3.Диалог
Диалог, как образ жизни и способ философствования, был причиной литературного безмолвия Сократа, его сознательного отказа от письменных сочинений. Такой вывод находит подтверждение и в платоновской « Федре», где Сократ говорит, что письменное сочинение не только не может воспроизвести настоящего диалога и заменить его, но даже становится преградой на пути общения людей. Ведь книгу не спросишь, как спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отвечает «одно и то же». Можно добавить, что в письменном сочинении легче, чем в живом диалоге, избежать видимых противоречий, обойти острые углы и сгладить тем самым существо вопроса. Живое слово требует краткости, ясности и четкости, а в письменном изложении это желательно, но не всегда достижимо.
Диалог - своего рода лаборатория, одушевленное поисковое поле; он невозможен без общения, без присутствия, точнее без соприсутствия двух людей при совместном поиске истины. Вне настоящего диалога, согласно Сократу, нет и подлинной мудрости, но возможны лишь мнимая мудрость и многознание, точнее, многознайство.
В сократовском диалоге каждый из собеседников выступает как равный. В нем есть два лица, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск. Это значит, что истина и знания не передаются из одной головы в другую, а раскрываются в сознании участников диалога.
Тем самым искусство диалога, или, что одно и то же, мастерство задавать вопросы, становилось «испытанием» собеседника, его «обличением». «Обличение», к которому прибегал Сократ, было направлено в одних случаях на то, чтобы умерить самоуверенность собеседника, мнящего себя знающим, и доказать ему, что он не только ничего не знает, но более того: оставаясь недалеким человеком, не подозревает о своем невежестве; в других случаях оно имело целью ориентировать собеседника на самопознание, а также на обнаружение и уяснение того, что в нем самом до этого оставалось скрытым, неясным и дремлющим. В последнем случае искусство задавать вопросы Сократ рассматривал как средство, с помощью которого можно содействовать «рождению» истины в голове собеседника, помогать ему « разрешиться» от бремени мыслей, раскрывая его творческие способности. Это вопросно-ответное (диалектическое) искусство он сравнивал с повивальным искусством своей матери Фенареты и в шутку называл «майевтикой».
Как бы то ни было, «обличение» и «майевтика» Сократа часто ставили собеседника в затруднительное положение, заставляли его противоречить самому себе, приводили его в смятение и замешательство. Вполне понятно, что реакция на сократовское искусство ведения диалога была далеко не одинаковой; немногим оно представлялось делом, направленным на осуществление дельфийского призыва «Познай самого себя» а многим – лишь софистическим приемом, запутывающим людей и сбивающим их с толку.
В словах: «я ничего не знаю… И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать» - весь Сократ, вся, почти вся «формула его философии, весь пафос его поиска истины. Он был уверен, что незнание, точнее, знание о своем незнании, в конечном счете, обернется знанием. Иначе говоря, незнание является предпосылкой знания: оно стимулирует поиск, заставляет «поразмыслить и поискать». С этой точки зрения у человека, не сомневающегося в истинности своих знаний и воображающего себя весьма сведущим во всем, нет большой потребности в поиске, в том, чтобы думать и размышлять.
Сократ был философом, он мыслил. И мыслил, отправляясь от осознания своего незнания, от скептического по форме тезиса « Я знаю, что ничего не знаю». Призывая не ограничиваться готовыми решениями и привычными представлениями, он подвергал «испытанию», «обличению» не только людей, но и общепринятые этические оценки, и взгляды на жизнь. Он будоражил умы, не давал покоя согражданам, вызывал их недовольство.
Становится понятным, почему Сократ в своей защитной речи уподобляет себя оводу, а афинян – коню, большому и благородному, но тучному и обленившемуся потому нуждающемуся в том, чтобы его погонял какой-нибудь овод.