5.3. Германская социология

Теперь мы с вами перенесемся из Италии, вернее из Швейцарии, где в последние годы жил Вильфредо Парето и где он сотворил свой грандиозный «Трактат по общей социологии», на север, в Германию. Там социология формировалась довольно поздно, уже в классический период, на рубеже XIX и ХХ веков, то есть заметно позже, чем в Британии, не говоря уже о Франции, но зато именно в Германии у ее истоков стоят сразу четыре харизматические фигуры, четыре безусловных классика мировой социологии. Такого нигде больше не было.

И та и другая особенности коренятся в одном – в общепризнанном высочайшем уровне германской философии. Уже в начале ХIX века она вполне справедливо рассматривалась европейцами как первая философия в мире и на иностранцев поглядывала свысока, потому социология Конта, опирающаяся на идеи французского Просвещения, на докантовскую философию, на «наивный реализм», если словами того же Канта, не могла получить широкого распространения в стране, где царствовала система Гегеля. До тех пор, пока та царствовала безраздельно. Критика гегельянства Шопенгауэром, Ницше, кантианскими школами разрушила монополию гегелевской философии и открыла дорогу другим философским концепциям, в том числе и социальным. Но для социологии была всего лишь приоткрыта форточка, в которую приходилось протискиваться любому, кто намеревался в ней преуспеть.

Четверо, которым это удалось и удалось с блеском, были Теннис, Зиммель, Зомбарт и Вебер. Они современники: родились во второй половине XIX века, и пик их творчества падает на последнее десятилетие этого века и на первые двадцать лет века следующего. Они хорошо знали друг друга, относились друг к другу по-разному, но главное, хорошо знали работы друг друга, так что их социологические и социально-философские размышления протекали в интенсивном взаимодействии. Часто их рассуждения были ответами на утверждения, обоснования кого-либо другого, то есть в определенном смысле они размышляли совместно, и такого «высокого дискурса» столь разнообразных и в то же время вполне конгениальных по уровню фигур не было нигде за пределами Германии.

Кроме того, что они были современниками, читателями и в определенной степени почитателями друг друга, их объединяла общая судьба людей, находившихся на периферии академической науки Германии. Никому из них не удалось сформировать свою социологическую кафедру, как, например, Дюркгейму. Более того, никому из них не удалось даже подолгу возглавлять какую-либо кафедру, как, к примеру, Парето. Все они преподавали либо в провинциальных университетах, либо в столичных, но тоже на обочине, то есть преподавательская, профессорская карьера, если судить с официальной точки зрения, у них не задалась.

У каждого из них для этого были свои собственные причины, но была и общая причина, которая объединяла всех: общее неприятие социологии в германской философии. В ней вообще позитивизм не слишком приветствовался, но в применении к наукам о человеке полагался совершенно нетерпимым. Именно здесь была развита наиболее сокрушительная критика позитивистской социологии представителями Баденской школы и, разумеется, Дильтеем, с которой вы уже знакомы. Это за пределами Германии можно было не обращать на нее внимания, что и делали Дюркгейм или Парето, которые остались, в целом, классическими позитивистами, но только не здесь, в Германии, да еще при той высочайшей философской образованности, характеризовавшей их всех. Безусловно, в этом они превосходят всех известных нам социологов от Конта до Дюркгейма и Парето. Хотя им, конечно, проще быть философски искушенными – они учились и работали в Германии.

Германская социология с самого своего возникновения должна была так формулироваться, чтобы быть защищенной от философской критики классической позитивистской социологии. И она, выстроенная, развивавшаяся этими четырьмя мыслителями, оказалась весьма продуктивным социологическим ответом на критику. Этот ответ можно сформулировать в виде названия, которое дал Макс Вебер – «понимающая социология», то есть социология, которая своей целью видит построение достоверных научных объяснений, но объяснений, которые включают в себя, предполагают понимание.

Объект социологии у них сохранился тот самый, который возник еще в психологическом направлении: человеческое поведение, поступки, взаимодействия. Эти человеческие поступки, взаимодействия надо было объяснить научно, объективно, то есть так, как требовала позитивистская социология, но и так, чтобы в это объяснение было включено понимание человеком смысла своих действий, ибо человек существо рациональное, способное понимать действия, которые он совершает, в отличие от других живых существ. Таким образом, их всех четверых объединял подход «понимающий», потому веберовское определение социологии как «понимающей», в принципе, приемлемо для любого из них.

Теперь вопрос в том, как они должны «понимать», с помощью каких средств? Чтобы отграничить социологию от психологии, они использовали кантианский подход, то есть создание системы категорий, понятий, позволяющих вскрывать смысл человеческих действий, поступков. Категорий, представляющих собой, как они говорили, некие идеальные типы, чистые формы, образцы, то есть сконструированные человеческим разумом априори для понимания человеческих действий. Все они намеревались создать исчерпывающий набор таких категорий, и пусть никому из них это не удалось, но по этой дороге они пошли все. Разумеется, наборы эти существенно отличались друг от друга.

Предметом, который интересовал их всех, были общие формы человеческого поведения, схемы, типы, образцы. То самое, что позволяет людям понимать, интерпретировать поведение друг друга и согласованно действовать в ответ. Именно для понимания, изучения этих общих форм, схем поведения и конструировались чистые категории, идеальные типы.

У них был также общий любимый предмет, находившийся в фокусе их внимания – это сопоставление традиционного, естественно сложившегося общества, в определенном смысле общества единства крови, единства духа, и современного, капиталистического, рационально выстроенного общества, где разум, интеллект играет законодательную роль. Не только сопоставление их как разных типов устройства общественного порядка, но также и момент перехода от одного к другому был интересен каждому из них, и у каждого оказался свой ракурс, своя точка зрения в русле в целом общего подхода.

Все четверо были харизматическими фигурами, привлекавшими к себе внимание, они были в центре многих дискуссий того времени, но властителями умов, официально признанными властителями умов они так и не стали. Так или иначе, некий налет диссидентства всегда присутствовал, лежал отпечатком на их трудах, их размышлениях.

Поскольку они официально не преуспели, вокруг них не сложилось школ, да и вообще не сложилось школы германской социологии в том смысле, в каком говорят, например, о французской социологической школе, школе Дюркгейма. Отсюда некоторое забвение их идей после смерти, коснувшееся их в разной степени. Во второй половине ХХ века этот период закончился, и с этого времени интерес к их деятельности, пожалуй, только возрастает. То, что они продумывали когда-то, становится основой для теоретизирования самых тонких и смелых теоретиков современности.

Теперь можно несколько подробнее познакомиться с концепциями каждого из них. Сначала самый старший – Фердинанд Теннис.