III владелец, превращает ввечеру

(пусть временно) в коричневый кристалл.

На мягкий в профиль смахивая знак Стул напрягает весь свой силуэт.

и "восемь", но квадратное, в анфас, Тепло; часы показывают шесть.

стоит он в центре комнаты, столь наг, Все выглядит как будто его нет,

что многое притягивает глаз. тогда как он в действительности есть!

Но это - только воздух. Между ног Но мало ли чем жертвуют, вчера

(коричневых, что важно - четырех) от завтра отличая, вечера.

лишь воздух. То есть, дай ему пинок,

скинь все с себя - как об стену горох.

Лишь воздух. Вас охватывает жуть. V

Вам остается, в сущности, одно:

вскочив, его рывком перевернуть. Материя возникла из борьбы,

Но максимум, что обнажится - дно. как явствуют преданья старины.

Фанера. Гвозди. Пыльные штыри. Мир создан был для мебели, дабы

Товар из вашей собственной ноздри. создатель мог взглянуть со стороны

на что-нибудь, признать его чужим,

оставить без внимания вопрос

о подлинности. Названный режим

материи не обещает роз,

но гвозди. Впрочем, если бы не гвоздь,

-5-

все сразу же распалось бы, как есть, VII

на рейки, перекладины. Ваш гость

не мог бы, при желании, присесть. Воскресный полдень. Комната гола.

Составленная из частей, везде В ней только стул. Ваш стул переживет

вещь держится в итоге на гвозде. вас, ваши безупречные тела,

их плотно облегавший шевиот.

Он не падет от взмаха топора,

VI и пламенем ваш стул не удивишь.

Из бурных волн под возгласы "ура"

Стул состоит из чувства пустоты он выпрыгнет проворнее, чем фиш.

плюс крашенной материи; к чему Он превзойдет употребленьем гимн,

прибавим, что пропорции просты

как тыщи отношенье к одному. язык, вид мироздания, матрас.

Что знаем мы о стуле, окромя, Расшатан, он заменится другим,

того, что было сказано в пылу и разницы не обнаружит глаз.

полемики? - что всеми четырьмя Затем что - голос вещ, а не зловещ -

стоит он, точно стол ваш, на полу? материя конечна. Но не вещь.

Но стол есть плоскость, режущая грудь.

А стул ваш вертикальностью берет.

Стул может встать, чтоб лампочку ввернуть,

на стол. Но никогда наоборот.

И, вниз пыльцой, переплетенный стебель

вмиг озарить всю остальную мебель.

-6-

ШОРОХ АКАЦИИ Вереница бутылок выглядит как Нью-Йорк.

Это одно способно привести вас в восторг.

Летом столицы пустеют. Субботы и отпуска Единственное, что выдает Восток,

уводят людей из города. По вечерам - тоска. это - клинопись мыслей: любая из них - тупик,

В любую из них спокойно можно ввести войска. да на банкнотах не то Магомет, не то его горный пик,

И только набравши номер одной из твоих подруг, да шелестящее на ухо жаркое "ду-ю-спик".

не уехавшей до сих пор на юг,

насторожишься, услышав хохот и волапюк, И когда ты потом петляешь, это - прием котла,

новые Канны, где, обдавая запахами нутра,

и молча положишь трубку: город захвачен; строй в ванной комнате, в четыре часа утра,

переменился: все чаще на светофорах - "Стой". из овального зеркала над раковиной, в которой бурлит

Приобретая газету, ее начинаешь с той моча,

колонки, где "что в театрах" рассыпало свой петит. на тебя таращится, сжав рукоять меча,

Ибсен тяжеловесен, А.П.Чехов претит. Завоеватель, старающийся выговорить "ча-ча-ча".

Лучше пойти пройтись, нагулять аппетит.

Солнце всегда садится за телебашней. Там

и находится Запад, где выручают дам,

стреляют из револьвера и говорят "не дам",

если попросишь денег. Там поет "ла-ди-да",

трепеща в черных пальцах, серебряная дуда.

Бар есть окно, прорубленное туда.

-7-

* * * ШВЕДСКАЯ МУЗЫКА

Восходящее желтое солнце следит косыми К.Х.

глазами за мачтами голой рощи,

идущей на всех парах к цусиме Когда снег заметает море и скрип сосны

Крещенских морозов. Февраль короче оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,

прочих месяцев и оттого лютее. до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины

Кругосветное плавание, дорогая, может упасть безучастный голос?

лучше кончить, руку согнув в локте и Пропадая без вести из виду, мир вовне

вместе с дредноутом догорая сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.

в недрах камина. Забудь цусиму! ...так молюск фосфоресцирует на океанском дне,

Только огонь понимает зиму. так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,

Золотистые лошади без уздечек так довольно спички, чтобы разжечь плиту,

масть в дымоходе меняют на масть воронью. так стенные часы, сердцебиенью вторя,

И в потемках стрекочет огромный нагой кузнечик, остановившись по эту, продолжают идти по ту

которого не накрыть ладонью. сторону моря.

-8-

BAGATELLE И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука

то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,

Елизавете Лионской то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака

I из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.

Помрачненье июльских бульваров, когда, точно деньги во Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир -

сне, вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,

пропадают из глаз, возмущенно шурша, миллиарды, и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,

и, как сдача, звезда дребезжит, серебрясь в желтизне лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.

не от мира сего замусоленной ласточкой карты.

III

Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак,

сокращает красавиц до профилей в ихних камеях; Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,

от великой любви остается лишь равенства знак время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,

костенеть в перекладинах голых садовых скамеек. обращается к звуку, к его серебру в соловье,

центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.

И ночной аквилон, рыхлой мышцы ища волокно,

как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус, Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьи

разодрав каковой, от земли отплывает фоно в захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,

в самодельную бурю, подняв полированный парус. руку бросившем пальцем на слуx подбирает ключи

к бытию вне себя, в просторечьи - к его безголосью.