Ницше о двух типах морали

Центральной проблемой первого исследования-разоблачения ра­боты («рассмотрения») является вопрос об основании суждения ценности, и прежде всего добра и зла. Имеющиеся объяснения, в первую очередь утилитаристские, Ницше считает несостоятель­ными. Он приходит к выводу о том, что противоречивость мораль­ных суждений связана главным образом с фундаментальным раз­личием двух типов морали — морали «аристократов», «господ» и морали «рабов», низших³ (³ Е.Н. Трубецкой отмечает даже точку соприкосновения учения Ф. Ницше с учением К. Маркса: и тот, и другой объясняли противоположность ценностных систем морали классовыми противоположностями, различием условий их формирова­ния, что не помешало им прийти к диаметрально противоположным выводам. См.:

Трубецкой Е.Н. Философия Ницше (Критический очерк) // Фридрих Ницше и рус­ская религиозная философия: Переводы, исследования, эссе философов «серебря­ного века»: В 2 т. Минск; М., 1996, Т. 1. С. 243-244). Это две кардинально отличающиеся системы ценностей, каждая из которых имеет свои социально-пси­хологические основания, свой механизм формирования и функ­ционирования, а потому различие между ними вечно и неустра­нимо.

Мораль «господ», «преимущественная мораль», изначальна, «ес­тественна», самодостаточна, «произрастает из торжествующего са­моутверждения» человека как необузданной силы природы. «Пред­посылкой рыцарски-аристократических суждений ценности, — пишет Ницше, — выступает мощная телесность, цветущее, богатое, даже бьющее через край здоровье, включая и то, что обусловливает его сохранность, — войну, авантюру, охоту, танец, турниры и вообще все, что содержит в себе сильную, свободную, радостную актив­ность»¹ (¹ Ницше Ф. Указ. соч. С. 422. К аналогичным, но более аргументированным вы­водам в результате изучения того же культурно-исторического материала приходят, например, П. Лафарг и А.Ф. Лосев. Исторически понятие добра возникает и приоб­ретает специфически моральный смысл в результате дифференциации оценочного сознания. Так, в древнегреческой культуре собственно нравственным понятиям пред­шествовало синкретическое оценочное старинно-аристократическое понятие «калокагатия», которое выражало идеал не только совершенного нравственно-духовного склада, но и физических качеств человека: благородство, разумность, справедливость, целомудрие, красоту, мужество, силу. Этот идеал складывается в среде аристократии гомеровской и архаической эпохи, затем усваивается греческой демократией). Мораль же «рабов» вторична, это не спонтанный порыв, «не акция, а реакция», ответ слабых, немощных, «вытесненная не­нависть, месть бессильного», ressentiment. Ницше использует эти­мологию моральных терминов как доказательство этого своего ис­ходного положения: понятие «знатный», «благородный» в сослов­ном смысле постепенно эволюционировало к понятию «добра», «хо­рошего», а «пошлое», «низкое», «плебейское» («schlicht» — простой, простолюдин) — к понятию «зла», «плохого» («schlecht»). Изначаль­но как «хорошее» воспринимали себя и свои деяния знатные и мо­гущественные в противоположность всему пошлому и плебейскому. «Из этого пафоса дистанции, — пишет Ницше, — они впервые заняли себе право творить ценности, выбивать наименования ценностей: что им было за дело до пользы!»² (² там же, с. 416). Таким образом, делает он вывод, «хорошее» в аристократической морали не связано необходимым образом с «неэгоистическим», попытки же их отождествления сви­детельствуют лишь о неблагополучии в аристократической морали, о ее упадке.

Возникновение морали второго типа Ницше связывает с «вос­станием рабов в морали» и произведенной ими первой «переоцен­кой ценностей».

Высокородные, будучи цельными, активными, преисполненными силы, были счастливы, умели «не отделять деятельности от счастья», в то время как неудачники, люди ressentiment, вынуждены были искус­ственно конструировать свое счастье, внушать и лгать самим себе.

Благородный человек честен, доверчив и открыт, даже открове­нен, наивен по отношению к себе и другим, тогда как человек res­sentiment лишен этой честности и прямоты, злопамятен, скрытен, «его душа косит», а изворотливость ума — первостепенное условие его выживания.

Человек благородный и врага себе требует равного по досто­инству, в котором «нечего презирать и есть очень много что ува­жать», —только такого врага можно любить искренне, не кривя душой. Творчество же человека ressentiment сводится к тому, что сначала он демонизирует своего врага, превращает его в носителя зла, а затем противопоставляет ему выдуманного себя — «доброго» — в качестве антипода.

Исходным и основным понятием благородного является «хоро­шее», и лишь затем появляется «плохое». Исходным морали рабов является «злое», и злым оказывается «как раз благородный, могу­щественный, господствующий, только перекрашенный, только переиначенный, только пересмотренный ядовитым зрением ressen­timent»¹ (¹ Ницше Ф. Указ. соч. С. 427). Ницше не отрицает, что для такого представления о «бла­городных» у тех, кто знает их «лишь в качестве врагов», достаточно оснований. Если в своей среде, в отношениях друг к другу они про­являют такт, сдержанность, уважение, благодарность, чуткость, вер­ность, то за пределами своего круга «ведут себя немногим лучше выпущенных на волю хищных зверей», смакуя свободу от всякого социального принуждения.

Таким образом, «хорошее» благородного отнюдь не тождествен­но «доброму» плебея. Первое проистекает из полноты жизни и обо­значает ее, второе — порождение ressentiment. «Плохое» благород­ных — лишь контрастное по отношению к «хорошему», «отголосок, дополнительный цвет»; «злое» же рабов в морали — оригинал, нача­ло, «выкипевшее из котла ненасытной ненависти». Поэтому, уточ­няет Ницше, «по ту сторону добра и зла...» — «это по меньшей мере не значит: «по ту сторону плохого и хорошего»² (² там же, с. 437).