Объясняя постсоветские траектории

Следуя отмеченной выше логике, эффекты «наследия прошлого» в пост-СССР нуждаются в переосмыслении. Советский режим стимулировал развитие двух ключевых институтов, игравших важную роль в формировании постсоветской структуры элит и в распределении ресурсов между ними. Первым институтом была советская система управления, вторым выступал советский этно-федерализм. Советская система управления сочетала два различных типа организаций: 1) общенациональные экстерриториальные отраслевые министерства и ведомства, отвечавшие за управление определенными секторами экономики; 2) многоуровневые территориальные подразделения коммунистической партии, отвечавшие за управление на определенных территориях. В советский период первые в основном занимались тяжелой индустрией, энергетикой, коммуникациями, транспортом, в то время как на долю вторых оставались сельское хозяйство, легкая промышленность и социальная сфера. В различных частях СССР комбинация этих институтов привела к преобладанию региональных или секторальных элитных сетей, обозначаемых, соответственно, как «местничество» и «ведомственность» (Rutland, 1993). Эти сети, порой возникавшие вокруг традиционных местных «кланов» (Collins, 2004) или вокруг крупных секторов экономики и/или менеджмента отдельных предприятий, позднее трансформировавшихся в финансово-промышленные группы (Hoffman, 2002), пережили крах коммунистической партии и распад СССР. Констелляция этих сетей имела большое значение в ходе первых частично конкурентных выборов в республиках СССР в 1990 году (Roeder, 2001) и стала одним из важнейших факторов диверсификации региональных политических режимов в России в 1990-е годы (Gel’man, Ryzhenkov, Brie, 2003). Советский этно-федерализм укреплял институциональные основы «местничества» через создание и поддержание баз власти местных этнических элит на различных уровнях этно-территориальных единиц в пост-СССР (Gorenburg, 2003). Таким образом, советская система управления задавала различные констелляции элит постсоветских стран, в зависимости от разнообразия их экономического, пространственного и социально-структурного профиля. В то время как эффекты «ведомственности» оказались присущи лишь одной стране пост-СССР – России, унаследовавшей основные общенациональные структуры советской системы управления, степень «местничества» в постсоветских государствах существенно различалась. Часть из них столкнулась с сильным «местничеством», особенно построенным на этнической и/или региональной основе (вплоть до проявлений сепаратизма и/или сецессии), но кое-где «местничество» не отмечалось вообще.

Несмотря на «местничество» и «ведомственность», монолитная структура советской элиты поддерживалась господством коммунистического режима. Однако, после распада СССР новая структура элит постсоветских государств сложилась в зависимости от этих элитных сетей, сформированных «наследием прошлого». Их функции весьма существенно различались. «Местничество» подрывало основы интеграции элит в пост-СССР: в своей предельной форме оно вело к формированию разделенной элиты, как в Таджикистане с его силовым конфликтом региональных «кланов» (Collins, 2004), но если дифференциация элит была достаточно высока, то возникала фрагментированная элита. Напротив, эффекты «ведомственности» укрепляли интеграцию элит за счет снижения ее дифференциации, а отсутствие как «ведомственности», так и «местничества» порождало атомизацию элит, или отсутствие организованных сегментов элит после распада СССР. В целом, низкая плотность региональных и/или секторальных элитных сетей способствовала «захвату государств» и режимов постсоветских стран новыми доминирующими акторами, как инсайдерами, так и аутсайдерами, в то время как сильное «местничество» осложняло подобное развитие событий. В целом, влияние советского «наследия прошлого» на структуру элит в пост-СССР представлено в Таблице 4.

[Таблица 3 здесь. Идеальные типы структуры элит и политических режимов].

[Таблица 4 здесь. Элитные сети и постсоветские структуры элит].

Хотя распределение ресурсов, контролируемых конкурирующими акторами, определяется в основном экзогенными факторами, отчасти на него повлияла постсоветская структура элит в силу различного характера фрагментации акторов. Монолитная элита предполагает контроль над основными ресурсами со стороны доминирующего актора. В ситуации фрагментированной элиты распределение ресурсов зависит от степени фрагментации, но весьма вероятно, что никто из акторов не способен односторонне осуществлять контроль над большинством ресурсов. Наконец, при отсутствии организованных сегментов элит односторонний контроль над значимыми ресурсами практически невозможен.

В известной мере, структура элит влияет и на относительную цену стратегий. Если высоко сплоченная правящая группа борется с высоко фрагментированной оппозицией, то цена подавления для нее, скорее, будет невысока; напротив, если фрагментированная правящая группа сталкивается со сплоченной оппозицией, то цена подавления для нее будет выше, независимо от баланса ресурсов. Также, структура элит наряду с институтами влияет на уровень неопределенности в процессе изменений режима. Неопределенность менее всего вероятна при монолитной элите, разделенная элита сталкивается со средним уровнем неопределенности, для фрагментированной элиты неопределенность весьма высока, и для атомизированной элиты уровень неопределенности максимален. Хотя стабильные и эффективные институты призваны снизить неопределенность, но процесс смены режимов обычно сопровождается институциональным упадком и/или институциональными изменениями, которые ведут к повышению неопределенности. Кроме того, экзогенные факторы также повышают уровень неопределенности. Если уровень неопределенности относительно высок, то выбор акторами стратегий может оказаться «смазан»: независимо от распределения ресурсов или цены стратегий, элиты могут переоценить силу своих конкурентов или цену их подавления и при прочих равных условиях предпочесть кооперацию, а не подавление (Tversky, Kahnemann 1986). Связь между структурой элит, неопределенностью и выбором стратегий представлена в Таблице 5.

[Таблица 5 здесь. Влияние структуры элит на неопределенность и стратегии акторов].

Каковы бы ни были сценарии конфликтов элит и последующие смены режимов, они могут оказать влияние как на институты, так и на структуру элит. Воздействие изменений режима на характер политических институтов в пост-СССР проявилось в тенденции к установлению наделенного широкими полномочиями «суперпрезидентства» в результате сценария «победитель получает все» (Frye, 1997; Fish, 2005). Напротив, «борьба по правилам» способствует более равномерному распределению власти благодаря усилению легислатур. Что касается «картельных соглашений», то этот сценарий задает смешанные стимулы для институционального строительства: в его рамках формальные институты во многом служат фасадом для преобладания институтов неформальных (Gel’man, 2004). Изменения режима способствуют и изменениям структуры элит. Сценарий «победитель получает все» задает дрейф в сторону монолитной элиты, если доминирующий актор способен преодолеть расколы элит и установить либо восстановить их монолитное единство с помощью различных институтов (партия, армия, «кланы») и/или посредством подавления. «Картельные соглашения» сохраняют структуру элит неизменной: стимулы доминирующего актора к подавлению невысоки, а в случае фрагментированной элиты воссоздать ее монолитное единство довольно затруднительно. Наконец, «борьба по правилам» может вести либо к возникновению консенсусной элиты взамен разделенной в краткосрочной перспективе (вариант «соглашения элит»), либо к сохранению фрагментации элит и (в лучшем случае) к конвергенции сегментов элит в долгосрочной перспективе (Higley, Gunther, 1992). Связь между сценарием конфликта, изменениями режимов, институциональным строительством и структурой элит представлена в Таблице 6.

[Таблица 6 здесь. Сценарии конфликтов элит, изменения режимов, институциональное строительство и структура элит].

На основе этих рассуждений можно выдвинуть несколько тезисов. Во-первых, различие вариантов смены режимов обусловлено сценариями конфликтов элит, которые, в свою очередь, зависят от структуры («наследие прошлого» и распределение ресурсов) и агентов (элиты, их представления и выбор стратегии). Во-вторых, сценарии конфликтов элит в ходе смены режимов не всегда ведут к определенной «точке прибытия»: один сценарий может трансформироваться в другой, в том числе и под воздействием экзогенных факторов, задающих структуру политических возможностей. В-третьих, варианты смены режимов в пост-СССР (и, возможно, за его пределами) могут быть проанализированы посредством систематического сравнения взаимосвязанных факторов в русле описанной выше логики. Эмпирическое решение этой задачи затруднено как ограниченным числом постсоветских стран (без учета стран Балтии N=12), так и сложностями учета влияния тех или иных факторов при интерпретации изменений режимов в отдельных странах, особенно там, где эти процессы далеки от завершения. Поэтому в качестве первого шага на пути анализа я рассматриваю три страны (Беларусь, Украина, Россия), ограничив набор случаев государствами, где не произошло крупных этнических конфликтов или войн, а также не включая в рассмотрение (на данном этапе) исламские страны. Нарративное описание случаев необходимо для их сравнения в теоретической перспективе.