§ 2. Понимание предмета истории в буржуазной науке XX в.

В буржуазной литературе XX в. можно встретить самые pi'juue определения предмета истории, вплоть до диаметрально Противоположных друг другу. Так, если, по убеждению испан-

ского философа истории X. Ортеги-и-Гассета, „история являет­ся наукой о самом строгом настоящем", то другой известный мыслитель - Ж. П. Сартр утверждает, что „рассказанная история может быть только историей прошлого. Настоящего вообще нет, так как сущность человека кристаллизуется в момент его смерти"⁴.

Однако при всем многообразии определений истории, бы­тующих в буржуазной историографии, можно выделить несколь­ко общих для многих из них черт, отражающих в своей сово­купности широко распространенное на Западе понимание пред­мета истории.

Прежде всего, это убеждение в том, что главным объектом исторического изучения является человек. Известный француз­ский историк М. Блок определил историю как „науку о людях во времени, науку, в которой надо непрестанно связывать изучение мертвых с изучением живых"⁵. Сильная сторона такого подхода заключается в „очеловечивании истории", в осознании того, что история является ареной деятельности людей и имен­но поэтому представляет для нас неослабевающий интерес, а следовательно, и интерес историка к своему предмету - это в первую очередь интерес к людям в истории. Как справедливо пишет М. Блок, „за зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими документами и институтами, совершенно отчужденными от тех, кто их учре­дил, история хочет увидеть людей. Кто этого не усвоил, тот, самое большее, может стать чернорабочим эрудиции. Настоящий же историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет челове­чиной, там, он знает, его ждет добыча"⁶.

Однако в целом правильное положение об истории как „нау­ке о людях во времени" получило в буржуазной историографии сугубо идеалистическое истолкование. На первый план выдви­гается духовная сторона деятельности человека, его психология. Тот же Блок, например, утверждал, что предмет истории „в точном и последнем смысле — сознание людей"⁷. Соответствен­но этому исторические факты трактуются как факты по пре­имуществу психологические, а сама история неправомерно пси­хологизируется.

Именно по этому вопросу существует далеко идущее согла-

⁴ Цит. по: Stern A. Philosophy of History and the Problem of Values. Mouton, 1962. P. 19, 21.

⁵ Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973. С. 29.

⁶ Там же. С. 18.

⁷ Там же. С. 83.

сие буржуазных ученых. Еще в конце прошлого века видный немецкий историк К. Лампрехт, отмечая борьбу разных течений в буржуазной науке, констатировал их единство в главном — „в признании того решающего факта, что психология является основой всей исторической науки"⁸. „Современная историче­ская наука, — утверждал он в другой своей работе, — есть в пер­вую очередь социально-психологическая наука". Более того: „История является сама по себе не чем иным, как прикладной психологией"⁹.

Эта психологизация истории остается характерной и для современной буржуазной историографии. Крайним ее выраже­нием стало возникновение и бурное развитие на Западе, в осо­бенности в США, так называемой психоистории, представляю­щей собою развернутое приложение созданного австрийским врачом-психиатром 3. Фрейдом метода психоанализа к изуче­нию истории. Представители этой дисциплины обращаются к иррациональным пластам психики человека как якобы де­терминирующим его поведение и поэтому выступающим важ­нейшим фактором исторического развития. Закономерным Следствием такой психологизации истории является отказ от рационального познания общественного процесса, отрица­ние самой возможности такого познания. Так, один из крупней­ших американских психоисториков П. Левенберг, провозгла­шая „иррациональный базис человеческого поведения "и Действия", утверждает иррациональность самого историче-СКого процесса, являющегося продуктом деятельности чело­века¹⁰.

С психологизацией истории отчасти связана другая харак­терная черта понимания предмета истории в буржуазной лите­ратуре, заключающаяся в его неправомерном расширении. Оно следует уже из самой формулировки предмета истории как Солшния (или подсознания) людей, позволяющей все действия, Проходящие через психику людей, трактовать как истори­ческие.

Стремление к безграничному расширению предмета истори­ческой науки особенно обнаруживается в новейшей западной Историографии, в частности французской, с присущими ее едставителям всеядностью, поисками все новых и новых

¹ Lamprecht К. Was ist Kulturgeschichte // Deutsche Zeitschrift. 1896/ ', Vlcrteljahresheft 2. S. 77.

' Lamprecht K. Moderne Geschichtswissenschaft. 1909. S. 1, 16. ¹⁰ См.: Loewenberg P. Decoding the Past: The Psychohistorical Ap-•hilli'h. N. Y., 1983.

объектов исследования - от гляциологии, дендрохронологии до истории дождя и меню французской кухни¹¹. Аналогичные явления имеют место и в других национальных историографиях Запада, свидетельствуя о переосмыслении буржуазными исто­риками предмета своей науки. Такое переосмысление не может оцениваться однозначно. С одной стороны, оно отражает законо­мерный процесс поступательного расширения сферы историче­ского познания. Несомненно плодотворным, в частности, явля­ется обращение к систематическому изучению исторической демографии, истории умонастроений, истории повседневной жизни, способное обогатить и конкретизировать наше знание исторического прошлого, сделать более насыщенной и полно­кровной его общую картину.

Вместе с тем беспредельное расширение предмета истори­ческой науки имеет своей оборотной стороной утрату содержа­тельной целостности как в его определении, так и, главное, в самом изучении истории. Не случайно в западной историче­ской науке усиливаются жалобы на ее прогрессирующее дроб­ление, которое, как справедливо подчеркивал президент Аме­риканской исторической ассоциации Ф. Куртин в своем програм­мном заявлении, уменьшает возможности действительно науч­ного освещения прошлого. Выход Куртин усматривает в созда­нии „собственной синтетической теории истории", которая бы „сбалансировала разросшуюся специализацию и широкий анали­тический подход"¹². Но такой выход невозможен без четкого определения предмета истории, а его-то как раз современная немарксистская историография и не может дать.