«Давненько не брал я в руки карты!...»1

Говорят, Николай Васильевич Гоголь сам лично карты не уважал. Но почему чуть не в каждой его вещице идёт карточная игра? И в «Шинели», и в Коляске», которую Чертокуцкий в карты выигрывает. Да и «Ревизора» не было бы, не сядь по безденежью молодой чиновник перекинуться в банчок в гостинице. Тут и заприметили его Бобчинский и Добчинский. А в «Пропавшей грамоте», чтобы вернуть ту грамоту царице, герою вообще пришлось объегоривать в дурака нечистую силу. Уж молчим про «Игроков». Вот где Гоголь показал глубокое знание всех тонкостей шулерских приёмов. Так вы говорите: «Не уважал Николай Васильевич карты?» Ой ли! Знаем мы таких!

Особенно умиляет один его рассказ. Приехал из Нежина в Петербург завоёвывать мир юный гимназист Коленька Гоголь. И сам уж не знает, какая сила повлекла его к дому обожаемого Александра Сергеевича Пушкина. Подошёл к парадному подъезду – и робость обуяла. Через улицу сбегал, для храбрости хлебнул – и назад, на приступ. Звонит.

– Дома ли солнце русской поэзии? – это швейцару.

– Почивают …

– Так поздно. Знать, всю ночь солнце творило? – ибо кому неведомо, что гении в ночной тиши бессмертные строки созидают.

– Как же, творило! – ворчит слуга. – В вист резалось. Грустный приехал. Видать, в пух и прах.

Гоголь утверждал, что в тот миг чуть сознания не лишился. У них в Нежине гимназисты в карты – ни-ни! Но знаем мы этот Нежин!

Кстати, о солнце. А. С. Пушкин с большим азартом жил. Охоч был до женщин и до карт. Только, похоже, вторая страсть была посильнее. Даже Анна Керн, та что из «чудного мгновенья», губки дула: «Пушкин очень любил карты и говорил, что это единственная его привязанность» (из Анушкиных воспоминаний).

Что до меня, то мне на часть

Досталась пламенная страсть –

Страсть к банку!.. Ни любовь свободы,

Ни Феб, ни дружба, ни пиры

Не отвлекли б в минувши годы

Меня от карточной игры.

Задумчивый, всю ночь, до света

Бывал готов я в эти лета

Допрашивать судьбы завет:

Налево ль выпадет валет?

Уж раздавался звон обеден;

Среди разбросанных колод

Дремал усталый банкомёт,

А я, всё так же бодр и бледен,

Надежды полн, закрыв глаза,

Гнул угол третьего туза...

Между прочим, сам он сие не скрывая, писал:

Знакомый размер? Да-да – «Онегин». Вы хорошо учили классику. Только как бы вы сей роман не листали, что вдоль, что поперёк, этой строфы не найдёте. Моралисты изъяли эти строки из всех собраний, видимо, считая, что солнцу русской поэзии не пристало баловаться картами. Потому можете позаимствовать сии строки, да и вставить во вторую главу под каким-нибудь нестандартным номером ХVІІб.

Между прочим, можно смотреть на карты как угодно, но надо понимать, что карточная игра (фараон, штос, вист) была весьма существенной частью быта русского общества. Она заполняла время на приёмах, была незаменима на балах и давала многим «специалистам» возможность безбедно жить. И это не только в веке девятнадцатом. Мы ещё вернёмся к игроку по имени Пушкин, а пока чуть-чуть истории.

В Россию игральные карты попали в ХVІІ веке и, скорее всего, через Малороссию, где казаки коротали время в лагерях за картами. По крайней мере, уложение 1649 года предписывало с игроками в карты поступать «как писано в татях – рубить руки». В 1783 году нравы явно смягчились: игрокам уже сулили тюрьму или батоги. Мудрейшая Елизавета Петровна (1761) – что значит женщина – с карточной игрой разобралась самолично и поделила игры на азартные и дозволенные. Игры, в которые играла она сама – это, ясное дело, были дозволенные, не бить же царицу кнутом. Наказанию подлежали только те игроки, «что, войдя в азарт, на большие деньги играют, а долгов не платят». Ой, чует сердце, кто-то Их Величество крупно объегорил да и не расплатился!

Екатерина же Великая вообще слыла за просвещённого монарха. У Вольтера и Дидро советов испрашивала. Не знаю, они ли ей это присоветовали или кто другой, но поручила Екатерина ІІ своему фавориту Зоричу в его имении Шклове, специально по такому случаю тому пожалованному, открыть нечто вроде картёжной академии. И пошла в России «игра в карты по научному». Опять же, ни на что не намекаю, но в крупнейших университетах Европы и сегодня преподают теорию карточных игр. Говорят, это развивает аналитические способности. Доказательств тут и искать не следует, простой факт: все выдающиеся шахматисты – отличные игроки в преферанс и бридж.

Значит, как-то связаны интеллект и карты. Страстным и удачливым игроком был Н. Некрасов. Между нами: выигрывал целые состояния. Одержим картами был Ф. Достоевский. В порыве карточного затмения однажды в Баден-Бадене проиграл даже молодую любовницу Анну. Азартным игроком был Н. Пржевальский, исследователь Азии. Правительство скопидомничало, так генерал от инфантерии значительную часть своих расходов на экспедиции покрывал за счёт карточных удач.

Азарт, от которого кровь кипит, – страшная вещь. Джакомо Казанова угодил в тюрьму не за свои проказы, а за карточные долги. Никколо Паганини играл не только на скрипке, но и в долг. Чтобы не быть битым, ему пришлось даже открыть казино, где он с помощью одной колоды творил то же, что и с помощью одной струны. Племянник Наполеона Бонапарта Шарль за неделю проиграл в Бад Хамбурге 1 млн. 200 тысяч. Автомобильный гигант Ситроен в одночасье спустил 13 млн. франков. Миллиардер Онассис за один вечер в Монте-Карло оставил на столе 8 млн. долларов, перестал контролировать себя и тут же стал новым мужем вдовы Джона Кеннеди.

Вот уж поистине волнующие сюжеты. Так почему от нашего любимца Пушкина мы требуем быть другим? Тем боле, что сама жизнь подбрасывала ему волнующие сюжеты.

Однажды добрый пушкинский знакомый князь Сергей Голицын рассказал упоительную историю. Князь как-то крупно продулся в карты, а денег занимать было уж не у кого – кругом должен. И тогда пошёл он «на поклон» к своей бабушке Наталье Петровне, урождённой графине Чернышовой. Но больно она была строгих нравов, а попросту скупа.

– Не дам я тебе, Серёженька, денег, ибо знаю тебя с малолетства. Тебе сколько не дай, всё спустишь!

– Бабушка, честь моя в закладе. Если карточный долг не верну, хоть из Петербурга беги, никто руки не подаст.

– А ты горячку-то не пори. У нас в роду как заведено: умей проигрывать, но умей и отыгрываться. Вот тут я тебе один секрет открою.

И поведала старая графиня давнюю историю, как с нею похожий конфуз в Париже приключился. Как пошла она от безвыходности к «старому чёрту» графу Сен-Жермену, большому знатоку чёрной магии. На чём они сторговались, бабушка умолчала, да только в пору её молодости в том далёком Париже кроме как своих женских прелестей сластолюбивому адепту чёрных дел ей и предложить больше было нечего. Но взамен поведал ей Сен-Жермен секрет трёх карт – тройки, семёрки, туза.

А Пушкин воспользовался тем секретом совсем уж не по-игроцки – блистательно написал «Пиковую даму», где открыл бабушкин секрет всему свету. Долго потом весь Петербург понтировал на тройку, семёрку, туза. Уж больно всё смахивало на правду, все персонажи были знакомы: и старая графиня, и Голицын, представший в образе Томского, и банкомёт Чекалинский, в котором вмиг узнавали страстного игрока Огонь-Догановского. Кстати, последнему сам Пушкин тяготился карточным долгом в 24800 рублей. Так что, с прототипами ещё надо бы разобраться.

Страсть к игре вечно захлёстывала Пушкина. А проигрывал он потому, что был душою чист, входя в азарт, ничего не замечал. А вокруг, не взирая на дворянство и положение, сплошь и рядом процветало шулерство, играли «наверняка». Пушкин этого не признавал. В отличие от других играл на свои кровные, честно заработанные. А главным источником его доходов, простите уж за прозу, была поэзия. Так, проигрываясь Загряжскому, Пушкин поставил рукопись 5-й главы «Онегина» (25 рублей за строчку) и ещё пару пистолетов. «Онегин» ушёл, но пистолеты решили дело. Поставив их, и «Онегина» отыграл, и ещё 1,5 тысячи сверху взял. И это было не однажды. Через некоторое время сообщал в письме Вяземскому: «Во Пскове, вместо того, чтобы писать 7-ю главу «Онегина», я проиграл в штос четвёртую. Не забавно!» Как малое дитя! Потому так легко его обводили вокруг пальца. Современники, в отличие от нынешних литературоведов, знали наверное, что путешествие в Арзрум целиком было запланировано и организовано шулерами, а Пушкину отводилась роль «свадебного генерала», на встречу с которым непременно соберётся цвет местного дворянства – тут и лови момент.

Между прочим, и пребывание Пушкина в Одессе не лишено карточного обрамления. В первый же вечер, лишь поселившись у Оттона, вздумал он побродить по ночным черноморским берегам, подступавшим тогда чуть не к подножию Оперного театра. Сбежал на первый этаж гостиницы, а в кухмистерской игра (не в общей зале, потому как запрет). Не увидали ночные берега в ту ночь великого поэта. Да и в другие ночи тоже. Чаще его встречала «пушка зоревая».

А когда получил он предписание покинуть Одессу, то не на шутку всполошился. «Проездные деньги», что отпустила ему канцелярия Воронцова, были скорее насмешкой, чем суммой. Ну, а как добывали деньги в ту пору – вы догадываетесь. В доме городского головы Лучича сел Пушкин играть с Автономом Петровичем Савёловым, членом портовой карантинной конторы. Тот оказался игроком слабым, да пройдохой сильным. Проиграв 900 рублей, 300 тут же отдал, а 600 предложил отдать позже.

– Я уж в пути, - объяснил Пушкин.

– А я вам переводное письмо дам, только прикажите на кого писать.

Вот поэт и занял 600 рублей у Веры Вяземской, жившей тогда в Одессе, с тем, что его доверитель в недельный срок ей сумму вернёт. «Только Савёлов подлецом оказался», – писал потом Пушкин из Михайловского. А долг Вяземской возвращал уж он сам.