произведений, подчеркивая именно театральный подход к построению сюжета. “Гофман рассматривает театральное действо как возможность для наиболее органического сочетания действительности с фантастикой, как наиболее адекватную форму для выражения романтического «двоемирия»” Наверное, поэтому сказки Гофмана так легки в постановке. Также Е.Карабегова обращается и к теме двойников: “Категория театральности в сказках Гофмана нередко воплощается в мотиве двойников. Возникновение двойников в сказках Гофмана также связано с особым видением мира – в его двуединстве, в поэтическом и обыденном обличье ... различные воплощения героя могут рассматриваться и как своеобразные роли, которые он играет в сказке, как еще одно проявление театральности уже на другом уровне повествования”.

7

Работа М.Бента “Поэтика сказочной новеллы Гофмана как реализация общеромантической эволюции” почти не относится к теме двоемирия – она прослеживает процесс изменения гофмановского мировоззрения во времени. Но упоминание о двоемириии все же есть. Причем весьма в интересном ключе: “...создается впечатление трехчастности мировоззренческой концепции: золотой век, изгнание из рая и двоемирие – возвращение в блаженную страну с помощью искусства”. Автор считает гофмановское двоемирие компромиссом между совершенством и реальностью, и компромисс этот найден автором только для того чтобы избежать жестокой безысходности. М. Бентсчитает, что компромисс этот жалок, и что Гофман сам осознает, насколько он смешон, и с горькой иронией высмеивает “рай на земле”.

Особо надо отметить статью А. Карельского (предисловие к полному собранию сочинений Гофмана). Автор очень прочувствовано, глубоко описывает и творческий путь Гофмана, и его личность, и его творения. Вот, например, что он пишет про самого Гофмана: “Художник обречен жить в мире собственных фантазий, отгородившись от  внешнего мира  защитным валом  презрения либо ощетинившись против  него колючей броней иронии,  издевки,  сатиры.  И  в самом деле,  таков как будто Гофман и в "Кавалере Глюке",  и в "Золотом горшке", и в "Собаке Берганце", и в "Крошке Цахесе", и в "Повелителе блох", и в "Коте Мурре".

Есть  и  другой  образ  Гофмана:  под  маской чудачествующего потешника скрывается трагический певец раздвоенности и отчужденности человеческой души (не  исключая  уже  и  души  артистической),  мрачный  капельмейстер  ночных фантазий,  устроитель хоровода двойников,  оборотней,  автоматов,  маньяков, насильников тела и  духа.  И для этого образа тоже легко найти основания:  в "Песочном  человеке",   "Майорате",   "Эликсирах  дьявола",   "Магнетизере", "Мадемуазель де Скюдери", "Счастье игрока".

Эти два образа,  переливаясь,  мерцая,  являются нам,  так сказать,  на авансцене гофмановского мирового театра.  А ведь в глубине, ближе к кулисам, маячат,  то обрисовываясь,  то размываясь,  еще и  другие образы:  веселый и добрый  сказочник  -  автор прославленного  "Щелкунчика";  певец  старинных ремесел и патриархальных устоев -  автор "Мастера Мартина-бочара" и "МастераИоганнеса Вахта"; беззаветный жрец  Музыки -  автор "Крейслерианы";  тайный поклонник Жизни - автор "Углового окна".”  А.Карельский подробно рассматривает тему двоемирия в каждом из произведений, и “Золотой горшок”, и “Песочный человек” тоже не обойдены вниманием.

 

 

“Одним из преломлений гофмановского двоемирия является тема двойника.” (Жирмунская Н.А.  Новеллы Э.Т.А. Гофмана в сегодняшнем мире.) Пожалуй, одной из самых важных тем творчества Гофмана – это тема двойников. Эту тему можно подразделить еще на две: тема двойников в социуме (подмена человеческой индивидуальности общими стереотипами)и тема двойственности человеческого сознания. Если говорить о первой, то она прекрасно освещена и в “Песочном человеке” и в “Золотом горшке”. А тема двойственности человеческого сознания настолько срослась с душой самого Гофмана, что кажется и все его произведения вышли из нее.

Разберем сначала первую тему. В произведениях Гофмана всегда звучала едкая ирония по поводу бюрократизма общества, ему претило то, что общество ценит в людях не таланты, не индивидуальность, не мысли и чувства, а внешние, общие элементы. Против подобной “уравниловки” Гофман нашел прекрасный метод борьбы – литературный прием двойников. Об этом превосходно говорит в своей работе Н.Я.Берковский: “...Уже в «Золотом горшке» появляется с тех нор навсегда с Гофманом связанная тема двойника — в комедийно-сатиричес­ком своем варианте. Двойник здесь не назван двойником, как это станет делать Гофман в дальнейшем, и тема двойника здесь только сквозит в одном, другом, третьем фрагментах пове­сти. Пятая вигилия: Вероника Паульман предается грезам. Ансельм стал гофратом, она - женой его, они снимают прекрас­ную квартиру на одной из лучших улиц, у нее модная шляпа, новая турецкая шаль, все это очень ей к лицу, и в элегантном неглиже она завтракает у себя на балкончике. Мимоидущие франты задирают головы кверху, и она слышит, как франтывосхищаются ею. Возвращается гофрат Ансельм, вышедший по делам еще с утра. Он поглядывает на свои золотые часы с репетицией и заводит их. Пошучивая и посмеиваясь, из жилет­ного кармана он извлекает чудесные серьги, самой модной ра­боты, которые он и надевает на нее. Вероника бежит к зеркалу. чтобы посмотреть, какая она в этих серьгах. Проходят месяцы, и вот не Ансельм, потонувший где-то в дебрях дома Линдхорста, влюбленный в золотую змею Серпентину, стал гофратом  как все того ожидали, но регистратор Геербранд. В зимнийдень, в именины Вероники, не глядя на мороз, в башмаках чулках, с букетом цветов к ней является Геербранд, ныне гофрат Геербранд. Он преподносит ей пакетец, откуда ей блеснули прекраснейшие серьги. Еще какие-то месяцы миновали, и гос­пожа надворная советницаГеербранд уже сидит на балкончике давно задуманного дома, на задуманной улице, прохожие мо­лодые люди лорнируют ее и делают по поводу нее самые лест­ные замечания — вигилия одиннадцатая. Эпизоды в вигилии пятой и в вигилии одиннадцатой почти тождественны. Все по­вторилось как бы по заказу вечного возвращения. В эпизодах те же действующие лица. Разница во временах года: в грезах Вероники было лето, в

14

действительности Вероники — зимний день, но это ничуть не существенно. И тут и там муж, гофрат по табели о рангах. Можно опустить подробности, что героем одного эпизода был красивый и поэтически настроенный Ан­сельм, а другого — скучнейший прозаик Геербранд. Вероника от одного гофрата перешла к другому гофрату же, гофрат со­хранился, что единственно важно. Человек может обменивать­ся без потерь на другого человека, если существо обоих — иму­щество, положение, место в бюрократической иерархии. Гофрат Геербранд — двойник гофрата Ансельма. В роли жениха или мужа каждый из них дублирует другого. Брак с одним гофра­том — копия брака с другим, даже в подробностях, даже в серь­гах, которые они приносят в подарок своей невесте или жене. Для Гофмана слово «двойник» не совсем точное: Ансельма Ве­роника могла бы обменять не только на Геербранда, а на сотни, на великое множество их. Суть не в удвоении, суть в том, что подтачивается единственность человеческой личности. Если кого-то можно приравнять к кому-то другому, то почему бы неприравнять его еще к самому неопределенному множеству дру­гих. Существовал Ансельм как лицо однократно данное, через Геербранда, через брак Вероники с Геербрандом Ансельм пре­вратился в явление, данное многократно, суммарное, типовое. Двойник — величайшая обида, какая может быть нанесена че­ловеческой личности. Если завелся двойник, то личность в ка­честве личности прекращается. Двойник — в индивидуальнос­ти потеряна индивидуальность, в живом потеряна жизнь и Душа...

По Гофману, человеку как целостному явлению, как ду­ше, как личности не дано осуществить себя во внешнем ми­ре, человек принят во внешний мир как деталь, по какой-то своей частности, как студент Ансельм -- по таланту почер­ка. Остальное не имеет спроса, не считается. А по частностям каждый заменим другими...”

В Золотом горшке не только Ансельм имеет двойника в этом смысле. Вероника тоже имеет двойника – Серпентину. Правда, сама Вероника не подозревает об этом. Когда Ансельм подскальзывается на пути к возлюбленной Серпентине и разуверивается в мечте – Вероника, как социальный двойник, приходит к нему. И Ансельм утешается социальной, общей деталью – “синими глазками” и милой внешностью. Подменяет Серпентину на тех же основаниях, на каких поменяла Вероника Ансельма на гофрата Геербранда. Правда, романтический дух Ансельма не дал ему совершить предательство и стать такими как все.

Разберем теперь вторую тему: двойственность человеческого сознания. Именно из этой темы вышло все двоемирие Гофмана, в том числе и двоемирие вещей и природы. Способность видеть за внешним скрытое дарило Гофману и высочайшее блаженство, и невыразимые страдания от того, что его никто не понимал. Все его герои – такие же одиночки по жизни, как и он, только одиноки они не внешне, а намного страшнее – они одиноки душой. И своими произведениями Гофман пытается показать всю красоту того мира, что прекрасной музыкой звучала в его душе, раскрыть понимание мироздание, что требовательно рвалось наружу: в музыку, в сказки и новеллы.

Любой человек по Гофману – двойственнен. Только одни закрывают на это глаза, другие же признают свою двойственность. В мире “Золотого горшка” и “Песочного человека” существует три лагеря противостояния. Первый – это не люди, но феи или злые духи – это не важно. Главное то, что живут они больше в мире невидимом и несут нам познания о нем, его мудрость или его философию, как темную сторону, так и светлую. Второй лагерь – это филистеры, достопочтенные бургеры – закостенелые в своих убеждениях люди, которые не хотят, и потому не могут видеть многообразия реальности. Им важны лишь определенный набор шагов от рождения и до смерти. А третий лагерь – совсем немногочисленный – те самые романтики, что мечутся от первых до вторых. Эти словно живут на пересечении двух реальностей, постоянно совершая свой выбор то в пользу одного, то в пользу другого. Именно на их внутреннем конфликте и построены сюжеты произведений.

В Золотом горшке жителем мира невидимого прежде всего является Линдгорст – могущественный Саламандр. Его двойственность заключается в том, что он вынужден прятать от людей свою истинную сущность и притворяться тайным архивариусом. Но он позволяет своей сущности проявляться для тех, чей взор открыт миру невидимому, миру высшей поэзии. И тогда тот, кто мог, видел его превращения в коршуна, его царственный вид, его райские сады дома, его поединок. Ансельму открывается мудрость Саламандра, становятся доступны непонятные знаки в рукописях и радость общения с обитателями мира незримого, в том числе и с Серпентиной. Еще одним жителем невидимого является старуха с яблоками – плод союза драконова пера со свеклою. Но она представитель сил темных и всячески пытается помешать осуществлению замыслов Саламандра. Ее мирской двойник – старуха Лиза, колдунья и ворожея, заведшая Веронику в заблуждение... В Песочном человеке таким жителем является образ Песочного человека, он, хоть и не участвует в самом действии, но косвенно влияет на весь сюжет. А также адвокат Коппелиус, который воплощает злые силы, влияющие на душу Натанаэля. Весь их мирНатанаэлю не позволяет увидеть прежде всего безумный страх, но мир этот подразумевается...

Почтенными бюргерами в Золотом горшке являются прежде всего конректор Паульман и Геербранд. Но и в них присутствует двойственность. Бесшабашная вечеринка с пуншем проявляет в них видения мира незримого. Но они не открываются ему с радостью. После вечеринки они закрывают

18

чудеса словом “сумасшествие”, и эта общепринятая мера спасает их веру в надежность и стабильность узкого и привычного мирка. В Песочном человеке таковы, как ни странно Лотар и Клара. Но здесь ни не выглядят отрицательными персонажами, поскольку сравниваются с Натанаэлем. И поскольку тот в своем безумии спустился даже ниже обычного уровня сознания, то Клара и Лотар – для него высоты, которых он не может достичь.

 

Теперь о них самих, о романтиках, об Ансельме и о Натанаэле. Я уже говорила, что рассматриваю их как два полюса на шкале человеческого бытия. Духовное видение – оно как дополнительная возможность человеческой души, само по себе оно нейтрально, но с его помощью можно как возвысится до небывалых высот, как это произошло с Ансельмом, так и спуститься ниже некуда, как случилось сНатанаэлем. Двойственность вырвала их из объятий привычного и заставила выбирать. В случае с Ансельмом его выбор и высокие духовные качества, его любовь и вера помогают ему достичь Атлантиды – жизни в гармонии и поэзии. А Натанаэля его страх, его эгоистическая любовь к себе, безверие и вечные сомнения приводят к сумасшествию и самоубийству.

Двоемирие

в природе и быту

(мир вещей)

 

“Однако в душе подлинного романтика живет не толь­ко боль, рожденная двойственностью бытия, но и тоска по утраченной гармонии, стремление преодолеть разрыв: «Он чувствовал, как в его душе просыпалось что-то неве­домое и причиняло ему ту блаженную боль, которая и есть бесконечная тоска, сулящая человеку иное, высшее суще­ствование». Романтическая тоска — это дляГофмана не только вечное неосуществимое желание сбро­сить земную оболочку, слиться с бесконечным, это и стрем­ление вернуться в лоно матери-природы, приобщиться к ее таинствам, найти в них разрешение внутренних противоречий. В душе романтика «раздается божественный звук, рожденный чудесной гармонией в сокровенной глубине природы». Потому-то он и способен понять «чудесныеголоса природы», ибо «на всякий тон откликается тон, ему созвучный»” (Славгородская Л. В. “Гофман и романтическая концепция природы”).

 

Из двойственности человеческого сознания вытекает двоемирие в природе и в вещах. Это   взгляд человека, видящего скрытое. Отдельно от него этот мир не виден. Лишь романтику доступны сказочные видения, звуки небесных сфер, понимание мировой гармонии. И глазами таких романтиков мы видим в гофмановских повествованиях мир удивительный, иногда прекрасный, иногда ужасающий, но как нельзя притягательный.  “...Романтик и в пей­заже может ощущать «человеческое начало», и человече­ское сознание может населить образами природы, ибо «если ты проник в глубокий смысл природы, то картины ее засияют в твоей душе во всем их великолепии». Именно таков внутренний мир героев Гофмана, у которого одни и те же элементы пейзажа характеризуют и реальную обстановку действия, и душевное состояние ге­роя, и музыку.” (Там же). Каждая вещь, каждый предмет у Гофмана имеет внутреннюю сущность. Философский смысл предметного мира раскрывает нам глубины авторского замысла.

Рассмотрим с сначала “Золотой горшок”, пытаясь проникнуть в двоемирие вещей и природы. Первая встреча Ансельма судивительным происходит у куста бузины, где он влюбляется в прекрасную Серпентину. Эта встреча могла произойти только в гармонии природы. Природа – это проявление высшей поэзии, божественного замысла на земле и только через нее может прийти чудо. Кто же такая змейка Серпентина, произошедшая от брака духа Саламандра и зеленой змеи. Напрашивается аналогия с Библией...В каббалистическом смысле змея – это символ желания и воплощения.

 

21

Но, если Саламандр посредством любви к змее был вынужден воплотиться в земном обличье, то для Ансельма любовь к змее - это желание воплотить гармонию души своей в реальность, реализовать свои мечты, стать поэтом. Этой любовью начинается его путь к совершенству. Препятствиями на пути встают вещи, олицетворяющие слуг зла. Когда Ансельм впервые приходит к Линдгорсту, его встречают неумолимые стражи – дверная ручка превращается в лицо ненавистной старухи, а шнур звонка – в исполинскую змею, которая на этот раз олицетворяет всепоглощающий страх. Атлантида, которую Линдгорст обещает Ансельму, есть не что иное, как рай, как жизнь в гармонии. Интересна версия В. Гильманова в работе “Мифологическое мышление в сказке Э.Т.А.Гофмана “Золотой горшок”” о том, что Золотой горшок – это символ святого Грааля. И что Ансельм как раз находится в поисках своего Грааля, как совершенства.

Гармонично вплетаются два мифических повествования о Фосфоре и Саламандре. Они действительно пропитаны если не восточной напыщенностью, как заявил регистратор Геербранд, то, по крайней мере, духом восточной философии. Пожалуй, надо сказать, что Гофман вообще увлекался магическими и философскими трактатами и алхимия духа ему была известна. Это сквозит в каждом его произведении. И если на первый взгляд эти истории больше похожи на сказки, на самом деле они скрывают глубокий духовный смысл. История о юноше Фосфоре есть не что иное, как история о сотворении мира и метаморфозах человеческой души. Сама лилия, как говорит сам автор, это видение священного созвучия всех существ, то есть видение и понимание гармонии мира. И изначально человеческая душа пребывала в этом счастливом блаженстве, не задумываясь, но затем захотела понять принципы мироздания, стать подобной тем самым творцу. Искра, что Фосфор заронил в душу лилии – мысль. И с мыслью душа познает и боль и страдания. Теперь ей предстоит пройти огромный путь к совершенствованию, чтобы уже сознательно вернуться к видению гармонии. И этот путь предстоит также и Ансельму.

Примечательна еще одна находка автора – метафора зеркал. Здесь двоемирие реализуется в образах зеркала, которые в большом количестве встречаются в повести: гладкое металлическое зеркало старухи-гадалки, хрустальное зеркало из лучей света от перстня на руке архивариуса Линдгорста, волшебное зеркало Вероники, заколдовавшее Ансельма. Зеркала – это известный магический инструмент, который всегда пользовался популярность у всех мистиков. Считается, что человек, наделенный духовным видением, способен с помощью зеркала легко увидеть мир незримый и действовать через него, как через своего рода портал.

 

 

 

 

 

22

Сады и диковинки в доме архивариуса Линдгорста – это преддверие чудес рая. А заодно и индикатор правильности пути Ансельма. Пока его душа на правильном пути, он может видеть и слышать отголоски мира чудесного, он открыт. Но как только он соступает с пути истинного, поддавшись чарам старухи Лизы и Вероники, он видит лишь герани в горшках да стайку взбаломошных воробьев, поскольку закрыт. За что и расплачивается – лишь в одухотворенном состоянии он может постигать тайны древних манускриптов, без духовного видения он не может разобрать таинственных крючков и закорючек на пергаменте. Вследствие чего и ставит кляксу на оригинал и попадает под стекло.

Стекло – тоже замечательная метафора. Гофман подразумевает, что под стеклом живет большинство людей. Они закрыты от чудес мира непроницаемым панцирем. И лишь тот, кто хоть однажды вырвался на свободу, способен почувствовать тяжесть пребывания под стеклом, состояние закрытости. А. Ботникова “Функция фантастики в произведениях немецких романтиков: “Состояние запертости в стеклянной колбе Ансельму чрезвычайно тягостно, тогда как находящиеся в таком же положении три ученика Крестовой школы и два писца чувствуют себя как нельзя более удобно. Стеклянная колба, в которую заперт Ансельм, предстает как метафора изоляции человека от богатства внешнего мира, его неспособности овладеть им. То, что другим, “прозаическим” душам кажется нормальным состоянием и даже благоденствием, для “поэтической” натуры Ансельма нестерпимо. Отдавшись во власть Вероники, сблизившись с конректором Паульманоми регистратором Геербрандом, Ансельм лишил себя возможности поэтического существования, отрекся от мечты”. С помощью веры и любви к своей мечте, Ансельму удается вырваться из тяжкого плена... Он получает Золотой горшок, из которого в момент союза с Серпентиной вырастает прекрасная огненная лилия. Перевести это можно так: он достигает совершенства, преодолев все препятствия, и его душа наконец обретает окончательное видение гармонии мира, когда он соединяется со своей мечтой и Музой. Гофман сам немного разоблачает свою сказку, когда в конце устами Линдгорста заявляет: “Да и разве блаженство Ансельма не есть что иное, как жизнь в поэзии, которой священна гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!”