Арсентий Павлов. В поисках себя

-Он сам в своих воспоминаниях пишет, что ему очень нравилось оборудование монтажных комнат и ему нравилось там работать.

-Это чувствовалось на самом деле. Потому что для него Дом Радио был,

как в общем-то для всех нас, чемто особенным … Он чувствовал себя на своём месте. Он готов был приезжать туда за свой счёт, жить в Ижевске было негде, и он ночевал буквально в самом здании, в коридоре на диванах.

-Да, ведь это ещё и общение в творческом кругу…

-И это, конечно, тоже.

Хотя вы знаете, я должен признать, что каких-то близких отношений у нас с ним не было. Не по каким-то субъективным причинам, просто мы не так часто пересекались по работе. Но Арсентий Филиппович никогда не гнушался,

чтобы подойти, попросить какого-то совета или помощи. Он был немножко закрытым по характеру человеком, но при этом не было в нём какого-то высокомерия. Свою работу он старался делать качественно от начала до конца. Поэтому он не считал постыдным для себя обратиться за помощью к коллегам. Я имею в виду, что мы были опытнее по части аппаратуры.

- Конечно, в техническом плане вы все были опытнее. В 2000-е годы наступило время, когда мир стремительно менялся, и ему, как жителю села,

сложно было угнаться за техническими новинками. Тем более, что мой папа на тот момент уже даже на районном радио не работал.

- Тем не менее, его такая по-хорошему одержимость или преданность радиожурналистике и своему району, не давала ему покоя. Он всё время ездил,

чего-то записывал, привозил… В общем-то мы Елену Алашееву, которая уже тогда работала редактором алнашского радио, фактически не трогали.

Арсентий Филиппович практически полностью эту нишу заполнил. Нам вполне хватало того, что он привозил из Алнашского района.

Вообще, как я заметил, к нему отношение было немного трогательное,

что ли. Особенно среди коллег из удмуртской редакции, которые с ним постоянно общались.

31

Хотя… Я думаю, если бы Арсентий Филиппович работал сегодня, боюсь,

что он своего места уже не нашёл бы. В современной системе радиовещания.

Понимаете, он был человеком, воспитанным на советских образцах стилистики, жанрового разнообразия и т.д. И его программы в какой-то степени, наверно, были даже наивными. У меня такое ощущение создавалось.

Но в то же время это наивность, которая украшала. Это был своего рода авторский элемент, узнаваемый элемент.

-А наивность проявлялась в чём? В отношении к сюжету, к выбору тематики…

-Некая идеализация, какая-то пасторальность сельская…

-Нельзя ли эту наивность назвать лиричностью?

-Может быть… Я в какой-то степени уважаю и даже завидую таким людям, каким был ваш папа. Потому что сохранить такой незамутнённый взгляд на окружающий мир надо тоже уметь.

-То есть, в его очерках прослеживалось намеренное игнорирование

«чёрного» в этом мире?

-Да, он старался показать, такой образцовый мир, как должно быть.

-Из всего сказанного я могу предположить, что своим творчеством он,

может быть, хотел приблизить общество, к образцу?

-Возможно… Хотя вообще, может быть, то, чего в повседневной жизни не хватало, выплёскивалось через творчество.

-Своеобразный момент переделывания мира…

-Да. Или рефлексия.

А может быть прав Пётр Викторович? Может быть, понимание того, что миру больше не нужно «песенное слово» и задушило последние искры,

поддерживающие папину жизнь?..

Или это был вызов обществу потребления, людям, внезапно разучившимся слышать соловьиную трель? Не об этом ли рассказывает Арсентий Павлов в своей лирике?

32

Яне поэт!

Водной из своих юмористических зарисовок, опубликованной в 1975 году папа рассказывает, как он писал стихи. Юмореска небольшая и на удмуртском языке, поэтому переведу её полностью:

«Как я писал стихи Я расскажу одну забавную историю. Однажды решил освоить

стихотворное ремесло. Пишу, пишу, но ничего путного не получается. И вот меня осенило и наконец я написал… Коротко, конечно, но ведь я ещё начинающий поэт.

С утра радостный забегаю в редакцию и кричу: «Написал! Написал!».

Редактор с удивлением спрашивает:

-Что же вы написали?

-Стихотворение! – говорю я

-Интересно, - говорит редактор, протирая линзы на очках – Ну что же,

читайте.

Я выдержал глубокомысленную паузу и стал торжественно читать:

-Я не поэт, но ночами уснуть не могу!..

-Хорошо, что же дальше? Читайте, читайте, - кивает мне одобряюще.

А я радостный отвечаю:

-Всё!

-Интересно написали, - и берёт из моих рук листочек. – Только есть немного лишнего: «Но ночами уснуть не могу!». Нет, дорогой, так не пойдёт.

Вам никто не поверит, что ночами не спите. Давайте-ка мы с вами так поступим. Эту лишнюю строчку уберите. Ну, вот теперь ещё раз прочитайте.

Настроение у меня нисколько не испортилось. Ведь в стихотворении осталась целая строчка! «Я не поэт!» - читаю я гордо. А потом ещё раз перечитываю, но уже шёпотом: «Я не поэт»…

33

-Хорошо! Но почему шёпотом? – радостно спрашивает редактор. Его слова снова подняли мне настроение, и я гордо и громко прочитал: «Я не поэт!»

-Ну вот, именно это я вам и хотел сказать, молодой человек, - ответил мне редактор.

Теперь, друзья, я никаких стихов больше писать не буду!

Может мне взяться за романы?..»

Врал. Стихи он писал. Правда, только на удмуртском языке, и публиковать их начал только в 90-е годы. И не все. На русском языке папа писал лирические миниатюры и рассказы.

Прослеживается одна закономерность. Сохранились три блокнота, где он записывал свои рассказы, стихи и стихи в прозе – эпифании, как называл их папа. Три цикла лирических произведений и рассказов совпадающие с тремя событиями в его жизни. Первая записная книжка – период отбывания наказания

1987-88 годы, вторая – послеоперационный период после аварии 1993-94 годы,

третья – 2005 год во время его последнего пребывания в больнице.

Я решила, что мой взгляд на папину лирику может быть слишком личностным и, честно говоря, дилетантским. Поэтому обратилась за экспертным мнением к кандидату филологических наук, доценту кафедры удмуртской литературы и литературы народов России, заместителю декана по научной работе Виктору Леонидовичу Шибанову.

-Виктор Леонидович, мы с вами сегодня встречаемся в первый раз, но с папиными работами вы уже успели познакомиться. Какое у вас сложилось общее впечатление?

-Я был приятно удивлён! Оказывается до сих пор Арсентия Павлова мы,

литературоведы и критики недооценивали. Есть там такие интересные моменты, которые просто являются прекрасными образцами именно удмуртской литературы. Стихи, которые я где-то когда-то уже читал,

оказались в едином цикле намного интересней. Дело в том, что одно

34

стихотворение дополняет другое, одно даёт какие-то штрихи для понимания и углубления другого.

Произведения, которые я прочитал, я бы разделил на стихи в прозе и собственно стихи. Стихи в прозе представлены на русском языке и на удмуртском языке. На мой взгляд, миниатюры на удмуртском значительно сильнее, чем русский вариант.

-У меня тоже сложилось такое впечатление. Можно знать много языков

иактивно пользоваться ими в повседневной жизни, но творчество, особенно поэтическое творчество, идёт из таких глубин, где звучит только родной язык.

-Дело в том, что для удмуртских текстов характерно деление мира на две своеобразные сферы – это большая родина и малая родина. В русских текстах малая родина почти не ощущается.

Я понимаю, что Арсентий Павлов, возможно, чувствовал внутри себя, что удмуртский читатель не замечал, недооценивал его произведения, и отсюда эта попытка сказать по-русски. С другой стороны – это творческая учёба,

когда мысль пытаешься сказать на двух языках. Дело в том, что это наше богатство – двуязычие и я чувствую, автор не претендовал на что-то большое именно в русских вариантах. Судя по всему – это больше творческая работа и может быть своеобразный протест удмуртским читателям,

которые недомысливали и недооценивали его лирику.

-Ну что же, Виктор Леонидович, давайте разберёмся в этом подробнее. С

чего начнём?

-Я бы начал с лирических миниатюр.

Да, философский жанр, как отмечает Раиса Спивак – литературовед – изучая именно русскую литературу, для философского жанра характерна тенденция, что пространство должно быть огромное, время стремится к бесконечности и вроде бы образ малой родины не очень вписывается или какой-то определённый период. Всё-таки в лучших образцах философской

35

лирики это малое и большое совмещаются в целом и взаимодополняют друг

друга.

-Что важно и характерно для лирических миниатюр?

-Это своеобразный контраст. Всё строится на контрасте или противопоставлении двух понятий или, как сейчас принято говорить,

оппозиции. Пройдём по конкретным примерам.

«Вакчияк бадзымез сярысь» или коротко о большом, если буквально переводить, но он имел ввиду – коротко о вечном. Поднимаются вечные проблемы, которые характерны для всех времён. Мужики на ферме. Эти пожелтевшие пальцы с одной стороны, и с другой стороны отсутствие заработной платы. Люди докуривают свои сигареты до пальцев практически,

и мы делаем вывод: если бы была хорошая зарплата, конечно нормальный человек делал бы по-другому. И вот эта нестыковка, какая-то ломка в жизни,

отражается через такую маленькую деталь. Противопоставление двух миров,

миров в условном значении, как ведёт себя человек, когда платят за работу и как ведёт себя, когда не платят. Сказать, передать эту мысль через деталь – явно говорит о таланте художника.

- А ведь это ещё и характеристика того времени, постсоветского,

правильно?

- Да… Это и характеристика времени, в которое нам довелось жить. Но если в будущем люди будут читать, и уже не будут помнить эти времена,

миниатюра не потеряет своей актуальности, потому что за работу всегда будут недоплачивать, люди всегда будут курить и поэтому эти образы окажутся актуальными в любое время.

Следующая миниатюра – это он и она, отец и мать делят своего ребёнка.

А можно ли одно сердце разделить на два? Получается акт уничтожения.

Это не путь, ведущий к жизни – это путь, ведущий к смерти. Однако жизнь устроена так. Поэтому автор в конце и ставит знак вопроса: «Можно ли так?».

36

Далее… «Вамыштэ азьлань. Учке берлань. Кытчы со вуоз?» (Шагает вперёд. Смотрит назад. Куда он придёт?). Вопрос вроде бы очень простой и очень простые слова и вроде мысль уже давным-давно высказанная и давно известная. Но потом начинаешь задумываться: а кто говорил об этом? И

вроде бы всё понятно, но задумывались ли мы об этом? Или может быть эти же слова, эти же мысли были сказаны более сложными фразами? И вот эта простота, за которой скрывается не простое – контраст будущего-прошлого,

вперёд-назад – является ценной для нас.

Одна из лучших миниатюр, которая меня потрясла, и, возможно, где-то я буду часто цитировать, это «Выллане васькемме валаса, уллане тубисько»

(Поняв, что я спускаюсь вверх, начинаю подниматься вниз). Что стоит за этими словами? Во-первых, неординарность мышления. Вверх мы обычно поднимаемся, а вниз мы обычно спускаемся. Однако жизнь вносит свои коррективы и, когда утрачена социальная гармония, верх может оказаться низом, а низ – верхом. И вот это движение, когда нам кажется, что мы идём вверх, оказывается путём совсем в другую сторону. И тут проявляется противоречие субъективного понимания мира и того, что мы объективно видим со стороны. За этими простыми словами столько смыслов… Тут и наша эпоха, противоречивость жизни…

- Виктор Леонидович, мне сейчас пришло в голову, и пока я не забыла,

спрошу. Если перевести эту миниатюру буквально на русский язык, теряется вся красота, да и лирикой это уже не назовёшь. И честно говоря, я не представляю, можно ли это перевести так, чтобы не потерять ни единой краски, ни единого акцента.

- Конечно, очень важна вот эта вот сила удмуртского языка, это ощущение языка. Если переводить на русский язык, теряется вся привлекательность, все смыслы, вся глубина. Смысл то может и останется,

но теряется всё разнообразие подтекстов и образов. Иногда есть вещи,

которые можно сказать только на конкретном языке. Можно привести как пример удмуртское выражение «Вал но скал луиз». На другие языки это

37

перевести невозможно. С одной стороны, вал –это лошадь и вал – это было,

игра на омонемии. С другой стороны, вытекающие из всего этого смыслы.

Далее… «Тон кожад, мон кули ни. Мон малпаськисько» (Ты решила, что я уже умер. Я думаю) Тут контраст – мысль, когда я мыслю, и смерть. Вроде бы я мыслю, значит я существую, как говорил Декарт. А тут интересная деталь, когда я начинаю мыслить глубоко, я похож на мертвеца. Глубокая мысль, она сродни смерти. Вот этот неожиданный поворот для меня тоже был очень интересен.

«Кыче улисько? Картэ юись» (Как я живу? Муж пьющий…) Что стоит за этой деталью? Можно говорить очень много, но тут многоточие ставится и каждый может домыслить по своему усмотрению.

«Кышное кунетиез, кушномуртэ нош нырысетиез» (Жена у меня третья, а

женщина первая). Тоже противопоставление понятий «жена» и «любовь». В

этом высказывании, вроде бы, тоже ничего нового нет, но на удмуртском этот смысл зазвучал по-новому, и автор имеет на это право.

Очень любопытна и заставляет задуматься следующая миниатюра: «Ассэ ачиз данъя. Йырсияз кутиськыса огпол ке но меда жутиз ни мугорзэ?» (Сам себя превозносит. А получилось ли хоть раз, взявшись за волосы, поднять себя?). Человек пытается показать из себя то, чем он на самом деле не является. И тут такой поворот: если ты хочешь возвысить себя перед другими, сначала попробуй поднять себя за волосы. Оказывается, нет, не получится. И поэтому если тебя окружают умные люди, бессмысленно то,

чем ты занимаешься.

Контрасты и противопоставления в некоторых случаях повторяются.

Например «Одиг тысь кык муртлы. А тон мар кожад?» (Одно семя на двоих. А

ты о чём подумал?). Это тот же ребёнок, которого мы делим, это та же оппозиция, но обыгрывается уже другими полутонами.

Если смотреть другие варианты, «Кизилио инбам. Кычэ паськыт дунне.

Кычэ зоскыт тонэн» (Звёздное небо. Бесконечная вселенная. Как мне с тобой тесно). С одной стороны бескрайний мир и мир этот красивый. Но этот

38

простор, эта ширина, угнетает физически, даёт это малое пространство.

Конечно, первая реакция возникает о драматической ситуации мужского и женского. Однако мы видели и в предыдущих миниатюрах, что автор может и от имени женщины говорить, тогда вполне возможно, что женщина смотрит на небо, а именно вместе с ним мир оказывается, внешне вроде бы просторный, таким тесным. Естественно речь идёт не только об отношениях мужчины и женщины, тут есть и другие смыслы. Это и теснота с человеком, который тебя не понимает, не только в плане красоты окружающего миры, а более широкий контекст.

Есть миниатюры очень близкие к хокку. Я их несколько заметил.

Например: «Озьы но вамышти, тазьы но вамышти. Чебер-а ветлисько?» (И

так шагаю, и этак. Красиво ли я иду?) Они трёхчастные, но это не совсем конечно же хокку, там есть свои требования – обязательное изображение природы, своеобразное настроение… Но по остальным критериям они очень подходят под хокку. Если бы автор поставил перед собой задачу писать в этом жанре, то вполне бы всё получилось.

-Вот вы говорите, лирические миниатюры. Но разве можно назвать миниатюрой, например вот эту последнюю: «Мон кожай, со уйвотам вал…»?

-Она на самом деле миниатюра, хотя по объёму больше. Вспомним

«крохотки» Солженицына, например «Один день Ивана Денисовича» -

«крохотка» в сто страниц. Лирическая миниатюра – это небольшое произведение, не эпическое, где даётся какой-то сюжет, это близко к стихотворению, а стихотворения могут быть длинными поэмами и короткими хокку.

Вернёмся к самой миниатюре. Начинается с того, что как будто бы я видел сон. Правда, сны обычно кратковременные, а тут ощущаем, что этот сон всю жизнь преследует нашего героя. И вот эта мысль – я думал, что это было во сне – говорит о том, что на самом деле это не сон, это что-то другое. Но что это другое? То, что это реальная жизнь мы тоже не можем сказать. Сон является символом. Чего? Что же происходит? Герой находится

39

в каком-то безвременье, хотя это конкретное пространство, похожее на болото. Плохо ли это болото? Это данность. Тут нет такого осуждения,

почему я такой, почему людям достаётся одно, а мне другое. Любому человеку достаётся тот мир, через который надо пройти. В один момент у меня в руках коса. Потом я не замечаю, как в руках у меня уже топор. Я двигаюсь вперёд, потому что меня вроде бы тянет свет.

Вот этот «свет и тьма» хорошо даются и в других миниатюрах. Автор сознательно играет на этих противопоставлениях. Вроде бы всё понятно, что свет – это хорошо, тьма – это плохо. Но мы и в других текстах видим, что,

оказывается, белым может быть из-за воздействия химикатов, за которыми страшная смерть. А чёрное на самом деле может быть более жизненным.

Однако нет полной перестановки. Было бы очень примитивно, если бы хороший художник сказал, что свет – это тьма, а тьма – это свет. Вроде бы всем ясно и понятно, но менять местами их невозможно.

И вот герой вроде бы движется вперёд к свету. Но, оказывается, свет сзади. Он оглядывается и видит образ девушки и, вроде бы, она манит. Это не кто-то чужой, а это Она, которая, видимо, постоянно находилась рядом с ним. «Турнасько, корасько, мынисько. Кытчы малы уг валаськы» - я двигаюсь вперёд, не знаю почему, но так суждено и я двигаюсь. Но чем дальше я иду, как ни странно, Она, которая должна остаться далеко позади, оказывается близко. «Нош кызьы сокем матэ адскиськод? Мон туж кыдёкын ни уг» -

почему ты оказываешься ближе? Потому что реально, по движению я уже нахожусь значительно дальше. Вот этот контраст, который вроде бы легко объясняется через сновидение, а в сновидениях всякое может быть, на этом и играет автор…

Но ещё раз вспомним, «Я думал, что это во сне» - намёк на то, что это не совсем сон. Вот этот философский смысл, вроде бы простой контраст, вроде бы известные слова и понятия, которые использовали все поэты и писатели и удмуртские в том числе… Но обнаруживается совершенно другой смысл, идёт

40