История Сибири т. 1

выгравированные изображения змей. На одной из таких блях змеиные фигуры показаны особенно отчетливо, хотя и не без утрировок: у них волнообразно извивающиеся тела и большие преувеличенно раздутые стилизованные головы, похожие на головы кобр в угрожающем положении. Но ясно, что это не кобры, а всего-навсего своеобразный прием стилизации, подчеркивающий самое характерное в этом отвратительном и опасном животном, его ядовитую голову. Замечательной особенностью этой композиции является то, что здесь виден процесс перехода от реальной фигуры змеи к «чистому» орнаменту — спирали. Если на одной стороне бляхи тела змей переданы в виде волнистых линий, то на другой змеи не имеют головок и скручиваются в спирали-клубки. Подлинным украшением мальтийской коллекции служит тонко выгравированное на пластинке из бивня мамонта изображение этого зверя. В рисунке несколько упрощенно, но все же правдоподобно передан своеобразный облик ископаемого мохнатого слона. Древний художник изобразил здесь все самое существенное и характерное для мамонта: грузное туловище, основная масса которого приходится на переднюю часть, крупную шишковидную голову, отделенную седловидной впадиной от крутого горба над передними лопатками, и падающую в задней части, как бы обрубленную линию спины.

Следующую большую область художественного творчества древних мальтийцев и их современников в Бурети составляют украшения и орнамент. Украшения вообще занимали важное место в жизни палеолитических людей, им уделялось много внимания и времени. На головах палеолитических людей, кроме пышной прически и шапок, были головные обручи, похожие на царские диадемы античного мира. Такая диадема найдена на лбу младенца, погребенного под полом одного из мальтийских жилищ.

На шее того же младенца висело когда-то богатое ожерелье из узорчатых бус, вырезанных из бивня мамонта. Ожерелье заканчивалось как Драгоценным кулоном фигуркой в виде искусно стилизованной летящей птички. На тех же поселениях в долине Ангары встречены и более простые украшения: диски с отверстиями, бусы — пронизки из кости, украшения из зубов животных. Из зубов животных самыми популярными были клыки марала, явно привлекавшие людей каменного века своим блестящим белым цветом, и клыки хищников, которые, нужно думать, связаны были с определенными магическими представлениями.

В числе материалов, которые человек употреблял для изготовления украшений и на добычу которых он тратил немало усилий, были и разные цветные камни. В Мальте и Бурети из белого кальцита, до сих пор сохранившего свой блеск и прозрачность, делались бусы-пуговицы в виде брусков с желобком посередине для привязывания. Для той же цели шел в дело благородный змеевик. В Бурети уцелела настоящая мастерская,

51

где подвергался обработке этот приятный по цвету и вязкий камень-самоцвет. В мастерской найден даже миниатюрный диск с отверстием посередине из еще более редкого и ценного камня

— зеленого саянского нефрита. Это первый, древнейший в мире образец ценного минерала, использованный человеком как украшение.

По тонкости работы и богатству орнаментации выше всего стоят палеолитические браслеты. Это подлинные шедевры костерезного искусства, тем более удивительные, что выполнены они были простыми каменными орудиями без токарного станка, без металлических сверл и резцов. Такие браслеты найдены и в Сибири, в Мальте.

Орнаментика палеолитических обитателей Сибири, как и в Европе, -имела в основном прямолинейно-геометрический характер. Это преимущественно прямые короткие полоскинасечки, ямки, иногда полулунные углубления. При помощи таких простых средств превращались в настоящие проиэведения высокого искусства самые обыденные вещи вроде игл, шильев или головных булавок. Они оформлялись нередко с тонким художественным вкусом и изяществом. Так, у некоторых из них головка оформлена скульптурно, в виде шляпки, у других стержень имеет вид спирали.

Одежда, нужно думать, не только дополнялась бусами и браслетами, но несомненно и сама по себе в значительной мере представляла произведение искусства. Костюм людей эпохи палеолита, по-видимому так же, как у современных арктических племен, украшался аппликацией из кусочков разного меха; с него, вероятно, свисали меховые жгуты — хвосты и причудливая бахрома.

Особой, хотя и целиком исчезнувшей областью орнаментики была татуировка, которой древний человек покрывал обнаженное тело. О том, что татуировка действительно существовала, можно догадываться по узорам на некоторых палеолитических статуэтках, которые вызывают в памяти татуировку различных народов недавнего прошлого.

В произведениях искусства палеолитического человека отражается, таким образом, сложный и

большой мир эстетических понятий, а вместе с тем и множество идей, составлявших его мировоззрение, идей, которые мы можем представить лишь отчасти, с большей или меньшей долей правдоподобия. Основным средством для этого служат, разумеется, сравнительные этнографические данные, аналогии их жизни отсталых племен нашего времени, в первую очередь тех, которые живут в сходных естественно-географических условиях, например арктических оленеводов и охотников на северного оленя или сибирского зверя: эскимосов, сидячих чукчей и коряков, алеутов.

Реконструкция мировоззрения народов глубокой древности по материалам этнографии не может быть абсолютно точной, так как современное человечество не застало в живых ни одного народа, находящегося на уровне развития палеолитического человека. Но все же такая реконструкция — это единственная возможность представить себе особенности быта и культуры людей первобытного общества.

Врелигиозных верованиях арктических народов вплоть до XIX в. пережиточно сохранилось многое такое, что помогает понять мировоззрение палеолитического человека.

Вэскимосских поселениях часто встречались женские фигурки, вырезанные из дерева и кости, поражающие своим сходством с палеолитическими. На о. Пунук обнаружена была, например, статуэтка из бивня моржа, которая так же, как и палеолитические фигурки, реалистически передает облик обнаженной пожилой женщины с пышными формами тела. Массивные груди ее тяжело падают вниз. Руки покоятся на животе в том же положении, в каком они изображались в палеолите. Если бы

51

эту статуэтку нашли в каком-либо знаменитом поселении палеолитического времени, никто бы не удивился: настолько прочно входит она по всем своим признакам в круг женских статуэток верхнего палеолита. Кроме того, образ жизни, а также искусство эскимосов настолько близки к укладу быта палеолитических обитателей Европы и Северной Азии, что еще сто лет тому назад возникла теория о происхождении эскимосов и их культуры от мадленских племен Франции. Тем интереснее знать, какое значение имеют подобные статуэтки для эскимосов, какие с ними связаны идеи и в чем их смысл.

По исследованиям этнографов известно, что человеческие фигурки эскимосов нередко изображали конкретных людей, находящихся в длительном отсутствии. Им приписывали свойства и способности этих людей, а также магическую силу привлекать животных к охотнику. Эскимосские женщины при длительной отлучке мужа изготовляли изображающую его фигурку, которую они затем кормили, одевали и раздевали, укладывали спать и всячески заботились о ней, как о живом существе. Скульптурное изображение, кукла, как бы замещало самого человека.

Антропоморфные изображения изготовлялись и в случае смерти человека. Чтобы вселить в них душу умершего, в таких фигурках делались углубления, куда вкладывались его волосы, являвшиеся, по представлениям эскимосов, вместилищем души. Часто изображениями умерших были и куклы, которыми играли эскимосские девочки. Куклы эти назывались именами тех умерших, души которых хотели особенно почитать или удержать близ себя. Кукла являлась как бы вместилищем души и представителем покойного среди живых сородичей. Куклы были не только игрушками, они имели и значение амулетов, переходивших от матери к дочери как залог ее плодородия. Заключенная в кукле душа покойного сородича, по понятиям эскимосов, переходила в тело женщины и возрождалась затем к новой жизни. Она считалась, таким образом, одновременно и душой умершего родственника, и душой будущего ребенка.

Характерно, что подобно палеолитическим статуэткам эскимосские куклы в подавляющем большинстве изображали лиц женского пола, однако заключенная в кукле душа не обязательно должна была вернуться в мир живых в виде женщины. По представлениям эскимосов, женщина могла иногда возродиться мужчиной, а мужчина — женщиной.

Эскимосские представления, связанные с «куклами», изображающими женщин, отличаются большой архаичностью. Здесь нет еще ни настоящих идолов, ни даже подлинного культа и почитания мертвых. Можно уверенно предположить поэтому, что палеолитические женские фигурки имели в глазах людей того времени тот же смысл и значение, что и женские скульптурки у эскимосов, — они также были изображениями умерших женщин, служившими магическим средством, фетишем для продолжения рода.

О том, что в основе идей, вызывавших к жизни палеолитические изображения женщин, были представления о женщине-прародительнице, связанные с культом плодородия и материнского начала, можно судить и по общему облику этих фигурок. В большинстве своем они передают один и тот же тип много рожавшей женщины-матери с полными зрелыми формами, с вздутым

большим животом и тяжело свисающими на него грудями. Идея чадородия, материнства выражена здесь с такой силой, что образ женщины, созданный палеолитическим художником, можно в полной мере назвать «сосудом плодородия». Эта идея, этот образ с предельной лаконичностью передается и в так называемых «медальонах», т. е. кусках мергеля, на которых вырезан примитивный, но совершенно ясный знак женского начала, органа плодородия. Такие «медальоны» встречены как в Костенках I, так и в некоторых палеолитиче-

53

ских поселениях Франции. В них нет никакой болезненной эротики, никакой «делювиальной порнографии», в них рельефно выступает прямое выражение древнейшего культа плодородия, забота о продолжении рода, о росте и процветании первобытной общины.

Вместе с тем исконный культ женщины-матери находился в неразрывной связи с охотничьим культом. Эти культы взаимно переплетались и проникали друг в друга. Как показывают наблюдения этнографов, первобытные охотники верили в своего рода магическое «разделение труда» между мужчинами, убивающими зверей, и женщинами, которые своим колдовством «привлекают» животных под удары копий охотников.

О том, в чем заключалась основа волшебной силы, которая, по мнению первобытных охотников, влекла зверей навстречу гибели, рассказывают легенды и мифы, сохранившиеся у охотничьих племен в XIX в. Согласно этим мифам, звери и люди могли вступать в сексуальное общение друг с другом, и именно поэтому женщины и привлекали к себе животных-самцов, а мужчины могли привлечь самок. На этой же основе вырабатывались и более сложные представления о женщине-звере, владычице и матери зверей. Вступая в связь с ней, охотник получал в награду охотничье счастье — удачу и возможность убить зверя.

На этой же основе складываются тотемические мифы о браке женщины и зверя, в результате которого рождается герой-полубог, а вместе с ним и предок рода. Из этих мифов в свою очередь развивается мировой фольклорный сюжет о невинно гонимых божественных героях-беглецах. Рождающийся сначала полубог-животное становится затем антропоморфным страдающим божеством.

Было бы однако неправильно ограничивать представления палеолитических людей о женщине

иженском начале только этими идеями. У тех же эскимосов существовал древний культ стихий природы и божеств, олицетворявших наиболее важные, с их точки зрения, силы природы в образы могущественных духов женского пола — «владычиц». Морская стихия, с которой главным образом было связано благосостояние эскимосов, живших охотой на моржей и тюленей, была олицетворена в образе безобразной старой женщины-моржихи — Седны, хозяйки моря и всех его обитателей. От воли Седны зависела жизнь и смерть всякого эскимосского племени. Землей столь же полновластно распоряжалась Пинга, хозяйка оленей и всех четвероногих обитателей суши. В воздухе властвовали Халла и Ассияк — властительницы ветра, грома и молнии.11 По аналогии с этим можно думать, что весь окружавший первобытного человека внешний мир

иего материальные блага, все источники его существования также находились во власти созданных его же собственной фантазией мифических женских существ.

Что касается изображений животных эпохи палеолита, то несомненно, что они так или иначе связаны в своем происхождении с магическими действиями первобытных охотников. Убить зверя и съесть его — было основной заботой и мечтой палеолитического человека, почти всегда голодного, так как редкие моменты изобилия пищи чередовались у него с долгими днями, неделями, а иногда и месяцами голодной жизни.

Магические обряды, однако, вовсе не ограничивались только одной целью околдовать, привлечь зверя и убить его. Как бы ни был еще беспомощен и наивен палеолитический человек, он, как и мы, думал не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне, стремился заглянуть вперед, в будущее.

Своеобразным выражением этой заботы являются вещественные следы культа плодородия. На скалах у дер. Шишкине в верховьях р. Лены уцелели выполненные красной охрой рисунки животных с признаками глубокой древности. Это явно самые ранние из более чем тысячи рисунков на Шишкинских скалах. На одной из них видна фигура дикого быка — бизона, на двух других — фигуры диких лошадей. Одна из лошадиных фигур поражает своими огромными

размерами — длина ее достигает почти

Рисунки животных на Шишкинских скалах (бык и олень, лошадь). Верхняя Лена.

2 м. Этот гигантский рисунок изображает жеребца, возбужденного страстью. Под брюхом весьма наглядно изображен знак женского начала и при этом рядом с детородным органом жеребца. Отсюда ясно, что уже в верхнем палеолите возник культ плодородия, в первую очередь животных, отразившийся и в памятниках древнейшего искусства.12 В 1932 г. в Мальте было обнаружено также четырнадцать небольших углублений — лунок,

перекрытых культурным слоем поселения. В них встречались кости песца, находившиеся в анатомически правильном положении, иногда — целыми скелетами. Таких целых скелетов оказалось четыре, причем у них отсутствовали лапки. Очевидно, мальтийский человек снимал с песцов шкурки, а затем хоронил их тушки в специально вырытых

12 А. П. Окладников, В. Д. Запорожская. Ленские писаницы. Наскальные рисунки у дер.

Шишкине. М.—Л., 1959, стр. 86—90.

55

ямках иногда вместе с костями других животных, кремневыми пластинками и орудиями. Этот обряд древних мальтийцев напоминает о широко распространенном у охотничьих племен Сибири обычае хоронить кости добытых животных, чтобы они затем «воскресли» и снова стали добычей охотников. Такие представления сложились, видимо, уже в палеолитическое время.13 Для полноты картины следует иметь в виду, что с изображениями зверей могли быть связаны не только магические воззрения и обряды, но и богатый цикл тотемических легенд, в основе которых находятся идеи о родстве человеческих общин с животными, о животных-предках и родоначальниках. Такие мифы о животных-предках, дружественных взаимоотношениях между зверями и людьми, так называемый «звериный эпос», переносят на мир животных отношения, складывавшиеся в родовой общине, и являются их фантастическим отражением.

Отдельной темой в искусстве палеолита являются образы птиц и зверей, которые вряд ли

можно отнести к циклу представлений, вытекающих из древней охотничьей магии. И те и другие неразрывно связаны в современном шаманстве всех без исключения сибирских народов с представлениями о двух мирах вселенной — о небе и преисподней. Они являются могучими сверхъестественными существами, то благодетельными, то враждебными человеку, духами — помощниками и посредниками в сношениях человека с другими мирами. Так было, нужно думать, и в далеком палеолитическом прошлом, когда складывались истоки тех верований, из которых выросло затем сибирское шаманство и шаманистическая идеология — шаманские мифы и культ.

В Мальте оказалось и единственное пока в Сибири палеолитическое захоронение ребенка. Судя по описанию условий, в которых оно было обнаружено, над захоронением залегал ненарушенный культурный слой, представлявший собой заполнение древнего жилища. Вместе с каменными изделиями над могилой мальтийского младенца лежали остатки конструкции крыши жилища — рога северного оленя. Могильная яма, овальная в плане, была обставлена в головной части плитами известняка. Еще одна, самая крупная, плита камня лежала плашмя над скелетом. В целом это сооружение напоминало каменный ящик или стол-дольмен. Труп ребенка лежал под прикрытием плиты на спине, с вытянутыми вдоль тела руками и ногами, слегка согнутыми в коленях. Тело младенца было осыпано красной охрой, следы которой заметны на костях, а череп покоился на прослойке из толченого жженого кровавика — красной охры. Головой костяк был ориентирован на северо-восток, так же как и многие из позднейших неолитических костяков в долине Ангары. Около черепа лежали куски диадемы-обруча, вырезанного из бивня мамонта. На шее — великолепное, даже по современным понятиям, ожерелье, на пояснице — бляха с орнаментом в виде резных зигзагов — «змей». На груди — птичка в позе полета. На правой руке у плеча был одет браслет из бивня мамонта. Поблизости был положен ориньякского типа нож с боковыми выемками. У ног младенца лежал большой превосходно изготовленный наконечник копья, а вместе с ним мелкие каменные изделия: проколка, пластинка и острие.

Мальтийское погребение, так же как и одновременные ему верхнепалеолитические захоронения Запада, рисует картину уже вполне определенных, сложившихся анимистических представлений и культа мертвых. В это время, несомненно, возникло уже представление о коренном различии между жизнью и смертью, между земным существованием и загробной жизнью. Мертвые должны были вести в потустороннем, загробном, мире

13 М. М. Герасимов. Раскопки палеолитической стоянки в селе Мальта. Предварительный отчет о работах 1928—1932 гг., стр. 93—100.

56

такую же жизнь, как и на земле: охотиться на диких животных, строить дома, делать орудия из камня и кости. Чтобы придать им жизненную силу, уходящую из тела, как это часто наблюдали охотники, вместе с кровью, сородичи умерших посыпали их тела краской — кровавиком, заменявшей в мире мертвых кровь живых людей. Замечательно, что младенец получил для путешествия в загробный мир оружие и другие вещи, употреблявшиеся взрослыми людьми. Очевидно, существовала вера в то, что он должен был вырасти в стране предков и стать там взрослым человеком.

Интересно также, что ребенок, захороненный в Мальте, отличался резко выраженной патологической особенностью — у него, кроме обычного, был еще второй ряд зубов. Как известно, уроды у отсталых народов пользуются особым почитанием. Их появление на свет связывается с деятельностью духов, и в них самих видят носителей таинственной «нездешней» силы. Может быть, именно поэтому мальтийский необыкновенный младенец был погребен так роскошно и вдобавок в самом жилище, духом-покровителем которого он должен был стать после смерти.

Искусство древнейших обитателей Сибири, как мы видели, своими образами и сюжетами неразрывно было связано с первобытной магией и верованиями палеолитического человека. Но было бы грубейшей ошибкой выводить существо и специфику этого искусства из магии или первобытной религии, отождествлять их полностью и целиком.

В то время как религиозная фантазия была пустоцветом на вечном и могучем древе познания, художественная фантазия была творческой силой, питавшейся соками реального мира, живой ветвью этого древа познания добра и зла. В этом основное внутреннее противоречие первобытного искусства, источник его силы, а вместе с тем и слабости, обусловленной историческими условиями того отдаленного времени, когда человек проходил лишь первые этапы своего развития вне мира животных и в царстве новых, не биологических, а социальных

законов.

Разумеется, в оценке истинного значения древнейшего искусства в истории мышления и культуры человечества решающее слово принадлежит не отрицательному, а положительному началу, не магическим целям и религиозным идеям, а эстетическому содержанию и чисто художественным достижениям наших далеких предков.

Искусство палеолитических обитателей Мальты и Бурети занимает видное место в истории мирового искусства: ими, этими людьми ледниковой эпохи, на берегах Ангары созданы были бесспорные и крупные художественные ценности мирового значения. Созданная ими художественная школа по праву занимает место среди передовых очагов начального искусства человечества.

Последнее, о чем здесь следует сказать, — это о возрасте и месте среди Других палеолитических культур Евразии, а также о происхождении той удивительной культуры древнекаменного века, следы которой уцелели в Бурети и Мальте на берегах Ангары.

По данным В. И. Громова, детально изучившего геологические условия залегания остатков основного культурного слоя Мальты, они залегают на 15-18-метровой

террасе р. Белой в основании маломощного делювиального шлейфа 50-метровой террасы и связаны, по-видимому, с погребенной почвой, разделяющей эти делювиальные образования на два горизонта. Человек появился здесь, по его мнению, в момент, когда завершалось формирование аллювия на цоколе 15-метровой террасы и начинал на возвышенных участках формироваться почвенный покров. В фауне Мальты на первом месте находятся остатки северного оленя, затем песца, носорога. Есть также кости снежного барана, бизона, росомахи, мамонта, пещерного льва, волка, лошади. Из птиц имеются гусь и чайка. Геоморфологические.

57

наблюдения показывают, что человек жил тогда на берегу Ангары, так как древнее устье р. Белой помещалось западнее и Ангара протекала вдоль склона 50-метровой террасы почти с запада на восток. По геологическим условиям Мальта, как полагает В. И. Громов, несколько древнее старшей из стоянок Афонтовой группы на Енисее — Афонтовой II. Погребенная почва, отмеченная им в Мальте, сопоставляется некоторыми геологами с каргинским межледниковьем, а последнее, по новейшим данным на основе радиокарбонового анализа кусков дерева из каргинских отложений вблизи Игарки, датируется временем не позже, чем 24 500 лет тому назад. Отсюда делают вывод, что каргинское время в Сибири соответствует паудорфскому межстадиалу в Европе, а последующее сартанское оледенение совпадает с вюрмом.

Если так, то можно сделать вывод, что Мальта совпадает по времени с позднеориньякскими и перигордьенскими памятниками в Западной Европе.

В связи с этим требуют пересмотра и археологические материалы Мальтийского палеолитического поселения. П. П. Ефименко в свое время обратил внимание на «выражение западный» облик каменного инвентаря Мальты и в особенности на совпадения в нем с каменными изделиями из Мезинской палеолитической стоянки, отнесенной им к раннемадленскому времени. Таковы в первую очередь острия-проколки, известные в двух вариантах — с одним клювовидным изогнутым острием и с двумя остриями на одном и том же конце пластинчатого отщепа. За мадленский возраст Мальтийского комплекса свидетельствовало, казалось, высокоразвитое искусство и наличие таких костяных предметов, как «жезл начальника», найденный в Бурети. Вместе с тем с самого начала в инвентаре Мальты отмечались определенные ориньякские, по западноевропейским масштабам, признаки и формы. Сюда относятся высокие нуклевидные скребки, иногда довольно крупные, а также пластины с боковыми выемками, одна из таких пластин, особенно тщательно обработанная, крупная по размеру, найдена была в захоронении мальтийского младенца. Очень архаичны нуклеусы Мальты — часто дисковидные и приближающиеся к ним. Есть в числе многочисленных пластинчатых острий из Мальты и такие, которые ближайшим образом напоминают острия типа шательперрон: у них один край почти прямой, необработанный ретушью, в то время как противоположный край дугообразно изогнут, выпуклый и оформлен мелкой сплошной ретушью.

К ориньяку и перигордьену, по современным представлениям, относится, как известно, и большинство верхнепалеолитических женских статуэток классического типа.

Следовательно, есть ряд оснований, позволяющих сближать Мальту скорее всего с ориньякскими памятниками Запада. Этот факт оставляет в силе и подкрепляет давно уже высказанную мысль о том, что культура древних обитателей Мальты, а следовательно и Бурети, генетически связана с палеолитом Европы. Эта связь обнаруживается не только в каменном инвентаре, но и во всех других областях жизни и культуры. Верхнепалеолитические жители

Европы вплоть до Франции и Чехословакии вели тот же охотничий образ жизни, строили такие же, как в Мальте и Бурети, дома, в конструкции которых необычное, с нашей точки зрения, место занимали кости ископаемых животных-гигантов. У них существовало столь же богатое искусство резьбы по кости и также первостепенное место в этом искусстве принадлежало скульптурным изображениям женщины и зверя. Такое сходство можно было бы объяснить закономерным влиянием одинаковой природной среды конца ледниковой эпохи и выросшего в этих условиях одинакового образа жизни и хозяйства. Не случайно так много общего было у эскимосов-XVII—XIX вв. с палеолити-

58

ческими племенами Европы и Сибири не только в строительной технике и характере их полуподземных жилищ, но и в развитой резьбе по кости и, очевидно, даже в верованиях. Женские статуэтки эскимосов представляют, например, почти точную копию «палеолитических Венер». Но вряд ли можно объяснить конвергенцией сходство сибирских и европейских каменных изделий как в формах, так и в технике изготовления. При всем его частном своеобразии богатое искусство верхнего палеолита Сибири тоже является прямым ответвлением своеобразной художественной культуры палеолитических охотников Европы не только по сюжетам, но и по его мелким специфическим деталям. Такова прежде всего характерная трактовка и поза женских изображений. Что же касается некоторых существенных отличий, то их отрицать нельзя. Но они не столь уж важны. Нужно только вспомнить, что искусство мезинской палеолитической «школы» совсем другое, чем в Костенках I, а на Ангаре резчики Мальты и Бурети мыслили противоположно художникам поселения у Военного госпиталя. Все это отличия этнографического, как сказали бы мы теперь, порядка, тогда как общее сходство перекрывает все эти частные особенности.

Вполне допустимо, следовательно, предположение, что древнейшие обитатели Сибири проникли к берегам Байкала из Восточной Европы в разгар ледникового времени около 24—25 тыс. лет тому назад, принеся сюда и свою культуру арктических охотников верхнего палеолита. Вместе с тем в культуре палеолитических племен на берегах Ангары естественным образом обнаруживается и много своеобразного, неевропейского. Первым таким азиатским элементом являются крупные, массивные и тяжелые орудия, изготовленные из целых речных галек, расколотых пополам или попросту затесанных с одного края рядом сильных поперечных ударов. Сохраняя всегда, как у ручных рубил шелльского типа, галечную корку на конце, противоположном лезвию, эти вещи напоминают сечку, почему их и называют часто чопперами, т. е. сечками. Такие орудия на очень ранних этапах истории палеолитического человека появляются на юге Азии, в том числе у синантропа. Они долго держатся в Азии и в последующее время. Настоящий расцвет их наблюдается в верхнем палеолите Монголии, в бассейне Орхона и Толы.

Отсюда следует, что верхнепалеолитические охотники Запада шли к Байкалу не сквозь абсолютно пустое пространство. Они несомненно встретили на востоке другие племена, с иной культурой, и взаимно ассимилировали друг друга. Только так можно объяснить подобное смешение культур. Мальта и Буреть — эти два замечательных близнечных памятника сибирского палеолита, на материалах которых раскрывается такая выразительная и полнокровная, единственная в своем роде картина жизни древнейших обитателей Сибири, — остаются пока изолированными. Нигде более в Сибири не найдено еще третьего такого поселения. Ход дальнейших событий в Сибири остается поэтому еще очень слабо выясненным и полным загадок, но тем интереснее те немногочисленные памятники, которые так или иначе могут занять место в общей хронологической лестнице палеолита Северной Азии вслед за Мальтой и Буретью.

3. ПОЗДНИЙ ПАЛЕОЛИТ СИБИРИ

На Ангаре особый интерес представляет первая по времени открытия палеолитическая находка 1871 г. — поселение у Военного госпиталя в Иркутске. Вместе с изделиями человека здесь были обнаружены И. Д. Черским и А. Л. Чекановским остатки типично палеолитической фауны: ископаемого быка-бизона, лошади, северного оленя, благородного

59

оленя-марала. Среди каменных изделий, судя по описанию находок, была «разбитая галька» кварцита с «полукружнообитым краем», в которой исследователи видели отбойник. Но скорее всего это было галечное орудие типа чоппера. Характерной особенностью стоянки у

размерами и грубостью отделки. Третья особенность Иркутской находки 1871 г. —

несколько суживающихся к середине цилиндрических столбиков с отверстиями, украшенными поперечными линиями-нарезками, пластинки с пробуравленными отверстиями, «цилиндрические, слегка выпуклые сверху головки», вероятно, соединявшиеся тонкими шейками, а также загадочные изделия из обожженной глины. Среди украшений были клыки марала с отверстиями для подвешивания. По обилию художественных изделий, а

случае на Ангаре и вообще в Сибири нигде больше такого богатства резной кости нет. Но по своему характеру, стилю и формам резная художественная кость Военного госпиталя не имеет ничего общего с мальтийской. В отличие от Мальты и Бурети здесь нет реалистических воспроизведений форм человека и животных, в корне отличен и орнамент. Он тоже несравненно проще, абстрактнее мальтийского.

Изделиями из Военного госпиталя, следовательно, представлена какая-то совершенно иная, новая художественная струя, иной художественный мир. Не менее важно и наличие здесь листовидных, двусторонне обработанных клинков, напоминающих солютрейские наконечники или ножи Запада, в том числе из Костенок. Не исключено, что ими представлена новая волна переселенцев с запада — «солютрейцев». Столь же вероятно, что отсюда происходит и та позднепалеолитическая культура листовидных наконечников солютрейского облика, которая обнаружена раскопками Б. Э. Петри на Верхоленской горе и Я. Н. Ходукина в пади Ушканке вблизи Иркутска.

Второе поселение на Ангаре, которое занимает место во времени где-то вслед за Мальтой и Буретью, — Красный Яр, на правом берегу Ангары (вблизи Балаганска).

В инвентаре его много мелких пластин и имеются хорошо выраженные нуклеусы призматического типа, в том числе миниатюрные проколки и мелкие острия. Последним отголоском древних верований и древнего искусства является необычная, предельно стилизованная статуэтка, изображающая женщину в полусидячей позе, может быть далекая правнучка таких же статуэток Бурети и Мальты с утрированной поясницей. Здесь широко распространены скребки с овальным рабочим краем, а также нуклеусы-скребки. Поселок в целом приобретает иной, чем прежде, облик: нет ни долговременных жилищ, построенных из костей мамонта и носорога, ни такого, как в Мальте и Бурети, скопления домов в одном месте. На месте, где жили эти люди, остались только следы двенадцати кострищ, вокруг которых были рассеяны изделия из камня, а также кости убитых и съеденных животных, главным образом диких лошадей и северных оленей.

Следы весьма ранних поселений последней ледниковой, сартанской, эпохи встречаются и в других местах Сибири. На западе Сибири сюда

60

относится, по-видимому, единственный в своем роде лагерь бродячих охотников в г. Томске, исследованный проф. Кащенко в 1896 г. Здесь найдены кости почти целого, «о одногоединственного скелета мамонта, убитого и съеденного на этом месте, где пировала орда палеолитических охотников, пока с тушей гигантского зверя не было покончено полностью. На месте их охотничьего торжества остались только кострища да рассеянные между костей отбросы от изготовления каменных орудий — отщепы и пластины, а также несколько мелких призматических нуклеусов. Лишь немногие из отщепов и пластин имеют следы ретуши. Все ценное охотники унесли с собой, вероятно, еще и потому, что хороший кремень в этих местах представляет большую редкость. Не случайно вместе с кремневыми отщепами в Томске оказались осколки костей мамонта, обработанные ретушью, как кремень: кость по необходимости явилась здесь своего рода заменителем кремня.

В то же самое или близкое время, когда на Ангаре жили древние мальтийцы, на Лене, ниже Киренска, существовало поселение у нынешней деревни Частинской, а на р. Уде, притоке Селенги, находилась стоянка у Санного мыса, вблизи Хоринска (нижний слой). Об одновременности их с Мальтой и Буретью свидетельствуют остатки шерстистого носорога — животного, которое вымерло раньше мамонта. Однако найденные на этих поселениях изделия

древнего человека существенно отличны от инвентаря Мальты и Бурети: здесь нет вещей выраженных европейских форм, не найдено и богатого искусства. Отличен был здесь, повидимому, и образ жизни.

Стоянка Частинская представляла собой, судя по сохранившейся ее площади, охотничий лагерь. Вместе с очажными камнями — булыжниками в темном углистом слое лежали мелкие обломки костей животных, отщепы и кусочки красящего вещества—красной охры. Из орудий найдены скребла, материалом для которого послужили сколотые с кварцитовых галек отщепы, еще сохранившие часть галечной гладкой поверхности. Ретушь, которой обработаны лезвия этих орудий, имеет специфический характер. Она только зазубривает край орудия, но не распространяется на всю его поверхность. Столь же грубы очертания этих скребел, они не имеют правильной завершенной и устойчивой формы. Очертания их по существу случайны. Вместе с ними в Частинской встречено изделие в виде диска, обработанное широкими сколами, сходящимися к центру изделия, — такое же, как в Мальте.

На многослойном поселении Санный мыс за Байкалом вместе с костями носорога в самом основании толщи культурных слоев этого поселения, содержавших вверху типичные для позднего палеолита Сибири скребла, оказались правильные ножевидные пластины, в том числе миниатюрные. Эта неожиданная и пока трудно объяснимая особенность находок на Санном мысу вызывает в памяти палеолитические находки далеко к востоку от Байкала, на поселении Шуйдунгоу, в Ордосе, где тоже оказались аналогичные мелкие орудия из кремня. И совершенно такие же вещи вместе с костяным веретенообразным острием из кости найдены были на 126-м километре по дороге из Улан-Батора на Кяхту. В развитии палеолитических культур Востока было, очевидно, много общего и вместе с тем своеобразного, отличного от того, что происходило к западу от Байкала.

Хронологическая последовательность поздних палеолитических памятников полнее всего прослежена на Енисее, где в связи с археологическими раскопками В. И. Громовым велись тщательные геологические исследования. Ему принадлежит первая хронологическая классификация енисейского палеолита, основанная на геологических и геоморфологических данных. Последующими работами (Э. И. Равский, Э. А. Вангенгейм, С. М. Цейтлин) эти выводы были дополнены и развиты дальше.

61

Как следует из геологических наблюдений, позднепалеолитические по-, селения на Енисее в массе относятся к последнему, сартанскому, оледенению, протекавшему в условиях более мягкого климата, чем предшествующее зырянское оледенение. Ледники в это время находились только в горных областях, выше Красноярска. В долине же Енисея выше Красноярска существовали три основные ландшафтные зоны, в каждой из которых находились палеолитические поселения. Первая группа стоянок, красноярская, была расположена тогда в южной части тундровой зоны, в которой встречались отдельные островки лесов. Здесь водились песцы и северные олени, а вместе с ними мамонт. Вторая группа стоянок, в Чулымо-Енисейской равнине, располагалась в зоне сухих холодных степей, переходивших на юге в полупустыню. Соответственно в этой зоне встречалось больше животных открытых пространств и меньше тундровых. Третья зона, в Хакасско-Минусинской котловине, была уже типичной полупустыней, где наиболее широко распространены были лошади.

Всего на Среднем Енисее сейчас известно более 50 палеолитических местонахождений, из них 21 на севере, у Красноярска. По обшей схеме хронологической последовательности этих палеолитических поселений памятники енисейского палеолита делятся на 5 хронологических групп. Наиболее ранняя из них, включающая поселения Кокорево IV и Афонгову III, датируется радиоуглеродным способом 14 тысячелетием, т. е. совпадает по времени с европейским старшим мадленом. Вторая группа енисейских стоянок, из которых наиболее характерна стоянка Кокорево I, датируется 11 —12 тысячелетием и, возможно, совпадает по времени с европейским аллерёдом. Остальные две группы могут совпадать по времени с верхним дриасом, а третья (Бирюса В) принадлежит уже целиком голоцену — времени, когда сформировались современные ландшафты. Афонтова гора в палеолите была местом, где издавна и постоянно останавливались древние охотники. Наиболее ранние из их лагерей, Афонтова II (нижний горизонт) и Афонтова III, простирались на 2 км вдоль древней старицы Енисея и дали археологам множество культурных остатков, в том числе, по подсчетам Г. П. Сосновского, свыше 25 тыс. обработанных человеком камней, более 2 тыс. готовых орудий, а также массу костей убитых и съеденных древними людьми животных (были обнаружены кости 10—12 мамонтов). Чтобы наглядно представить образ жизни я культуру наиболее ранних обитателей Афонтовой горы, можно привести сведения об одном из этих поселений — Афонтовой III,

расположенной у бывшего нефтесклада, где были заложены наиболее обширные по площади раскопы (около 250 м2). Для характеристики животного мира и ландшафтов того времени, когда откладывался основной слой поселения, существенное значение имеют найденные в нем кости мамонта, лошади, благородного и северного оленя, косули, волка и лисицы. Сопоставляя эти данные с находками на других участках Афонтовой горы, можно представить вслед за В. И. Громовым картину тогдашней природы Среднего Енисея.

В соседних тундрах водились песцы и зайцы, бродили тысячные стада северных оленей, проникавших в холодные снежные зимы далеко к югу. В кустарниках повсюду перелетали из одного места в другое стайки белых куропаток, количество которых было так велико, что в фаунистических остатках Афонтовой горы им принадлежит 90% всех птичьих костей. Болотистые озера тундры и речные протоки изобиловали водной птицей, строившей там свои гнезда и выводившей птенцов.

Весной, когда степные участки, уходившие в глубь Центральной Азии, покрывались зеленым ковром молодой растительности, на них появлялись с юга табуны диких ослов, лошадей и быков. Вместе с последними на се-

62

вер, вплоть до глубокого Заполярья, проникало и такое характерное для степей животное, как антилопа-сайга. Голые скалы в горах оживляла стройная фигура горного козла — тэкэ и горного барана; а там, где горные склоны были покрыты древесно-кустарниковой растительностью, с течением времени можно было все чаще и чаще встречать росомаху, косулю и марала. За стадами травоядных, как тень, следовал вплоть до нынешних Новосибирских островов их постоянный преследователь — пещерный лев или тигр, который, однако, впервые встретил теперь грозного соперника в лице охотника древнекаменного века.

Нечто подобное такому необычному смешению степных, лесных и глубоко арктических животных, как мы видели, по указанию А. Я. Тугари-нова, можно найти и сейчас на высоких и пустынных нагорьях Центральной Азии. Там же, в центральноазиатских высоких степях, наблюдал Пржевальский такое обилие травоядных диких животных, которое может дать представление об этом исчезнувшем рае для охотника, каким являлись окружавшие палеолитического человека ландшафты конца ледниковой эпохи.

В отличие от современной центральноазиатской вся эта богатая фауна возглавлялась вдобавок еще и могучими фигурами вымерших гигантов — мамонта и носорога. Людей же в Сибири того времени было, разумеется, еще меньше, чем в самых пустынных скотоводческих областях нынешней Монголии и Тибета.

Вполне естественно поэтому, что палеолитический человек на Енисее был прежде всего охотником, хотя в его пищевом рационе летом должны были видное место занимать также и

других стоянках, например в Кокорево, встречались тщательно сложенные из камней в виде колец очаги. Каменный инвентарь Афонтовой III огромен: каменных орудий найдено более тысячи, костяных — триста. Исходным материалом для изготовления орудий служили нуклеусы в виде галек, расколотых пополам. Есть также нуклеусы дисковидного типа, близкие к нуклеусам ле-валлуазских форм. Особое место занимают нуклеусы-скребки сибирского типа. Подавляющая масса каменных орудий состоит из массивных больших скребел с овальным, редко — с прямым рабочим краем. Своеобразной вариацией таких скребел

выпуклым лезвием. Из кости выделывались наконечники копий, ножи с пазами для каменных вкладных лезвий, шилья, иглы, лощила. Найдена также ступка из бивня мамонта со следами

времен и стран земного шара. Солнце — доброе небесное существо, источник тепла и света, очевидно, и на самом деле почиталось древними обитателями Афонтовой так же, как и всеми без исклю-