История экономических учений / Рецензии (3 в 1) / Марксизм и проблемы обновления теории-рецензия

Марксизм и проблемы обновления теории

Сейчас эта тема — в центре дискуссий. Достаточно собраться обществоведам — на научную ли конференцию о цивилизациях или на семинар по конкретной проблеме, — как возникают споры: что делать с марксизмом, не следует ли его отбросить? Есть две крайности, одна из которых хочет выглядеть умеренностью, реализмом, взвешенностью. Одни говорят: марксизм изначально не был научно обоснован, а сейчас уж совсем устарел, пора о нем просто забыть. Другие, те самые крайние, маскирующиеся под умеренных, говорят: "Позвольте, нельзя же так чохом, огульно отбрасывать учение, которое, конечно, уже старое и изрядно нами же (вариант — Сталиным) испорчено, но служило нам верой и правдой, пользуется определенным признанием во всем мире и содержит, несмотря на устарелость, некоторые положения, которые выдержали испытание временем. Сначала надо разобраться, что именно устарело, а потом уже отбрасывать". Я понимаю эту вторую позицию и в принципе с нею согласен. Но меня смущает то, что представители этой точки зрения дальше констатации "не все устарело" и призыва "давайте разберемся" не идут. Не спешат разобраться. И продолжают считать себя марксистами, то есть сторонниками этого учения в целом, без современного его анализа и каких-либо коррективов, продолжают употреблять специфическую терминологию, которая действительно устарела, и сохраняют счастливую уверенность в прочности своего теоретического фундамента.

Попробуем все-таки разобраться.

Прежде всего, надо разделить научную и идеологическую составляющие марксизма. Идеологическая составляющая, или учение о социалистической революции, или "научный коммунизм", по-моему, потерпела поражение, и к этой части марксизма лучше не возвращаться, а отбросить ее полностью и бесповоротно. Опыт показал, что нельзя "построить" социализм, что лишено реального содержания выражение "диктатура пролетариата", что классовая борьба, понимаемая как уничтожение одних людей другими людьми, деструктивна, ведет к гибели и людей, и материальных и духовных ценностей, к нравственному одичанию и не ведет к созиданию. Может быть, кому-то покажется, что решительность здесь неуместна. Раздаются голоса, что социализм марксистского образца сам по себе хорош, просто мы его "извратили", отошли от него, "мы еще при социализме не жили", надо вернуться к изначальным социалистическим ценностям.

С такими взглядами нужно вести борьбу, но политическими, а не научными методами. Социальный опыт — "критерий истины" по Марксу и Ленину, дал на эти вопросы, как мне кажется, однозначный ответ, и если некоторые люди закрывают глаза на этот опыт, их вряд ли можно переубедить посредством научных аргументов. Спорить в этой плоскости просто не интересно.

Другая сторона марксизма — научно-методологическая — тоже поставлена под сомнение, требует расчистки и окончательно устареет только после появления иного, более широкого и объемлющего метода. Однако я не согласен с теми, кто призывает начать создание новой научной парадигмы прямо сейчас, признав за марксизмом право, занять в этом методе некоторое место рядом с другими концепциями, но не тратить время на выяснение того, что же в марксизме не устарело. Время тратить придется. Мы живем в научной среде, пропитанной марксистским взглядом на природу и общество. Чтобы убедить в недостаточности или зыбкости этого взгляда, надо его разложить на составляющие и проверить на прочность каждую из идей этого мировоззренческого комплекса. Иначе мы либо присоединимся к тем, кто и не хочет разбираться, либо просто заменим одну теоретическую панацею другой. Самое же опасное в том, что отброшенные без анализа положения обязательно рано или поздно возвращаются, и дискуссии начинают идти по кругу.

Просматривая марксистский багаж, вынесенный из средней и высшей школы, сейчас начинаешь замечать, что он не так уж монолитен, вовсе не отлит "из одного куска стали", имеет противоречия. Наиболее фундаментальные противоречия обнаруживаются "на границе" между диалектическим и историческим материализмом. Нас учили, что исторический материализм есть применение к истории общества диалектического материализма. Но "применили" его классики очень своеобразно.

1. Начнем с фундаментального ответа на "основной вопрос философии" ("основной" ли он и тот ли дан на него ответ — это другой уровень анализа), гласящего, что бытие определяет сознание. При "переносе" этого положения на историю общества тезис начинает звучать так: "базис (экономические отношения) определяет надстройку (идеологические, политические и прочие отношения и институты)". Подмена понятий здесь очевидна. Широкое понятие "бытие" заменено даже не "социальным бытием" (что тоже было бы сужением), а только экономикой, крайне узкой сферой человеческой жизни и деятельности. Страшно сказать — в процессе этого "переноса" философское понятие материального (объективного) заменено бытовым понятием материального (относящегося к выгоде). Если мы попытаемся вернуться к философскому, широкому понятию социального бытия, то в этом случае вся марксистская политэкономия — гордость марксистской мысли — потребует пересмотра.

2. Другой основополагающий тезис марксизма — положение о классовой борьбе — базируется на законе диалектики о единстве и борьбе противоположностей. Но классовая борьба понималась при этом марксистами отнюдь не философски, а только политически — как преимущественно насильственная, в частности военная, борьба за уничтожение одного класса другим. Это также отход от диалектики как философского метода. "Перенос" правила или закона диалектики на социальную почву должен был бы звучать "сотрудничество и борьба классов" и подразумевать, что противоречие между классами нельзя разрешить уничтожением одного из них, а лишь в процессе синтеза и создания чего-то третьего.

Классовая борьба "философского уровня", то есть подразумевающая компромиссы и ведущая к совершенствованию общества в целом и обоих составляющих классового антагонизма в частности, исторически реальна и ее роль в качестве двигателя истории вполне доказана. В этом смысле марксизм не опровергнут историей. Но можем ли мы считать подлинно марксистской "философскую" теорию классовой борьбы, очищенную от непременной "повивальной бабки" (насилия), от задачи уничтожения одного класса другим, установления "диктатуры пролетариата" и дополненную представлением о переплетении классовых и неклассовых типов политической борьбы? Сейчас в среде политологов-марксистов общепризнанно, что помимо классов в обществе наличествуют другие социальные" общности (этносы, конфессии, кланы, касты, патронаты и т.д.), имеющие свои интересы, за которые они ведут политическую борьбу.

Вряд ли самый ортодоксальный марксист согласится сейчас с тем, что все виды национальных, конфессиональных, межгосударственных столкновений — на самом деле классовые, что "всякая историческая борьба... в действительности является только более или менее ясным выражением борьбы общественных классов". Таким образом, отход от "чистого" марксизма в сторону более полного учета реальности необходим и уже наметился.

Но следует осознать, что на этом пути придется преодолеть очень важный редут — ленинское прочтение марксизма. В.И. Ленин писал: "Кто признает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот может оказаться еще не выходящим из рамок буржуазного мышления и буржуазной политики... Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата"². Если кто-то считает, что идея диктатуры пролетариата еще жива и где-то будет осуществлена, он марксист в ленинском понимании, ленинист. Остальные же, даже если считают себя марксистами, — не марксисты с точки зрения В.И. Ленина, то есть не ленинисты.

Не ясен мне вопрос о том, насколько устарело доброжелательное, если не сказать больше, отношение марксизма к насилию. С одной стороны, я понимаю, что учение о необходимости революций и насилия в их ходе теоретически вытекает из закона диалектики о переходе количества в качество, и здесь нет таких нарушений логики, какие совершены при переносе на общество тезисов о приоритете бытия и о единстве и борьбе противоположностей. С другой стороны, в последние годы стали очевидны явные преимущества именно ненасильственного решения конфликтов и противоречий. Только такие решения вопросов прочны. Видимо, и в этом вопросе следует отделить философское учение от политического. Надо избавиться от преклонения перед насилием, разделить насилие цивилизованное (национализация, аграрная реформа) и варварское (действия насильника), которое следует осудить; надо обязательно представлять себе цену, которую придется заплатить за применение насильственных методов; надо каждый раз задумываться, нужно или не нужно "браться за оружие".

Перейдем теперь к рассмотрению ряда тезисов и категорий марксизма, производных от основополагающих и также требующих переосмысления.

3. Излишне жесткое противопоставление материального и идеального привело к разложению на составные части человека и к механистичности понимания способа производства. Если понимать человека как "рабочую силу", которая "соединяется" со средствами производства, то невозможно обосновать главный постулат марксистского исторического мировоззрения — о поступательном поэтапном развитии человечества. Ставится под вопрос механизм развития через рост производительных сил и совершенствование производственных отношений. Основная производительная сила — конечно же, человек, но вместе с его уровнем культуры, духовным состоянием, нравственностью, желанием (или нежеланием) работать. Нравственное состояние общества — на это хотелось бы обратить особое внимание — одна из важных составляющих уровня развития производительных сил. И именно человек служит средоточием производственных отношений, как, впрочем, и всех "надстроечных" институтов. Только если мы определим производительные силы как все общество, взятое в аспекте его (общества) производительного потенциала, мы сможем обосновать тезис о постоянном поэтапном росте этих сил. Только если мы определим производственные отношения как все социальные отношения, взятые в аспекте их роли в производстве, мы сможем увидеть прогрессивную смену формаций. Кстати, при таком понимании "базиса" отпадают сомнения в его определяющей роли по отношению к "надстройке". Понятно, что такому базису надстройка должна соответствовать.

Предложения переосмыслить классические категории истмата некоторые могут воспринять как попытку протащить одряхлевшие догмы через заднее крыльцо, сохранить видимость идеологической девственности при реальном отказе от тезиса о примате экономики. Между тем примат экономики подтвержден жизнью, хотя отвергнуто простенькое, незамысловатое его понимание. Примат экономики подтвержден хотя бы историей нашей страны. Экономический фактор можно представить себе как течение реки, направленное в определенную сторону. Мы на веслах идеологической индо-ктринации и политического террора пытались плыть в обратную сторону. И довольно далеко уплыли. Но весла стали ломаться, команда — уставать, и нас снова неумолимое экономическое течение стало сносить в направлении объективного исторического процесса. А годы "построения" новой, противоестественной экономики дали "соответствующую" бандитскую политическую надстройку и "соответствующее" нравственное одичание общества.

Таким образом, автор не намерен затушевывать оговорками тезис о роли экономики, хотя он не вытекает, как было показано выше, из философского постулата о первичности бытия или материи и не прост для применения в конкретном анализе. Классовый или экономический интерес — могучая сила, и с ним надо считаться. Но эта сила не единственная. Главное же содержание марксистского тезиса о базисе и надстройке должно состоять не в обосновании детерминации одного другим (что нельзя отрицать, но нельзя и строго доказать), а в понимании взаимосвязи и взаимообусловленности всех проявлений социальности (что достаточно очевидно).

Специфическое раннекапиталистическое состояние умов, увидевших вдруг, что люди "гибнут за металл" и что "металл" дает его обладателю уважение и власть, позволило классикам марксизма сформулировать тезис о первичности экономики и вторичности всего остального. Но они не сделали следующего шага — не разграничили объективное действие экономики как подсистемы общества, с одной стороны, и субъективное стремление к выгоде, характерное для некоторых групп на определенном историческом отрезке, — с другой. Опять, как и в случае с материалистическим пониманием истории и с тезисом о классовой борьбе, теоретическое (историческое) снижено до бытового. Если экономика определяет интересы, значит (?) каждый человек всегда ищет только и исключительно личной материальной выгоды. Для практической истории этот подход имел разрушительные результаты — заставлял игнорировать реальные силы, двигавшие людьми: престижные, религиозные, нравственные, психологические, и заменять их при объяснении исторических событий взятыми из учебника "движущими силами", одинаковыми во всех случаях.

4. В изначальном марксизме не был разработан и остался не разработанным впоследствии вопрос о соотношении абстрактного и конкретно - исторического, общих и локальных закономерностей развития. Для изначального марксизма это объяснимо. Теория создавалась тогда, когда Западная Европа — это и был мир. Мировая история была почти идентична истории Западной Европы. На этом тезисе надо остановиться подробнее, поскольку он недостаточно осознан.

В теории формаций непосредственно отразился переход Западной Европы от феодализма к капитализму, совершившийся чуть ли не на глазах Маркса и Энгельса. Схема формаций, запечатленная в предисловии к "К критике политической экономии", ориентирована на историю Западной Европы, и этому не противоречит то, что схема начинается с "азиатской" формации. Наоборот, именно это обстоятельство свидетельствует, что история Азии, так же как и других регионов за пределами Западной Европы, Маркса в данном случае не интересовала.

Вопрос об "азиатском способе производства" в концепции Маркса крайне запутан. Главным образом запутан теми, кто не понимает, как это Маркс мог быть до такой степени слеп и ограничен, что не увидел цивилизационной зрелости Востока. Однако надо представить себе уровень западноевропейской исторической науки того времени. Только что расшифрован Розеттский камень Шампольоном. Основные папирусы еще не прочитаны. Только что разгаданы иранская и аккадская клинопись, за шумерскую еще не брались, угаритской придет срок почти через сто лет. Практически не известны индийские и китайские тексты. В то же время бурно разли-вается по планете колониализм, в Европе распространяется колониалистский по сути взгляд на все неевропейские народы как на бесконечно более отсталые, которые надо "цивилизовать". Еще не ясно, на каком этапе развития стоит Россия. Во всяком случае идея Н.П. Павлова - Сильванского о феодализме на Руси, высказанная в начале XX в., поражает всех своей смелостью, а официальной наукой встречена в штыки. В немецкой историографии господствует мнение, что славянские народы не способны к историческому развитию, что они "не исторические", и Ф. Энгельс отдает этой шовинистической теории тяжелую (с нынешней точки зрения) дань³. Еще ничего не известно о первобытнообщинном строе. Есть только смутные видения, возникшие в умах Руссо, Прудона и ряда других, видения, умозрительные по источникам и по структуре. Еще ничего не известно о германской общине, открытой в 1860-е годы Маурером. Еще не известно, что такое первобытный род.

В этих условиях К. Маркс ищет образец, модель первичной формации, начало истории, рубеж, от которого можно отсчитывать шаги прогресса. И известная ему литература не дает ничего более подходящего, чем индийская община, открытая британскими администраторами. Таким образом, "азиатская" формация в этот период у Маркса — это образное выражение для первобытности, которая, естественно, должна была до античности существовать в Европе. "Открытие" германской общины Маурером было воспринято К. Марксом как открытие азиатского субстрата европейской истории⁴. Таким образом, основоположники марксизма не могли даже поставить вопрос о соотношении европейской и азиатской (или шире — неевропейской) истории.

Конечно, они могли и должны были бы поставить вопрос о соотношении общего и особенного на материале одной только Западной Европы, однако они не сделали и этого по причинам, о которых можно только догадываться. Осталось не разъясненным противоречие: с одной стороны, процесс перехода от феодализма к капитализму рассматривается ими на материале всей Западной Европы (итальянское Возрождение, немецкая Реформация, Нидерландская, Английская и Французская революции служат здесь этапами), а с другой стороны, в "Капитале" процесс становления капиталистической системы исследуется в рамках национальной экономики (а именно — английской). В рукописях К. Маркса содержится указание, что он хотел вернуться к вопросу о первичных и вторичных (третичных) производственных отношениях⁵, то есть он понимал теоретическую значимость внешнего фактора для формационного перехода, а следовательно, различие общемировых и локальных закономерностей. Однако он так и не успел этот вопрос разработать, и тот остался по существу белым пятном в истмате.

В результате ничего иного, кроме общих закономерностей, марксисты в своем арсенале не имеют, и история человечества представляется им как большое количество совершенно одинаковых движений по одной и той же шкале. Каждая "страна" (а что это такое в исторической перспективе, совершенно не понятно) самостоятельно преодолевает предназначенные всем ступени, в лучшем случае отличаясь от других "запаздыванием", "местными особенностями" или "влияниями". Чтобы как-то согласовать между собою разнообразные формы, появляющиеся в ходе мирового исторического процесса, приходится выбирать (теоретически совершенно произвольно) "типичные" или "эталонные" общности (Греция и Рим — для первой классовой формации; Северная Франция — для феодализма; Англия — для капитализма), по отношению, к которым все остальные становятся "недоразвитыми" или "нетипичными", "отклоняющимися" или "многоукладными".

Очевидно, что если формационной теории суждено сохраниться, она должна приобрести несколько уровней: а) глобальный общеисторический абстрактный, на котором фигурируют 3—5 основных этапов, пережитых человечеством, а также теоретические абстрактные модели обществ, в конкретной истории не возможных, но отражающих в "чистой" форме структуры, характерные для каждого из этапов; 2) региональный или цивилизационный, на котором на каждом из этапов определяются лидеры и ведомые и, соответственно, регионы первичных и вторичных (третичных) отношений данного этапа, с выделением цивилизационных моделей формаций (типа — "исламский феодализм"); 3) локальный ("страновой", этнический), на котором общие законы и модели конкретизируются и модифицируются в индивидуальный, уникальный "путь развития"; здесь огромную роль играют экологические условия, политические судьбы, этнические особенности и т.п. Без такой разработки схема формаций останется никому не нужной и отомрет вместе с содержащимся в ней рациональным зерном.

5. Марксизму свойственно наивное представление о ничем не ограниченном прогрессе и примитивное понимание самого прогресса как все более полного удовлетворения материальных и духовных потребностей людей. Соответственно, явно или неявно, критериями прогресса выступают подчинение природы, рост производства, укрупнение производства (вытеснение мелкого крупным). Все это — непосредственное отражение прогрессизма, завладевшего западноевропейской ментальностью в XVIII—XIX вв. Конец XX в. поставил перед человечеством проблемы, заставляющие его пересмотреть бесхитростные представления такого рода.

Если начинать с самого фундаментального — ресурсы Земли как планеты ограничены, и, соответственно, имеется предел земному существованию человечества (внеземное существование оставим в стороне, поскольку оно крайне сомнительно, а кроме того философски — это совершенно иная проблема). Человек осознан как часть природы, и потому его победа над природой либо невозможна, либо означает самоубийство. Эта истина, которую человечество осознало (еще не до конца) в последней трети XX в., должна, конечно, ретроспективно осветить весь предыдущий путь человечества. В частности, значение первого и последующих звонков приобретают экологические кризисы, уже испытанные и преодоленные человечеством: кризис охотничьего хозяйства, вызванный истреблением зверя; кризис переложного хозяйства — истощение земли; кризис орошаемого земледелия — засоление почвы; кризис пашенного земледелия — выпахивание и т.д. Человечество уже не раз открывало для себя пути развития, казавшиеся бесконечными, и радостно шло по ним вплоть до угрозы самоуничтожения. Но вовремя останавливалось, тем более что кризисы эти были локальными, можно было уйти в другую местность и "начать все сначала". Соответственно марксистская идея о неуклонном росте производительных сил должна быть по меньшей мере детально проработана, привязана к реальной истории человечества и понятию экобаланса.

В марксизме заложена и другая идея прогресса, более созвучная современным воззрениям, а именно, как возрастания свободы человека: раб — крепостной — свободный наемный работник — полностью свободная индивидуальность. Эта идея тоже требует доработки в духе диалектики. Представляется, что дихотомия свободы — несвободы, или личности — общества, или индивидуального — коллективного являлась и является одним из противоречий, обеспечивающих прогресс. Человечество колебалось между полюсами господства коллективизма и индивидуализма, каждый из которых недостижим, потому что означает гибель человечества. Индивидуализм обеспечивает развитие в собственном смысле слова, но, если его не ограничивать, ведет к распаду связей и крушению цивилизации. Коллективизм обеспечивает некую упорядоченность, но, победив, замедляет или даже приводит в тупик общественный прогресс. Примерами таких "прорывов" человечества в новое социально-экономическое состояние благодаря развитию индивидуализма служат античный мир и современная западноевропейская цивилизация после XVI—XVII вв. Примерами тупиков, наступавших в результате победы общества над личностью, могут служить традиционные общества Азии и Африки, феодальная Европа и современные "социализмы". Во избежание непонимания еще раз повторю: оба полюса пагубны, человечество ищет "золотую середину", но пока еще ее не нашло.

Сравнительно более частный уровень той же проблемы критериев прогресса — соотношение мелкого и крупного производства. Апология крупного производства в марксизме — это родимое пятно "прогрес-сизма" XIX в., неоправданная экстраполяция в будущее процессов, шедших в то время. Уже очевидно, что мелкое производство и в сельском хозяйстве, и в промышленности, и в сфере услуг не исчезает, а процветает в условиях НТР и является необходимым дополнением крупной промышленности. Более того, прочна лишь та экономика, которая опирается на фундамент развитого мелкого производства, и будущее имеет лишь такое крупное производство, которое выросло из мелкого. Здесь, как и в случае с противоречием индивидуализм — коллективизм, человечество ищет баланса, но большей частью не находит.

В этой связи нужно решительно пересмотреть характерный для марксизма критический, если не сказать уничижительный, взгляд на крестьянство как на отживающий класс, носитель консерватизма, "идиотизма", "ежеминутно рождающий капитализм" и т.п. Многочисленные откровенные высказывания на этот счет К. Маркса и Ф. Энгельса хорошо известны и их можно не цитировать. Принято считать, что В.И. Ленин выдвинул идею союза рабочего класса и крестьянства в России. Однако это была чисто тактическая идея, продиктованная не пониманием роли крестьянина как мелкого хозяина, а признанием численной мощи этого класса. "Прочно опираться" Ленин призывал только на бедноту, то есть на пауперизированные, по существу деклассированные слои сельского населения, на тех, кого мир называл "лодырями". Размышляя о крестьянстве, Ленин отмечал его двойственность. Крестьянин, во-первых, труженик, но, во-вторых, хозяин ("хозяйчик", презрительно говорил Ленин), и именно эта его вторая, наиболее ценная сторона вызывала подозрение, насмешки, а затем и репрессии.

Если теперь мы признаем класс крестьянства одним из самых производительных в истории, то мы должны будем пересмотреть и роль, приписываемую марксизмом рабочему классу. После того как ему был выдан марксизмом аттестат коммунистической зрелости, рабочий класс доказал лишь то, что он может играть конструктивную роль как сила внутри так называемого буржуазного общества. Борясь за свое экономическое положение, рабочий класс в развитых странах гармонизирует отношения труда и капитала, а следовательно, и все общество в целом. Но рабочий класс не доказал (а если вдуматься — доказал обратное), что он может осуществить свою "диктатуру" в интересах общества в целом и привести его к процветанию. И никогда не было приведено, а со временем не прибавилось аргументов в пользу того, что рабочий класс хоть в чем-то обладает качествами, возвышающими его над другими классами и социальными слоями. Роль рабочего класса — это один из наиболее безосновательных и вредных мифов, порожденных марксизмом.

Конечно, К. Маркс в свое время отступил от собственного метода анализа, представив класс капиталистов только эксплуататорским. Он должен был бы "вычислить" общественно необходимое рабочее время, которое тратится на управление производством, организацию экономической инфраструктуры, учесть квалификацию капиталистов и менеджеров (употребить свою собственную формулировку о "сложном труде") и ввести в знаменитую формулу с + v + т еще один знак для зарплаты капиталиста, а затем еще вычесть из прибыли (т) суммы, вновь инвестируемые в экономику, то есть идущие на пользу всему обществу. И вот только тогда мы бы узрели прибыль, присваиваемую капиталистом именно как владельцем капитала и потребляемую паразитически. Очень может быть, что какая-то сумма оставалась бы "на дне". Но, чтобы ее перераспределить в интересах всего общества, возможно, достаточно крепких профсоюзов и забастовочного движения, а не революций? Практика западных стран показывает, что этого достаточно.

"Кодификация" И.В. Сталиным марксизма — особый вопрос, который тоже очень важно разобрать потому, что "экономически активное население" наших общественно-научных учреждений и заведений обучались марксизму именно "по Сталину", и это возможно вытравить только специальными мерами. Сталинизм паразитирует на марксизме как раковая опухоль, и нужна хирургическая операция, захватывающая, может быть, и часть здоровой ткани, иначе неизбежны метастазы. А здоровая ткань, если она здоровая, нарастет. Основной "вклад" сталинизма в марксизм состоит, по-моему, в следующем:

1. Усиление и абсолютизация тех элементов метафизичности и механистичности, которые марксизм уже содержал: "точные формулировки" для таких категорий, как "производительные силы", "производственные отношения", "базис", "надстройка" и т.п. Это превратило марксизм из учения, содержащего семена узости, жесткости и редукционизма, в учение, догматизированное целиком.