Владимир Гельман^*

Из огня да в полымя?

Динамика постсоветских режимов в сравнительной перспективе

Вводные замечания

Почему в одних странах происходят изменения политических режимов, а в других – нет? В особенности, почему некоторые недемократические режимы становятся демократиями, а некоторые демонстрируют перманентную смену одних недемократических режимов другими? Усилия научного сообщества по поиску ответов на эти вопросы выглядят все более актуальными на фоне увеличения численности «гибридных» режимов (Diamond 2002) и отказа от господствовавшей в 1990-е годы парадигмы перехода к демократии (Carothers 2002). Новые рамки анализа гибридных режимов, такие, как «соревновательный авторитаризм», (Levitsky, Way 2002) уделяют внимание различным альтернативам изменений режимов в теоретической и сравнительной перспективе, отказываясь от рассмотрения их лишь как остаточной категории по принципу «ни демократия, ни диктатура» (Bunce 2000: 723). Спецификации внутри «серой зоны» гибридных режимов, проводящие различия между концентрацией господства («доминирующая власть») и фрагментацией политической конкуренции («бесформенный плюрализм») (Carothers, 2002), выглядят полезными и многообещающими. Но многие вопросы о причинах и следствиях динамики изменений политических режимов по-прежнему остаются без ответа.

В этом отношении, процессы политической трансформации в постсоветских странах могут рассматриваться как своего рода «естественный эксперимент» смены режимов. В течение 15 лет после распада СССР эти страны демонстрировали широкий спектр вариантов политического развития. Если в странах Балтии, Узбекистане и Туркменистане дальнейшие изменения политических режимов в обозримом будущем маловероятны, то некоторые постсоветские страны, в особенности Россия и Украина, испытали смены режимов, подобные колебаниям маятника; их исходы различаются весьма существенно (McFaul, 2002; Way, 2005). Эти колебания дают основания для рассмотрения смены режимов как циклического процесса, который не приводит к определенной «точке прибытия» (Hale, 2005). Особенности динамики режимов постсоветских стран и различия между ними заметны при сравнении рейтингов политических прав и гражданских свобод, которые ежегодно публикует Freedom House (см. Таблицу 1).

[Таблица 1 здесь. Рейтинги политических прав и гражданских свобод Freedom House в 12 постсоветских государствах, 1991-2005]

В постсоветских странах различаются не только результаты изменений режимов, но и их траектории. Так, в Беларуси после короткого периода открытой состязательности начала 1990-х годов в ходе президентства Александра Лукашенко установился стабильный недемократический, хотя и слабо институционализированный персоналистский режим. Украина, сохранившая интенсивную политическую состязательность в течение всего постсоветского периода, столкнулась с острым конфликтом в ходе президентских выборов 2004 года, за которым последовала кардинальная смена режима. Наконец, в России после серии конфликтов 1990-х годов в 2000-е годы устанавливается новый неконкурентный политический режим, осуществляющий попытки построения доминирующей партии в том или ином варианте.

Почему постсоветские страны, на первый взгляд имевшие общую «точку отсчета» своего политического развития, демонстрируют столь существенные различия изменений своих политических режимов после всего лишь 15 лет? Почему некоторые из этих режимов оказываются неустойчивыми и чем можно объяснить их взлеты и падения? Поиски ответов на эти вопросы полезны для анализа причин и следствий изменений политических режимов в пост-СССР и в более широкой сравнительной перспективе.

Изменения режимов: от «наследия» к выбору

Прежде всего, необходимо определить термины «политический режим» и «изменение режима». Под политическим режимом здесь понимается определенный тип политической «игры», включающий в себя два основных элемента: (1) набор политических акторов («игроков»), которые контролируют доступные им ресурсы и преследуют те или иные стратегии для достижения своих целей; (2) набор институтов, или «правил игры», которые задают ограничения и создают стимулы для действий политических акторов. Это формальное определение выработано с целями анализа изменений режимов (Gel’man, Ryzhenkov, Brie, 2003: 19-32). Оно позволяет провести различие между конкурентными и неконкурентными режимами: в отличие от первых, в случаях вторых значение имеет лишь один доминирующий актор, а все иные акторы не имеют значения. Также оно позволяет заменить довольно расплывчатый концепт «консолидации» на более четкий концепт равновесия (эквилибриума). Если политические режимы находятся в состоянии равновесия (неважно, демократического или нет), то у акторов нет стимулов к изменению своего поведения. В этом смысле, процесс изменений режимов суть не что иное, как нарушение равновесия политических режимов, которое рано или поздно ведет к замене одного равновесия другим (или тем же самым, но в новых условиях).

Под акторами политических режимов я понимаю различные сегменты элит, то есть тех организованных групп в обществе, которые способны повлиять на политически значимые решения (Higley, Gunther, 1992: 10). Да, не следует забывать о роли массовой политики, особенно в процессе изменений режимов, но, говоря реалистически, массы имеют значение в политическом процессе лишь в той мере, в какой им это позволяют (или не позволяют) делать элиты (Gel’man, 2005: 227). Грубо говоря, для того, чтобы массы имели значение, они должны быть мобилизованы элитами (или контрэлитами). Таким образом, массы со своими установками, ценностями, идентичностями и предпочтениями политического курса в ходе смены режимов следует рассматривать как специфический вид ресурсов, доступных элитам для их мобилизации, но не как акторов per se. Я также полагаю, что акторы в процессе смены режимов преследуют цель максимизации своего контроля над всеми доступными им ресурсами в данной стране. Иначе говоря, если акторы предпочитают демократию, то они делают это не в силу своих идеологических предпочтений (хотя для некоторых из них дело обстоит именно так), а потому, что они убеждены в том, что демократия увеличит их контроль над ресурсами лучше, чем любой иной режим. Это взгляд совпадает с тезисом о том, что демократия представляет собой лишь побочный продукт политической борьбы (Rustow, 1970; Weingast, 1997).

Не вдаваясь в подробный обзор различных подходов к изучению смены режимов, можно суммировать итоги длительной дискуссий сторонников различных теорий тем, что попытки объяснить различные исходы изменений режимов одной-единственной причиной оказались непродуктивными. Но и задача теоретического объяснения влияния нескольких различных факторов на процесс смены режима довольно непроста. Статистический анализ демонстрирует серьезное влияние отдельных переменных (таких, как экономическая политика или институциональный дизайн) (Fish, 2005) на процесс смены режимов, но содержательная связь между ними не столь очевидна, и вопрос о причинах различий постсоветских трансформаций остается открытым. Поэтому статистический анализ может быть дополнен сравнением случаев отдельных стран, ориентированным на поиск причинно-следственных связей. Создание пригодных для анализа теоретических рамок необходимо для решения этой задачи.

На возникающий разрыв между этими теоретическими подходами и недостаточностью их разрешающей способности для анализа изменений режимов обращал внимание Герберт Китчелт (Kitschelt, 1999), критиковавший как чрезмерно глубокие структурные, так и чрезмерно поверхностные процедурные исследования, не позволяющие успешно объяснить различные исходы изменений посткоммунистических режимов. Он предложил объяснение политического развития посткоммунистических стран через анализ влияния политических факторов среднего уровня, таких, как “наследие прошлого”, которое может оказать непосредственное воздействие на посткоммунистические трансформации. Это «наследие» определяет изначальную констелляцию акторов и распределение ресурсов между ними на старте изменений режимов. Оно 1) создает стимулы и накладывает ограничения на действия акторов и 2) задает набор ресурсов, доступных для мобилизации в процессе смены режимов (Mahoney, Snyder, 1999). Иными словами, «наследие» есть не что иное как «точка отсчета» различных траекторий смены режимов. Используя термин самого Китчелта, «наследие» выступает элементом изначальной структуры политических возможностей (Kitschelt, 1986), то есть внешних структурных ограничений, которые сами меняются на различных стадиях изменений режимов.

«Наследие» прежнего режима – не единственное условие, определяющее траектории смены режимов. Прежде всего, сам набор экзогенных факторов, задающих структуру политических возможностей, меняется со временем в связи с динамикой внешней среды, в которой функционируют политические режимы. Эти изменения приводят к повышению или снижению цены ресурсов, доступных политическим акторам и подконтрольных им. В отдельных случаях радикальные изменения структуры политических возможностей могут изменить внешнюю среду столь сильно, что происходит крах прежних режимов (как это произошло, например, при распаде СССР в 1991 году). Вместе с тем, внутренняя динамика смены режимов зависит и от эндогенных факторов, то есть от преемственности и изменчивости композиции акторов и институтов политических режимов. Поэтому структура элит, то есть констелляция различных фракций элит и отношений между ними (Higley, Bayulgen, George, 2003) служит ключевым элементом для дальнейшего анализа. Эта констелляция определяется интеграцией элит (их способностью к согласованным действиям) и дифференциацией элит (автономией сегментов элит по отношению друг к другу и к государству) (ibid.: 14-15). Она влияет на распределение ресурсов, подконтрольных и/или мобилизуемых акторами. В свою очередь, объем и относительная цена ресурсов влияют на выбор стратегий элит, среди которых можно выделить стратегии подавления и кооперации.

Почему фракции элит ведут себя по-разному в процессе смены режимов, предпочитая кооперацию, а не подавление, либо наоборот? Следует принять во внимание два условия. Во-первых, выбор акторами стратегий направлен на максимизацию ресурсов, и поэтому объем и относительная цена ресурсов и способность акторов к их мобилизации определяют их предпочтения. Во-вторых, как подавление, так и кооперация требуют от акторов определенных издержек. Расчет относительной цены издержек этих стратегий (что дешевле – кооперация или подавление) акторы предпринимают на основе ex ante представлений о возможных последствиях своих шагов. Относительная цена стратегий зависит от распределения ресурсов: если преобладание ресурсов у доминирующего актора очевидно, то относительная цена подавления конкурентов для него ниже стоимости кооперации, даже если абсолютная цена подавления не зависит от распределения ресурсов. Это соображения о разнице относительной цены стратегий перекликаются с логикой анализа Роберта Даля, который утверждал, что демократия возможна, если и когда цена репрессий в отношении оппозиции для правящих элит превышает цену терпения оппозиции (Dahl, 1971: 15). На деле, выбор рационального актора в пользу демократии или иного режима зависит от анализа выгод и издержек при двух иерархически связанных между собой условиях: (1) относительного распределения ресурсов, подконтрольных ему и его оппонентам; (2) относительной цены стратегий. Выбор в пользу демократии предполагает сочетание обеих этих условий: не только цена подавления должна быть выше цены кооперации, но и объем подконтрольных акторам ресурсов в момент принятия ими решения должен быть примерно равным.

Следует, однако, учесть влияние двух дополнительных условий на выбор стратегий акторами. Институты способны изменить относительную цену ресурсов и/или стратегий. Так, массовая поддержка является наиболее ценным ресурсом акторов лишь в условиях свободных и справедливых выборов, и в отсутствие таковых ее цена может снижаться. Укорененность сильных формальных институтов может резко повысить цену стратегии подавления. В процессе смены режимов институты не только создают ограничения и задают стимулы для политических акторов, но и сами возникают и меняются в результате их политического выбора. Кроме того, следует иметь в виду принципиальное различие условий политического выбора при нарушении равновесия в процессе смены режима. Адам Пшеворский (Przeworski, 1991, ch.1) утверждал, что демократия – это равновесие, задающее неопределенные результаты при определенных (формальных) институтах; напротив, равновесие недемократических режимов задает определенные результаты при неопределенных (преимущественно неформальных) институтах. Нарушение равновесия в ходе смены политических режимов характеризуется неопределенностью как результатов, так и институтов, то есть отсутствием у акторов адекватной информации о последствиях своих действий. Зачастую в процессе изменений режимов (в пост-СССР и за его пределами) неопределенность столь высока, что она влияет на выбор стратегий акторов независимо от распределения ресурсов и определяет их выбор в зависимости их большей или меньшей склонности к риску. Воздействие неопределенности на процесс смены режимов особенно заметно в пост-СССР (Jones Luong, 2002), где порой высокая неопределенность относительно возможных результатов политических конфликтов вынуждала акторов временно сохранять статус-кво даже тогда, когда режим был далек от равновесия (McFaul, 2001).

Суммируя, отметим, что исход конфликтов элит в процессе смены режимов обусловлен, но не жестко предопределен набором взаимосвязанных экзогенных факторов, таких, как структура политических возможностей в целом и «наследие прошлого» в частности, и эндогенных факторов, таких, как структура элит, распределение ресурсов между акторами, эффекты институтов и неопределенность, которые задают относительную цену стратегий акторов.

[Рисунок 1 здесь. Процесс смены режимов (структура политических возможностей выделена жирным шрифтом)].