Русская немарксистская социология, учебное пособие / 7_neoslavyanofilx27stvo

Леонтьев правильно подмечает некоторые отрицательные черты буржуазного прогресса, показывает пустоту, бессодержательность буржуазного либерализма, ложь буржуазных лозунгов свободы и равенства. Но в целом его позиция по отношению к процессу демократизации мировой культуры явно реакционна. Еще точнее эта позиция выявляется, когда он переходит к обсуждению «национальной миссии России». На Европу у него надежды нет, она в агонии и должна дойти до последних крайностей — социализма и разрушительного анархизма. Но Россию он хотел спасти, а через нее, может быть, и спасти весь мир, для этого ее следовало «заморозить», остановить начавшиеся здесь под влиянием Запада либерально-эгалитарный «прогресс» (любопытно, что вступление России на путь капитализма для него, как и для Каткова, было фактом) путем хотя бы величайших насилий и жертв. Итак, миссия России — быть всеевропейским охранительным оплотом, орудием спасения от всеобщего разложения и гибели всех государственных организмов. Но выполнить эту задачу Россия сможет при условии создания совершенно своеобразной (и отличной от Запада) культуры.

Главным принципом, на котором должна строиться русская цивилизация, является для Леонтьева «византизм», т.е. совокупность принудительных начал в общественной жизни, — принцип русской, а при соблюдении ряда условий, может быть, и всемирной реакции. В государственном отношении византизм выступает как самодержавие, в религиозном — как православное христианство, в нравственном — как наклонность к разочарованию во всем земном, аскетическое отвержение ценности материальных благ⁵⁷. Если П.Я. Чаадаев назвал византизм коренной причиной русского застоя, то Леоньтев считает его якорем спасения.

250

Во внутренней политике византизм требует ритуализма, устойчивости форм, обрядности, предпочтения государственных интересов личным или семейным, во внешней политике лукавства.

И.И. Фудель, близко знавший Леонтьева, так рисует эти требования: 1) государство должно быть пестро, (сложно, крепко, сословно, подвижно, сурово до свирепости; 2) церковь — неза­висимее, иерархия — смелее; 3) быт — поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве; 4) законы, принципы власти — строже, люди должны стараться быть лично добрее, одно уравнивает другое; 5) наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе⁵⁸. Главное в этой классификации — государство, все остальное вращается по законам этого светила. А в государстве главное — насилие. «Без насилия — нельзя. Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием есть идея. Вождей создает не парламентаризм, а... некоторая свобода самоуправства. Надо уметь властвовать беззастенчиво!»⁵⁹. Так теория, постулировавшая «цветущую сложность», «единство в многообразии», «эстетизм» и т.п., завершилась «культом пустоты»⁶⁰, воспеванием «великих охранителей» земли русской — Николая I, М.Н. Каткова, К.П. Победоносцева. Мы уже упоминали о том, что Леонтьев часто противоречил сам себе, предпочитал любой парадокс логическому доказательству и т.п., но в одном отношении он крайне последователен — в проповеди реакции, в защите самодержавия.

Леонтьев в идеологическом отношении был представителем той части пореформенного дворянства, которая не сумела приспособиться к новым условиям капиталистического развития России и была им откровенно враждебна. Разорения, быстрое размывание социального престижа создавали в этом слое ностальгические настроения о собственном прошлом и основы для олигархического сближения с высшей бюрократией, которая стала широко проводить «политику подачек», совершенно бесплодного пожертвования сотен миллионов из общегосударственных средств.

Ранние славянофилы подчас вынуждены были критиковать некоторые чудовищно нелепые стороны русской действительности, требовали крестьянской свободы, свободы слова, веротерпимости. Но освободительная идея «только заглянула в лицо славянофильства», чтобы потом пойти своей, другой дорогой. Это была дорога отрицания, критики вплоть до нигилизма и социализма (столь ненавистных Данилевскому и Леонтьеву). Слишком близкое к системе официальной народности, хотя бы своим преклонением

251

перед иллюзией национального государственного начала и миссией России как третьего Рима, слишком дворянское, славянофильство в новой русской истории, наступившей после реформы и Севастопольской кампании, сразу же оказалось сторонником деспотии в России. Леонтьев открыто защищает реакцию, проповедует «бояться бога, чтить царя», посещать церкви и свято блюсти все обряды. Возражая против всеобщего народного образования (преподавание дарвинизма в школах приводит его в ужас, создание земских народных клубов он считает преступлением), он утверждал, что «школы вреднее кабаков». Безграмотный мужик является, по его мнению, более подлинным хранителем культурных начал, чем интеллигенция, воспитанная на англо-французский манер, развращенная европейскими предрассудками. «Не учить мужика», а «подражать ему» — вот подлинная задача. Условие выполнения этого — закрыть окно в Европу, наглухо заколотить все двери в нее. Он обращается с призывом к царю — «впредь держать нас грознее», защищать религию, «необходимую для сдерживания людских масс железной рукавицей», «подморозить Россию, чтобы она не гнила»⁶¹.

Но и здесь глубокий скепсис и пессимизм не оставляют его. Леонтьеву кажется, что даже при самой твердой реакционной политике «чашу проклятого западничества придется все-таки выпить до дна». Он пророчествует, что вслед за разгулом европейского либерализма неизбежно наступит «коммунистическая реакция», нынешние западные противники либерализма — социалисты возьмут верх. Подтвердится снова старая истина — общество не может жить без насилия. Разрушение социальных барьеров, ниспровержение авторитетов и традиций невольно повлечет за собой феодализм нового типа, основанный на «жесточайшем подчинении»⁶².

Итак в социалистическом будущем человечество ожидает излюбленное Леонтьевым насилие и новый византизм. Что же его тогда пугает? Дело в том, что будущая культура не будет при этом аристократической культурой немногих избранных. В «Манифесте коммунистической партии» Маркс описал утопический феодальный социализм, так вот Леонтьев — типичный «феодальный критик» социализма, у которого боязнь буржуазной демократии, неприятие европеизма перерастают в страх перед социализмом, перед победой трудящихся классов. Этот взгляд на будущее заставлял его считать, что «правильная вера в прогресс должна быть пессимистическая, а не благодушная, всеожидающая какой-то весны»⁶³.

На фоне глобального пессимизма Леонтьев все-таки пытается найти утопический выход в своей мистической философии исто-

252

рии. Речь идет о его понимании роли и значения христианства, смысле мировой истории. Этот смысл он видел в «личном спасении аскетизмом». В конце своей жизни он все больше проникается апокалиптическими настроениями, переселяется в монастырь в Оптиной пустыне и принимает тайный постриг. Какова же его трактовка сущности христианской веры? Высшее достижение веры — «не любовь»⁶⁴, последняя недоступна народной массе и едва ли осуществляется в отдельных личностях самого высокого характера⁶⁵. Доступен всем только страх наказания и здесь, и там, за могилой. Кто боится бога, тот смиряется, кто же смиряется, тот ищет власти над собой, власти видимой, осязательной. Отсюда он искренне проповедует «смирение перед той церковью, которую советует любить г. Победоносцев»⁶⁶.

Леонтьев словно насмехался над вековыми маскировками служебной роли религии как опиума для угнетенных. Он до крайности довел высказывание о боге как хозяине, мрачном, недобром и карающем, срывал все метафизические, патриархальные и моральные покрывала. Это вызывало возмущение В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, С.Н. Трубецкого и других религиозных мыслителей. Он слишком откровенно хотел присвоить любимому детищу — деспотическому, самодержавному государству — функцию кары божьей. «Земная иерархия есть отражение небесной»⁶⁷.

Леонтьев был бескорыстным идеологом реакции и официаль­ных патриотов самодержавия. Это обстоятельство настораживало. Сановный бюрократ рассуждал просто: «не по Сеньке шапка», у нас есть на то «особые департаменты». Дирижером консервативной политики, конечно же, могли быть более трезвые лица типа Победоносцева или Каткова (кстати, последнего Леонтьев предлагал «канонизировать» при жизни и лишь изредка критиковал за неумение «прибегать к крайностям» в делах торможения общественного прогресса), а не Леонтьев — консервативный романтик, проповедник изуверства и «политической подлости» во имя мистических целей, «естественного, неисправимого трагизма» бытия. Но, несмотря на все причуды противоречивой системы взглядов Леонтьева, она была одним из ярких примеров откровенной философско-политической апологии реакции своего времени.

253

Классики марксизма очень удачно вскрыли сущность подобной социальной критики: «... наполовину похоронная песнь — наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого — наполовину, угроза будущего, подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление полной неспособностью понять ход современной истории»⁶⁸. И хотя давно исчезли с исторической сцены те силы, к которым призывал Леонтьев, он до сих пор, даже подчас в противовес букве собственных писаний, используется современной политической реакцией⁶⁹. Нынешние буржуазные идеологи, фальсифицируя историю, утверждают, что по-настоящему большой проблемой современной русской историографии является изучение того, что составило раннюю фазу идеологической предыстории большевизма. Так, Г. Веттер, самый софистический исследователь этой «проблемы», «обнаружил сходство» между большевизмом и старой русской философской традицией — В.С. Соловьевым, С.Н. Булгаковым, Н.А. Бердяевым, С.Л. Франком, П.А. Флоренским, Л.П. Карсавиным и др. Мак-Мастер и другие рассматривают неославянофилов (Данилевского и Леонтьева) в качестве морфологического звена, связующего в единую традицию теологическое славянофильство (Достоевский, Соловьев, Бердяев) с радикальными народниками и, наконец, большевизмом и проясняющего «истинные русские корни» современной интеллектуальной традиции в СССР⁷⁰. Нужно ли говорить, что подобные утверждения — насилие над реальной историей, очередная несостоявшаяся попытка исказить сущность становления марксизма-ленинизма в России.

254

1 Описание некоторых сторон этого процесса см.: Виппер Р. Новые направления в философии общественной науки. — «Мир божий», 1903, №11, с.60-63, 72-75 и след.; ср.: Лурье С. Принципы эволюционизма и пределы их применения в науке об обществе. ‑ «Вопросы философии и психо-

2 Ср.: Соколов Н.А. А.С. Хомяков и Н.Я. Данилевский. ‑ «Наблюдатель», 1904, №6.

3 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Изд.4-е. СПб., 1889, c.70-71.

4 Только после антипозитивистской реакции в социологии многие идеи Данилевского перестают быть «вызывающими» и постепенно превращаются в весьма обиходные штампы социологико-исторического сознания. См.: Zagosrin P. Historical knowledge: Review article on the philosophy of History «Journ. Modern History», 1959, vol.XXXI, №3.

5 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.523, 557.

6 Многие современные западные историки в сущности воспроизводят его критику, см., например: Barraclongh G. The historism in our time. — In: Meyerhoff H. (ed.). The philosophy of history in our time. N.Y., 1959, p.38. Toynbee A. A study of history. Abridged edition. London, 1960, p.1-5.

7 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.81-91.

8 Там же, с.164.

9 Русский историк сторонник Данилевского К.Н. Бестужев-Рюмин в приложении «Россия и Европа» справедливо указывал: «Данилевский был чужд каких-либо материалистических воззрений в исторической науке. Более того, в основу своей теории он кладет вопросы богословские» (с.564).

10 На этот момент указывали многие критики Данилевского. См., например: Кареев Н. Теория культурно-исторических типов. — «Русская мысль», 1889, №9.

11 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.169-170.

12 См.: Кареев Н. Теория культурно-исторических типов, с.3; Соловьев Вл.С. Россия и Европа. — «Вестник Европы», 1888, №№2, 3; Михайловский Н.К. Записки профана. — «Отечественные записки», 1877, т.230, №1.

13 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.51-93.

14 Более подробно об этом см.: Sorokin P.A. Modern historical and social philosophies. N.Y., 1963, p.49-70; Mac-Master R. Danilevsky and Spengler: A new interpretation. — «Journ. Modern History», 1954, vol.XXVI, №2, p.156-159.

15 См.: Преображенский П.О. Шпенглер и крушение истины. Страницы из истории гибели одной культуры. — «Печать и революция», 1922, №1-4; Вульфиус А.Г. Освальд Шпенглер как историк.— «Анналы. Журнал всеобщей истории», 1922, №2, с.17 и след.

16 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.96.

17 Там же, с.104-105, 111-112, 181-182 и др.

18 Там же, с.104.

19 Там же, с.105.

20 Подробнее об этом см.: Маркарян Э.С. Критика концепции эквивалентных цивилизаций. — «Вопросы философии», 1963, №8; Артановский С.Н. К критике концепций «функционализма» и «аккультурации». — Там же, 1964, №1.

21 Марксистский анализ этой важной проблемы см. в кн.: Артановский С.Н. Историческое единство человечества и взаимовлияние культур. Л., 1967.

22 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.184.

23 Там же, с.95-96.

24 См.: Семенов П. История географического общества. СПб., 1896, с.37-40, 108-122; Берг Л.С. Всесоюзное географическое общество за сто лет. М., 1946.

25 Описание их деятельности см.: Переписка двух славянофилов. — «Русская мысль», 1917, № 3-4; Petrovich M.В. The emergence of russian panslavism 1856-1870. N.Y., 1956; Fander F. Seventy years of panslavism in Russia. Karazin to Danilevski. 1800-1870. Georgetown, 1962.

26 Ср.: Ковалевский М. Этнография и социология. ‑ «Вестник воспитания», 1904, №3; Крживицкий Л. Современное положение и задачи этнографической социологии. ‑ «Жизнь», 1901, №1.

27 Данилевский Н. Россия и Европа, с.207.

28 Плеханов Г.В. Соч., т.XXIII. М.-Л., 1926, с.116.

29 Данилевский Н. Россия и Европа, с.95-96, 103.

30 Там же, с.115.

31 Там же, с.517.

32 См. полемический ответ Данилевскому в статье В.С. Соловьева «Мы. Борьба с Западом» («Русская мысль», 1890, №8) и его защиту Леонтьевым (Собр. соч., т.VIII. СПб., 1913).

33 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.254.

34 Ряд этих идей Данилевского горячо поддержал Ф.М. Достоевский (Письма Ф. Достоевского.— «Русь», 1885, №47, с.154). См. также: Kohn H. Dostoievsky and Danilevsky: Nationalist messianism. — In: Simmons E. (ed.). Continuity and change in Russian and Soviet thought. Harvard Univ. Press, 1956.

35 M.Н. Покровский полагал, что в этом плане Данилевский оказывал даже известное влияние на политику господствующих кругов (Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии. М., 1923, с.230-231).

36 См. рецензии и обзоры: «Голос», 1869, №207; «Заря», 1869, №7; «Новое время», 1869, №151; «Русский вестник», 1869, №№81, 82; «Санкт-Петербургские ведомости», 1869, №119; «Дело», 1871, №4; «Русский мир», 1876, №№297, 299, 307, и мн. др.

37 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.10, с.70. Ср.: Рубинштейн Н. Историческая теория славянофилов и ее классовые корни. — В кн.: Русская историческая литература в классовом освещении. М., 1927; Мордовский Н.В. К критике «философии истории» Н.Я. Данилевского. — В кн.: Философские проблемы общественного развития. М., 1971.

38 Наиболее значителен его ответ В.С. Соловьеву о мнимых заимствованиях Данилевского. См.: Страхов Н. Взгляды Г. Рюккерта и Н. Данилевского. — «Русский вестник», 1899, №10. Обсуждение этого вопроса нашло и современный отклик. См.: Mac-Master R. The question of H. Rückert's influens on Danilevsky. — «Amer. Slavic a. East European Rev.», 1955, vol.14.

39 Биограф Леонтьева А.М. Коноплянцев отмечал, что «Россия и Европа» была его настольной книгой (Памяти Константина Леонтьева. СПб., 1911, с.89). Ср.: Трубецкой С. Разочарованный славянофил. — «Вестник Европы», 1892, кн.10, с.772, 796-797; Милюков П. Разложение славянофильства. М., 1893; Бердяев Н. К.Н. Леонтьев. Париж, 1926.

40 В русской научной печати вспыхнула полемика, против Данилевского выступили К.А. Тимирязев, А.С. Фаминцын и др. См.: Шелгунов Н.В. Очерки русской истории. — «Русская мысль», 1888, №2; Натуралист. Странное нападение на дарвинизм. — «Русское богатство», 1889, №2; Страхов Н.Н. А.С. Фаминцын о дарвинизме Н. Данилевского. — «Русский вестник», 1889, №4; Фаминцын А. Дарвинизм и Данилевский Н.Я. — «Вестник Европы», 1889, №2; Тимирязев К.А. Избр. соч; в 4-х т. Т.4. М., 1949, с.287-354. См. также: Kline G. Darwinism and russian ortodox church. — In.: Simmons E. (ed.). Continutity and change in Russian and Soviet thought.

41 Отмечая последний момент, Мак-Мастер саркастически заметил: «Доживи Данилевский до парламентского периода русской истории, он, возможно, был бы избран в Думу, где сидел бы обязательно среди крайне правых „черносотенцев”, но с томиком „О свободе” Милля» (Мас-Master R. Danilevsky and Spengler, p.160-161).

42 Обстоятельное изложение жизни Леонтьева, богатой событиями и впечатлениями (он врач, участвовавший в Крымской кампании, позднее дипломат на Востоке, затем литератор и цензор, в конце жизни — монах), см.: Аггеев К. Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К.Н. Леонтьевым понимания христианства. Киев, 1909 (автор использовал рукописный архив Леонтьева); Грифцов Б. Судьба К.Н. Леонтьева. — «Русская мысль», 1913, №№1, 2, 4.

43 Цит. по: Грифцов Б. Судьба К.Н. Леонтьева. — «Русская мысль», 1913, №2, с.52.

44 См.: Трубецкой С. Противоречия нашей культуры. — «Вестник Европы», 1894, кн.8; Милюков П. Разложение славянофильства. Из истории русской интеллигенции; Стратиевская-Гроссман С. Из истории славянофильства. Одесса, 1910; Cloutier H. К Leontiev on nationalism. — «Rev. Politics», 1955, vol.17; Тhaden E. Conservative nationalism in nineteenth century Russia. Seattle, 1964.

45 Франк C. Миросозерцание Константина Леонтьева. — В кн.: Франк С. Философия и жизнь. СПб., 1910, с.384-389.

46 Соловьев Вл.С. Собр. соч., т.5. СПб., 1907; Бердяев Н. К.Н. Леонтьев — философ реакционной романтики. — В кн.: Бердяев Н. Sub specie aeternitatis. СПб., 1907, с.305-307, 313.

47 Янов А.Л. Славянофилы и Константин Леонтьев. — «Вопросы философии», 1969, №8.

48 Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.XXXI.

49 Эта точка зрения была изложена Леонтьевым в одном из писем, позднее опубликованном в брошюре «О Вл. Соловьеве и эстетике жизни» (М., 1912).

50 Леонтьев К. Восток, Россия и славявство, т.1. СПб., 1885, с.136-140.

51 Там же, с.143-144.

52 Там же, с.105. Фактически эти аргументы представляют одну и ту же идею полного неприятия прогресса и современности, но изложенную самыми различными словами, сравнениями, метафорами. Богатый словарь журналиста обязан скрыть идейную бедность (см.: там же, с.265-300; т.2. СПб., 1886, с.38, 93, 219, 382 и мн. др.).

53 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство, т.2, с.215.

54 Фудель И. Константин Леонтьев и Вл. Соловьев в их взаимных отношениях. — «Русская мысль», 1917, №11-12, с.98.

55 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство, т.1, с.283.

56 Там же, т.2, с.291.

57 Там же, т.1, с.98, 103.

58 Фудель И. Культурный идеал К.Н. Леонтьева. — «Русское обозрение», 1895, №1, с.267.

59 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство, т.2, с.80; см. также: т.1, с.244, 257; т.2, с.43-48.

60 Грифцов Б. Судьба К.Н. Леонтьева. ‑ «Русская мысль», 1913, №1, с.69. Ср.: Бердяев Н. К.Н. Леонтьев, с.322-325.

61 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство, т.2, с.86.

62 Там же, с.91.

63 Там же, с.135.

64 Поэтому он зло полемизировал с Л.Н. Толстым и Ф.М. Достоевским, обвиняя их в «сентиментально-розовой» ревизии христианства. См. его работы: «Наши новые христиане Ф.М. Достоевский и гр. Л. Толстой» (М., 1882), «Письма к Розанову» («Русский вестник», 1903, №3). О его религиозной метафизике см.: Бородаевский В. О трагизме в христианстве. — «Русский вестник», 1903, т.283; Александров А. Памяти К. Леонтьева. Сергиев Посад, 1915; Закржевский А. Одинокий мыслитель. (Константин Леонтьев). Киев, 1916; Булгаков С. Тихие думы. СПб., 1918.

65 Мысль эту в сущности Леонтьев заимствовал у Данилевского (Данилевский Н.Я. Россия и Европа, с.205-206).

66 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство, т.2, с.268-305.

67 Там же, с.41-43.

68 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.4, с.448.

69 См.: Янов А.Л. Славянофилы и Константин Леонтьев; Гайденко П. Наперекор историческому прогрессу. — «Вопросы литературы», 1974, №5.

70 См.: Kurland J. The history and destiny Russia according to K. Leont'ew. N.Y., 1952; Cloutier H. K. Leontiev on nationalism; Mас-Master R. Danilevsky. A Russian totalitarian philosopher. Cambridge, 1967, p.303-305.