А.Эспинас .Идеология и техника. (1890) (э.Капп, г.Кунов, л.Нуаре, а.Эспинас Роль орудия в развитии человека. Сборник статей. Л.,1925. С.130-168)

Введение.

Практика или искусство, как факты. В искусстве человека, как и в инстинкте животного, обнаруживаются две господствующие черты. Инстинкт есть форма действия, переда­ваемая по наследству вместе с организмом; его единообразие и неизменяемость особенно изумляли наблюдателей; нельзя, однако, отрицать, что, поднимаясь по ступеням развития, он допускает все большую долю изобретательности и индивидуальной инициативы, хотя бы только в применении общего правила к частным случаям; к тому же он должен был иметь свое начало, и неизменное правило, которым он связывает действия животных современной нам эпохи, могло родиться только благодаря приспособлению старых импульсов к новым условиям в эпохи исчезнувших поколений; поэтому изменчивость, нащупывающие попытки в сфере неведомого, исходящие из уже данных правил, имеют столь же существенное значение для конституируемой нами идеи инстинкта, как и соблюдение целого ряда предустановленных движений, запечатленных в организме и присущих виду. Искусство — напротив — несомненно, является продуктом опыта и размышления; оно подразумевает изобретение, акт инициативы и свободы; всякое усовершенствова­ние человеческих навыков обязано своим происхождением индивидуальной смелости, порывающей с рутиной; и, однако, если ближе присмотреться к вещам, то мы увидим, что ни одно изобретение не может родиться в пустоте, что человек может усовершенствовать свой способ действия, только видоизменяя средства, которыми он предварительно обладал, что огромное большинство наших действий протекает, помимо нашего сознания, в предустановленных формах, приемах нравах, обычаях, традициях, государственных и религиозных законах, и что, в конечном счете — хотя правила, предписываемые искусством, передаются каждому индивидууму не столько по наследству, сколько примером и воспитанием, — искусство все же является скорее суммой неизменных правил, чем совокупностью сознательных починов. Наша воля движется в формах и к целям, которые не она себе поставила. Аристотель это прекрасно видел. Ремесленник производит, земледелец обрабатывает землю, моряк плавает, солдат сражается, власти управляют, политик диспутирует, купец торгует — пользуясь орудиями, удобрением, книгами, формулами, которые они получают от своей социальной группы: материал и покрой нашей одежды, форма и устройство наших жилищ, обращение друг с другом, часы и состав наших трапез, возраст, в котором мы совершаем важнейшие шаги нашей жизни, от первых брюк до поступления в школу или гимназию, от выбора профессии до избрания подруги жизни, все это определено правилами, которые нам, правда, позволено интерпретировать, но в гораздо более узких пределах, чем это обычно представляется. В самом деле, каждый из нас принадлежит к социальной среде, принадлежит, как говорят, «к свету», который интерпретирует за нас эти пра­вила и часто избавляет нас от затруднений в определении того, «что можно делать» и «чего нельзя». С этой точки зрения каждая социальная группа характеризуется своими искусствами не менее, чем каждый вид своими инстинктами.

Праксеология или общая технология. Заметим, что здесь речь идет не об изящных, а о прикладных искусствах. Греки называли их technai, и мы могли бы дать им имя технических, чтобы отличить их от искусств, которые имеют целью вызывать эстетические эмоции. Но было бы удобнее различать, как это делали греки, сознательные и обдуманные навыки (или практику), противополагая их, до известной степени, простым, которые устанавливаются произвольно, без предварительного ана­лиза. Только зрелые искусства, а не бессознательная практика, дают начало науке, которой мы занимаемся, и порождают технологию. Каждое из них предполагает специальную технологию, а совокупность этих частных наук естественно образует общую, систематическую технологию. Слово практика имеет, несомненно, более широкий смысл; оно подходит ко всем коллективным проявлениям воли, как самопроизвольным, так и обдуманным. Для обозначения науки, изучающей общую совокупность фактов этого порядка, оно позволяет образовать прекрасный термин: «праксеология». Но вследствие широты своего об'ема он рискует быть мало понятным и повести к недоразумениям. Быть может, следует принять оба термина: технологию и праксеологию, чтобы вторым именовать самую общую часть, а первым — часть, непосредственно следующую за ней по степени общности в той же группе исследований. Мы будем употреблять их обычно в этом соотносительном значении, делая главным предметом наших изысканий общую технологию, т.е. не науку о самых общих формах и самых высших принципах действия всех живых существ — это было бы предметом праксеологии — а науку о совокупности практических правил искусства и техники, развивающихся в зрелых человеческих обществах, на некоторой ступени цивилизации. Но иногда нам случится употреблять тот или иной термин безразлично.

Технология обнимает три рода проблем, в зависимости от трех точек зрения, с которых можно рассматривать технику. Во-первых, можно производить аналитическое описание ремесел в том виде, в каком они существуют в данный момент, в данном обществе, определять их разнообразные виды и затем сводить их, посредством систематической классификации, к немногим основным типам; так будет создана морфология, соответствующая статической точке зрения, основа и отправной пункт всякого реального знания. Социолог работает здесь, как ботаник или зоолог; характер постоянства, который приобретают искусства и ремесла под влиянием традиции, позволяет ему изучать их, как мы изучаем органы и инстинкты живых существ. Во-вторых, можно исследовать, при каких условиях, в силу каких законов устанавливается каждая группа правил, каким причинам они обязаны своей практической действительностью: эта точка зрения динамическая. Органы социальной воли имеют свою физиологию, как и органы воли индивидуальной. В-третьих, комбинация статической и динамической точки зрения дает возможность изучать установление этих органов, имея в виду либо зарождение, апогей и упадок каждого из них в данном обществе, либо эволюцию всей техники в человечестве, начиная от самых простых форм до самых сложных, в чередовании традиций и изобретений, которое составляет как бы ее ритм. Совокупность этих трех родов исследования образует общую технологию. В области действия она занимает место, соответствующее логике в области знания, так как последняя рассматривает и классифицирует различные науки, устанавливает их условия или законы и воспроизводит, наконец, их развитие или историю: а науки суть такие же социальные явления, как и искусства.

Предмет данного исследования: история технологии. — Но не таков предмет настоящей работы. Мы не будем спрашивать себя теперь, каковы различные типы искусств, сколько их, и в каком порядке их следует классифицировать, под влиянием каких импульсов действуют существующие в различных социальных группах практические правила; мы не будем, наконец, спрашивать, как они зародились, установились и пришли или должны прийти в упадок. Мы спросим себя, когда и в какой форме ставились эти проблемы, и какое они получали решение.

Короче говоря, мы сделаем попытку создать историю общей технологии или праксеологии. Философия знания имела своих историков; не будет, может быть, неуместным попытаться написать и историю философии действия.

Место, которое должно быть отведено истории техники. Один общий закон господствует в развитии технологии. Умозрение до известной степени предшествует действию; но теория фактов возможна только тогда, когда эти факты уже существуют некоторое время; мы постоянно будем наблюдать, как философия действия следует за развитием индустрии и техники. Некоторые идеи, весьма важные для обоснования этих учений, извлекались из наблюдения над самими созданиями человека, и для своего развития должны были ждать изобретения этих созданий. Поэтому мы принуждены, прежде чем будем излагать праксеологию каждой эпохи, показать в общих чертах состояние ее практики и указать, какие новые изобретения вызывали у теоретиков размышления, из которых вырастали их доктрины. Историк самой техники — не мы — обязан показать, как впоследствии эти доктрины влияли обратно на искусства и породили, в свою очередь, более совершенные формы практики.