Вещь в японской культуре. - 2003

Замечательный пример из области декоративно-прикладного искусства — выставка, о которой говорилось выше. Организаторы распределили вещи по принципу концептуального родства в разделы «Спокойствие», «Утонченность», «Нестандартность» и тл-

Изделия, принадлежащие традиционным направлениям, — лаковые и керамические шкатулки (для письменных принадлежностей, поэтических игральных карт и других целей), вазы, чаши, блюда глиняные и фарфоровые — демонстрировали обновленные современные решения, а модернистские вещи удивительным образом сохраняли связь с исконными традициями.

Декоративная ваза в виде деформированного конуса, выполненная из ткани, пропитанной черным лаком, называлась «Заходящая Луна». Как известно, художники авангардных направлений нередко дают своим творениям непонятные, неожиданные названия, но тем не менее это порой заставляет внимательного зрителя углубляться в поиск смысловых ассоциаций. В данном случае на чашу можно было посмотреть как на объект пластики, объемной ритмики с обыгрыванием фактуры, светотеней, не пытаясь искать какой-либо смысл в названии, но слово «луна», столь значимое в японской культуре, неминуемо уводило в сторону литературных соответствий. i.

Перевод Ъ.С.Сановина

Эти строки из Хяхунин иссю («Сто стихотворений ста поэтов»), написанные придворной дамой, встретились позже, но сам факт желания «продолжить» образ, найти ему параллель из другой области, характерен для всей дальневосточной культуры.

Казалось бы, всего лишь внешняя перекличка темы заходящей луны, но, соединившись со старинным интимным стихом, произведение остросовременного характера, как камертон, отразило тему женской грусти.

251

Это рке совсем иной образный ряд. Произведение не изменилось, но теперь на первый план выдвинулась его материальная природа, созданная из ткани и лака, В новом контексте неровная, бликующая шерохо- вато-фактурная поверхность в сочетании с формой порождают ассоциации и с крестьянской миской, и с луной в горах, хотя прямого сходства ни с тем, ни с другим нет.

Все экспонаты выставки неповторимо индивидуальны, но особо выделялся кофейный набор, выполненный в манере неумелой детской работы. Высокое цилиндрическое тулово кофейника покрывали неровные, аляповато-яркие цветные полосы, некоторые с крупным «горохом». В таком же духе были исполнены и две чашки с блюдцами. Неожиданный интересный контраст возникал из сочетания белоснежного благородного фарфора с гротесковым декором, с «золотыми» крендельками ручек. Плоская крышка с красным баклажаном в белый горошек эффектно завершала причудливое кофейное создание. Эта работа была построена на обыгрывании европейских форм и орнаментации и в то же время отражала определенные черты современного японского художественного мышления. Свободное, раскованное обращение с материалом, формами, росписью имело результатом активный декоративный эффект с оттенком шутливого эпатажа.

Выставка отличалась очень высоким художественным уровнем всех без исключения вещей. Каждый экспонат по-своему раскрывал те или иные черты национального восприятия. В связи с этим можно привести еще один показательный пример.

В разделе «Деформация» был помещен массивный кусок стекла абстрактной формы. Вещь называлась «Стеклянная граница». В абстрактном абрисе льдисто-сверкающего стекла представал внезапно остановленный или уловленный процесс некоего движения, развития... Произвольную асимметричную форму наполняли переливы светотеней, пузырьков воздуха, наплывов массы. Такое произведение, лаконичное и полное тончайших нюансов, мог создать именно японский художник, с его особо острым ощущением материала, формы и общей взаимосвязанности всего в мире — природы, человека, вещи.

Интересно провести параллель с наблюдением Ясунари Кавабата за игрой солнечного света на стеклянных стаканах в ресторане отеля на Гаваях.

«Стаканы, перевернутые вверх дном, стоят в строгом порядке, будто на параде... Они стоят так близко друг к другу, что их поверхность сливается. Естественно, стаканы не полностью освещены лучами утреннего солнца — они перевернуты вверх дном, и потому только грани донышка излучают сияние и искрятся как алмазы...

Присмотревшись к мерцанию света на их гранях, я обнаружил, что свет проникает и внутрь стаканов, но сияет там не так ярко, как на гранях донышка, более тусклый и мягкий. Слово „мягкий" в япон-

252

ском понимании, наверное, не подходит к яркому гавайскому солнцу, но в отличие от сверкающих на гранях донышка точек этот свет растекается действительно мягко. Два сияния, но каждое по-своему чисто и прекрасно... Благодаря утреннему свету я открыл красоту простых стаканов... Никогда раньше я не видел именно такой красоты...»8.

Хотя сам писатель извиняется за долгие рассуждения на данную тему, они чрезвычайно интересны и как образец творческой наблюдательности, и как показательный пример того, сколь тончайшие нюансы имеют значение для японского восприятия. За этим стоит многовековая история тщательного эстетического осмысления всех жизненных явлений.

Также и в неоднозначном образе «Стеклянной границы» особым, нетривиальным приемом выражена идея Прекрасного Начала, трактовки которой могут варьироваться у разных зрителей. Участие зрительского творческого восприятия — одна из характерных черт традиционной культуры.

Другая вещь из стекла на первый взгляд была совсем не японской. Типичная европейская низкая ваза для фруктов в форме восьмилепест-

с резным геометрическим орнаментом, обозначенным как «цветы хризантем». Эта вещь, казалось бы полностью выпадавшая из традиционного ряда, тем не менее легко вошла в него благодаря безупречному техническому воплощению. Тщательность, доведенная до рафинированного совершенства, всегда отличала рукотворную деятельность японцев. Уважительное и рациональное отношение к материалу, как к одному из проявлений бесконечного разнообразия единого мира, переходило и на процесс его обработки, и на конечный результат — вещь.

Этот аспект признается и за современными вещами, из каких бы материалов они ни были изготовлены, что свидетельствует о свободном понимании традиции, ее сути, а не буквы.

Таким образом, каждый из экспонатов выставки по-своему раскрывал, или скрывал, различные аспекты национального культурного наследия, которые органично влились в их безусловно современный характер.

Яркая творческая динамика развития декоративно-прикладного искусства на современном этапе обусловлена целым рядом обстоятельств, одним из которых выступает значимость вещи в жизни людей.

Эволюция предметного мира в японской культуре неотрывна от общего процесса формирования национальных художественных канонов.

Кавабата Ясунари. Отраженная луна (журн.), с 868.

253

Прекрасные образцы декоративно-прикладного искусства сохранились от ранних исторических эпох, в том числе пленительные своей опоэтизированной рафинированностью предметы аристократической культуры периода Хэйан (IX—XII вв.). Однако осмысление вещи как самоценного объекта со своими философско-эстетическими параметрами началось только в сфере чайной церемонии.

«Автор одного из ранних японских трактатов пишет: „Ценитель изящного наделен состраданием, поэтому он постигает печальное очарование вещей". Истинная сущность ценителя чайного действа раскрывается в использовании старой, выброшенной обычными людьми утвари» .

Действительно, для тяною сначала брали обычную домашнюю посуду, и прототипом чайной чашки — тявана является миска, из которой ели рис °. По мере формирования стиля церемонии происходил отбор утвари в соответствии с эстетикой ваби, саби, суки. Безыскусная гармония многих народных изделий вполне отвечала задачам чайных мастеров, которые в значительной степени опирались на народную культуру.

О роли крестьянской культуры просто и емко в свое время сказала художница ВАБубнова (1888-1983).

«Японская национальная культура, а вместе с ней общенациональное чувство прекрасного должно было зародиться в крестьянских домах среди ярко-зеленых лоскутков рисовых полей.

Несомненно, здесь зародилась материальная культура Японии, начиная с покроя одежд и их ткани — темно-синей или темно-корич- невой, с мелким геометрическим узором; до сих пор фабричные материи сохраняют старые узоры домотканой ткани. Здесь были прочувствованы и продуманы формы чайных чашек и другой глиняной посуды, деревянной утвари, а также единственной японской мебели — комодов, хранилищ одежды»1 .

Подлинное открытие ценности этого явления произошло лишь в начале XX в., когда замечательный энтузиаст, литератор, культуролог Соэцу Янаги (1889-1961) увидел подлинную красоту в крепких, цельных, простых функциональных вещах. Был сформулирован принцип мингэй (сокр. от минсю-тэки когэй, что означает «ремесло или прикладное искусство, создаваемое вручную для повседневного пользования людьми»).

По теории Янаги, к мингэй относятся недорогие массовые вещи, которыми пользуются в обычной жизни, — одежда, домашняя утварь, посуда, мебель, выполненные вручную анонимными мастерами. Однако не каждая вещь с такими параметрами включается в мингэй, поскольку

Игнатович А. Чайное действо, с 77.

10Там же, с 214.

Бубнова В.О японском искусстве // Знакомьтесь, Япония. 1997, № 16, с 101.

254

она в первую очередь должна абсолютно соответствовать практическому назначению. Дорогие, редкие, коммерческие изделия выходят из понятия мингэй, которым теперь обозначают народное искусство в целом, в том числе и старое.

Понимание и видение сущности красоты, которые декларировал Янаги, значительно отличались от устойчивых представлений большей части его современников.

Его открытием и особым пристрастием были глиняные чайники — добин. Он посвятил большую статью коллекции добин, собранной в созданном им Музее народного искусства (Мингэйкан) в Токио.

«Это радость — иметь такой предмет, смотреть на него и восхищаться. Однако я еще более счастлив от того, что имею возможность пользоваться им каждый день... Я не получаю удовольствия от чая без хорошего добина...

Старые добины предпочтительнее новых. Почему? Потому что добин был предметом каждодневного пользования простыми людьми, и дизайн развивался естественно, без вмешательства индивидуального влияния...»12.

Японский покупатель сегодня имеет возможность приобретать разные вещи, в том числе из раздела бидзюцу когэй, которые выступают в роли дорогих подарков.

Среди изделий сэйкацу когэй немало образцов ручной работы, которая продолжает высоко цениться в Японии. Значительную часть этого пласта составляет посуда, разнообразие которой не имеет себе равных в мире.

Сомнительно, чтобы кто-нибудь из японцев, присматривая в магазине чашки для супа или стаканы для зеленого чая (юноми), вспоминает о традиционной эстетике и ее ключевых положениях или о теории мингэй, но большая часть покупателей является интуитивными хранителями исконных традиций, предпочитая иметь дома неяркие, сдержанные, скромные вещи.

По словам Янаги Соэцу: «Нужно быть готовым к пассивному восприятию, без личного усилия. Красота сродни тайне, которая не может быть прямо воспринята интеллектом» .

Этому вполне отвечает привычка японцев «смотреть руками». Когда покупают, например, посуду, и женщины и мужчины сначала, почти не глядя, подержат изделие в руках, повертят, погладят его, как бы позволяя своим тактильным ощущениям сделать выбор. Выбирают не просто нужный утилитарный предмет, но вещь, которая должна быть приятна и доставлять удовольствие при пользовании ею.

12The Mingei. 1994, № 485, p. 20.

13The Beauty of Use: Mingei-Japanese Folk Crafts. Tokyo, 1997, p. 14.

255

Несмотря на колоссальные изменения и преобразования, происходящие в жизни современной Японии, мир вещей продолжает оставаться увлекательнейшей страницей ее культуры. Сэйкацу когэй, в котором постоянно переплетаются самые разные традиционные и новаторские формы, материалы, сюжеты, является чрезвычайно интересным направлением современного дизайна, которое еще ждет своих исследователей.

Литературные

иллюстрации

•Мурасаки Сикибу

Дневник

(начало XI в.)

Последняя декада Седьмой луны

В тот день, когда управитель земли Харима устроил пир — в наказание за проигрыш в го, я отлучилась домой. Позднее мне показывали столик, изго-

Проезжая мимо дома одного вельможи, я увидела, что внутренние ворота открыты. Во дворе стоял экипаж с кузовом, плетенным из листьев пальмы, белых и чистых, пурпурные занавеси внутри чудесной окраски и работы, оглобли опущены на подставку. Великолепный экипаж!

256

По двору сновали туда и сюда чиновники пятого и шестого рангов. Шлейф церемониальной одежды заткнут за пояс, в руках вместе с веером еще совсем белая таблица... Телохранители почетного эскорта в полном параде, за спиной колчан в виде кувшина.

Зрелище, достойное такого дворца!

Вышла премило одетая служаночка и спросила:

— Здесь ли люди такого-то господина? На это стоило посмотреть.

Вот мужчина в темно-лиловых шароварах и ярком кафтане, надетом поверх многоцветных одежд, приподнимает штору и по пояс перегибается в комнату через нижнюю створку ситоми. Очень забавно поглядеть на него со двора. Он пишет письмо, придвинув к себе изящную тушечницу, или, попросив у дамы ручное зеркало, поправляет волосы. Право, он великолепен!..

То, что утонченно, — красиво.

Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового платья.

Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом в новой металлической чашке.

Перевод В.Марковой

Кэнко Хоси

Записки от скуки

(первая половина XIV в.)

Когда жилище отвечает своему назначению и нашим желаниям, в нем есть своя прелесть, хоть и считаем мы его пристанищем временным. Там, где живет себе человек с хорошим вкусом, даже лунные лучи, что проникают в дом, кажутся гораздо милее.

Пусть даже это и не модно, и не блестяще, но когда от дома отходят старинные аллеи, когда трава, как бы ненароком выросшая в садике, создает настроение; когда со вкусом сделаны веранда и редкая изгородь возле дома; когда даже домашняя утварь, навевая мысли о далеком прошлом, остается незаметной, — все это кажется изящным.

А когда в домах, отделанных с большим тщанием многими умельцами, все, начиная с выстроенной в ряд невыразимо прекрасной китайской и японской утвари и кончая травой и деревьями в садике, создано нарочно, это и взор утомляет, и кажется совершенно невыносимым.

Старинная вещь хороша тем, что она не бросается в глаза, недорога и добротно сделана.

257

Первый министр Хорикава был красивым и богатым. И еще отличала его любовь к роскоши. Сына своего — сиятельного Мототоси — Хорикава определил управляющим сыскным департаментом и, когда тот приступил к несению службы, заявил, что китайский сундук, стоявший в служебном помещении сына, выглядит безобразно, и распорядился переделать его на более красивый. Однако чиновники, знающие старинные обычаи, доложили ему.

— Этот сундук переходил здесь из рук в руки с глубокой древности, и неизвестно, откуда он взялся: с тех пор прошли уже сотни лет. Когда во дворце от старости приходит в негодность какая-либо вещь из тех, что передаются из поколения в поколение, она служит образцом для изготовления новых, — так что лучше бы его не переделывать.

Распоряжение отменили.

Перевод В.Н.Горегляда

«Не почтить ли нам луну, отведав вина?» — спросил я, и нам подали чашечки для сакэ. Они были лаковые, чуть крупнее обычных, и украшены весьма посредственным узором Столичные жители скорее всего сказали бы, что они слишком грубы, и не притронулись бы к ним, но нам они показались неожиданно занятными, зеленоватые пиалы и чашечки из нефрита тоже были чрезвычайно уместны в такой глуши.

Подыскав место для ночлега, решили остаться в Сэндае на несколько дней. Здесь живет художник, которого зовут Каэмон. Прознав, что ему вовсе не чужды возвышенные чувства, мы свели с ним знакомство...

Каэмон еще и набросал на бумаге острова Мацусима и Сиогама, а также другие достойные внимания места, и рисунок преподнес нам Кроме того,

Перевод Т.Соколовой-А/елюсиной

258

Кавабата Ясупари

(1899^-1972)

Тысячекрылый журавль

Выпив чай, Кикудзи стал любоваться чашкой. Это была черная орибэ: на одной стороне на белой глазури художник черной краской изобразил молодой побег папоротника.

—Вы, конечно, ее помните, — сказала Тикако.

—Что-то подобное припоминаю... — неопределенно ответил Кикудзи, опуская чашку.

—Этот побег папоротника передает ощущение горной местности. Чашка очень хороша для ранней весны. Митани-сан пил из нее именно в это время года... Сейчас она, конечно, немного не по сезону, но я подумала, что вам будет приятно подержать ее в руках.

—Ну что вы, отец ведь так недолго владел этой чашкой. У нее своя история.

Перевод З.Рахима

Ёса Бусон

(1716-1783)

Век бы смотрел!

В руке у любимой веер — Белый-ггребелый.

Перевод Т.Соколовой-Д/елюсиной

Вот из ящика вышли...

Разве ваши лица могла я забыть? Пара праздничных кукол.

Перевод В.Марковой

Тахаксша Кёси

(1874-1959)

Бумажный фонарь — Гляжу, как под ветром ночным Опадают с вишен цветы...

Перевод А.Аолина

259