istorija-katekhizatsii-v-drevnej-tserkvi

большинства. В основе обоих расколов лежит протест широких слоев североафриканской церкви против зарождающегося номинального христианства и пророческий призыв к очищению. Животрепещущим был вопрос о том, где следует провести грань между общественными устоями и церковными идеалами, между Церковью “истинно верующих” и аморфной массой потомственных христиан. Православные были готовы признать, что в этом мире Церковь находится в состоянии смешения. Добрые побеги в ней растут посреди терний и волчцов. Время окончательного разделения находится вне плана земной истории и наступит в день Суда. Ригористы, напротив, считали, что разделение возможно уже на земле. Они не терпели приспособленчества, двоедушия и заигрывания с миром языческой культуры. Они проповедовали крайний аскетизм, самоотречение и безоговорочную преданность Богу, даже перед лицом смерти. Когда гонения прекратились, они искали мученичества, провоцируя язычников при всяком удобном случае.

Учитывая стремительное обращение населения Северной Африки в христианство, к началу V в. значительная часть будущих катехуменов подрастала в христианских семьях, будь то донатистов, новациан или православных617). Влияние церкви неуклонно росло, а с ним и социальный престиж духовенства. Христианство уже никто не осмеливался критиковать публично, подобно тому, как это в прошлом делали Филострат, Цельс и Порфирий. Епископы упражнялись в написании апологий против давно умершего Юлиана Отступника, так как серьезных живых оппонентов среди философов у них уже не было618).

Культура все глубже пропитывалась христианскими идеями, ценностями и символикой. Образованные язычники стали приобретать кодексы Священного Писания для своих домашних библиотек. Многие из них пробовали обращаться ко Христу в молитвах и даже видели Его во сне. Некоторые пытались приладить статуэтку Христа на своем домашнем алтаре, ларарии.

Христиане постепенно отвоевывали у идолопоклонников новые участки священного пространства и времени. Храмы, некогда бывшие прибежищем демонов, теперь становились домами Господними, местами совершения евхаристии. В календаре не осталось ни одного дня, который не был бы посвящен памяти мученика. Мученики нередко являлись во снах и повелевали строительство новых мест поклонения, мартириев. “Вся Африка, – как в начале V в. отметил блаж. Августин, – полна святых тел”619).

В плане высших достижений культуры язычество исчерпало свои духовные силы и капитулировало перед новой религией. По существу, весь эллинистический период можно рассматривать как постепенное умирание античного идеала. Эллинистический мир последовательно лишился гениальных творцов, даровитых подражателей, мудрых апологетов, искусных риторов, талантливых софистов, и наконец, обыкновенных школьных учителей. В охлаждении общественных вкусов к классической культуре принято винить восточные народы, варваров, христиан, словом, всех вокруг, кроме самих эллинов-язычников.

Отчасти верно, что христиане относились к классической культуре сдержанно, а иногда подливали масло в огонь антикультурных настроений. Однако также верно и то, что христиане пытались спасти с утопающего корабля эллинизма все, что считали достойным. Так, например, сохранение письменных источников эллинизма в “темные века” было заслугой монахов-переписчиков.

Хотя христианство победило язычество как в плане высшей культуры, так и политически, оставалась опасность, что христианство проиграет борьбу в плане бытовом и личном, что оно в сердцах мирян превратится в новую форму язычества. Старая религия продолжала оказывать пассивное, но упорное сопротивление. Ткань языческих верований настолько переплетена с повседневностью, что трудно различить, где кончается быт и начинается служение демонам. Хотя борьба с идолопоклонством не потеряла свою остроту, появилась опасность того, что христианству перестанут удивляться, что грань между языческими суевериями и новой верой постепенно сотрется, что к христианским мученикам будут обращаться в молитвах с теми же просьбами, с которыми незадолго до того обращались к богам греко-римского пантеона. Христиане могли вырубить священные рощи, но никому не приходило в голову заколотить древние языческие колодцы с целительной водой. Императоры издавали законы, запрещавшие гадание по внутренностям жертв, а взамен их подданные для предсказания судьбы стали использовать Библию, открытую наугад. Целебные растворы из трав с могил мучеников, а также заговоры с призыванием имен святых стали популярным средством народной медицины.

Проповедуя против театра, гладиаторских боев и скачек, церковь должна была как-то иначе удовлетворить эмоциональные потребности своей паствы620) Для этого церковные праздники должны были занять в календаре место прежних языческих торжеств. Нечего удивляться тому, что поминальные агапы на могилах мучеников часто превращались в шумные народные гуляния, с попойкой “до бесчувствия” и танцами621). Борьба с языческими устоями велась на двух уровнях, государственном и церковном. Государственные запреты сами по себе оказывали

малое влияние, если не получали надлежащей поддержки со стороны местного духовенства. Катехизация вплоть до середины V в. оставалась тем горнилом, в котором из массы язычников церковь отливала форму нового человека, заново рожденного во Христе.

Духовные искания блаж. Аврелия Августина

На горизонте латинского богословия фигура блаж. Августина (354–430) по своей масштабности, противоречивости и влиянию на последующее развитие богословской мысли не имеет себе равных. Doctor Gratiae и по сей день остается одним из наиболее читаемых и почитаемых западных отцов. В данном исследовании мы коснемся только тех сторон жизни святого, которые имеют прямое отношение к катехизации.

Мать Августина, Моника (†387), была набожной православной христианкой, тогда как отец долгое время оставался симпатизирующим христианству язычником и, по примеру многих, откладывал свое крещение. Августин был принят в катехумены еще в раннем детстве. Однако родители не торопились крестить его, сознавая, “какая буря искушений нависает над человеком по выходе из детства”622). Памятуя о тяжести церковного наказания за грехи, совершенные после крещения, Моника не стала крестить сына даже тогда, когда он тяжело заболел.

Сам Августин оценивал отсрочку своего крещения неоднозначно. С одной стороны, он был рад тому, что грехи, совершенные им в молодости, когда он еще не был крещен, были позднее смыты водой очищения. С другой же стороны, он сожалел о том, что укрепляющая благодать крещения не была подана ему в раннем детстве. Для многих отложение крещения было поводом к вседозволенности. О катехумене, ведущем порочную жизнь, часто говорили: “Оставь его, пусть поступает как хочет, ведь он еще не крестился”623). Эти слова прочно врезались в голову молодого Августина. Вспоминая прежнее свое заблуждение, в зрелом возрасте Августин с сожалением отметит: “Когда дело идет о телесном здоровье, мы ведь не говорим: “оставь, пусть его еще ранят: он еще не излечился””. Сам Августин учил, что духовное лечение следует прилагать к человеку как можно быстрее, и всячески поощрял крещение детей в самом раннем возрасте, о чем у нас еще будет возможность говорить подробнее в седьмой главе.

Получив начальное образование в родной провинции, юноша отправился в Карфаген, мечтая о карьере адвоката. Здесь он со страстью отдался буйным утехам молодости. “Кругом меня, – вспоминает Августин, – котлом кипела позорная любовь”624). Предостережения матери были забыты, и Августин отдался этой любви самозабвенно. Как подобает молодому патрицию, он завел любовницу, от которой скоро прижил сына, Адеодата. Для разжигания порочных чувств Августин посещал театральные зрелища, где актеры на сцене разыгрывали амурные похождения богов. Несмотря на это, он оставался в церкви катехуменом первого разряда, т. е. “слушающим”, и время от времени посещал по воскресеньям Литургию оглашенных. Как Августин вспоминал позднее, в церкви все его внимание было поглощено стоящими поблизости дамами, а не происходившим на богослужении. Это был вполне сознательный бунт против Бога. Позднее Августин сравнивал свое прежнее состояние со свободой беглого раба625).

Изведав сполна “тлетворную сладость греха”, Августин на некоторое время почувствовал внутреннее пресыщение и порыв к духовным исканиям. Разбужен он был не проповедями и даже не Священным Писанием, а “Гортензием” Цицерона. Именно Цицерон заставил его задуматься о предназначении человека и поселил в душе девятнадцатилетнего юноши “сердечное смятение”. Однако Цицерон ни словом не упоминал о Христе, а Августин, по его собственному признанию, инстинктивно искал Того, Чье имя он впитал с молоком матери.

По этой причине Августин отложил “Гортензия” и впервые решил внимательно заняться Священным Писанием. Августина ожидало разочарование: стиль безыскусного латинского перевода Библии не выдерживал никакого сравнения с блестящей риторикой Цицерона. Как мы уже упоминали, подобные чувства в кругу людей образованных испытывали многие. Так, например, блаж. Иерониму, воспитанному на произведениях классиков, стиль пророков показался грубым и противным626). Чтобы исправить положение, Иероним взялся за собственный перевод Писания, положив начало знаменитому тексту латинской Вульгаты. После своего окончательного обращения Августин будет намеренно называть Библию “священным красноречием” (sacra eloquentia), тогда как величайший римский оратор станет для него “каким-то Цицероном”627). Подобного же рода культурная революция произойдет и в литературных вкусах Иеронима.

Не найдя удовлетворения в самостоятельных занятиях, но по-прежнему продолжая поиски, Августин попал под влияние манихеев. Эта секта появилась в начале III в. в Персии и быстро распространилась по крупным городам

Римской империи. По мере распространения она впитала в себя различные гностические учения, богословие ап. Павла с маркионитскими тенденциями, а также некоторые апокалиптические элементы христианства. Согласно учению манихеев, мир является ареной борьбы двух сил: света и тьмы, духа и материи. Августина прежде всего привлекло то, как в дуалистической метафизике решалась проблема зла628). Манихеи во всем винили судьбу и материю, не желая признавать, что зло коренится в воле и намерениях человека. Позднее Августин был склонен видеть в своем увлечении манихейством подсознательное желание избавиться от мучивших его угрызений совести.

В сердце молодого Августина семена манихейской критики падали на почву, уже взрыхленную сомнениями. Так, манихеи укрепили Августина в мысли о том, что Ветхий Завет – это вредная книга, полная заблуждений. Наивный антропоморфизм, многоженство патриархов, священные войны и жертвоприношения животных манихейские учителя выставляли в самом мрачном свете.

У манихеев было строжайшее деление между большинством “слушающих” (audientes), или катехуменов, не соблюдавших всех ритуальных и моральных установлений секты, и небольшой кучкой “избранных” (electi), или “верных” (fideles), которые принимали участие в ежедневных ритуальных трапезах, были вегетарианцами, а также воздерживались от сквернословия и половых отношений629).

Напомним, что в Западной церкви катехумены первого этапа также назывались “слушающими”. Катехумены второго этапа в Риме именовались “избранными”, тогда как в других западных церквах более распространено было название “стремящиеся” (competentes). “Верными” в церкви могли называться только крещеные христиане. Вполне возможно, что манихеи заимствовали терминологию Римской церкви, применив ее к реалиям собственной религиозной практики и отождествив “избранных” с “верными”. Августин из “слушающего” у христиан сделался “слушающим” у манихеев. Перейти в разряд “избранных” он не планировал, так как для этого нужно было порвать с любовницей.

Августину потребовалось девять лет, чтобы разочароваться в манихействе и его учителях. Оставив секту, он почувствовал в себе духовную пустоту. Стремясь ее чем-то заполнить, Августин взялся изучать скептиков и делать карьеру. Друзья посоветовали ему подать прошение на должность придворного ритора в Милане, где тогда находилась резиденция императора. К счастью, прошение было одобрено, и Августин поселился в Милане. Здесь ему было суждено повстречать человека, знакомство с которым перевернуло его жизнь.

Этим человеком был епископ Амвросий (†397), появившийся на миланской кафедре при весьма примечательных обстоятельствах. Амвросий был первым латинским отцом церкви, который родился и вырос в христианской семье. Его аристократический род мог похвастаться мученицей Соферией, погибшей во время гонений при Диоклетиане. В молодости Амвросий получил блестящее риторское образование и был назначен на пост управляющего несколькими провинциями с резиденцией в Милане. Как и многие другие государственные чиновники, симпатизировавшие христианству, Амвросий, будучи катехуменом, откладывал крещение на неопределенный срок. Но Провидение скоро положило конец его промедлению. После смерти арианского епископа в Милане возникла распря между арианами и православными. Как часто бывало в подобных случаях, дело дошло до рукоприкладства, и Амвросию как управляющему пришлось вмешаться, чтобы восстановить порядок. Совершенно неожиданно для него самого, Амвросий был тут же единогласно провозглашен епископом Милана. В один день он был крещен, а затем рукоположен в пресвитеры и епископы. Случай этот в церковной практике был неординарным и, с канонической точки зрения, нарушал церковные правила, по которым неофита не следовало рукополагать даже в пресвитеры630). По этому поводу позднее ворчал желчный Иероним: “Вчера – катехумен, сегодня – епископ, вчера в театре, сегодня в церкви, вечером в цирке, утром в алтаре, недавно покровитель актеров, а теперь посвящающий девственниц!”631)

Надо сказать, что Амвросий отнесся к своим новым обязанностям с необыкновенным рвением. Он раздал свои денежные сбережения бедным, а обширные земельные владения подарил церкви. Избавившись от мирских забот, он тотчас же взялся за детальнейшее изучение Священного Писания и греческих отцов. За этими занятиями и застал его молодой Августин.

Вначале Августин посещал проповеди Амвросия из чисто эстетического и интеллектуального удовольствия. Риторическое искусство и начитанность епископа, которые Августин мог оценить сполна, восхищали его. По его собственным словам, он решил остаться катехуменом у христиан “до тех пор, пока не найдет то, чего искал, или пока не уверится в том, что искать более не следует”632).

В проповедях Амвросия темам Ветхого Завета отводилось особое место. Эти проповеди вернули Августину мир, от которого он отрекся у манихеев. Благодаря аллегорическим толкованиям миланского епископа Ветхий Завет уже не

вернуться в Северную Африку. В это время внезапно умерла Моника. Оправившись от утраты, Августин возвратился на родину, продал родительское поместье, а деньги раздал бедным. После этого он перебрался в Гиппон, жители которого в скором времени стали просить местного епископа Валерия рукоположить Августина в пресвитеры. Авторитет и известность Августина быстро росли. Чувствуя приближение смерти, Валерий назначил Августина своим преемником зимой 395/6 года. На этой епископской кафедре Августину было суждено прослужить до самой смерти.

Из всего обширного наследия блаж. Августина нас в первую очередь интересуют произведения, касающиеся его работы с катехуменами. К ним относятся: “Толкование псалмов” (392–418 гг.), “О вере и символе” (393 г.), “О христианском учении” (396, 426 гг.), “Против Фавста-манихея” (398 г.), “Об оглашении необученных” (399–400 гг.), “О супружеском благе” (400–401 гг.), “О духе и букве к Марцеллину” (412 г.), “О вере и делах” (413 г.), “Рассуждения об Евангелии от Иоанна” (414–416 гг.), “О прелюбодейных браках” (419/421 гг.), а также отдельные проповеди и письма.

Предоглашение

На Востоке предварительного собеседования с язычниками, впервые переступавшими порог церкви, либо вообще никогда не было, либо оно было упразднено в начале IV в. Фактически, его функцию выполняло собеседование с епископом перед принятием в число “готовящихся к просвещению”, т. е. катехуменов второго этапа.

Западная церковь, в отличие от Восточной, проводила с язычниками более или менее формальное предварительное собеседование перед принятием их в число “слушающих”, т. е. катехуменов первого этапа. Первое определенное известие о существовании этой практики в Риме относится к началу III в. В эпоху гонений перед всяким человеком, переступавшим порог домашней церкви, ставили два главных условия: оставить свое ремесло, если оно было связано с идолопоклонством или убийством, а также отказаться от прелюбодейных связей. При этом личное свидетельство человека должны были подтвердить поручители, приведшие его в церковь.

ВIV в. ситуация изменилась. Хотя внутрицерковные распри обострились, опасность организованных гонений со стороны язычников миновала. Массы народа хлынули в церковь, однако многие не спешили креститься. Согласно канонам, катехумены должны были соблюдать все те же моральные предписания, что и верные. На практике же церковь не могла контролировать поведение катехуменов с одинаковой строгостью. Идолопоклонство по-прежнему было тяжелым грехом, за который катехумена могли выдворить из церкви. Что же касается добрачных и внебрачных отношений, то в этом вопросе церковь находилась под сильным давлением языческого общества, в котором, конкубинат был чем-то общепринятым.

ВЗападной церкви предварительное собеседование со временем приняло более свободную форму. Приходившим уже не нужны были поручители. Их не расспрашивали о профессии и личной жизни, как это было в эпоху гонений. Кроме того, во многих христианских семьях было принято посвящать детей в катехумены в младенчестве. В этом случае ни о каком собеседовании не могло быть и речи. Участвовать в полноценном оглашении для взрослых дети могли с семи лет, так как считалось, что в этом возрасте ребенок уже способен запомнить символ веры и самостоятельно ответить на вопросы священника642). Для взрослых первая беседа с представителем церкви стала скорее вводным огласительным занятием, чем собеседованием.

Вбольшом приходе такое занятие могли поручить диакону. Так, поводом к написанию труда “Об оглашении необученных” для Августина послужило письмо карфагенского диакона Деограция, в попечении которого находились язычники, желавшие стать катехуменами. Деограций жаловался на смертельную скуку, одолевшую его от частого повторения давно затверженных слов. Чувствуя потребность в перемене, Деограций обратился к Августину за советом по методике проведения и содержанию вводного катехизиса.

Августин, тогда уже епископ, отнесся к просьбе диакона с большим вниманием и ответил пространным письмом. В каждом слове его ответа светятся пастырская чуткость и богословская проницательность. Всякий катехизатор, объясняет Августин, встречается в своей деятельности с тремя главными препятствиями.

Во-первых, выразить адекватно учение о Боге в простых и кратких выражениях необыкновенно трудно. Здесь всегда будет множество неточностей, которые не удовлетворят всякого мыслящего человека. Августин признается, что он редко бывает доволен собственными проповедями. Человеческим языком не выразишь всего того, что представляется нашему мысленному взору. Следует помнить, что божественная реальность бесконечно богаче не

только того, что описуемо словами, но и всего мыслимого. Мы не должны стыдиться говорить о Боге простым языком, ибо Сам Господь показал нам пример смирения, когда обращался к народу с проповедью. Ради немощей наших, Он, будучи всемогущим и невыразимым Богом, преодолел пропасть, отделяющую Его от всего тварного естества, и принял зрак раба, чтобы отпустить нас на свободу. В минуту неудачи для всякого проповедника смирение Христово и простота Его слов будут большим утешением643).

Во-вторых, материал действительно может наскучить катехизатору от частого повторения. Для того, чтобы не пропало вдохновение, нужно никогда не упускать из виду ту спасительную пользу, которую приносит истина христианства язычникам. Нужно поменьше заботиться о том, насколько отточен у тебя язык, и побольше о том, как привести слушателей к покаянию, к изменению образа жизни. Нужно отнестись к пришедшим со всей теплотой и участием и стараться избегать даже тени высокомерия. Августин на всю жизнь запомнил то расположение, с каким впервые встретил его Амвросий.

Помимо этого, нужно внимательно наблюдать за реакцией аудитории. Удивление и радость слушающих, которым все вновь, не могут не передаться учителю. Августин сравнивает первую беседу катехизатора и новопришедшего со встречей старого горожанина с путешественником, который попал в город впервые. Указав путешественнику давно знакомый ему путь, красоты которого он раньше не замечал, горожанин сам невольно проникался восхищением незнакомца644).

В-третьих, пожалуй наибольшим огорчением Деограция было то, что его слушатели часто выказывали признаки невнимания, скуки и безразличия. Августин замечает, что многие причины рассеянного внимания легко устранимы. Он советует не затягивать предварительную беседу надолго. Помимо этого, при всякой возможности следует усадить собеседника и не заставлять его стоять645). Августин отмечает, что “за морем” этот обычай получил широкое распространение. Как мы помним, в Иерусалиме на огласительных занятиях катехумены обыкновенно сидели.

В некоторых случаях, объясняет Августин, люди не решаются ничего сказать потому, что боятся перебить говорящего, а также из уважения к предмету обсуждения. Если публика соскучилась, то нужно привлечь ее внимание вопросом или каким-нибудь ярким примером. Иными словами, вступительная беседа должна быть как можно больше диалогом, в особенности, когда имеешь дело с небольшой группой людей.

Если пришедший имеет твердое намерение стать катехуменом, следует расспросить его о том, какое предварительное знакомство он имел с христианством. Если перед тобой человек хорошо подготовленный, то не нужно обременять его пересказом вещей известных. В этом случае заготовленную проповедь можно сократить646). Впрочем, нелишне будет бегло остановиться на главных вопросах веры, так как при самостоятельном изучении некоторые вещи могли быть упущены.

Если, как бывает среди людей образованных, толчком к приходу человека в церковь было прочтение книг, то нужно обязательно справиться, какие именно произведения попались ему под руку. Если он читал “канонические писания”, то есть Библию, или труды православных отцов, то следует всячески одобрить его выбор. Если же человек по незнанию наткнулся на книгу какого-то еретика и принял ее за церковное учение, то следует терпеливо, но без колебаний поправить его ошибку.

Каждый христианин должен в первую очередь читать Священное Писание. Человека рафинированных литературных вкусов следует предупредить, что язык Библии не следует судить по канонам риторики. Сам Августин, еще будучи катехуменом, обратился к Амвросию с вопросом о том, какую книгу Священного Писания ему перед крещением стоит проштудировать более внимательно. Амвросий порекомендовал пророка Исайю и просчитался: Августин прочел несколько глав, ничего не понял, отложил книгу в сторону и взялся за Псалмы647).

Справившись у человека о его подготовке, следует также поинтересоваться, чего он ищет, желая стать христианином. Если он стремится к земным благам, будь то важный государственный пост, выгодный брак или желание угодить другу-христианину, то ему следует в этом честно признаться. Большинство людей будут, разумеется, увиливать и придумывать мотивы более благовидные. Катехизатор, даже если он уверен, что человек что-то утаивает, не должен укорять его, как будто он сводит с ним счеты. Наоборот, он должен всячески хвалить добрые помышления человека, а в своем катехизисе обрушиться на тех лицемеров, которые приходят в церковь из меркантильных соображений. Таким образом, говорит Августин, “человеку начнет нравиться тот, кем он сейчас хочет лишь казаться”648).

Осведомившись о познаниях будущего катехумена и убедившись в том, что пришедший не ищет земной выгоды, но заботится о душе своей, катехизатор должен обратиться к нему с кратким наставлением. Августин предлагает два примера вводного катехизиса. Первый пример обращен к человеку просвещенному и читавшему немало. В нем Августин задается одним-единственным вопросом, волновавшим многие философски настроенные умы: что есть высшее благо? Подобно платоникам, Августин сначала разбирает всевозможные ложные блага, за которыми люди гоняются в этой жизни: пища и питие, зрелища, женщины, деньги, карьера и положение в обществе. Вкушая эти удовольствия, человек никогда не может насытиться, его жажда только разгорается с большей силой. Что еще печальнее, человек может лишиться этих мнимых благ в любой момент и сделаться еще несчастнее. Они оставляют человеку только больную совесть, душевную пустоту и рабский страх, который не позволяет ему вновь обратиться к Богу как к любящему Отцу. Поэтому человек должен как можно быстрее понять, что истинное, непреходящее благо состоит в Боге и жизни вечной, и не искать более ничего другого.

Во втором варианте катехизиса Августин так суммирует христианскую весть о спасении:

Христос пришел в этот мир с той главной целью, чтобы человек узнал, насколько Бог любит его. И чтобы, постигнув это, человек сам зажегся любовью к Тому, Кто первым возлюбил Его. И полюбил ближнего своего по заповеди и примеру Того, Кто стал нашим ближним. Ибо Он по любви сделался ближним того, кто вовсе не был Ему ближним, но весьма далеко удалился от Него.649)

Задача катехизатора – раскрыть в Библии спасительную историю божественной Любви. Вовсе нет необходимости, да и невозможно, подчеркивает Августин, пересказать за одно занятие всю Библию. Следует остановиться только на главных событиях. История спасения начинается от сотворения мира, через грехопадение, потоп, построение вавилонской башни, призвание патриархов, исход евреев из Египта, вавилонское пленение и пророческие обетования о приходе Мессии.

Вступающему в Церковь предлагали войти в эту историю в качестве одного из действующих лиц, оставив свое языческое прошлое. Ко Христу вела не история Рима и не история берберов в Северной Африке, а история народа Израильского. Для некоторых это обстоятельство было камнем преткновения. Так, например, манихеи считали, что свидетельства пророков совершенно бесполезны при обращении язычников. Прочитав Евангелия и поразившись моральной высоте его требований, язычники скорее поверят Христу, чем пророкам. Манихеи переворачивали важнейший аргумент древнехристианской апологетики с ног на голову: не пророки подтверждают мессианство Христа, а Христос своим авторитетом может убедить человека, что нужно верить пророкам. Пусть закон и пророки остаются детоводителями ко Христу для иудеев, рассуждали манихеи. У язычников для этого есть свои собственные поэты, чудотворцы и прорицатели, как например, Гермес Трисмегист, сивиллы и Орфей, у которых также можно найти предсказания о Христе. Подобного рода доводы были весьма популярны и многих уводили от Церкви.

Августин, близко знавший манихеев, отвечал им следующим образом. Новый Завет станет книгой малопонятной, если мы полностью откажемся от его ветхозаветного контекста. Например, христианское понимание титула “Мессия” тесно сопряжено с определенным кругом представлений и чаяний Израильского народа. Кроме того, сивилл и Орфея никто не читает в церкви по той причине, что, в отличие от пророков, они еще никого не обратили ко Христу.

Библейская история спасения – это не просто предание одного из ближневосточных племен. В ее центре стоит событие всемирного значения: Боговоплощение. Она движется от Израиля ветхого к явлению Мессии, а от него в будущее, к Новому Израилю, к рождению Церкви апостолов и мучеников. Будущее этой истории, по Августину, совпадает с будущим церкви, вплоть до дня Последнего Суда. В тот день земная церковь разделится на тех, кто был христианином только по имени, и тех, кто словом, делом и помышлением служил Христу. Одни будут осуждены на вечные муки, другим же будет даровано вечное блаженство.

История, которую рассказывала церковь, принципиально отличалась от светских хроник тем, что в ней описывалось не только прошлое и настоящее, но и будущее завершение творения, окончательное установление Царствия Божия. Церковный учебник истории выглядел необычно: для будущего в нем было оставлено несколько чистых листов в середине, тогда как последние страницы были заполнены апокалиптическими сценами.

Среди прочих опытов христианской историографии следует отметить “Книгу Божьих обетований и предсказаний” (Liber promissionum et praedictorum Dei) младшего современника Августина, другого карфагенского диакона, Кводвультдеуса († ок. 454). По замыслу автора книга должна была служить пособием для катехизаторов. Развивая мысль Августина, Кводвультдеус использовал трехчастное деление истории спасения: от сотворения до Моисея

(период “до закона”), от Моисея до Иисуса (период “под законом”) и от Иисуса до конца света (период “под благодатью”). Затем следовал раздел под названием “половина времени” (dimidium temporis), а в конце тринадцать подглав рассказывали о прославлении святых (gloria sanctorum). Книга была поделена на 103 обетования и 50 пророчеств, которые в сумме составляли 153, что соответствовало числу рыб, пойманных апостолами по повелению Иисуса (Ин.21:11). Эти деления, несмотря на некоторую искусственность, были придуманы для того, чтобы катехуменам было легче запомнить материал огласительных занятий.

Впоследствии, у самого блаж. Августина из набросков катехизиса родился его величайший труд – “О граде Божьем”, развивающий идею двух городов – Божьего и человеческого, – которая уже присутствует в отрывочной форме в его катехизисе “Об оглашении необученных”. “О граде Божьем” можно считать венцом всего многовекового осмысления истории спасения в катехизисах. От славословий псалмов и апостольских проповедей, в которых перечислялись великие деяния Божьи в истории, через более развернутые катехизисы св. Иринея Лионского, арианского редактора, неизвестного армянского автора и Кводвультдеуса, красная нить традиции ведет к монументальному богословию истории блаж. Августина.

Обряд посвящения в катехумены

По окончании вступительной проповеди катехизатор должен был спросить пришедшего, лежит ли его душа ко всему сказанному и намерен ли он искренне выполнять церковные предписания. Если человек сомневался, то ему советовали подождать и провести некоторое время на положении “приближающихся” к церкви язычников (accedentes), хотя едва ли можно считать их выделенной группой людей. В притворах и внешних дворах столичных базилик всегда можно было встретить говорливую и суетящуюся толпу любопытствующих язычников, то и дело входивших и выходивших из храма650). Августин, будучи катехуменом в Милане, жаловался на то, что из-за шума он не всегда мог расслышать все, о чем говорил Амвросий. Из-за подобных нарушений церковной дисциплины в начале VI в. было постановлено закрывать врата церквей после чтения Евангелия и не выпускать никого во время проповеди651).

Если пришедший отвечал на вопрос катехизатора утвердительно, то его принимали в катехумены. Весь обряд посвящения называли catechumeni sacramentum652). Термин sacramentum в церковной латыни описывал широкий круг церковных обрядов, тогда как термин mysterium в большинстве случаев указывал на таинства в узком смысле слова, т. е. на крещение и евхаристию.

Обряд принятия в катехумены был как бы предвкушением будущих таинств. В Западной церкви он состоял из пяти сакраментальных действий: осенения печатью креста, “дуновения” (exsufflatio), чтения молитвы, возложения рук и вкушения соли (sacramentum salis)653). Августин делает следующее различие между сакраментальным характером обряда посвящения в катехумены и главным христианским таинством, евхаристией.

Даже катехумены, как я считаю, в некоторой степени освящены крестным знамением и молитвой при возложении рук. Принимаемое ими не является телом Христовым, но тем не менее более свято, нежели обыкновенная пища, так как это – “сакрамент” (quoniam sacramentum est).654)

Кандидата сначала помечали печатью креста на лбу, в знак того, что он поступал на службу ко Христу, подобно воину в императорской армии. В своих проповедях Августин не раз возвращается мыслью к этому обряду655). Крест на лбу христианина был одновременно напоминанием, ограждением и осуждением. Крест постоянно напоминал христианину о Распятом. Крест как орудие позорной смерти учил смирению. Катехумен, по словам Августина, “несет крест Христов на лбу и не стыдится креста Господа своего”656).

Печать креста также ограждала катехумена от порочных помыслов и бесовских влияний. Для тех катехуменов, которые продолжали вести себя как обыкновенные язычники, крест был постоянным судьей их поступков. “Вот, ты – катехумен, и хочешь пойти в театр”, – рассуждает вслух Августин в одной из своих проповедей. – “У тебя что, два лба, один для Христова знака, а другой для театра? Тогда тебе сначала стоит поменять лбы. А коль скоро ты не можешь этого сделать, то не следует портить того, что имеешь.”657)

Осенив кандидата печатью креста, священнослужитель, слегка стиснув зубы, дул ему в лицо и уши. Древние воспринимали демоническое присутствие в человеке предельно конкретно и физически. Клин клином вышибают, считали они: нечистого духа можно выгнать чистым дуновением. При этом экзорцист издавал тихий свист, наподобие “пс-с”, и шептал экзорцистские молитвы. Это был одновременно жест устрашения, проклятия и

Возможно, по этой причине катехуменов хоронили отдельно от верных. Когда сильные мира сего обращались к Августину с просьбой похоронить своего родственника, умершего катехуменом, вместе с верными или поближе к мощам мученика, то он, соблюдая церковное правило, отказывался идти на уступки.

В начале V в. число взрослых катехуменов в церкви по-прежнему оставалось сравнимо с числом верных. С приближением Пасхи Августин неизменно призывал катехуменов подать имена для крещения671). А если и это не помогало, то он, подобно св. Кириллу Иерусалимскому, пытался привлечь их секретами, которые откроются перед ними по принятии крещения: “Что скрывают и не выставляют на церковной публичной площади? Таинство крещения, таинство евхаристии. Ибо наши добрые дела язычники видят, тогда как таинства сокрыты от них.”672) Однажды, остановившись в своей воскресной проповеди на словах Евангелия: “Тот, кто ест Мое тело и пьет Мою кровь, во Мне пребывает и Я в нем” (Ин.6:55–56), Августин сделал многозначительную паузу и произнес без дальнейших пояснений: “Некоторые из вас называются катехуменами, или “слушающими”, оттого, что они только слушают прочитанное, но еще не понимают его смысла”673). По этому случаю он даже придумал две поговорки:

Accede ad professionem et solvisti quaestionem! Si non te excitat festivitas, ducat ipsa curiositas! Прими крещение и разрешишь недоумение! Если тебя не побуждает празднество, то пусть приведет любопытство!674)

Среди катехуменов находились и такие, кто роздал все свои сбережения, воздерживались от супружеских отношений и употребления вина, вели аскетический образ жизни и тем не менее не желали креститься. Взирая на не вполне безупречных верных, эти люди про себя рассуждали следующим образом: “Чего мне не хватает из того, что верные приобрели в крещении? Разве я не лучше иных верных служу Господу и выполняю заповеди Его?” Некоторые из них по простоте душевной считали себя безгрешными и на этом основании не желали креститься “во оставление грехов”675). Вполне возможно, что их нежелание принять крещение было связано с тем, что, как мы уже упоминали, в Западной церкви обряд посвящения в катехумены, крещение и евхаристия назывались одним словом – “сакрамент”. От этого в головах простых людей легко могла возникнуть путаница: многие полагали, что они уже получили свое таинство и не нуждаются ни в каком другом. Августин спешил поправить это расхожее заблуждение. Обряд принятия в катехумены, пояснял он, не обладает очистительной силой крещения676). Несмотря на все аскетические подвиги, грехи прошлой жизни вменяются катехуменам, пока они не крестятся.

Словно в противовес тем, кто растягивал катехуменат на неопределенный срок, и аскетам-максималистам в церкви появились минималисты из “мирян, начитанных в Писании”, которые отрицали необходимость тщательного катехизиса. На основании Деяний апостольских и других книг Писания они доказывали, что длительный катехизис вовсе не обязателен, так как его не было в апостольские времена. Так, например, эфиопский евнух крестился после одной беседы с апостолом Филиппом. От евнуха ничего не требовалось, кроме одного признания, что Иисус является Сыном Божьим. Его наперед не учили исполнять заповеди и не читали ему пространных моральных наставлений.

Точно так же, продолжали свои доводы защитники либертинизма, и евреи по исходе из Египта сначала перешли через Красное море, бывшее прообразом крещения, а потом получили заповеди на Синае, т. е. моральный катехизис. Из всей этой библейской демагогии следовало первое систематическое оправдание номинального христианства: пусть человек сначала крестится, а потом думает о том, как ему изменить жизнь. Если человек верит православно, то несмотря на порочную жизнь, он будет спасен “огнем веры”, т. е. его злые дела сгорят в огне, а сам он уцелеет, считали либертинисты. Тот факт, что катехумены стояли в церкви вместе с кающимися, они считали недоразумением. Катехизис, по их мнению, ничего общего не имел с покаянием и аскетическими упражнениями677).

Отметим, что догматический катехизис эти люди не отрицали. К крещению можно допускать всех желающих, если они прошли краткое наставление в вопросах вероучения. Они предлагали следующую программу: сначала краткий догматический катехизис, затем крещение, а после – покаяние, подкрепленное моральным катехизисом. С практической точки зрения задача катехизатора значительно упрощалась, да и у катехуменов отпадала необходимость в напряженной духовной работе. Фактически от катехуменов требовали только заучить символ веры, а изменение образа жизни оставить на потом.

Все это словесное жонглирование библейскими текстами вызвало обстоятельную критику блаж. Августина. Вопервых, отмечает Августин, Иоанн Предтеча проповедует в Евангелиях покаяние перед крещением, а не после него. Точно так же и ап. Петр, обращаясь к жителям Иерусалима, сначала говорил: “покайтесь”, а потом: “да крестится каждый из вас...”678) Иначе и не может быть, ибо вера в то, что Иисус есть Сын Божий, нерасторжимо связана с обращением и покаянием. Духовная реальность обращения стоит за всеми на первый взгляд скорыми крещениями в Деяниях апостольских.