Литература по Психолингвистике / Психолингвистика / Основы теории речевой деятельности. Под ред. А.А. Леонтьева

усвоении неродного языка. Во-вторых, он постоянно ориентируется на систему и норму речи и в самом процессе речи, контролируя тем самым понпмаемость, информативность, выразительность, вообще — коммуникативность своей речи (это и есть суть проблемы культуры речи; см. главу 20). В этой двусторонноств языка, в его двоякой соотнесенности с речевыми процессами лежит, по-видимому, ключ к проблеме эволюции языка. Это отметил еще в 20-х годах видный советский языковед Е. Д. Поливанов [Поливанов, 1968, 95—96].

Маркс, говоря, что язык «имеет чувственную природу» [К. Маркс, 1956, 596], тем самым отнюдь не утверждает, как это нередко считается, что язык есть явление материальное. Напомним первый тезис о Фейербахе: «Главный недостаток всего предшествующего материализма... заключается в том, что пред-

с к а я ч у в с т в е н н а я д е я т е л ь н о с т ь , п р а к т и к а , н е субъективно» [К. Маркс, 1955, 1]. Ср. также в «Немецкой идеологии» критику Марксом Фейербаха за то, что тот рассматривает человека лишь как «чувственный предмет», а не как «чувственную деятельность» и «никогда не достигает понимания чувственного мира как совокупной, живой, чувственной д е я т е л ь н о - сти составляющих его индивидов» [К. Маркс и Ф. Энгельс, 1955, 44]. Таким образом, ключ к пониманию места языка в жизни и деятельности общественного человека лежит в марксовой идее «чувственной деятельности», адекватной объективным свойствам языка как предмета, в трактовке языка не только как закономерного звена системы фиксированных отношений индивида к реальной внечеловеческой и человеческой (общественной) действительности (таков обычный философский подход к языку), но и как средства, орудия активной познавательной и продуктивной деятельности человека в этой действительности.

Возникает вопрос, какая именно деятельность адекватна свойствам языка как предмета, для какой деятельности он, по словам Маркса [К. Маркс, 1956, 590], является «материалом». По-ви- димому, это, с одной стороны, деятельность познания, т. е. прежде всего такая деятельность, которая заключается в «распредмечивании» действительности при помощи языка (поскольку мы понимаем под познанием расширение круга знаний и умений индивида) или в решении с помощью языка же познавательных задач, выдвигаемых ходом общественной практики (поскольку мы имеем в виду расширение фонда знаний и умений общества в целом). С другой— это деятельность общения, коммуникативная деятельность.

Под деятельностью общения не следует понимать простую передачу от одного индивида к другому некоторой информации. Коммуникация есть не только и не столько взаимодействие людей в обществе, сколько — прежде всего — взаимодействие лю-

дей как членов общества, как «общественных индивидов» (К. Маркс). Применительно к первобытному человеческому коллективу можно сформулировать эту мысль так: речь есть не столько общение во время труда, сколько общение для труда. Одним словом, речь не «прилагается» к жизни и совместной деятельности общества, социальной группы, а является одним из средств, конституирующих эту деятельность. Речь по существу своему — не дело индивида, не дело изолированного носителя языка: это прежде всего внутренняя активность общества, осуществляемая им через отдельных носителей языка или, точнее, при их помощи. Другой вопрос, что речь может использоваться индивидом, так сказать, в несобственных функциях.

В чем же ее основная функциональная нагрузка, в чем социальный смысл коммуникации? В том, что она обеспечивает любую другую деятельность, имея непосредственной целью либо овладение этой деятельностью («распредмечивание»), либо планирование этой деятельности, либо координацию ее. Это может быть непосредственное соотнесение действий членов производственного коллектива, выработка для них общих целей и общих средств. Именно в этом смысле Т. Слама-Казаку говорит о «языке труда» [Т. Slama-Cazacu, 1964; Т. Slama-Cazacu, 1968]. Это может быть обмен информацией (скажем, в ходе научной дискуссии), необходимый для того, чтобы теоретическая

Возвращаясь к деятельности познания, следует отметить, что это — не пассивное восприятие внешних свойств предметов и явлений действительности и даже не просто «проекция» на них индивидуально значимых, усвоенных в индивидуальном опыте функциональных характеристик (примерно так дело обстоит только у животных). Это — специфическое взаимодействие человека как субъекта познания и объективной действительности как его объекта при помощи языка. Специфика этого взаимодействия в первую очередь в том, что язык выступает как система общезначимых форм и способов вещественно-предметного выражения идеальных явлений. Язык обеспечивает возможность для символа или знака «быть непосредственным телом идеального образа внешней вещи» [Ильенков, 1962, 224]. В этом смысле он служит своего рода «мостиком», связывающим опыт общества, человеческого коллектива, и деятельность, в том числе опыт индивида — члена этого коллектива, и представляет собой явление идеально-материальное (идеальное в своем виртуальном аспекте, как часть общественно-исторического опыта, идеально-материаль- ное в своем актуальном аспекте, т. е. для каждого отдельного

индивида, как способ, орудие отражения действительности в идеальной форме). Именно такое понимание явствует из известной формулы «язык есть практическое <...>действительное сознание» [К. Маркс и Ф. Энгельс, 1955, 29]. Для Маркса виртуальное сознание становится реальным, «действительным» в языке (речевой деятельности; слово «язык» у Маркса, как и во всей классической философии XIX в., нетерминологично), обретает в нем свое «тело».

Как вскользь уже отмечалось, соотношение деятельности общения и деятельности познания представляет чрезвычайно важную проблему, по существу центральную не только для философской и психологической, но и для лингвистической трактовки языка и речевой деятельности. Основной, важнейшей отличительной чертой, отделяющей речевую деятельность от других, нечеловеческих или не специфически человеческих видов коммуникации и в то же время охватывающей все варианты ее реализации, будет то, что Л. С. Выготский назвал «единством общения и обобщения». Напомним его высказывания по этому поводу: «Общение, не опосредствованное речью или другой ка- кой-либо системой знаков или средств общения, как оно наблюдается в животном мире, делает возможным только общение самого примитивного типа и в самых ограниченных размерах. В сущности, это общение, с помощью выразительных движений, не заслуживает даже названия общения, а скорее должно быть названо заражением. Испуганный гусак, видящий опасность и криком поднимающий всю стаю, не столько сообщает ей о том, что он видел, а скорее заражает ее своим испугом.

Общение, основанное на разумном понимании и на намеренной передаче мысли и переживаний, непременно требует известной системы средств... Для того чтобы передать какое-либо переживание или содержание сознания другому человеку, нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу, к известной группе явлений, а это... непременно требует обобщения... Таким образом, высшие присущие человеку формы психологического общения возможны только благодаря

ный случай знаковой деятельности, как язык есть одна из знаковых систем; но важно подчеркнуть, что это не просто знаковая система sui generis, а первичная знаковая система. Точно так же речевая деятельность является основным видом знаковой деятельности, логически и генетически предшествуя остальным ее видам.

Речь может занимать в системе деятельности различное место. Она может выступать как орудие планирования речевых или

неречевых действий, соответствуя, таким образом, первой фазе интеллектуального акта — фазе ориентировки и планирования. В этих двух случаях характер планирования совершенно различен. В первом случае это программирование речевого высказывания, по-видимому [Жинкин, 1964, 1967; Леонтьев А. А., 1969а], в неречевом субъективном коде. Во втором случае это именно формулирование плана действии в речевой форме. Эти две функции речи в планировании деятельности нельзя смешивать, как это часто делается [Баев, 1966, 313—314 и др.]. Видимо, в подобном смешении играет значительную роль то, что оба вида планирования нередко называются одинаково «внутрепней речью». (Можно [Леонтьев А. А., 19676, 1969а, 157—159] предложить различать «внутреннюю речь», «внутреннее программирование» и «внутреннее проговаривание».)

Речь может выступать в третьей фазе интеллектуального акта — именно, как орудие контроля, орудие сопоставления полученного результата с намеченной целью. Это обычно происходит в тех случаях, когда акт деятельности достаточно сложен, например, когда он имеет целиком или почти целиком теоретический характер (как это нередко бывает, скажем, в деятельности ученого). Однако основное место, занимаемое речью в деятельности, соответствует второй фазе интеллектуального акта. Это речь как действие, речь как коррелат фазы исполнения намеченного плана.

Хотя название настоящей монографии, равно как и название данной главы содержит словосочетание «речевая деятельность», это словосочетание, строго говоря, не терминологично. Речевая деятельность, в психологическом смысле этого слова, имеет место лишь в тех, сравнительно редких, случаях, когда целью деятельности является само порождение речевого высказывания, когда речь, так сказать, самоценна. Очевидно, что эти случаи в основном связаны с процессом обучения второму языку. Что же касается собственно коммуникативного употребления речи, то в этом случае ока почти всегда предполагает известную неречевую цель. Высказывание, как правило, появляется для чего-то. Мы говорим, чтобы достичь какого-то результата. Иными словами, речь включается как составная часть в деятельность более высокого порядка. Позволим себе заимствовать уте использованный ранее [Леонтьев А. А., 1969а, 135] пример. Я прошу у соседа по столу передать мне кусок хлеба. Акт деятельности явно не завершен: моя потребность будет удовлетворена лишь в том случае, если сосед действительно передаст мне хлеб. Тот же в принципе результат может быть достигнут и неречевым путем (я встал и достал кусок хлеба сам). Таким образом, чаще всего термин «речевая деятельность» некорректен. Речь — это обычно не замкнутый акт деятельности, а лишь совокупность речевых действий, имеющих собственную промежуточную цель, подчиненную цели деятельности как таковой.

Однако эта совокупность тоже организована определенным

образом, она не представляет собой линейной цепи действий, последовательно осуществляемых на основании некоторой априорной программы или эвристической информации. Организация этой совокупности, которую мы и называем здесь речевой деятельностью и которая в типичном частном случае сводится к отдельному речевому действию, как и организация любого дей-

ствиями понимаем «относительно самостоятельные процессы, подчиненные сознательной цели» [Леонтьев А. Н., Панов Д. Ю., 1963, 415]. Во всяком случае речевое действие предполагает постановку цели (хотя и подчиненной общей цели деятельности), планирование и осуществление плана (в данном случае внутренней программы), наконец, сопоставление цели и результата, т. е. является разновидностью интеллектуального акта.

Будучи психологически действием, речевое действие должно обладать и всеми характеристиками, присущими любому действию. Очевидно, что оно характеризуется собственной целью или задачей. Какова эта цель, эта задача? Наиболее общее представление о ней мы дали в начале этой главы, анализируя сущность процесса общения. Более подробный анализ различной функционально-целевой направленности речи будет дан в главе 16 («Функции и формы речи»). Далее, речевое действие определяется общей структурой деятельности и тем местом, которое оно занимает в деятельности вообще и по отношению к другим речевым действиям — в частности. В этом отношении особенно интересно было бы иметь точные данные о различных типах взаимодействия речевых действий внутри неречевой деятельности, например, о функциональных типах диалога. К сожалению, таких работ очень мало; можно упомянуть цикл исследований Дж. Джаффи (Jaffee, 1967, 1970], некоторые другие американские работы, обобщенные в статье С. Московичи [1967], а в нашей стране, например, работы А. Р. Балаяна [1970 и др.] и В. Г. Гака [1969]. Наконец, речевое действие, как и любое действие, представляет собой своего рода взаимодействие общих характеристик деятельности и конкретных условий и обстоятельств ее осуществления. Это взаимодействие отражается уже в самом появлении речевого действия, но особенно ясно оно в связи с тем, что одно и то же в психологическом отношении речевое действие может осуществляться на базе различных речевых операций. См. подробнее об этом в главе 3.

Какова наиболее общая операционная структура речевого действия? Оно включает в себя, во-первых, звено ориентировки.

ной. К сожалению, вопрос этот совершенно не исследован. Но очевидно, что даже в одной и той же коммуникативной ситуации (например, если мы описываем какие-то события, происходящие перед нашими глазами) возможны различные типы ориентировки, которая будет одной, если ребенок рассказывает маме о том, что видит в окно, и совсем другой, если радиокомментатор излагает то, что происходит на футбольном поле. Характер ориентировки, по всей видимости, зависит прежде всего от места речевого действия в общей системе деятельности. Умения, связанные с ориентировочной основой действия, так же могут быть сформированы, как и любые другие умения, и являются плодом процесса интериоризации.

Далее речевое действие включает в себя звено планирования, или программирования. Как уже отмечалось, программа речевого действия существует обычно в неязыковом, вернее, несобственно языковом (лишь сложившемся на языковой основе) коде. Н. И. Жинкин называет его «предметно-изобразительным» или «кодом образов и схем», см. [Жинкин, 1964, 1967 и др.]. С психологической стороны, вероятно, было бы уместно соотнести этот код с исследованными М. С. Шехтером [Шехтер, 1959] вторичными образами или «образами-мыслями» (см. также [Леонтьев А. А., 1969а, 160]). Вообще этот код, насколько можно судить, близок к кодам, используемым мышлением. Ср. у А. Эйнштейна: «Слова, или язык, как они пишутся или произносятся, не играют никакой роли в моем механизме мышления. Психические реальности, служащие элементами мышления,— это некоторые знаки или более или менее ясные образы, которые могут быть «по желанию» воспроизведены и комбинированы. Конечно, имеется некоторая связь между этими элементами и соответствующими логическими понятиями... Обычные и общепринятые слова с трудом подбираются лишь на следующей стадии...» [Эйнштейн, 1967, 28].

«Образы-мысли» — это лишь внешняя оболочка элементов программы. Но, по-видимому, кроме того, в чем закрепляется основное содержание будущего высказывания, должно быть и то, что закрепляется, т. е. мы должны поставить вопрос о психологической природе самого этого содержания. Следует думать, что программа имеет смысловую природу (в понимании смысла психологами школы Выготского). О психологической сущности

и след.], [Леонтьев А. А., 19676]).

Далее от программы мы переходим к ее реализации в языковом коде. Здесь мы имеем ряд механизмов, в совокупности обеспечивающих такую реализацию. Это механизмы: а) выбора слов, б) перехода от программы к ее реализации, в) грамматического прогнозирования, г) перебора и сопоставления синтаксических вариантов, д) закрепления и воспроизведения граммати-

ческих «обязательств». Параллельно с реализацией программы идет моторное программирование высказывания, за которым следует его реализация. Один из вариантов конкретного взаимодействия всех этих механизмов изложен в [Леонтьев А. А., 1969а]. Более детально некоторые грамматические (синтаксические) и лексические (семантические) аспекты порождения и восприятия речи описаны соответственно в главах 12 и 13.

Подводя итоги сказанному в настоящей главе, укажем, что ее основной задачей было, с одной стороны, вскрыть наиболее общую философско-психологическую специфику коммуникативной деятельности, с другой — конкретизовать общие положения, касающиеся всякой деятельности, на материале речи и продемонстрировать ее «видовой» характер по отношению к деятельности как «роду». В последующих главах многие высказанные здесь общие соображения будут дополнены и конкретизированы.

Глава 3

ФАКТОРЫ ВАРИАНТНОСТИ РЕЧЕВЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ

Выше (в главе 1) введено психологическое различие действия и операции. Наиболее общее различие между ними заключается в том, что действие независимо от конкретных условий, в которых протекает деятельность, в то время как система операций, образующих это действие, варьируется в зависимости от изменения этих условий. Для выполнения одного и того же действия в разных случаях (в зависимости от разных условий деятельности;) требуется, следовательно, разный набор операций.

Далее (глава 2) мы конкретизировали эти понятия применительно к речевой деятельности. Мы установили, что речевое действие, как и любое другое: а) характеризуется собственной целью или задачей (промежуточной по отношению к деятельности в целом и подчиненной цели деятельности); б) вообще определяется структурой деятельности в целом и в особенности теми речевыми и неречевыми действиями, которые предшествовали ему внутри акта деятельности; в) имеет определенную внутреннюю структуру, обусловленную взаимодействием (1) тех. его характеристик, которые связаны со структурой акта деятельности и общи для многих однотипных актов деятельности, и (2) тех конкретных условий и обстоятельств, в которых это действие осуществляется в данном случае, в данный момент.

Таким образом, в настоящей главе нам предстоит прежде всего раскрыть те факторы, те характеристики, которые одинаково существенны при выборе любого действия, и конкретизовать их применительно к выбору именно речевого действия. Затем нам необходимо будет остановиться на тех факторах, которые влияют на выбор отдельных операций внутри речевого действия, и проанализировать, как они сказываются в изменении операционной структуры этого действия.

Применительно к речевому действию можно говорить в первом случае о факторах, обусловливающих речевую интенцию или речевое намерение, а во втором — о факторах, обусловливающих реализацию речевой интенции. Естественно, что речевое намерение соотносимо только с содержанием речевого действия, с его психологической ролью внутри деятельности как целого. К кон- кретно-языковому оформлению высказывания (включая и семантический аспект его, в частности выбор отдельных слов и слово-

сочетаний) и, в частности, к выбору языка, на котором будет осуществляться высказывание, речевая интенция отношения не имеет. Не имеет она отношения и к степени отработанности речевого действия (если мы имеем дело с речью на неродном языке). Все эти вопросы относятся к реализации речевой интенции.

ФАКТОРЫ,ОБУСЛОВЛИВАЮЩИЕРЕЧЕВУЮИНТЕНЦИЮ

определения ему, как правило, не дается: оно принадлежит к числу тех научных понятий, которые берутся из «обиходной речи» и переносятся в систему науки в неизменном виде.

Речевая интенция не тождественна семантической стороне речевого высказывания: эта последняя формируется уже на последних этапах порождения высказывания как результат выбора и сочетания конкретных лексем. Она не тождественна также внутренней программе речевого высказывания: внутренняя программа есть результат опосредствования речевой интенции системой субъективных «смыслов» (см. выше, главу 2). Но она не тождественна и мысли: по мнению автора настоящей главы, мысль есть сам процесс опосредствования речевой интенции смыслами. Это не значит, что мысль всегда есть программирование: мысль может реализоваться по-разному, в разных конкретных формах, в зависимости от психологической ситуации. Например, она может

зывания и пониманием его, так как пониманию обычно способствует нечто иное сверх лингвистического контекста, связанное с этим конкретным высказыванием. Муж, встреченный у двери словами: «Я купила сегодня несколько электрических лампочек», не должен ограничиваться их буквальным истолкованием: он должен понять, что ему надо пойти в кухню и заменить перегоревшую лампочку» [Миллер, 1968, 249]). Она может выступать как оперирование элементами зрительного восприятия, как «викарные перцептивные действия», см. [Зинченко, 1970] и т. д.

В таком понимании мысли мы присоединяемся к Л. С. Выготскому, который писал: «... Мысль не есть нечто готовое, подлежащее выражению. Мысль стремится, выполняет какую-то функцию, работу... Мысль есть внутренний опосредствованный процесс. Это путь от смутного желания к опосредствованному выражению через значения, вернее, не к выражению, а к совершению мысли в слове» [Выготский, 1968, 190]. Мысль, следовательно, есть процесс оперирования с субъективным кодом смыслов; но она не равна, конечно, ни самому коду, ни правилам этого оперирования, «грамматике мысли», которая может быть различной, ни «сообщению», которое формируется из единиц это -