КУЛЬТУРА ЭПОХИ МУРОМАТИ

I

Эпоха, известная под таким суммарным наименованием, слагается, по существу, из трех различных периодов. После падения камакурского режима (1332 г.) и кратковременной реставрации политической власти Киото (1333—1335 гг.) Япония распалась на две враждующие части: северную — с сегунами из дома Асикага во главе и главным политическим центром в Муромати (Киото), и южную — с одной из линий Киотоского царского рода во главе и политическим центром в Ёсино.

Такое состояние, продолжавшееся по 1392 год, известно в японской истории под названием «Намбоку-те» — эпохи северной и южной династий. Таков первый период.

С 1392 года страна оказывается снова объединенной, причем власть окончательно отходит в руки сегунов Асикага; иначе сказать, междоусобная борьба заканчивается победой северной династии. Сёгунат Асикага продолжается номинально до 1572 года, когда новый претендент на руководящую политическую роль, предводитель самурайских дружин Ода Нобунага низвергает последнего сегуна этого дома. Однако фактически власть из рук Асикага ушла уже гораздо раньше, их значение стало неуклонно падать уже с начала XVI века.

Время полного властвования дома Асикага, длившееся с 1392 года приблизительно по начало XVI века, и составляет эпоху Муромати в узком смысле этого слова.

Третий период занимает весь XVI век и носит в японской истории выразительное название «Сэнкокудзидай» — «период брани царств». Этим названием как нельзя лучше

231

II

Период Муромати, понимаемый в таком узком значении этого слова, может быть назван эпохой могущества дома Асикага и с ним вместе — временем расцвета специфической асикагской культуры. И эта культура представляет собою никогда более не повторенное в Японии своеобразное зрелище.

Наиболее существенным фактом всей жизни страны в это время являлось объединение. Объединение это проводилось и в сфере политической: сегуны Асикага покончили с территориальным раздвоением Японии, слили северную и южную династии в одну-единственную, бывшую полностью в их руках; они же подавили п все враждебные своему дому политические группировки в среде воинского сословия. Своего рода объединение наблюдалось и в сфере культурной: две струи культуры — хэйанская и камакурская, до сих пор стоявшие обособленно и противопоставление друг другу, теперь начинали проникать друг в друга и давать смешанный продукт...

Из этих двух разнородных элементов: одного — восходящего к первому сословию, другого — являвшегося достоянием второго, в соединении с чужеземным влиянием — буддизма, секты Дзэн и всего того, что эта секта принесла с собой из Китая, и составилась новая, уже вторая в японской истории, синкретическая культура. Когдато существовал и развивался хэйанский синкретизм — синкретизм аристократической культуры; теперь стал процветать синкретизм Муромати — порождение культуры воинского сословия. И как тот, так и другой вызвали к жизни блестящую цивилизацию и дали интереснейшие литературные результаты.

Главными деятелями этого объединения были прежде всего сами сегуны Асикага. Хитрый политик Такаудзи, основоположник нового режима, восстановитель политической гегемонии военного сословия; взбалмошный художник — Есимицу, устроитель нового порядка, и властелинэпикуреец — Ёсимаса, завершитель всего дела. Эти три фигуры являются поистине символами трех этапов всей эпохи.

Они были п талантливыми политическими вождями, они же были п просвещенными меценатами. Под их эгидой вновь собиралась распавшаяся было мощь воинского со-

233

словия, под их покровительством начинала расцветать новая его культура.

Вслед за сегунами по своей роли в деле строительства новой культуры идут буддийские монахи. Если сегуны были главным образом покровителями и насадителями новой культуры, буддийские монахи были ее созидателями. Они оформляли новый строй всего мировоззрения, они работали над распространением просвещения и образованности; они содействовали развитию материальной культуры и искусства, они реформировали в сторону изящества и вкуса самый жизненный быт, и опи же, наконец, создали новую литературу. На фоне известного невежества и грубости воинского сословия в целом эти монахи, выходя большей частью из рядов того же воинского сословия, составляли наиболее передовой, в смысле образованности и развития, слой этого последнего.

III

Культура эпохи Муромати, создаваемая этими монахами под эгидой просвещенных сегунов, отличалась всеми признаками синкретизма. Главными слагаемыми этого синкретизма были прежде всего — буддизм, затем — Бусидо. Первый — восходящий еще к эпохе Нара, но принявший теперь новые формы; второе — процветавшее уже в эпоху Камакура, теперь же начавшее наполняться существенно новым содержанием.

Буддизм Японии успел пережить к этому времени четыре стадии: сначала длился процесс его простого перенесения на японскую почву (Нара), затем шел период эклектического строительства уже несколько на японский лад (Хэйан); далее начал процветать период его обновления приноровительно к религиозно настроенному самурайству (Камакура); и, наконец, он пришел к синкретическому бытию в эпоху общего синкретизма (Муромати). Буддизм эпохи Муромати, буддизм секты Дзэн—синкре- тичен по всему своему содержанию: в его состав входят и чисто буддийско-религиозные элементы, и отзвуки китайской философии, и эстетические теории китайского же происхождения, и даже элементы известного «просветительства». В результате такой универсальной природы дзэнского буддизма печать Дзэн лежит на всех продуктах культуры эпохи Муромати.

334

Бусидо зародилось еще в Канто, на самой заре ЖйзЁЙ воинского сословия, то есть еще в эпоху Хэйан; оно расцвело пышным цветом в эпоху Камакура, когда так много было поводов к действиям п поступкам в духе этого рыцарского кодекса; в эпоху Асикага оно претерпело серьезные изменения, с которыми впоследствии и вошло в последующую эпоху Эдо, чтобы там завершить свой цикл развития и застыть в формальном совершенстве. В эпоху Асикага продолжают формально действовать как общекультурные элементы этого «самурайского кодекса чести» в виде доктрин и специально-сословные в так называемой «бугаку» — «воинской науке». Однако реально эти элементы Бусидо начинали утрачивать свое былое обаяние и власть над умами. Бусидо все еще считалось основой всего мировоззрения самураев; формально продолжал исповедоваться культ подвига, отваги, мужества; продолжала отрицаться эмоциональная сторона человеческой психики — всякие «нежные чувства», «запросы сердца»; утверждалось по-прежнему почитание простоты, безыскусственности, суровости, даже грубости; презрение к роскоши, изнеженности, слабости... С другой же стороны, повсюду замечается тяготение к этой роскоши, пышности, великолепию; стремление к изощренности, эстетизму, красивости. Первый параграф «Уложения годов правления Кэмму», обязывающий к простоте и бережливости («нужно быть бережливым и скромным в потребностях»); строгие декреты, воспрещающие роскошь и излишества, ставящие пределы сильнейшему распространению изящных форм тогдашнего светского обихода,— «чайных церемоний» (Тя-но-ю) и «поэтических собраний» (Рэнга-кай); и наряду с этим сами властители тех времен — сегуны Асикага, выбрасывающие огромные средства на возведение роскошнейших буддийских храмов — «золотого» и «серебряного» павильонов в Киото; устраивающие пышные представления при своем дворе; организующие великолепные увеселительные паломничества в монастыри; наряду с этим и вся высшая самурайская знать, по мере сил следовавшая за своими вождями. С одной стороны, презрение к старой родовой аристократии времен Хэйана, политически ниспровергнутой и почти уничтоженной, и с другой — любовное разыскивание и напряженное чтение старых хэйанских романов, живописующих быт этого поверженного в прах сословия. Суровая мораль Бусидо и малонравственные тенденции «Повести о Гэндзи» или «расска-

235

зы из Йсэ»; неискушенный ум и первобытное поэтическое чувство воинов н тончайшее остроумие и изощренная поэтичность придворного кавалера — таковы контрасты эпохи, тем более разительные, что они совмещались в одних и тех же носителях, и притом не в узких рамках верхов самурайского общества, но, по-видимому, в широких кругах всего сословия. «Даже простые рыбаки и деревенские бабы читают «Повесть о Гэндзи»...— гласит один из памятников этой эпохи. Вероятно, здесь столь свойственная этой эпохе гипербола, но факт очень широкого значения таких контрастов, по-видимому, несомненен. Вся эпоха идет под их знаками.

IV

Однако при всем, казалось бы, неорганическом смешении этих двух противоположных элементов, при всем соединении в одном и том же носителе двух взаимно противоречащих стихий, все же эпоха Асикага носит на себе печать своеобразного единства; единства синкретического, но все же единства. Сочетание этих двух элементов путем взаимного проникновения друг в друга создало некий особый колорит, так отличающий времена Асикага от прочих эпох японской истории. Прежняя самурайская простота и безыскусственность времен Камакура как будто сохранялась, но она была уже не той, не прежней простотой; эстетизм и утонченность времен Хэйана как бы вновь были вызваны к жизни, но это был не прежний эстетизм. Как в том, так и в другом направлении пе существовало более основного, жизненно-творческого фактора — органичности: самураи Асикага были эпигонами двух «органических» эпох культурного творчества Японии: хэпанскоп, с ее аристократической цивилизацией, и камакурской, с ее строгим воинским бытом. Непосредственно примыкая ко второй, они не избежали влияния и первой. Замирение страны, устойчивость власти и гегемонии своего сословия, экономическое благосостояние — все это привело к тому, что прежние суровые воители стали исповедовать культ меча лишь по традиции; произошло известное вырождение прежнего самурайского рыцарского духа. Взамен грозного вождя Ёритомо, ниспровергшего во главе своих грубых, полудиких кантоских дружин изнеженную и выродившуюся культурно хэйанскую аристократию, теперь во

236

главе страны стоял щеголь-поэт, художник-фигляр, «гуляка праздный» Ёсимицу, предводительствующий кортежем блестящей самурайской знати, с наслаждением предававшейся чтению той же «Повести о Гэндзи».

Такое эпигонство сопровождалось, как это часто бывает, своеобразным культурным синкретизмом. Камакурские традиции и хэйанский ренессанс дали в своем сочетании крайне своеобразную картину: внутренней пустоты и внешней красивости; унаследованной грубости и насильственно привлеченного извне эстетизма; отсутствия органических творческих импульсов и обращения к чужому культурному достоянию. Внутренняя незначительность и внешняя изощренность. Устремление к исключительно внешнему, поиски всегда и везде красивого, но не создание своей собственной красоты. Собирание цветов отовсюду: своеобразный букет из прекрасных, но чужих цветов; подбирание прекрасного, где только можно. Узор из чудесных, но всегда не своих красок. Японские исследователи говорят: цугихкги, «наниз.ивание» красот одна на другую, но не создание их; цудзурэ, «лоскутное одеяло» — из чудесных кусочков, но не целостный узор... Про все же целое здание культуры Асикага они говорят: ее роскошь подернута саби — патиной... Эпоха декаданса, пожалуй, скажем мы, европейцы.

V

Таким же синкретическим характером, с одной стороны, и «декадентским» — с другой, является и литература периода Муромати, понимаемого в вышепоясненном узком смысле этого термина. Период Муромати знал «повести» — вроде «Асибики»; имел и свои «военные рассказы» — в «Онин-ки» («Летописи годов Онин»). Существовали в это время и «японские песни» (вака), в частности — танка; писались в большом числе и китайские поэмы. Однако «Асибики» было далеко до своих прообразов — хэйанских моногатари. «Онин-ки» скорее историческая хроника, чем художественное произведение. «Сказание о доме Сога» — слабое подражание «Повести о доме Тайра». Танка находилась в сильнейшем упадке. Китайские поэмы иногда достигали высокой степени художественности, но все же они только приближение к китайским образцам. Другими словами, почти все прежние литературные жанры имели своих представителей, но, однако, не в них центр литерату-

237

ры Муромати. Они прежде всего не оригинальны: все эти жанры созданы или раньше, в предыдущие эпохи, или занесены извне — из Китая. Во-вторых, они малохудожественны и не могут приравниваться к своим прообразам. Центр литературы Муромати в том, что она дала действительно нового, специфичного, художественного. Основное достижение ее — в «фарсовых сценках» — кёгэн, в «лирических пьесах» театра Но — ёкёку и в «нанизывающихся стихотворениях» — рэнга. Эти три жанра созданы эпохой Муромати, и в ней же они достигли своего высочайшего развития.

Рэнга представляет собою любопытный продукт соединения хэйанского формального поэтического искусства и камакурских вкусов. При сложении этих «нанизывающихся» стихотворений поэты Муромати пользовались формами и приемами традиционных танка: так же слагалось «верхнее» полустишие — в три строчки (5—7—5), и «нижнее» — в две строчки (7—7), только первое в этом случае слагал один автор, второе — другой, затем первый (или третий) присочинял к нижней строфе — к окончанию — другое начало, а второй — к этому началу другое окончание, и так дальше без особого ограничения в количестве строф. Таким образом, получались часто забавные, часто неожиданные сплетения различнейших поэтических образов. Это развлекало, это забавляло, это услаждало самураев при дворе Асикага. Такое поэтическое «нанизывание» одних стихов на другие являлось любимым времяпрепровождением в очень широких кругах самурайского общества. То, что изредка делали хэйанцы в шутку, самураи Муромати делали всерьез. И они сумели поэтому создать из этой забавы особый жанр, отличающийся своеобразной прелестью и художественностью.

Кёгэн является первым в Японии как следует сформированным образцом комедийного жанра. Под названием «кёгэн» разумеются небольшие бытовые пьески, главным образом осмеивающие какой-нибудь всем хорошо известный тип тогдашнего общества, вроде недалекого умом феодала, хитрого слуги, проводящего его, шарлатановмонахов и т. п. Кёгэн заимствовали материал из самой жизни, оформляли в драматическом виде наблюдаемые всеми жизненные перипетии, и все это — в преломлении иногда сатирического, иногда добродушного юмора.

Одиако как ни интересны сами по себе эти рэнга и эти кёгэн, все же и не в них центр литературы Муромати. Ос-

238