ЧЕХОВ В ЯПОНИИ

Всякому, знакомому с историей японской литературы, хорошо известно, что Чехов входит в число тех русских писателей, произведения которых вызвали в Японии очень большой интерес и произвели глубокое впечатление. Хорошо известно, что Чехов — один из тех представителей русской классической литературы, творчество которого сильнейшим образом способствовало определению творческих и идейных позиций многих крупнейших мастеров новой японской литературы. Мы знаем, что русские классики сыграли немалую роль в оформлении целых литературных направлений, и притом важнейших в истории этой литературы. На первом месте среди этих русских классиков стоят Тургенев и Гончаров, Толстой и Достоевский. К ним примыкает Чехов, позднее— Горький. Таким образом, Чехов входит в историю духовной жизни японской интеллигенции и в историю новой японской литературы.

* * #

Впервые имя Чехова громко зазвучало в Японии во второй половине первого десятилетия нашего века. И до этого Чехов' понемногу пробивал себе дорогу в японский читательский мир, но в первое время появление его произведений в японских переводах имело случайный и эпизодический характер. Лишь после русско-японской войны настало время Чехова.

Как известно, русско-японская война чрезвычайно усилила в Японии интерес к русской литературе. После войны на японский книжный рынок хлынул широкий поток переводов произведений самых различных русских писателей — от старых классиков до текущей литературы тех лет. Русская литература настолько захватила японского читателя, что один из иностранных журналистов, наблюдавший Японию в те годы, воскликнул: «Япония победила Россию в войне, но полностью побеждена в литературе» '•

1 См. «Ниппон бунгаку дзитэн», т. VII (ст. «Росиа бунгаку-но эйкё»).

452

По глубине впечатления, произведенного на читателей, и по серьезности влияния, оказанного на писателей тех лет, из всех переводимых тогда русских авторов первое место занимал Тургенев; непосредственно за ним шел Чехов. Этот факт удостоверен всеми исследователями новой японской литературы.

Само собой разумеется, что Тургенев и Чехов приобрели в те годы такое значение не случайно. Оглядываясь на это не столь уже далекое прошлое, мы явственно видим, что именно влекло тогда японского читателя и писателя к этим русским авторам.

Мы знаем, что в ту пору в японской литературе завершалось оформление художественной реалистической прозы, превращавшейся в основную линию всей литературы. Этот процесс вполне понятен и закономерен. В свое время мы видели его во Франции, когда там появились Бальзак и Стендаль, видели в России, когда в ней начинали действовать Тургенев и Гончаров. В Японии сходная историческая обстановка создалась в начале XX в., почему именно тогда и должна была возникнуть большая реалистическая литература. И мы теперь знаем, что Тургенев и Чехов сыграли огромную роль в окончательном оформлении и упрочении этого литературного направления. Именно они по своему духу, по своей проблематике, по своей творческой манере оказались многим японским писателям ближе, чем кто-либо другой из западных авторов. Именно у них многие японцы учились творческому методу реализма, научились ставить большие общественные проблемы, у них воспринимали присущий русской литературе гуманистический пафос. Достаточно указать лишь на таких крупнейших представителей японского реалистического романа, как Хасэгава Фтабатэй, Куникида Доппо и Симадзаки Тосон, чтобы понять, как много значило для них знакомство с Тургеневым и Чеховым. Таким образом, первая роль Чехова в Японии оказалась исторической: вместе с Тургеневым он способствовал выработке творческого метода и идейных установок японского реализма той эпохи.

Историку и японской литературы и русской литературы надлежит назвать имя того переводчика, который проделал основную работу по внедрению Чехова на японскую почву. Это — Сэнума Каё. У нее были все данные, чтобы результаты ее работы получились наилучшие. Она превосходно знала русский язык и русскую жизнь того времени и вместе с тем сама была писательницей, прошедшей хорошую школу у одного из признанных мастеров более раннего периода японской литератры — Одзаки Коё. Занятия с Одзаки не только помогли ей овладеть литературным мастерством, но и развили в ней большой литературный вкус и любовь к литературе. Однако в выборе объектов своих литературных пристрастий она сумела сохранить полную самостоятельность: ее учитель не любил русской литературы, предпочитая ей фран-

453

цузскую. Ему принадлежит изречение, которое японские историки литературы часто цитируют: «Русская литература — это сочащийся кровью бифштекс, а мы, японцы, едим постную рыбу». Несмотря на это, Сэнума Каё всю свою литературную деятельность в основном посвятила переводам Чехова. Благодаря ей уже тогда на японском языке появился почти весь Чехов.

Чехова, конечно, переводили и другие, например Хасэгава Фтабатэй, крупнейший в Японии тех лет знаток русской литературы, переводчик Тургенева и других русских авторов; из позднейших переводчиков следует назвать М. Ёнэкава, компетентного знатока русского языка и русской литературы и одного из самых квалифицированных переводчиков ее на японский язык; между прочим, ему принадлежит прекрасный перевод «Вишневого сада». Работал над переводами Чехова и известный русовед Японии проф. С. Нобори. Но именно Сэнума Каё принадлежит историческая заслуга — дать японской литературе Чехова в тот момент, когда это было для нее особенно нужно.

* * *

Во второй раз Чехов предстал перед японским читателем в ином аспекте. Это было в годы первой мировой войны. В это время обстановка в Японии была уже во многом другой. К этой поре развитие японского капитализма успело произвести большие потрясения в положении мелкой буржуазии. Эти потрясения, затронувшие в первую очередь экономические основы ее бытия, сказались и на политических позициях, и на умонастроении. Особенно болезненно переживала эту эпоху интеллигенция, значительная часть которой была вполне европеизирована, т. е. не только имела широкое европейское образование, но и жила общими с интеллигенцией Запада интересами. Об идейном состоянии японской интеллигенции к середине второго десятилетия нашего века красноречиво говорит один простой перечень тех течений, которые появились в эти годы в ее умственном мире. Тут были: эмоционализм и эстетизм, гедонизм и сатанизм, гуманизм и идеализм, пессимизм и скептицизм. Все это возникло на

Нечто похожее переживала интеллигенция Запада на более или менее аналогичном этапе развития своих стран. В Западной Европе подобное мироощущение появилось действительно в «конце века», т. е. в конце XIX в., в России — в первом десятилетии XX в., в Японии — десятилетием позже.

Такое умонастроение нашло свое яркое отражение в литературе. Точнее говоря, оно породило новые литературные течения: неоидеализм, неогуманизм, неоромантизм, неореализм. Действительно, тут было много различного, но в то же время многое,

454

выступавшее под разными наименованиями, в действительности было очень близко друг другу. Один из новейших историков новой японской литературы, Миядзима, считает, что во всех этих течениях можно открыть две главные линии по их эмоциональной доминанте. Доминантой первой линии была, по его выражению, «тоска», доминантой второй — «декаданс»2. При этом Миядзима указывает, что первое направление идет от русской литературы, второе — от французской.

Не касаясь вопроса о правильности такого противопоставления вообще, можно только удостоверить, что мотив «тоски» действительно составлял доминанту творчества многих писателей тех лет. Правильно и то, что этот мотив окреп под прямым влиянием русской литературы. И здесь мы опять сталкиваемся с Чеховым.

В эти годы получила особое значение драматургия Чехова, а в ней — «Вишневый сад», ставший одно время одной из самых волнующих пьес японского театра. В 1915 г. в Токио образовалась труппа «Современного театра» («Киндай-гэки Кёкай») во главе с Камияма Содзином, впоследствии популярным артистом Голливуда. Эта труппа, в состав которой входили такие крупные артисты, как Ямакава Урадзи и Кинугава Кудзяку, для своего первого «большого спектакля» выбрала именно «Вишневый сад». В течение месяца изо дня в день этот спектакль шел на сцене одного из двух самых больших тогда в Токио, а по европейскому оборудованию первого театра — «Тэйкоку гэкидзё» (Imperial theatre).

Чем привлекал «Вишневый сад» японского зрителя из описанного выше слоя японской интеллигенции, которая заполняла тогда этот театр? Что составляло доминанту всей постановки? Об этом пишущему эти строки говорил сам постановщик—• Камияма Содзин. '

Конечно, существенную роль играл стук топоров в вишневом саду. Этот тон чеховской пьесы находил себе достаточный резонанс в настроениях многих японцев тех лет. Но еще больший резонанс имела последняя сцена —сцена Фирса. «Человека забыли»'— эта фраза одновременно ударяла тогда по сердцам многих. Роль Фирса исполнял в ту пору сам Камияма, и исполнял превосходно; можно было наблюдать, какими сумрачными делались лица зрителей после этой финальной сцены. Многим казалось: это — о них. Кто-то старый уходит, кто-то новый приходит, о них же забыли и те и другие. Такие мысли как нельзя лучше укладывались в то чувство тоски, которое гнездилось в их сердцах. Любопытно, что японцы не могли найти в своем языке подходящего слова для передачи русского понятия «тоска» и, испробовав не'сколько вариантов, в конце концов предпочли просто усвоить его в русском облике. И слово «тоска» на некоторое

2 О. М и я д з и м а , Мэйдзи бунгаку дзюнико, Тайсё, 14-й год, приложение второе.

455

время прочно утвердилось в лексиконе японской интеллигенции. Таким образом, Чехов стал для японцев писателем той душевной тоски, которая многих из них обуревала. Таков второй аспект Чехова в Японии.

Однако история Чехова в Японии на этом не закончилась. Через некоторое время пришло новое понимание русского писателя. Пришло оно после того, как в России прогремели громы Октября; пришло оно с широким развитием в Японии нового по качеству движения рабочего класса и крестьянства; пришло в пору появления в Японии марксистской литературы; пришло оно вместе с новым, исключительным по размаху и интенсивности изучением всего, что шло из Советской России.

О том, каково было это новое понимание Чехова, свидетельствует характеристика творчества этого русского писателя, данная известным критиком Баба Коте: «Чехов — представитель русской интеллигенции 80—90-х годов. Как известно, русская интеллигенция с конца 70-х и в начале 80-х годов переживала кризис. Демократизм, бывший до сих пор мировоззрением русской интеллигенции, с отрывом ее от крестьянства потерял свою революционность. В связи с этим лучшая часть интеллигенции стала переходить к марксизму, худшая — скатываться в обывательщину. Но между этими двумя группами оставался многочисленный слой интеллигенции, не сумевшей подняться до марксизма, но и не бывшей в состоянии пасть до обывательщины. В этой-то среде и не могли не развиться чувство тоски, ощущение пессимизма. Чехов принадлежал именно к этой третьей группе интеллигенции. Но реализм — художественный метод этого писателя — спас его. Пойдя дорогой реализма, он избежал ухода в мистику и смог активно бороться с тоской и пессимизмом. Он глубоко страдает от того, что пошлость захлестывала его поколение, он ненавидел ее, но, зная, что ее невозможно уничтожить, не впал от этого в гнев, а избрал путь юмора, т. е. путь преодоления этой пошлости смехом. Доведя юмор до художественной полноты, он стремился преодолеть им пошлость и внутренне, и внешне»3.

Из этих слов видно, что японцы 30-х годов увидели в Чехове не только певца тоски, 'но и писателя, указывающего путь к ее преодолению. И в этом свете по-новому был оценен чеховский реализм.

В каком новом аспекте предстал Чехов в эти годы перед японцами, можно судить по одному примечательному факту.

13 июня 1924 г. в Токио произошло открытие нового театрального предприятия — «Малого театра Цукидзи» («Цукидзи сёгэкидзё»). Его создали два крупнейших деятеля нового японского театра — Осанай и Хидзиката. Старший из них — известный писатель, драматург и режиссер, незадолго до этого был в

3 «Ниппон хякка дзитэн», т. 28 (ст. «Чехов»),

456

Советском Союзе и вернулся на родину под могучим обаянием Художественного театра.

В 1923 г. проехал через Москву из Парижа и Хидзиката. Содружеству этих двух — во многом несходных — просвещенных и передовых деятелей обязан своим возникновением и дальнейшим расцветом новый театр. Это было место, где увидели свет многие произведения советской драматургии; это была трибуна и для новой японской революционной драматургии.

И вот «Малый театр Цукидзе» для своего открытия счел наиболее подходящим выбрать «Песнь белой птицы», т. е. «Чайку».

Нам теперь такой выбор может показаться несколько неожиданным. Но из этого следует одно: Чехов снова оказался созвучен японской общественности, и созвучен по-новому.

Именно у него новая японская интеллигенция нашла тот об- раз-символ, который был тогда ей близок: образ стремящейся к новой, чудесной жизни души. Таков был третий Чехов, представший перед японцами.

Последующие бурные годы японской истории во многом изменили обстановку в стране. В литературе эта эпоха ознаменовалась сильнейшим влиянием советской литературы, ко она не заслонила Чехова.

Исполнившееся в 1960 г. столетие со дня рождения А. П.Чехова было отмечено во всех культурных странах мира. В Японии эту дату отметили не только речами и статьями, но и новым изданием собрания сочинений русского писателя в новых переводах. Издание было начато и закончено в юбилейном 1960 году.

Собрание сочинений состоит из 16 томов. В томах I—X помещены рассказы; в XI томе — рассказы и мелкие пьесы — «Медведь» и др.; в XII — пьесы «Иванов», «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад», «Леший»; в XIII — «Остров Сахалин», «Из Сибири»; в XIV — незаконченные пьесы, записные книжки, «Дневник»; в XV — письма к жене; в XVI — прочие письма писателя, а также его биография и хронология жизни и деятельности. В каждом томе около 500 страниц, что в русском издании составляет около 70 печатных листов по 40 тысяч знаков; тонкая, но прочная бумага, мелкий, но четкий шрифт позволили каждый такой том превратить в небольшую изящную книжку формата 17X11 см при толщине 2 см. Переплет оформлен в виде комбинации алого и черного цветов: корешок — алый, с мелкой надписью внизу черными литерами «Чехов»; обе крышки насыщенно-черного цвета с алой каймой у корешка; на передней крышке в левом нижнем углу алого цвета автограф Чехова — факсимиле; после черного фона разворота — алый титульный лист. Такое оформление было особо отмечено в прессе как образец искусного баланса черного и красного. В каждом томике-— портрет Чехова, относящийся ко времени создания им произведений, вошедших в данную книжку; в томике с письмами к же-

457

не —портреты А. П. Чехова и О. Л. Книппер; в томике с библиографией— портреты писателя и его родных; в конце каждого томика даются общие сведения о произведениях, помещенных в нем.

Материал распределен по томам в хронологическом порядке, равномерно — в соответствии с размерами книжек.

В издание вошли как произведения, включенные Чеховым в собрание своих сочинений, так и не включенные.

Собрание это — четвертое со времени появления в Японии произведений Чехова: первый его рассказ в переводе не с английского, как было прежде, а непосредственно с русского оригинала появился в 1903 г. в 8-й книжке журнала «Синсёсэцу». Первое «Полное собрание сочинений Чехова» выходило в 1919— 1928 гг., второе — в 1928—1935 гг., третье — в 1931 г. Отличие нынешнего издания от предшествующих не только в большей полноте, но и в том, что произведения русского писателя даны в новых переводах.

Основной переводчик — Дзиндзай Киёси, известный в Японии знаток Чехова, получивший в 1951 г. за перевод «Дяди Вани» премию Министерства просвещения. Преждевременная кончина помешала ему самому довести дело, о котором он мечтал всю жизнь, до конца. К счастью, сотрудник Дзиндзай Киёси — Икэда Кэнтарб, разделявший его любовь к Чехову, а также Хара Такуя завершили всю работу, осуществив ее соответственно замыслу вдохновителя.

Собрание сочинений выпущено издательством, организованным при журнале «Тюбкорон» (Central review — как переведено на обложке журнала это японское название),— одним из самых распространенных толстых ежемесячников политики, общественной жизни, культуры и литературы. Это означает, что предполагается большой читательский интерес к данному изданию. Надо думать, что издательство, обычно хорошо учитывающее читательский спрос, не ошибется. Известный современный прозаик С. Кимура в аннотации к одному из томиков чеховского собрания пишет, что «Чехов из всех русских писателей XIX в.— самый любимый». Хино Асихэй, один из известнейших японских писателей последних десятилетий, во втором номере редакционного бюллетеня, приложенного к данному изданию, сообщает, что в краткой беседе с А. В. Солодовниковым и В. И. Станицыным, происходившей во время одного из антрактов спектакля Московского Художественного театра, гастролировавшего в Японии в 1959 г., он успел сказать, «как любят японцы Чехова», что он сам — «один из тех, которые из многих русских писателей особенно любят Чехова». Эти заявления подтверждаются не только огромным числом изданий произведений Чехова, не только частой постановкой его пьес на сцене, но и фактом издания в японском переводе многих работ о А. П. Чехове наших критиковлитературоведов. Так, если брать только самые последние годы,

458

японские читатели могли прочитать работы о Чехове Ермилова, Семановой, Паперного, Бялого, Строевой, Бердникова, К. Чуковского, Дермана, Роскина, Эренбурга. Переведены и статьи, напечатанные в связи с юбилейным годом Чехова в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Театр».

Знакомство с советской литературой о Чехове несомненно укрепило то понимание творчества этого русского писателя,

ккоторому пришел как сам Дзиндзай, так и два других автора новых переводов — Икэда и Хара. Чехов для них—-не «певец безвременья», а основатель нового реализма. Такое отношение

кЧехову, по-видимому, в настоящее время является в Японии самым распространенным. Известный знаток русской и советской литературы, литературовед и критик Ёкэмура Ёситаро в пятом номере упомянутого редакционного бюллетеня пишет, что

в настоящее время в оценке творчества Чехова японские критики в общем следуют по пути, давно намеченному Горьким и Воровским, сказавшими, что главное в творчестве Чехова •— «энергия

илюбовь к жизни».

К16 томам «Полного собрания» приложены два дополнительных тома, заслуживающих особого упоминания. Первый из них посвящен воспоминаниям о Чехове. Издательство сочло необходимым дать такое приложение для того, чтобы осветить Чехова как человека и как писателя свидетельствами о нем его современников. Материал заимствован из нашего издания «Чехов в воспоминаниях современников» (М., 1952). Из этого сборника переведены статьи Короленко, Авиловой, Бунина, Куприна, Горького, Станиславского, Александра Чехова, Михаила Чехова, Марии Чеховой и Ольги Книппер. Второй дополнительный том носит название «Изучение Чехова». В нем помещены статьи о Чехове, дающие возможность японскому читателю познакомиться с теми оценками его творчества, которые, по мнению издательства, ха-

японских, в третьем — западноевропейских и американских.

Русский раздел открывается статьей Л. Шестова. Видимо, понимая, что помещение этой старой работы Шестова может вызвать недоумение читателя, редакция во вступительной статье дает объяснение. Подавляющее большинство писавших о Чехове

впоследние десятилетия, как считает редакция, так или иначе,

втой или иной мере не согласны с трактовкой образа Чеховаписателя, данной в свое время в этой прогремевшей статье Шестова, а нередко прямо отталкиваются от нее. Именно для того, чтобы читатель мог лучше понять авторов других статей, редакция и сочла необходимым начать с работы Шестова. Далее следуют статьи К- Чуковского, Богословского, Роскина и Дермана.

Вяпонском разделе представлены критики Кобаяси Хидэо и Фукуда Цунэари, поэт и критик ИтоСэй и сам переводчик Дзин-

459