ushakin_c_sost_trubina_e_sost_travma_punkty

ИСТОРИИ РАСПАДА

10.04.1999, Бока Ратон, Флорида Сегодня звонил маме: ее настроение тоже вроде бы изменилось,

но в лучшую сторону. Я даже было подумал, что раньше говорил о ней не то. Никогда еще ее слова не звучали столь осмысленно, как сегодня утром. У меня даже возникло ощущение, будто она точно знает, что надо делать.

Или же, скорее, маме нужно, чтобы у меня возникло такое ощущение. Я не сопротивляюсь. Сначала она со смешком заявля; ет, что уже привыкла к бомбежкам, какими бы ужасными они ни были. Но потом ее голос ни с того ни с сего становится чрезвычай; но озабоченным. О себе она говорить больше не желает и без конца задает вопросы, с почти патологической напористостью, не давая мне возможности ответить: «Как вы там? Какая у вас там погода? Как дела в университете? Когда вы думаете заводить детей?»

* * *

Когда началась война в Боснии, мой белградский приятель Н. вдруг заговорил о «нас» и о «них», имея в виду противоборствую; щие стороны. Н. — плод смешанного брака двух идейных борцов; партизан. Родился в Сараево, но вырос в Белграде. Хотя этничес; кая терминология приводила его в замешательство, «сербы» стали нами, а «мусульмане» — ими. Эту границу он провел в самом на; чале войны в Боснии, причем несмотря на то обстоятельство, что тогда он жил в Бостоне, штат Массачусетс, с женщиной, которая считала себя (американской) еврейкой, а сам Н. мог с полным ос; нованием причислить себя к любой национальности. Через не; сколько лет у Н. родился сын, которого назвали стопроцентно хри; стианским именем. Со своим вторым еврейским именем и мусульманской фамилией отца малыш лишь продолжил смешение кровей, уже существовавшее в генеалогии моего приятеля. Тем не менее Н. по;прежнему воспринимал боснийскую войну как про; тивостояние двух сторон, считая себя сторонником одной из них.

11.04.1999, Бока Ратон, Флорида Во времена бедствий люди, как правило, обращают взор к небу

только для того, чтобы почувствовать, что они брошены: безмол; вное небо не дает ни утешения, ни освобождения. В Белграде все не так. Здесь наблюдается редкий исторический случай, когда небо и в самом деле подает голос. Небо говорит без обиняков, и, как бы

670

ПЕТАР РАМАДАНОВИЧ. КАК Я СТАЛ АМЕРИКАНЦЕМ

ни хотелось, здесь вряд ли можно что;то утаить. Впрочем, и прав; ды узнать нельзя. Происходит нечто другое. Что именно? С одной стороны, письмо. Люди вроде меня, если есть время, пишут. С другой стороны, те, кто в опасности, ищут убежище. Письмо сродни укрытию. Оно создает эффект защиты от опустошеннос; ти, которая остается после бомбардировок.

Я не верю в слова так, как некоторые из моих бывших сограж; дан верят в Бога, но все же полагаюсь на силу слова, которая по; может нам добраться до другого берега, поможет нам выжить и достичь своего места, будь это Сербия или США.

II. Падая

13.04.1999, Бока Ратон, Флорида К нам в гости приехала приятельница из Сараево, теперь про;

живающая в Женеве, штат Нью;Йорк. Говорим с ней о бомбарди; ровках первых двух недель. A. замечает: «Растерялись они, как и в начале войны в Сараево. Накануне апреля 1992 года все тогда го; ворили, что бомбят далеко. Что Вуковар и Дубровник к нам ника; кого отношения не имеют. В апреле на улицах Сараево зазвучали первые выстрелы, но все считали, что в этом виновата горстка сумасшедших. Нас не касается. Бомбы нам на голову падать не бу; дут». Бомбы посыпались в мае 1992;го, и, по словам приятельницы, только тогда неверие стало постепенно отступать. Люди принялись лихорадочно искать выход. Что же делать? «Они научились жить при бомбежках, если, конечно, это можно назвать жизнью… Вокруг столько смертей, но ничего не поделаешь. В Белграде пока такого нет, но вот увидишь, — предрекает А., — кольцо сожмется. Натовс; кие самолеты скоро станут гораздо менее разборчивы, а закончит; ся это нескоро. Жители Белграда окажутся под ударом».

** *

А.продолжает: «Нет, ты не понимаешь. Ты осуждаешь людей, ко; торые сейчас живут в Сербии. По;твоему, они сами виноваты в том, что там происходит. Но это же бессмысленно — обвинять их! Думаешь, так просто взять все и поменять. Ты же ведь не знаешь, каково это — жить сейчас в Сербии».

671

ИСТОРИИ РАСПАДА

Она напоминает мне, что сама родилась в Белграде, а потом приезжала туда учиться в университете. Ее мать тоже из Белграда. А. прожила большую часть своей жизни в Сараево, да и фамилия у нее мусульманская, но это никак не отражается на ее отношении к Белграду и натовской кампании. «Когда я звоню знакомым в Белград, — рассказывает А., — я разговариваю не с теми, кто раз; рушал Хорватию, Боснию или Косово. Мои собеседники, возмож; но, сами страдали от таких же атак. И не исключено, что продол; жают страдать. Они оказались между двух огней и в силу различных причин ничего не могли сделать. Не смогли ни уехать, ни дать отпор. Они пытались жить. Просто выжить. Война случи; лась так же, как случается и все остальное, — например, наступа; ет пора благополучия. Не то чтобы они забыли про Боснию, ког; да на Белград посыпались бомбы. У них нет времени на забывание. Они слишком заняты тем, чтобы свести концы с концами. Их из; мучили попытки найти смысл в происходящем».

«Ты вроде бы знаешь нечто и хочешь, чтобы об этом узнали и в Сербии. И если они этому не могут научиться, ты готов навязать им свое знание. Ты ждешь от них ответственности? В этом все дело? Что, ответственность стала этаким новым паролем, кото; рый поможет им вернуться в человеческое сообщество?»

«Ты что, хочешь, чтобы они все до единого понесли ответствен; ность или признали свою вину? Чего именно ты ждешь от белград; цев? Чего, в конце концов, от них хочет НАТО?»

«Правда, когда упоминаешь Косово, — продолжает А. после не; большой паузы, — те же жители Белграда тут же резко меняются. Становятся агрессивными, начинают защищаться. “Чушь”, — заяв; ляют они мне в ответ. Либо полностью отрицают этнические чист; ки, либо устраивают соревнование на лучшую жертву: “Да какие у них страдания? Ты посмотри, что нам приходится пережить!”»

** *

Вглубине души все население Сербии, причисляющее себя к сер; бам, наверняка осознает, что от его имени совершались ужасаю; щие преступления. Что произойдет, по мнению сербов, если им все же придется признать этнические чистки? Они боятся, что уже ничто и никогда не исцелит раны их души?

672

ПЕТАР РАМАДАНОВИЧ. КАК Я СТАЛ АМЕРИКАНЦЕМ

Сербам очень тяжело отказаться от иллюзий, которые давали им силы и помогали выживать. Если они признают Косово, то что потом? Принять себя такими, какими они стали, какими они есть, примириться с тем, как с ними обошлись?

А если они откажутся признать этнические зачистки, как эти люди смогут жить дальше?

14.04.1999, Бока Ратон, Флорида Бомбардировки НАТО — не первый случай, когда в Сербии

что;то падает. В 1980;х, во время экономического кризиса юго; славская валюта динар падал ежечасно на один пункт. Падение было стремительным. «В девяностые, в первые годы действия меж; дународных санкций, было еще хуже, — рассказывает сестра. — Ты тогда уже уехал из Белграда. В 1993;м появлялись деньги с девятью, с десятью, с одиннадцатью нулями и больше, так что их приходи; лось распознавать, водя пальцем по купюре. И буквально с каждым часом на них возникали все новые и новые нули. Надо было успеть сбегать в супермаркет до того, как банкнота обесценится. Чем быстрее ты бегаешь, тем меньше теряешь».

«Деньги были не просто мерой стоимости, они фиксировали обесценивание всего и вся. Сегодня ты получаешь вроде бы целую кучу за то, что работал в поте лица, и тебе они нужны до зарезу, а завтра та же сумма превращается в ничто. Иногда она даже перестает считаться законным платежным средством. В одночасье старые деньги обесценились, и ввели новые дензнаки. И тут ты понимаешь, что деньги делаются из бумаги. Посылаешь их, как открытки, дру; зьям, разбросанным по всему миру, дабы напомнить им о родине, а потом отправляешься на охоту за хлебом и молоком».

* * *

«Ты наверняка не знаешь, что в Сербии появилась банкнота самого большого номинала — динар достоинством 500 000 000 000, — сообщает мне сестра. — Представляешь, в Сербии показатель инф; ляции за месяц составляет 313 563 558 процентов, то есть 63 процен; та в день [данные за январь 1994 года]. Ты понятия не имеешь о той Сербии, где килограмм картошки стоит 8 000 000 000 000 000 дина; ров [17 января 1994 года].

Ты не знаешь и не можешь знать ту Сербию».

673

ИСТОРИИ РАСПАДА

* * *

Национализм стал господствующей идеологией в экономике, ко; торая не способна не только увеличивать, но и поддерживать сто; имость. В середине восьмидесятых этому национализму предше; ствовали социальные волнения, вызванные низкими зарплатами, высокими ценами, а также разложением культурных и нравствен; ных ценностей. Милошевич, подражая политике, которую Тито вел в ответ на протесты шестьдесят восьмого, поначалу заявил об антибюрократической революции и намерении усовершенствовать социализм. Однако вскоре вину за кризис возложили не на чинов; ников, а на албанцев. Причем албанцев проклинали не за эконо; мические неурядицы, а за то, что они представляют угрозу для су; ществования Сербии и сербов. Албанцы насиловали сербских женщин, воровали сербское имущество, строили планы убийства сербов. (Все обвинения были безосновательны.)

Была предложена новая основа для идентификации, и вся стра; на шагнула в мир Милошевича, оставив за спиной коммунистичес; кую Югославию. «Слобо;Слобода» в упоении скандировали сер; бы, связывая имя лидера с недавно обретенной свободой. О чем они тогда думали? О том, что прочие национальности бывшей Югославии — албанцы, хорваты, словенцы, македонцы, босний; цы, венгры, итальянцы, цыгане и т.д. — тоже увидят спасителя в Милошевиче?

Тот факт, что сербский национализм обрел новое дыхание в пору экономического кризиса, вовсе не означает, что за деньги в Сербии можно было бы купить мир. Ровным счетом наоборот — деньги тут бессильны. В течение нескольких лет национализму удавалось имитировать механизм рыночной экономики, а затем заменить его тем, что в националистической вселенной стало но; вой валютой, — чувством долга перед отечеством. (Новые «день; ги» стали средством, при помощи которого измерялась степень исполнения этого неисполнимого долга.) «Мы скорее перейдем на подножный корм, но не предадим Сербию» — эта незабвенная декларация первых дней войны принадлежит одному из сербских политиков;романтиков. Именно она овладела умами новой Сер; бии, став ее девизом.

Рыночная, то есть капиталистическая, экономика и национа; лизм странным образом схожи, но существуют параллельно друг другу. Основное их различие заключается в том, что первая рабо;

674

ПЕТАР РАМАДАНОВИЧ. КАК Я СТАЛ АМЕРИКАНЦЕМ

тает благодаря обмену (обращению), а второй — благодаря его пре; кращению. Вместо обмена национализм предлагает симуляцию.

17.04.1999, Бока Ратон, Флорида Сегодня в небе раздается в основном «трескотня». На сербско;

хорватском мама произносит уменьшительное Pucketanje. «Силь; ные разрывы слышно, когда нарушается звуковой барьер, — объяс; няет она в эту субботу. — Небо все в огне. Значит, работает противовоздушная артиллерия. Задают им наши. Сама;то я во вре; мя налетов спокойно сплю».

Вслушиваясь в то, что остается несказанным в нашей телефон; ной беседе, я медленно начинаю понимать, что во время бомбар; дировок в Белграде грохочет так, что спать невозможно. То, что мама замалчивает, изобличает произнесенное вслух. Но когда ее бдительность ослабевает, то, о чем она молчит, вырывается нару; жу. Она не хочет, чтобы я за нее волновался.

Бомбардировки представить невозможно. Невозможно почув; ствовать, что значит ночное небо, которое кишит самолетами, сбрасывающими бомбы. Пробуждаются все скрытые страхи. Бом; бы взрывают границы между явью и сном, между сознательным и бессознательным, тобой и мной, здесь и там, божественным и че; ловеческим, жизнью и смертью. Мгновенье — и я уже считаю все вокруг ненастоящим, потом сотрясается земля, и я забываю все, что знала. Вот каких слов я ждал от мамы. А вместо этого наш раз; говор принимает совсем другой оборот.

«Что думают люди? Кого винят в бомбежках?» — задаю я вопрос. «История рассудит», – отвечает мама — теперешняя пенсионерка, а в прошлом директор. Мне кажется, что она не расслышала воп; рос, и потому я снова обращаюсь к ней с тем же: «Я имею в виду, что говорят люди именно сейчас, когда идут бомбардировки?» — «Мы не отдадим ни пяди Косово. Косово — главная артерия Сербии», — говорит мама, озвучивая, как кажется, волю миллионов.

Что заставляет такую женщину, как моя мама, произносить подобные заявления? За всю свою жизнь она не больше трех раз была в Косово. Раньше от нее даже слова «Косово» слышать не приходилось. А теперь вся ее жизнь вертится только вокруг него: «Косово, Косово, Косово». Ее никто не заставлял думать так, ник; то напрямую не внушал ей таких мыслей. Она пришла к ним са; мостоятельно, когда сидела в Белграде и размышляла, покуривая, попивая кофе или глядя в экран телевизора. Все ее знакомые ду;

675

ИСТОРИИ РАСПАДА

мают точно так же. Часами они пересказывают друг другу, что слы; шали о событиях в Косово, и обсуждают политику сербского пра; вительства в отношении албанцев.

Так что теперь мама озвучивает сокровенную правду истории и открывает другим глаза на суть сербского существования. Она бы удивилась, узнав, что ее заявления смахивают на декларации тер; того партаппаратчика. Мама являет собой версию старой доброй формулы Тито «Мы, рабочий класс», «Мы, народ», которая сама была вариантом патриархального «Мы, семья». Сейчас мы, сербы, ее словами твердим: «Косово — наше сердце. Не отдадим ни пяди. Будем бороться до последней капли крови».

Про себя же я думаю так: стоит´ развенчать это местоимение, и все изменится. Надо показать, что никакого единого «мы» нет, и тогда на Балканах наступит мир. Надо показать, что Милошевич как раз и пытается обладать Сербией, быть Сербией, быть тем са; мым «мы», с которым идентифицирует себя эта женщина шести; десяти одного года отроду. И тогда сербам уже не за что будет вое; вать и нечего бояться.

Однако в действительности они не хотят слушать ни это, ни любое другое объяснение нынешнего психоза. Не желают они при; слушиваться к тем, кто с ними не согласен и осуждает поведение сербов в Косово. Они так взбудоражены, испуганы и измучены, что нуждаются только в объекте ненависти — в том, кого им захочет; ся уничтожить. Единственное лекарство здесь — жертвоприноше; ние. Кажется, они вообще не способны представить страдание дру; гих. Надеюсь, что хотя бы на бессознательном уровне они понимают, что это все;таки возможно.

21.04.1999, Бока Ратон, Флорида Хозяйка телестанции, разрушенной ночью НАТО, глядя в ка;

меру, бросает по;английски: «Вы нас не поработите никогда». В глазах у нее слезы. Она не скрывает ни боли, ни растерянности. Все, ради чего она работала, уничтожено, пропало в одно мгнове; нье. Я смотрю ей в лицо и с остервенением спрашиваю: «Да кто хочет вас поработить? С кем вы воюете?» Обесцвеченная красавица поворачивает ко мне свой бледный лик и со сверкающей во взгляде безгрешностью произносит: «Турки у порога». Не знаю, кто боль; ше страдает галлюцинациями — сербская предпринимательница, которая говорит о порабощении, или я, который видит ее по Си; эн;эн и слышит ответы на свои вопросы.

676

ПЕТАР РАМАДАНОВИЧ. КАК Я СТАЛ АМЕРИКАНЦЕМ

Одно можно утверждать наверняка: сербы готовятся к пораже; нию. Они так старались представить себя жертвами, что теперь им необходим подлинный разгром, который бы питал их фантазии — их понимание всего сербского. И тогда Сербия, как птица Феникс, сможет (уже в который раз) восстать из пепла.

Здесь необходимо сделать пояснение: женщина;предпринима; тельница в Сербии, как правило, принадлежит к привилегирован; ной группе. Та, что лила слезы у горящего здания Социалистичес; кой партии, в котором располагалась ее телекомпания, является представительницей крохотной правящей касты и деловыми та; лантами вряд ли обладает. Она — часть национал;коммунистичес; кой знати (дочь Милошевича), которая по принципу феодально; го права правит Сербией. По;моему, она заслуживает то, что получила. Давай, НАТО, жми вперед.

24.04.1999, Бока Ратон, Флорида Мама продолжает ту же песню: «Все нормально. Хорошо. За;

мечательно. Хожу на дневные спектакли в 3 или 5 часов. Билет стоит несколько динаров. Да, все прекрасно. Здесь все налажено. Наша мэрия старается, как никогда. Автобусы ходят по обычному расписанию до восьми вечера. После восьми могут ездить еще час. Нам ничего не надо. В магазинах до сих пор все есть. Нормально все, нормально. Только приходится стоять в очереди за сигаретами».

«А что, с сигаретами плохо? Как же сербы будут жить без сигарет?» «Да, да. НАТО разбомбило табачную фабрику, так что у нас те;

перь нет сигарет. Что поделать».

«Придется менять национальный вид спорта, да?» «Да, придется бросить курить».

Я пытаюсь шутить: «Вот видишь, к чему приводят бомбарди; ровки. Меняют ваши привычки, и организму, может, будет лучше». Чувствую, что маме хочется сменить тему. Она вновь повторяет фразу, которую я слышал от нее уже несколько раз, только голос ее срывается прежде, чем она успевает ее закончить: «Пока ОНИ не начали ходить от двери к двери…» — доносится до меня еле;еле.

Сегодняшний разговор на этом фактически закончен. Мама еще что;то говорит — больше, чем обычно, — но все сводится к повторным заверениям, что все прекрасно налажено, что в мага; зинах все есть и т.д.

677

ИСТОРИИ РАСПАДА

** *

Сначалом воздушных налетов я всеми силами стараюсь выжить и не сойти с ума. Позже я попытаюсь прочувствовать все, через что пришлось пройти. Сейчас у меня нет для этого времени.

25.04.1999, Бока Ратон, Флорида В начале восьмидесятых, когда кино превратилось в самое по;

пулярное искусство в Белграде, было модно щегольнуть цитатой, приписываемой Жан;Люку Годару: монтаж, то есть киномон; таж, — это вопрос нравственности. Только со временем я понял возможное значение этой фразы: ваше представление о реальнос; ти зависит от вашего же морального кодекса, и наоборот — на нравственность влияет то, в каких рамках вы представляете мир. То, как и что вы видите вокруг себя, как раз и определяет вашу индивидуальность.

Однако если Годар прав, то нет образов — и соответственно воображения — вне нравственности. Так вот, мне надо создать те; орию, которая бы противостояла тезису Годара, потому что у меня нет никаких сомнений, что интервенция, вооруженная интервен; ция в Югославии имеет отношение не только к этическим вопро; сам; во всяком случае, для тех, кто в ней участвует.

Особенно это относится к Америке: здесь бомбардировки Юго; славии подаются как шаг верный и справедливый — причем не столько как оптимальная бизнес;стратегия или военная операция в национальных интересах, а как нравственно обоснованный от; вет на гуманитарный кризис. По заявлениям официальных лиц США, натовские налеты — дело благое, поскольку только так мож; но прекратить правление Милошевича. Критики же указывают на недопустимость (незаконность) изменения политического строя в чужой стране военными методами. Под вопросом остается и спо; собность бомб прекратить зачистки Косово, сместить Милошеви; ча, привить демократию Сербии.

Впрочем, помимо благих целей и неблаговидных средств натов; ская кампания представляет собой еще множество других вещей. Так, бомбардировки стали образом жизни. Как бы странно это ни звучало, налеты сродни дождю. Разве можно сказать о дожде, что он правильный или незаконный? Естественно, к дождю такие оценки неприменимы. Он просто случается — и все, вам капает на голову — и это данность.

678

ПЕТАР РАМАДАНОВИЧ. КАК Я СТАЛ АМЕРИКАНЦЕМ

Мой распорядок организован бомбардировками: встаю, слу; шаю по Интернету сербские новости Би;би;си, потом включаю трансляцию пресс;конференции из Брюсселя, которую передает Си;эн;эн, проверяю электронную почту, сажусь писать, накручи; ваю себя и так далее. А я всего лишь наблюдатель, которому все это небезразлично. Происходящее в Сербии и в Косово сочетает ужа; сы множества природных бедствий. Это самый что ни на есть ка; таклизм. Сам по себе он не имеет никакого отношения к нрав; ственности или нашему мировоззрению. В нем просто живут, попадая в плен катастрофических условий.

«Полезна ли катастрофа или нет, справедлива или незаслуженна?» «Кто знает… Поговорим об этом, когда все закончится».

«Ты веришь, что кончится? Неужели мы дождемся конца?» «Врут те, кто говорит, что не боится».

«Надо быть уверенным в собственной правоте. Так проще выжить».

Подчас твои представления выходят за рамки. Вот тогда;то и кажется, что бомбардировки ни хороши, ни плохи, ни справедли; вы, ни жестоки.

«Пусть налеты прекратятся, и наступит мир».

«Пусть налеты продолжаются, пока не наступит мир».

* * *

Моя двоюродная сестра не может получить визу в Канаду или Гер; манию. М. сейчас в Будапеште вместе с трехлетней дочкой. Из Белграда она уехала в первые дни бомбардировок, как и множество других женщин (мужчинам боеспособного возраста запрещено покидать город). Теперь она пытается как;то продолжить прерван; ную мирную жизнь. Проблемы с визой говорят не только о сволочиз; ме властей Канады и Германии, но и о недостаточном рвении М. Канада, где живет ее сестра, слишком далеко, а Германия, где у нее много друзей, не подходит по причинам, которые не стоит упоми; нать из;за их многочисленности. М. не признается себе, что она не хочет ехать никуда, кроме как домой, в Белград, где у нее, вероят; но, дома скоро не будет. «Не хочу переезжать. Кроме того, мои права человека предполагают, что я не обязана никуда ехать. У кого

679