I меняющийся каждый миг рисунок

конского щавеля, дрожь люцерны,

Вновь я слышу тебя, комариная песня лета! чабреца, тимофеевки - драгоценны

Потные муравьы спят в тени курослепа. для понимания законов сцены,

Муха сползает с пыльного эполета

лопуха, разжалованного в рядовые. не имеющей центра. И злак, и плевел

Выраженье "ниже травы" впервые в полдень отбрасывают на север

означает гусениц. Буровые общую тень, ибо их посеял

тот же ветренный сеятель, кривотолки

вышки разросшегося кипрея о котором и по сей день не смолкли.

в джунглях бурьяна, вьюнка, пырея Вслушайся, как шуршат метелки

синеют от близости эмпирея.

Салют бесцветного болиголова петушка-или-курочки! что лепечет

сотрясаем грабками пожилого ромашки отрывистый чет и нечет!

богомола. Темно-лилова, Как мать-и-мачеха им перечит,

как болтает, точно на грани бреда,

сердцевина репейника напоминает мину, примятая лебедою Леда

взорвавшуюся как бы наполовину. нежной мяты. Лужайки лета,

Дягиль тянется точно рука к графину.

И паук, как рыбачка, латает крепкой освещенные солнцем! бездомный мотыль

ниткой свой невод, распятый терпкой пирамиды крапивы, жара и одурь.

полынью и золотой сурепкой. Пагоды папоротника. Поодаль -

анис как рухнувшая колонна,

минарет шалфея в момент наклона -

травяная копия Вавилона,

зеленая версия Третьеримска! и зеленых пространств. Окраска

где вправо сворачиваешь не без риска вещи на самом деле маска

вынырнуть слева: все далеко и близко. бесконечности, жадной к деталям. Масса,

И кузнечик в погоне за балериной увы, не кратное от деленья

капустницы, как герой былинный, энергии на скорость зренья

замирает перед сухой былинкой. в квадрате, но ощущенье тренья

II о себе подобных. Вглядись в пространство!

В его одинаковое убранство

Воздух, бесцветный вдали, в пейзаже поблизости и вдалеке! в упрямство,

выглядит синим. Порою - даже с каким, независимо от размера,

темно-синим. Возможно, та же зелень и голубая сфера

вещь случается с зеленью: удаленность сохраняют колер. Это - почти что вера,

взора от злака и есть зеленость

оного злака. В июле склонность род фанатизма! Жужжанье мухи,

увязшей в липучке - не голос муки,

флоры к разрыву с натуралистом, но попытка автопортрета в звуке

дав потемнеть и набрякнуть листьям, "ж". Подобие алфавита

передается с загаром лицам. тепло есть знак размноженья вида

Сумма красивых и некрасивых, за горизонт. И пейзаж - лишь свита

удаляясь и приближаясь, в силах

глаз измучить почище синих убежавших в Азию, к стройным пальмам,

особей. Верное ставням, спальням,

утро в июле мусолит пальцем

пачки жасминовых ассигнаций,

лопаются стручки акаций,

и воздух прозрачнее комбинаций

спящей красавицы. Душный июль! Избыток соек тревожат прибрежный тальник,

зелени и синевы - избитых скрывающий белизну опальных

форм бытия. И в глазных орбитах - мест у скидывающих купальник

остановившееся, как Атилла в зарослях; запах хвои, обрывы

перед мятым щитом, светило: цвета охры; жара, наплывы

дальше попросту не хватило облаков; и цвета мелкой рыбы

означенной голубой кудели волны. О водоемы лета! Чаще

воздуха. В одушевленном теле всего блестящие где-то в чаще

свет узнает о своем пределе пруды или озера - части

и преломляется, как в итоге воды, окруженные сушей; шелест

длинной дороги, о чьем истоке осоки и камышей, замшелость

лучше не думать. В конце дороги - коряги, нежная ряска, прелесть