Литература по Психолингвистике / Психолингвистика / Основы теории речевой деятельности. Под ред. А.А. Леонтьева

Ч а с т ь I V

ТЕОРИЯ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Глава 16

ФУНКЦИИ И ФОРМЫ РЕЧИ

Выражения «функция», «функциональный» встречаются в современном языкознании буквально на каждом шагу. Едва ли не главное из употреблений термина «функция», введенное Пражской школой и в конечном счете, через И. А. Бодуэна де Куртенэ восходящее к Шлейхеру,— это отождествление функции с «отношением составных частей языка» [Скаличка, 1960, 99], внутриязыковыми характеристиками языковых единиц.

Наряду с таким употреблением есть и иное, интересующее нас в данной главе. Это понимание функции как «функционального назначения» языковых средств, связанного с «отношениями языковых систем и языковых проявлений ко внеязыковой действительности» [Havranek, 1958, 50].

Такое понимание идет еще от В. фон Гумбольдта, впервые указавшего на то, что существуют различные виды речи, ориентированные на разные цели высказывания и разные условия общения. Впрочем, у Гумбольдта, как и у И. А. Бодуэна де Куртенэ, призывавшего в 1871 г. «обратить внимание на различие языка тождественного и обыденного, семейного и общественного, и вообще на различие языка в разных обстоятельствах жизни» (Бодуэн, 1963, 1, 77), эта мысль не развернута. Она получает последовательное обоснование лишь в начале XX в., в различных направлениях так называемого «русского формализма» и в работах близких к нему ученых; особенно заметную роль здесь играли ученики Бодуэна.

Одним из первых и едва ли не наиболее четко поставил проблему функциональной дифференциации языка (и речи) Л. П. Якубинский. Его известная статья «О диалогической речи» открывается следующим программным заявлением: «Речевая деятельность человека есть явление многообразное, и это многообразие проявляется не только в существовании бесчисленного множества отдельных языков, наречий, говоров и пр. ..., но существует и внутри данного языка, говора, наречия (даже внутри диалекта данного индивида) и определяется всем сложным разно-

образием факторов, функцией которых является человеческая речь. Вне учета этих факторов и изучения функционально соответствующих им речевых многообразий невозможно ни изучение языка, как непосредственно данного живому восприятию явления, ни уяснение его генезиса, его «истории»» [Якубинский, 1923, 96].

Такого рода факторы Якубинский классифицирует на психологические и социологические, а внутри последних выделяет а) условия общения (отсюда территориальное и социальное расслоение языка), б) формы общения (непосредственные и посредственные, односторонние и перемежающиеся) и в) цели общения. О функциональной специализации и функциональной дифференциации языка и речи обычно говорят именно в связи с двумя последними группами факторов1.

Понятие «функциональности речи» встречается в те же годы и в работах членов Московского лингвистического кружка. У них, в особенности у Г. О. Винокура, еще более четко выступает ориентация на цели общения: «поскольку говорить о стиле, необходимо становиться на телеологическую точку зрения... не доказано еще, что лингвистика чужда телеологии. Наоборот, можно

отправление психофизического организма. Даже и излюбленные популярной психологией языка папуасы и полинезийцы, пользуясь своим языком, им именно пользуются. Здесь всегда налицо выбор и творчество, самостоятельное использование материалов, предоставленных говорящему (лицу или объединению лиц) со- циально-заданной языковой традицией» [Винокур, 19296, 40]. А этот выбор как раз и определяется конкретной целью или задачей высказывания. Г. О. Винокур совершенно прав в своей трактовке речевого поведения как целенаправленной деятельности; во всяком случае современная советская психология и физиология высшей нервной деятельности интерпретируют все высшие формы человеческой деятельности как характеризующиеся, помимо других признаков, признаком целенаправленности: осознанная или неосознанная постановка цели (вернее, иерархии целей) всегда предшествует выбору оптимальных средств осуществления и самому осуществлению акта деятельности. См. об этом подробнее [Леонтьев, 19706] 2.

1 Близкие идеи высказывались Л. П. Якубинским и раньше — в 1916 г. («Явления языка должны быть классифицированы, между прочим, с точки зрения той цели, с какой говорящий пользуется своим языковым материалом в каждом случае»), а в 1919 г. он упоминает о связи функциональных многообразий речи с целями речи в программе курса «Эволюция речи», читанного в Институте живого слова [Якубинский, 1919а; Якубинский, 1919б].

2 Схожие воззрения можно найти в кругу М. М. Бахтина; ср. в этой связи книгу В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» [Волошинов 1929].

она выступает в одном из трех возможных вариантов. Это: а) индивидуально-регулятивная функция, т. е. функция избирательного воздействия, непосредственного или опосредствованного, на поведение одного или нескольких человек. Такое воздействие наиболее типично для употребления речи; это «аксиальная» коммуникация А. А. Брудного [Брудный, 1964б]; б) коллективнорегулятивная функция; она реализуется в условиях так называемой «массовой коммуникации» (ораторская речь, радио, газета), рассчитанной на большую и недифференцированную аудиторию и характеризуемой прежде всего отсутствием «обратной связи» между говорящим и слушателями («ретиальная коммуникация» А. А. Брудного). На «массовой коммуникации» мы еще остановимся ниже (см. главу 19); в) саморегулятивная функция — при планировании собственного поведения.

Когда мы говорим о языке как о средстве обобщения, то при этом имеем в виду прежде всего то, что в языке непосредственно отражается и закрепляется специфически человеческое — обобщенное — отражение действительности. В этом своем качестве язык выступает в двух аспектах — социальном и индивидуальном, что связано с самой природой процесса обобщения, связывающего язык как социальное явление с языковым сознанием носителя этого языка (см. главу 2).

Если взять индивидуальный аспект, то здесь на первом месте стоит, без сомнения, функция языка как орудия интеллектуальной деятельности человека (мышления, памяти и т. д.). Конечно, отнесение этой функции (как, впрочем, и всех остальных) к индивидуальному аспекту совершенно условно: сама возможность человека планировать свои действия, специфичная для интеллектуальной деятельности, предполагает использование общественно выработанных средств. Планируя изготовление стола, человек мысленно оперирует понятием стола и представлением о столе, об инструментах и способах их использования; решая задачу, он опирается на приемы сложения и вычитания, отработанные обществом и усвоенные им в школе и т. д. Одним словом, он ни шагу не может ступить в своей интеллектуальной деятельности без общества, без социально-исторического опыта.

Вторая из рассматриваемых нами в сфере обобщения функций языка — это функция, которую как раз и можно назвать функцией овладения общественно-историческим опытом человечества. Чтобы осуществлять интеллектуальную деятельность, человек должен при помощи языка усвоить некоторую совокупность знаний. Именно язык является той основной формой, в которой эти знания доходят до каждого отдельного человека.

Если перейти от индивидуального к социальному аспекту, то здесь можно выделить функции: быть формой существования общественного опыта (наряду с логическими и более сложными формами); национально-культурную, отражающую специфические элементы национальной культуры; наконец, функцию языка как

орудия познаний, позволяющую нам черйать новые (для человечества в целом или по крайней мере для определенного коллектива, но не для отдельного человека) сведения об окружающей нас действительности, производя лишь теоретическую деятельность, опосредствованную языком, и не обращаясь непосредственно к практической (трудовой, экспериментальной и т. п.) деятельности (ср. А. А. Леонтьев, 1965б).

Все эти функции никак не отражаются ни в языковой структуре высказывания, ни в отборе составляющих его языковых средств. Они, как уже отмечалось выше, присущи любому речевому высказыванию вне зависимости от его целенаправленности и условий осуществления.

Но наряду с такими функциями, которые удобно приписывать языку, в речевой деятельности могут реализоваться потенциальные характеристики высказывания, не обязательно присущие всякому речевому акту, т. е. факультативные. Это «вторичные функции языка», по Кайнцу-Аммеру; их удобно приписывать не языку, а речи. Они как бы наслаиваются на функции языка; каждое речевое высказывание, помимо коммуникативной, «интеллектуальной» и т. д. направленности, может иметь дополнительную специализацию в одном или нескольких планах. Попытаемся перечислить некоторые из функций речи 4.

Начнем с эмотивной функции, т. е. функции выражения чувств и воли говорящего. В отличие от функций языка, эмотивная функция, как и другие функции речи, может, так сказать, иметь собственные языковые средства и формировать специализированные высказывания; на этой особенности функций речи мы остановимся в дальнейшем. Об эмотивной функции см. [Jakobson, 1960; Stankiewicz, 1964] и др.

Вторая по значимости функция — поэтическая, или эстетическая. См. о ней обширную литературу [Виноградов, 1962; Винокур, 19296 и 1959; Якобсон, 1921; Jkobson, 1960, и т. д.].

Далее укажем на существование магической функции речи. В, так сказать, «чистом» виде она выступает в так называемых первобытных обществах [Леви-Брюль, 1930; Фрэзер, 1938; Malinowski, 1935], где связана с представлением о таинственной силе слова, произнесение которого может непосредственно вызвать некоторые изменения в окружающем мире. В речевой деятельности человека европейской цивилизации эта функция сказывается лишь в существовании табу и эвфемизмов.

Далее можно упомянуть о так называемой фатической функции, или функции контакта (ср. существование языковых средств, используемых исключительно для установления или подтвержде-

4 Дать их полную номенклатуру не представляется возможным в связи с тем, что функциональное своеобразие употребления речи в различных конкретных культурах и социальных коллективах описано совершенно недостаточно; между тем функции речи чрезвычайно тесно связаны с особенностями этих конкретных культур и обществ.

ния контакта, особенно в случаях дистантной речевой связи, скажем, по телефону). По-видимому, именно с ней следует связывать многочисленные случаи первосигнального, в первую очередь вокативного, употребления речи — ср. [А. А. Леонтьев, 1970а].

Чрезвычайно существенна функция «марки», или номинативная, связанная с употреблением речи в целях наименования каких-то конкретных объектов: географических пунктов, предприятий, магазинов, промышленных изделий и т. д. Сюда же относится использование языка в рекламе, являвшееся неоднократно предметом специального исследования [Тарасов, 1963].

Упомянем, наконец, диакритическую функцию, заключающуюся в возможности употребления речи для коррекции или дополнения той или иной неречевой ситуации. Вместо того, чтобы сказать: Прошу Вас дать мне один билет до станции «Турист» и один билет от этой станции до Москвы, мы, как правило, говорим: «Турист» туда и обратно. Особое место занимает диакритическая функция языка в трудовой деятельности: ср. в этой связи обобщающую монографию Т. Слама-Казаку [Slama-Caza- cu, 1964].

Говоря о функциях речи, мы имели дело с определенной направленностью речевых высказываний, не затрагивая того, как эта направленность отражается на характере самих этих высказываний. Такого рода отражение может быть различным.

Первой ступенью речевой специализации являются формы речи. Говоря о формах речи, мы имеем в виду различные типовые способы организации языковых средств в зависимости от функциональной направленности данного высказывания, не связанные с изменением номенклатуры самих этих языковых средств. Приведем некоторые примеры. Так, высказывания, содержащие синтаксически выраженную эмфазу, можно рассматривать как специфическую форму речи, связанную с эмотивной функцией (ср. известную работу Э. Станкевича, где, однако, нет четкости в характеристике сущности «эмотивной» специализации речи [Stankiewicz, 1964]). Типовым случаем формы речи является поэтическая речь, по крайней мере в тех поэтехнических системах, где отсутствуют специфические языковые средства, используемые в этой функции,— например, в современной русской, но отнюдь не, скажем, в классической персидской. Разного рода заклинания, заговоры и т. д. могут служить примером формы речи, соотнесенной с ее магической функцией5. С фатической функцией, видимо, следует соотносить некоторые особенности

вокативов, прежде всего фонетические; редуцированные синтаксические обороты большинства европейских языков типа Ici Paris, Hier professor N. и др. Классический пример для номинативной функции — это формула названий кафе и ресторанов «У такого-то» в Польше, Чехословакии и некоторых других странах (и вообще тип сочетания предлога с именем: ср. «Pod Krokodilem»).

Определенные формы речи, помимо синтаксических и суперсегментных фонетических, особенно интонационных, особенностей, могут характеризоваться и более частными фонетическими признаками. Особенно ясно это видно на примере «экстранормальных» фонетических черт эмоциональной речи, контактной речи, поэтической речи (ср. известную статью Л. П. Якубинского [1919б]), а также [Поливанов, 1963].

Вторая ступень речевой специализации — это то, что можно охарактеризовать как различные формы языка. Мы имеем здесь в виду кристаллизацию, фиксацию речевых форм в виде специализированного набора языковых средств, не употребительного вне определенной формы речи. В этом, и только в этом смысле можно говорить о «поэтическом языке», «эмоциональном языке» и так далее. Такого рода элементы являются как бы костяком, вокруг которого осуществляется конденсация функциональных средств речевой деятельности, в то же время отнюдь не исчерпывая арсенал этих средств. Формы языка могут выступать в двух различных вариантах. Это либо определенный отбор из числа общеязыковых средств, сохраняющих свой коммуникативный по преимуществу характер, вступающих в новые, дополнительные системы отношений и используемых в своеобразной функции, либо возникновение новой подсистемы внутри общего «языка», формирование не только новых системных отношений, но и нового материального «тела» языковых средств. Характерным примером первого вида форм языка являются названия фирм, магазинов и т. д. типа «Башмачок», «Богатырь» и т. д. Ср. также известный факт табуирования определенных слов и целых групп слов в первобытных обществах, например, у океанийцев6.

кровь, утолись; ты, сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись и т. д.); особые словообразовательные средства (духи с полудухами; злые недуги с

реженились, не вправе произносить имена друг друга, им запрещено даже произносить слова, похожие на эти имена или имеющие хотя бы общий слог с ними. Мы знаем, например, про одного туземца с этих островов, который не вправе был употреблять повседневные слова, обозначающие «свинья» и «умереть», ибо эти слова составляли часть многосложного имени его зятя. Нам сообщают о другом несчастном, который не мог произносить обыкновенные слова «рука» и «тепло» из-за имени своего шурина. Ему запрещалось даже упоминать цифру «один», ибо это слово составляло часть имени двоюродного брата его жены» [Леви-Брюль, 1930].

Характерным примером второго может служить, с одной стороны, известная подсистема речевых сигналов, используемая при регулировании погрузочных работ (майна-вира), с другой — использование в магической функции бессмысленных (в коммуникативном отношении) слов и целых текстов, наконец, существование в различных религиях специальных культовых подъязыков — от «кабалистического языка» австралийцев до латинской и старославянской литургии.

Как мы это уже делали раньше, проиллюстрируем факт существования специальных «языков» для различных функций речи. Примером «эмоционального языка» являются существующие почти в любом языке словообразовательные средства с уменьшительноласкательной функцией.

«Поэтический язык» — понятие крайне запутанное. В строгом смысле можно говорить о «поэтическом языке» лишь применительно к такого рода языковым средствам, которые вне поэзии не применяются. Современные европейские поэтики таких средств не знают, можно указать на некоторые явления в древнеисландской скальдической поэзии (см. [Стеблин-Каменский, 1967]). Ср., однако, классическую персидскую, а по некоторым данным

ирусскую поэтику XVIII в.

О«магическом языке» уже говорилось выше. Укажем в этой связи на малоисследованную в лингвистическом плане проблему глоссолалии.

Сфатической функцией речи связаны разного рода узкокоммуникативные (контактные) языковые средства типа, не употребительного в других функциях «Алло!» и аналогичных выражений, носового нечетко артикулируемого звука, подтверждающего контакт при разговоре по телефону и обычно изображаемого в виде «ага» (фонетически точнее было бы aha) и т. д. Особенно

многочисленны номинативные «подъязыки»; некоторые из них, в особенности подъязыки рекламы, исследованы довольно хорошо [Galliot, 1955; Bier, 1952; Leach, 1960]. Применительно к диакритической функции, по-видимому, можно говорить о «подъязыках», употребительных для обслуживания трудовых процессов. Помимо подъязыка такелажников, укажем еще на многочисленные примеры ритмических словесных выкриков при коллективной работе, проводимые К. Бюхером [Бюхер, 1923].

Очень существенно, что во всех или почти всех функциях речи возможна эквивалентная замена языка неязыковыми средствами. В экспрессивно-эмоциональной функции таким эквивалентом являются различные паралингвистические явления, т. е. «выразительные движения» — мимика, жестикуляция — ср. [Маслыко, 1970]. В поэтической функции эквивалентом языка могут выступать различные неязыковые компоненты литературного произведения [Шкловский, 1925, 160; Тынянов, 1924, 21—27; Ю. С. Степанов, 1965, 32]. Эквиваленты языка в магической функции исследованы плохо; по-видимому, к таким эквивалентам

можно причислить музыку и культовый танец. В фатической функции языку эквивалентны такие паралингвистические явления, как кивок головой в подтверждение понимания.

В номинативной функции язык нередко вообще вытесняется эквивалентными ему по функциям изобразительными средствами. Таковы, например, фирменные знаки [Москович и Василевский].

Типичным эквивалентом языка в диакритической функции является указательный жест. Ср. об этом также [А. А. Леонтьев, 1969д].

Подводя итоги этого раздела, попытаемся изобразить его основное содержание в виде схемы (табл. 2). Стрелка показывает направление функциональной специализации речи (языка) от наиболее абстрактных к наиболее «материализованным» в языке категориям.

** *

Внастоящем разделе мы будем заниматься тем, что Л. П. Якубинский называл формами общения, т. е. той стороной проблемы функциональной дифференциации языка, которая связана не

ссобственно функциональной специализацией высказываний (не

сразличными целями речи), а с различными внешними обстоятельствами, обуславливающими форму этих высказываний. Каковы эти обстоятельства, нам и надлежит рассмотреть.

Впервые их классификацию дал, по-видимому, тот же

Л.П. Якубинский. Он предложил такую схему (табл. 3). Якубинский указывает, между прочим, на существование раз-

нообразных переходных форм, не вполне укладывающихся в эту классификацию. Так, «можно отметить некоторые особые случаи, когда... от непосредственного воспринимания отпадают весьма важные... зрительные восприятия; именно такой случай имеем при диалогическом общении... по телефону... Особый случай имеем при диалогическом общении путем «записочек» (напр, на заседании)» и т. д. [Якубинский, 1923, 117].

фикацию на современном уровне, принадлежит А. А. Холодовичу [Холодович, 1967]. Он выделяет следующие критерии для создания типологии форм языковой коммуникации: а) средство выра-

жения речевого акта: звук, письменный знак, жест; отсюда различие устной, письменной и мимической речи; б) коммуникативность речевого акта; здесь имеется в виду, по-видимому, не столько коммуникативность, сколько коммуникативная направленность речи на собеседника или на себя или, наконец, «в воздух». Ср. в первом разделе настоящей главы перечисление вариантов коммуникативной функции языка. Кроме того, А. А. Холодович указывает, что «всякий речевой акт, имеющий партнера, может быть либо непосредственным, или опосредованным; ...в слу чае опосредствованной коммуникации имеется три «конца»: говорящий, посредник, партнер» [Холодович, 1967, 204]; в) ориентированность речевого акта; это эквивалент «перемежающихся» и «неперемежающихся» языковых форм Якубинского; г) квантификативность, или потенциал, речевого акта, соответствующая различию аксиальной и ретиальной коммуникации; д) контактность или, напротив, дистантность речевого акта — ср. «непосредственные» и «посредственные» формы общения у Якубинского.

Предложенная А. А. Холодовичем система теоретически представляет несомненный интерес, но уязвима по крайней мере в двух пунктах. Во-первых, она в известном смысле феноменологична: естественно было бы не просто констатировать наличие данных возможностей квалификации речевого акта, но сначала попытаться проанализировать его сущность и внутреннюю структуру и лишь затем говорить о его возможных характеристиках уже в рамках сделанного анализа. Это привело бы нас, кстати, к необходимости привлекать для классификации форм общения