Глава 1 Теоретико-методологические основы русской немарксистской социологии

Задачей данной главы является формулировка общего теоретического контекста, в котором затем будут рассматриваться направления, школы и отдельные теоретики. Предлагаемый контекст представляет собой постепенно складывающуюся систему социологических знаний, описание которой базируется на анализе самых широких теоретических тенденций немарксистской социологии, форм ее институализации, практических функций и контактов с западноевропейской социологией. В последующих главах будет дана конкретизация и более аргументированная критическая оценка работам ряда мыслителей, усилиями которых поочередно и совместно создавалась социология в России в последней трети XIXи началеXXв.

Рассматриваемый в данной работе пятидесятилетний период истории России, по времени весьма краткий, был насыщен событиями огромного общественного значения: в области экономики — переходом страны на капиталистический путь развития, в области политической — двумя буржуазно-демократическими революциями, причем если первая из них закончилась поражением, то вторая в последующем переросла в социалистическую. Столь динамичным и серьезным изменениям соответствовала и острая идеологическая борьба различных классов, социальных слоев и их партий. Последняя находила свое воплощение и в области общественной мысли. Именно в указанный период в России зарождаются и сложно эволюционируют социологические теории.

Каковы же в самом общем виде социально-экономические, политические и идеологические основы эволюции немарксистской социологии в России, ее особенности в сопоставлении с зарубежными и прежде всего европейскими странами?

Одной из основных особенностей общественной жизни России тех лет было сохранение в стране многочисленных пережитков крепостничества. Переплетение нового и старого придавало особую историческую специфику и остроту многим противоречиям страны. Замедленное, деформированное развитие капитализма в России, отягощенное наследием крепостного прошлого, вело к хроническому структурному кризису, поражавшему всю систему общественных отношений — экономику, политику, культуру.

7

В.И. Ленин обращал самое пристальное внимание на это обстоятельство, считая, что им объясняется очень многое в конкретной истории. «... ни в одной капиталистической стране, — писал он, — не уцелели в таком обилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом, задерживающие его развитие...»¹.

Докапиталистические отношения тормозили развитие капитализма не только в области экономики, но и в сфере надстройки, культуры, в том числе и социологии. Жалобы на засилье царских бюрократов — «в настоящее время социология является «опальной» наукой только в одной России» — довольно типичны для многих буржуазных социологов тех лет². Хотя далеко не все общественные слои и политические течения в стране были способны поставить правильный диагноз «болезням» России, симптомы болезни ощущали все: от махровых реакционеров до левых — радикальных кругов. И все предлагали рецепты и методики лечения, столь же различные, сколь различны интересы стоящих за ними классовых и социальных сил. В частности, позитивистская социология с первых шагов ее в России и выступила в качестве идейного оружия буржуазии, заинтересованной в разрушении дворянской монополии на высшее образование, государственное управление, предполагая то или иное ограничение самодержавия. Отсюда оппозиционное отношение к царизму, наличие у буржуазной социологии некоторых черт демократизма. На первой фазе эволюции позитивистская социология сыграла в известной степени передовую роль в борьбе с официальной идеологией, были в ней и определенные научные элементы. Именно антикрепостническая направленность обеспечила русскому обществоведению в первые десятилетия после реформы «самоотверженные искания в области чистой теории», как отмечал Ф. Энгельс в 1884 г., поставив его «бесконечно выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и Франции официальной исторической наукой»³.

Вообще не следует забывать об определенной прогрессивной роли капитализма в полукрепостнической России. Своеобразное предостережение историкам на сей счет мы находим у В.И. Ленина, писавшего: «„Мы” часто сбиваемся все еще на рассуждение: „капитализм есть зло, социализм есть благо”. Но это рассуждение неправильно, ибо забывают всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая только два из них. Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению ... к связанному с распылен-

8

ностью мелких производителей бюрократизму»⁴. В своей сущности эта оценка В.И. Ленина содержательно применима и к истории буржуазной социологии в России. В.И. Ленин отмечал, что «до 1905 г. буржуазия не видела другого врага кроме крепостников и „бюрократов”; поэтому и к теории европейского пролетариата она старалась относиться сочувственно, старалась не видеть „врагов слева”»⁵. Более того, иногда она старалась в борьбе с самодержавием опираться на некоторые идеи К. Маркса. Отдельные идеи марксизма впервые появились и стали распространяться в России именно через немарксистские социологические направления. По мере того как пролетарское движение и марксизм набирали силу в стране, русская буржуазия стала все чаще и чаще идти на открытый союз с самодержавием, с самыми консервативными силами. Именно 1905 г. показал всю неустойчивость оппозиции буржуазии и классовую узость ее демократизма. В ходе революции 1905 г. национальная буржуазия стала быстро превращаться в либерально-умеренную, консервативную силу, ибо революционного народа она боялась еще больше, чем самодержавия. Побеждает идея совместного дележа власти с дворянством. Буржуазная социология в изменившихся условиях была готова теоретически помочь этому, объяснить «научно» основы и необходимость такого союза. Не случайно самые различные в теоретическом отношении социологи (вроде М.М. Ковалевского, Е.В. Де Роберти, Н.И. Кареева, Б.А. Кистяковского, Л.И. Петражицкого и др.) объединяются в одной конституционно-демократической партии.

Вступление капитализма в новую, империалистическую фазу развития знаменовалось поворотом к реакции во всех сферах общественной жизни, в том числе и в области идеологии. Началась переориентация и в социологической мысли. Старые эволюционистские, натуралистические схемы позитивизма были объявлены банкротами. Антипозитивизм в социологии идеологически означал переход к социальному скепсису, констатацию кризиса, разочарование. Одно дело защищать идею детерминизма и закономерности общественного развития в эпоху начального, победного шествия капитализма, и другое — в условиях усиления классовой борьбы, кризисов. Как только историей была показана проблематичность самого существования капитализма, под вопрос оказались поставленными идеи прогресса, эволюции, общественной закономерности и даже вообще возможности самой социологии как общественной науки. В этих условиях во всех капиталистических странах, в том числе и России, сложилась любопытная духовная ситуация ‑ «кризис науки»⁶.

Если говорить о проблемах общественной науки в России конца XIX— началаXX в., то может быть отмечена троякая особенность кризиса буржуазной социологии.

1. Теоретико-методологическая особенность, связанная с потерей доверия к позитивистскому эволюционизму, усилением «социологического идеализма» всех оттенков, ростом односторонних и противоречивых концепций, которые оказалось невозможно синтезировать в дамках .идеализма. В целом в России этот процесс протекал приблизительно так же, как и в других европейских странах, но были и свои специфические черты. Выяснение последних и интерпретация их — важнейшая тема данного исследования.

2. Следующая особенность глубокого кризиса немарксистского обществоведения в России и ее обсуждение выводят нас на проблемы соотношения социологии и других областей культуры — различных гуманитарных наук, литературы, религии — и институализации социологии. На первых порах своего существования позитивистская социология выступила с оптимистическими прогнозами и манифестами, обещая обеспечить в итоге научно-рациональную организацию общества, якобы идеально соответствующую основным свойствам человеческой природы и общежития. Наука вообще (социальная в особенности) открыто провозглашалась верховной силой современной культуры и противопоставлялась религии. Когда же выяснилась наивная иллюзорность многих из этих раннебуржуазных прогнозов, сложилось то, что русский философ-идеалист Ф.А. Степун метко назвал «кризисом религии науки». «Под Верденом она, быть может, отстояла себя, как сильнейший метод современной жизни, но и решительно скомпрометировала себя, как ее сознательный шофер», — писал он⁷. Науке снова противопоставляется дух откровения, пророчества, религиозной мистики. «Отставка разуму» ‑ так кратко характеризовал эти настроения буржуазных идеологов П.Б. Струве, сам приложивший немало усилий для того, чтобы расчистить им дорогу.

Утрате веры в науку русские идеалисты быстро нашли замену — старую православную веру, правда, слегка модернизированную. В принципе эта же тенденция («тоска по примитивам») сохраняется и в современной перезревшей буржуазной культуре. Не случаен пристальный интерес на Западе к русским неохристианским мыслителям (Н.А. Бердяеву и др.).

3. И, наконец, последняя особенность кризиса ‑ идеологическая ‑ была следствием перерастания мелкобуржуазного демократизма в либерализм, поворота, совершаемого русской буржуа-

10

зией от демократии к защите реакции. Здесь понятие «кризис русской буржуазной социологии» означает осознание конца капиталистического общественного бытия, точнее ‑ отсутствия объективной исторической перспективы у того общества, идеологами которого русские социологи были.

Каждая из перечисленных сторон (тенденций) давала свой специфический набор симптомов кризиса буржуазной социологии, но все они, как правило, очень сложно переплетались, вступая в непосредственные и опосредованные взаимодействия, связи и стимулируя друг друга. Например, кризис идеологических ценностей либерализма неизбежно повлек за собой интенсификацию теоретико-методологической самокритики общественных наук, которые представляют собой не что иное, как самосознание общества. В рамках этой самокритики был нанесен сильный удар по многим натуралистическим моделям в социологии и их общетеоретической основе ‑ эволюционизму. В свою очередь распад эволюционизма подрывал идеологическую веру в «порядок», «постепенность», «естественность» данного общественного устройства и открывал дорогу ретроспективным идеологическим течениям — фидеизму, вел к росту иррациональности в духовной культуре. Последнее способствовало размыванию престижа науки, попыткам дискредитировать дух научно-рационального исследования и т.п. Короче, термин «кризис буржуазной социологии» отражает особую духовную ситуацию, которой явно свойственна своя целостность и системность, свои собственные законы возникновения и функционирования. Отметим при этом, что кризис буржуазной социологии объясняется не только ее гносеологическими, методологическими пороками, это есть грань кризиса самого старого общества в России, жизнь которого была оборвана Великой Октябрьской социалистической революцией.

Рассмотрение указанных выше особенностей кризиса буржуазной социологии в России, их возникновения, взаимного действия и, наконец, поэтапного увеличения, вплоть до исторического окончания всего процесса, — центральная тема нашего исследования. Содержательной предпосылкой для ее правильного решения является адекватное воспроизведение теоретико-методологических основ самой русской социологии. К более детальному рассмотрению ее мы и приступаем.

Следует сразу оговорить два важных момента. Прежде всего необходимо разграничивать социологию от других давно сложившихся и скептически ее встретивших социальных дисциплин. Задача эта очень сложная, так как предмет самой социологии понимался неоднозначно. В истории русской социологии мы встречаемся с тремя более или менее четкими точками зрения. Cконца 60-х годовXIX в. повсеместно распространяются идеи О. Конта, согласно которым социология есть абстрактный синтез всех высших и конечных результатов гуманитарных наук. Смысл последних сводился к функции склада фактов новой сверхнауки

11

об обществе, которая сама непосредственно не должна была заниматься наблюдением социальных явлений. В доказательство Конт строил свою знаменитую классификацию наук, где каждая последующая наука имела дело с материалом менее общим, но более сложным и зависимым от законов предыдущих ступеней, хотя и специфичным. Социология венчала эту иерархию знаний. Согласно такой точке зрения, Конт приходил к выводу, малоутешительному для социолога, которому, если он намерен стать профессионалом, отводилась роль исключительно энциклопедиста. По существу дела такое понимание социологии делает ее невозможной, ибо подобной общенаучной универсальности просто не существует. И все-таки все ранние позитивисты в России занимают сходные позиции, хотя и с рядом незначительных оговорок и уточнений⁸. Разумеется, это вызывало возражения. С одной стороны, эмпирически настрренным историкам, правоведам, педагогам, политэкономам были просто в тягость обещанные социологией теоретические блага. Они им были абсолютно не нужны⁹. С другой стороны, теоретические умы в этих областях вовсе не собирались служить простыми межведомственными посредниками между собственной эмпирией и абстрактными рецептами явно незрелой и чужой дисциплины. Во всяком случае русский университет встретил социологию на первых порах настороженно и даже враждебно. Это потребовало от горстки людей, отдававших свои знания и талант новой дисциплине, самоотверженности и энтузиазма. И только в последующем десятилетии у социологии появились поклонники среди университетских ученых. Конечно, самым главным недостатком изначального взгляда на социологию было то, что она не имела специфического объекта для самостоятельного эмпирического изучения, а лишь надеялась суммировать выводы других наук. Это вело к тому, что «каждый из последующих социологов вкладывал в свою „социологию” свое собственное содержание, которое соответствовало его научным интересам и его запасу знаний». Поэтому критика вполне справедливо указывала, что социология, вместо того чтобы иметь свою отдельную и неприкосновенную область исследования, «наводнена чужими проблемами и перевернута на собственной почве»¹⁰.

После 90-х годов под влиянием Г. Зиммеля стало выдвигаться новое аналитическое понимание социологии как одной из многих социальных дисциплин, имеющей свой собственный предмет ис-

12

следования и совершенно своеобразные задачи. Последнее утверждение могло означать, что среди обширного класса общественных явлений есть особый разряд, изучаемый только социологией (а именно формы «социального взаимодействия», общие виды и типы общения и т.п.), и есть некие явления, ею не изучаемые. Подобное понимание открывало социологии путь для самостоятельного изучения социальных объектов, вносило определенные разграничения в междисциплинарные контакты и на какое-то время создало зыбкое равновесие. Но оно было нарушено благодаря тому, что началось повсеместное признание социологии представителями многих дисциплин, теперь уже не только социальных, но и других — биологии, географии, антропологии, физиологии и т.п. Более того, постепенно социологическая точка зрения стала широко использоваться в других социальных дисциплинах, особенно в истории первобытной культуры, правоведении, политической экономии, этнографии, психологии, именно как новая теоретическая возможность, перспектива в сравнении с традиционными подходами¹¹. Это привело к победе новой интерпретации социологического объекта. Наиболее отчетливо провел демаркационную линию между социологией и другими социальными науками П.А. Сорокин, предложив третье понимание предмета социологии. По его определению, социология изучает родовые признаки всех общественных явлений и корреляцию между ними. В этом качестве она включает в свое понимание два предыдущих подхода. Ибо, будучи абстрактной наукой со своей собственной сферой (родовые признаки, характеризующие социальное вообще), она в то же самое время дает известные познавательно-методологические принципы частным наукам, изучающим конкретные виды социального. Для доказательства Сорокин воспользовался остроумной формулой Л.И. Петражицкого, по которой если существуетп объектов для изучения, то наук, их изучающих, должно бытьn+1; с этой точки зрения социология и должна явитьсяп +1 = й наукой, изучающей то родовое, что присуще всем социальным явлениям. Иными словами, социология является общей теорией социального¹².

Однако унификация понимания социологии среди самих социологов еще не спасала от неопределенности. Привнесение социологического материала и обобщений в сферу других дисциплин продолжалось, и социологический объект без конца расширялся.

13

Весьма озадачивает легкость, с которой многие работы по этнографии, морали, праву и т.д., имеющие весьма приближенное отношение к социологии, тем не менее попадали в социологическую библиографию¹³.

Так, мы можем здесь встретить работы якобы по «социологической» тематике, если бегло судить по заглавию¹⁴, но на деле относящиеся к чему угодно, только не к социологии. Точно так же многие чисто социологические работы публиковались под нейтральными заголовками типа серии «Литература и жизнь» Н.К. Михайловского, «Дневник журналиста» С.Н. Южакова. Короче говоря, академической чистоты в этом процессе так и не ус­тановилось.

Несколько проще представляется разграничение социологии от широкой матрицы ненаучного, практического осмысления социальных проблем, включая «политический фольклор» — эпиграммы, анекдоты, споры-дискуссии, которые стихийно возникали в гостиных, кружках, клубах и были зафиксированы в мемуарах, личной и деловой переписке, а также журнально-газетной официозный или критико-публицистический анализ общественной жизни. Спектр последнего поразительно широк и всегда нацелен на «болевые» социальные проблемы — бюрократизм, взяточничество, алкоголизм, быт низов, проституцию, голод и т.п. А между тем подобная неакадемическая форма общественной мысли и воображения весьма характерна для России того времени¹⁵. Ее стремительные формулы, близость к жизни и оппозиционный характер по отношению к самодержавию как нельзя лучше способствовали влиянию на умы русского читателя. Она не только быстро давала готовые оценки на «злобу дня», но и тревожила вопросами и намеками. По сложности и значительности поднимаемых тем она стала в уровень с академической книгой, но неизбежно уступала последней по основательности их разработки, ибо в большинстве случаев не подвергалась своими носителями строгой эмпирической проверке, не систематизировалась и рассматривалась как прагматическое средство, инструмент, но не самоцель. Это скорее морализирующее суждение и оценка, чем наблюдение и знание, не отделенные четко от философских, религиозных, политических воззрений и аргументов. Иными словами, она была очень подвержена некритическому влиянию «духа эпохи», личных склонностей и предрасположенностей.

Социологическая теория, которая интересует нас в первую очередь, разумеется, «живет» на уровне абстрактных выкладок.

14

Ее зависимость от эволюции массового сознания и практических движений трудно проследить, оставаясь в рамках лишь теоретических концепций. Но она неизбежно содержит в себе эти влияния в снятом, усредненном виде. Провести исследование данной общественно-психологической и политической основы русской социологии — весьма заманчивая задача.