8.2. Дополнительные замечания

Как видятся эти эмпирические заключения о развитии после развода в свете наших

собственных исследований? Вначале надо заметить, что то большое значение, которое придается

авторами продолжению отношений с обоими родителями, не должно было особенно удивить

наших читательницу и читателя. Большинство заключений и теоретических размышлений о

психодинамике острых переживаний развода, представленных мною, указывает именно на это

направление. Да, в известном смысле анализ трудностей развития, с которыми детям приходится

бороться в конфликтных семьях перед разводом, предупреждает о той, отмеченной длительной

обоюдной ненавистью родителей и конфликтами лояльности детей констелляции отношений

после развода, которую исследователи рассматривают как сомнительную для будущего

положительного развития ребенка. Точно так же фаза переживания развода, которую мы

описывали как послеразводный кризис, отмечена внезапной потерей отца и выпадением

"третьего" объекта (триангулирования). Хотя мы уже говорили - в связи с нашим вниманием к

"внутренним" процессам - в первую очередь об опасениях и фантазиях ребенка по поводу потери

и разлуки. Но это, конечно, не безразлично, например, для ребенка, испытывающего страх перед

потерей отца, перед вероятностью никогда больше его не увидеть, для чувства не быть больше им

любимым или в будущем оказаться полностью зависимым от матери, будет ли он видеть отца

неcколько раз в неделю или на протяжении нескольких месяцев вообще с ним не увидится.

Основываясь на наших предыдущих заключениях, можно с полным правом сказать, что

продолжающаяся или как минимум в скором времени восстановленная кооперация между

родителями, дающая ребенку возможность продолжить отношения с живущим отдельно

родителем, помогает преодолевать переживания развода. И именно со следующих точек зрения.

Во-первых, таким образом меньше будут страхи детей перед потерей объекта, которые

обычно направлены не только на того родителя, который не живет больше дома ("если мама

больше не любит папу, кто знает, как долго еще она будет любить меня..."); обида, что его

бросили, тоже будет проходить и вместе с ней уменьшится оставшийся "нарцисстический рубец",

поскольку чувство, что он любим, быстро восстановится; в результате может смягчиться столь

частый страх 'перед расплатой, порождаемый чувством вины; наконец, появится надежда, что

ребенок сумеет, как можно скорее, заменить печаль большой долей уверенности. Во-вторых, если

родительская кооперация и продолжающиеся отношения с обоими родителями сами по себе

недостаточны для восстановления баланса в реактивно переживательном неравновесии, то тем не

менее увеличивается шанс менее драматического протекания послеразводного кризиса у детей и

таким образом процессы деструктуризации удержатся в определенных рамках. Решающим в этом

является уменьшение агрессивизации объектоотношения ребенка, что (при условии

кооперирования) предположительно уменьшает психическое, социальное, экономическое и

"педагогическое" давление, которое испытывает опекающий родитель. И, наконец, возможности

ребенка, хотя бы частично, сохранить приобретенный модус триангулирования должны

уменьшить меру (регрессивного) активирования старых страхов конфликтов, а также патогенных

эффектов посттравматической обороны. Это структурное освобождение объектоотношения к

воспитывающему родителю должно, в-третьих, позитивно повлиять на дальнейшее развитие

ребенка, в процессе которого приобретенные в ходе переживаний развода невротические

диспозиции не усилятся из-за последующих конфликтов объектоотношений. В-четвертых, можно

предположить, что продолжающееся участие обоих родителей помешает фальшивому развитию

половой идентификации. Это касается не только угрожающей фальшивой идентификации (с

разнополым родителем) в ходе посттравматической обороны. Идентификации происходят также и

в дальнейшем, и едва ли останется без последствий для мальчика тот факт, что он на протяжении

долгих лет, ощущая отсутствие сильного мужского примера, как единственный "мужчина" в семье

постоянно оказывается под давлением (сверх) властной матери/женщины или чувствует себя от

нее зависимым. Точно так же не может остаться без последствий для женского самоутверждения

девочки, если она вынуждена признать, что первое и важнейшее жизненное отношение к

мужчине, к отцу, не состоялось и она покинута и забыта любимым мужчиной.

Итак, психоаналитическое исследование переживаний развода дает дополнительные

теоретические объяснения эмпирической очевидности важности новой организации отношений

ребенка с обоими родителями после развода. Для того чтобы доказать всем, кто имеет отношение

к проблеме, ее значимость, едва ли нужны приведенные аргументы. В последние годы мне

пришлось убедиться в том, что вряд ли найдутся консультанты, эксперты или судьи по семейному

праву, которые рассматривали бы развод как заключительный этап в отношениях родителей и

регулирование вопроса посещений как периферическую проблему (которая затрагивала бы скорее

интересы отца, а не необходимое условие для развития ребенка)*. Так же считает большинство

родителей. Из моего опыта следует, что большинство родителей в основном придерживается

мнения, что для ребенка развода было бы неплохо и далее продолжать позитивные отношения с

не живущим вместе родителем**.

Общественному мнению противостоит крайне противоположная практика разведенных

семей. В Австрии 70% разведенных отцов, не связанных опекой, вообще не поддерживают

отношений с детьми или поддерживают, но не регулярно (****, 1988). АБаллофф и Вальтер (1989)

установили, что в 40% опрошенных разведенных семей в Берлине отношения с отцами

окончательно прерваны. Думаю, что для

________________________________________________________________________

*Удручающее исключение составляет, к сожалению, большинство адвокатов, которое в делах разводов

преследует расчет: "выигрыш-проигрыш" и заботится только о своих клиентах. Мне не раз приходилось видеть,

как адвокаты старались отговорить своих клиентов от желания скооперироваться и найти пути к примирению,

а наоборот, внушали им мужество к борьбе. Иногда дело доходит до своего рода опеки адвокатом одного или

обоих супругов. Это, может быть, и приятно, но тогда тяжесть конфликта будет делегировать к другому

супругу и сам конфликт будет объективирован, что называется, поднят на тот уровень, где имеются, наконец,

ясные суждения по поводу: "прав-неправ" или "верно-неверно", что в свою очередь освобождает от

противоречий и чувства вины. Естественно, что супруги платят за это лишением их родительской

ответственности или же платят дети тем, что в судебном споре они теряют своих (ответственных)

родителей.

**Этот опыт подтверждается недавно законченным эмпирическим исследованием по вопросу общего

права на опеку

таких разногласий между "теоретическими взглядами и повседневной практикой

разведенных родителей имеются два различных объяснения. Первое: данный феномен можно

рассматривать как следствие распространенного морального дефицита у разведенных родителей и

соответственно этому встречать его поднятым вверх указательным пальцем. Те, кто так поступает,

в большинстве случаев видят безответственность родителей уже в самом разводе, который

принципиально направлен против "благополучия детей", - позиция по многим причинам

неверная'^. Часто морализирующая тенденция скрывается за предметными аргументами.

Например, нормальные теоретические взгляды оборачиваются нормативными требованиями.

Сознание того, как это было бы важно, чтобы родители смогли отделить свои супружеские

конфликты от родительской ответственности, превращается в напоминание: "Не забывайте, что

мужчина, который причинил вам столько страданий, все еще отец вашего ребенка и ребенок

нуждается в нем!" Или предполагается, что едва родители поймут те трудности, которым

подвергается ребенок из-за их разногласий, как они тут же смогут изменить свое поведение.

Многие профессиональные консультанты, и не только из официальных инстанций, подвергаются

искушению директивно решать проблемы послеразводного кризиса, поскольку они

идентифицируют себя исключительно с детьми. Валлерштейн также рекомендует родителям

определенное поведение в интересах детей (см. выше), но она одновременно напоминает о том,

что должно произойти перед тем, как родители смогут стать хорошими разведенными

родителями: они должны закончить свой брак также и психически и они должны иметь

возможность для печали (о партнере, о потерянных надеждах и иллюзиях) ("работа развода"); они

должны научиться владеть своими эмоциями (что без упомянутой "работы развода" едва ли

возможно); и они должны найти вновь самих себя и обрести надежды на новую жизнь.

Этим напоминанием обрисовывается уже другое начало. В различных формах

морализирующего обхождения в родительских консультациях общее то, что они в своей основе

обращаются к теоретической конструкции "родители", в которой личности последних

редуцируются в простые понятия "мать" и "отец", как если бы речь шла о "педагогических

существах", которые постоянно располагают внутренней свободой без противоречий применять в

дело свои сознательные установки. Они забывают, что разведенные отцы и матери - тоже люди,

со своими эмоциями, и их душевная жизнь не в последнюю очередь определяется также и

подсознательными процессами. Это может привести к субъективному пониманию реальности,

которое очень сильно отличается от понимания консультанта или мешает родителям сознательно

внедрять в жизнь желаемое. Возьмем в качестве примера родителей, которые сознательно решили

не перекладывать на плечи ребенка свои разногласия. Но втягивание ребенка в родительский

конфликт совсем не обязательно должно принимать описанные выше формы, например, когда

другой родитель открыто унижается, ребенок используется как шпион или хранитель тайн и т.д.

Зачастую выглядит это так, что мать не в состоянии смириться с обстоятельством, что ребенок по-

прежнему любит или даже предпочитает ей отца, причинившего ей, матери, так много горя,

разочарований и обид. Ее подсознательное желание может быть легко направлено на то, чтобы

ребенок разделил с нею отчуждение или она страдает от страха, что после супруга может потерять

и ребенка. Эти желания и опасения при определенных обстоятельствах становятся

подсознательными и действуют субтильно: ребенку в день посещения отца предлагается

соблазнительное развлечение, от которого он вынужден "к сожалению" отказаться; между тем,

возможно, отец неожиданно удовлетворяет запросы ребенка, которые мать удовлетворить не

хочет или не может; некоторые матери и отцы встречают желание ребенка о воссоединении

заверением: "Я бы с удовольствием... но мама (папа) не любит меня больше!"; или отец отвечает

на жалобы ребенка по поводу того, что тот хотел бы почаще его видеть: "Я тоже, но мама этого не

хочет!" Сцены прощания и слезы говорят ребенку, что своим присутствием у одного родителя он

причиняет тяжелое страдание другому; или мать постоянно отмалчивается, когда ребенок говорит

об отце и так далее. Все эти действия, относящиеся к повседневной жизни разведенных

родителей, создают у ребенка впечатление, что в его продолжающейся любви к отцу или к матери

и вместе с тем к самому себе что-то не в порядке, а также заставляют его опасаться играть

любовью другого родителя, усиливают чувство ответственности за все и это еще больше

отягощает его отчаяние и развивает чувство ненависти. Или подумаем о матери (с. 186 и далее),

которая верит в то, что она должна защитить ребенка от отца. Что может сделать эта женщина с

нашим напоминанием о том, что нельзя отнимать отца у ребенка? И как должен отец проявлять

свою ответственность, если он видит, что ребенок от него отворачивается и каждый раз, когда он

за ним приходит, прячется от него?

Второе объяснение разрыва между практикой разведенных семей и (в общем всеми

разделяемыми) теоретическими взглядами состоит в том, что проблему эту следует рассматривать

не как моральную, а как психологическую. Вопрос, на котором мне хочется в дальнейшем

сконцентрироваться, звучит так: почему это не действует? Какие наиболее часто возникающие

проблемы ведут к тому, что отношения после развода не выглядят так, как этого хотелось бы

большинству - родителям и детям, консультантам и судьям? И особенно: какие подсознательные

процессы играют в этом роль?

9. КОЕ-ЧТО О "ЗЛЫХ МАТЕРЯХ", "БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ОТЦАХ" И

"НАСТРОЕННЫХ ПРОТИВ ДЕТЯХ"

9.1. "После посещения отца ребенок выведен из равновесия!"

Констатация фактов подобного рода часто является основной причиной сопротивления

матерей, которое в той или иной форме выражается по отношению к посещениям отцов. Мать

Альберта рассказывает, что ее пятилетний сын в ночь перед посещением отца плохо спит, а

вечером, после возвращения, его как подменили: он "взбудоражен", не хочет спать, не слушает,

что говорит мать или агрессивно фыркает в ее сторону. Только через несколько дней входит он в

обычную колею, снова приветлив и ласков. Даже воспитательница в детском саду всегда точно

знает, когда Альберт бывает у отца, поскольку в последующие дни он ведет себя агрессивно по

отношению к сверстникам и с ним просто нет сладу.

Подобные ирритации перед и особенно после посещений не живущего вместе родителя

скорее правило, чем исключение. Это объясняется тем, что ребенок попадает в ситуацию

совершенно новой констелляции отношений. Чем является объект для ребенка, зависит не только

индивидуально от персоны, но также в большой степени от определенных (не в последнюю

очередь также и триангулированных) образцов отношений. Например, такой образец: отец и мать

вместе; присутствуют одновременно; ребенок общается то с одним, то с другим и т.д. Или

неожиданно такой: видеть отца означает отказаться от матери, обрести (снова) мать - значит

покинуть отца. К тому же у маленьких детей дополнительно возникает мучительная

неуверенность: что может случиться с отцом во время моего отсутствия? Останется ли он еще и

на следующей неделе после моего ухода - если маленький ребенок вообще в состоянии понять,

что такое "следующая неделя"? Смена объекта каждый раз в дни посещений активирует также

переживания развода и вместе с ними типичные Страхи и гневные аффекты. А также и чувство

вины: многие дети переживают посещение или возвращение как предательство по отношению к

покинутому родителю. Здесь возникают конфликты лояльности уже без какого-либо содействия

родителей. Самый простой вариант разрешения конфликта и частых возбуждений заключается в

проекции вины на одного из родителей. И чаще всего на того, в ком ребенок больше уверен, итак,

на мать. Такие упреки, как: "Ты отняла у меня отца", "Ты держишь его вдали от меня" или "Ты

допускаешь, чтобы мне было плохо и чтобы я боялся его совсем потерять, поскольку я не могу

быть с ним вместе" - образуют мощный двигатель и (не выраженное словами) содержание

агрессивного поведения детей после посещений.

Какой следует сделать из этого вывод? Отказаться от посещений? Даже некоторые эксперты

и консультанты, а иногда и домашние врачи рекомендуют "спокойствие" для ребенка. Мол,

позднее можно будет опять возобновить посещения. Мне эти рекомендации напоминают

традиционное поведение медицинских сестер в детских больницах, распространенное еще

несколько лет назад: возможность посещений ребенка родителями ограничивалась чуть ли не

одним днем в неделю и объяснялось это тем, что дети ведут себя спокойнее, дружелюбнее и

быстрее приспосабливаются, если остаются одни с сестрами и, наоборот; становятся

агрессивными и капризными после посещения родителей. Сейчас в больницах укоренилось

мнение, что любая ирритация для ребенка полезнее, чем приспособленное поведение. Ирритация

указывает на истинные отношения, является результатом печали или способом преодоления боли

разлуки. Спокойствие, наоборот, ресигнативно. Любимые объекты (родители) дожны быть

редуцированы, частично забыты для того, чтобы можно было понравиться доступным объектам

(сестрам) или для того, чтобы их бояться. Дети (во всяком случае до шести лет), родители

которых не посещали их в больнице или посещали редко, едва ли остаются прежними после

долгого пребывания в госпитале. Как минимум часть доверия в отношениях и уверенности в себе

оказываются разрушенными.

Безусловно, ребенок после развода нуждается в покое. Но не в собственном, а в покое

родителей. Он должен сам убедиться в том, что в состоянии жить в этом новом мире, не прибегая

к большим вооружениям и без постоянной готовности к борьбе. Что же касается посещений, то

ребенок должен понять, хотя старые отношения воскресить уже невозможно, но все же отношения

с каждым из родителей возможны при одновременном исключении другого; он должен научиться

мочь расставаться и верить, что только что покинутый объект останется в его распоряжении.

Прекращение посещений как раз подтвердит страх ребенка перед потерей другого родителя.

Поскольку в этих случаях ребенок чаще всего "списывает отца со счета", то следующее за этим

"более простое возобновление" отношений является просто иллюзией. В отличие от этого

типичные ирритации посещений при нормальных обстоятельствах постепенно, через несколько

месяцев, значительно уменьшаются. Все же что-то остается и сохраняется иногда еще долгое

время в качестве нормальной реакции на нежелательную жизненную ситуацию как печать,

словом, как часть сознательной переработки проблемы.