прагматика и медиа дискурс / ван дейк прагматика

Резюмируя результаты идущих с давних пор философ­ских и логических дискуссий, мы кратко определим акты, или действия, как бинарные операторы изменения возмож­ных миров посредством намеренного и контролируемого изменения физического состояния сознательного индиви­дуума. Это физическое изменение мы будем называть физи­ческим действием (doing). Физические действия представля­ют собой экстенсиональные объекты, в то время как акты (acts, actions) суть интерпретации физических действий, т. е. интенсиональные объекты. Одно и то же физическое действие может быть интерпретировано различным обра­зом, так что ему будут сопоставлены разные акты — в за­висимости от того, какая перемена в возможном мире имеется в виду. Мы не будем заниматься здесь «негативны­ми» действиями, такими, как упущения, запреты, разреше­ния и т. д.

285

Действие имеет три фазы: ментальное состояние (жела­ния, решения, цели, намерения — о их внутренней струк­туре мы имеем лишь очень туманное представление, но для наших рассмотрении она несущественна), собственно дей­ствие (физическое) и последствия этого действия (преду­смотренные или нет): некоторое состояние, событие или процесс.

В дальнейшем мы будем позволять себе говорить о состав­ных (compound, т. е. как бы «сложносочиненных») и комп­лексных (complex, т. е. как бы «сложноподчиненных») действиях, а также о последовательностях действий. Боль­шинство совершаемых нами действий являются составными или комплексными, но мыслятся и воспринимаются как одно действие (например, открывание двери, написание письма). Физические действия, будучи экстенсиональными объектами, линейно упорядочены во времени, образуя после­довательности. Что же тогда значит, что действия бывают составными и комплексными, как мы отличаем их от после­довательностей действий и вообще, какой смысл имеет такое различение? Критерий, определяющий одно (простое или сложное) действие, можно искать на разных уровнях. Можно, например, исходить из намерений деятеля или из интерпретаций наблюдателя, поскольку именно они лежат в основе взаимодействия членов человеческого коллектива. Так, курение трубки, рассматриваемое как действие, со­стоит из разных действий, в частности зажигания спички. Зажигание спички, однако, представляет собой действие, которое может быть и частью некоторых других действий, например разжигания огня. Таким образом, выделение некоторого действия (внутри последовательности) основано на той функции, которую это действие может выполнять в другой последовательности. Далее, хотя зажигание спички представляет собой последовательность физических дейст­вий (таких, как движение руки, чиркание спичкой и т. д.), мы тем не менее считаем его простым действием, так как его составляющие не фигурируют в составе других действий в качестве отдельных компонентов. Конечно, мы можем сознательно и намеренно сделать движение рукой, как бы зажигая спичку, в том числе в составе некоторого другого действия. Однако это уже не будет конвенционально выде­ляемое отдельное действие, поскольку оно не связано ни с какой определенной целью. По определению, двигание рукой, конечно, есть действие — в узком смысле — в том

286

случае, если я имею намерение двинуть рукой и выполняю это физическое действие некоторым определенным образом. В более широком смысле, однако, оно не является дейст­вием (а лишь намеренным физическим действием), посколь­ку не преследует никакой цели: посредством этого действия я не удовлетворяю никакой потребности или желания и не пытаюсь как-либо изменить мир. В то время как целью чиркания спичкой является ее зажигание, что в свою очередь целенаправленно ведет к разжиганию трубки, двигание рукой не преследует никакой цели, кроме выпол­нения самого этого действия.

Несмотря на множество возникающих в данной связи теоретических трудностей, мы все же будем называть такие целенаправленные и распознаваемые физические действия базовыми действиями. Используя метафору, которая на­прашивается в этом контексте, можно сказать, что базовое действие подобно фонеме, которая может быть произнесена и распознана (как некоторый идеализированный объект), но значения не имеет. Объединяясь с другими базовыми действиями (фонемами), оно образует простое действие (слово), которое само по себе уже имеет некоторое конвен­циональное значение. Заметим, что распознавание и назы­вание действий зависит не только от психологических фак­торов (восприятия, планирования и т. д.), но также и от общего культурного контекста: то, что постороннему наблюдателю представляется всего лишь физическим дей­ствием, для других может быть полноценным действием. То же верно и для слов или морфем. Далее, хотя чиркание или зажигание спички может само по себе быть распозна­ваемым и конвенциональным простым действием, обычно такие действия выступают лишь в составе более сложных действий. В нашем примере: я зажигаю спичку для того, чтобы зажечь трубку, для того, чтобы закурить трубку. Иначе говоря, мое намерение зажечь спичку является ча­стью намерения более высокого порядка, а именно намере­ния закурить трубку и, следовательно, частью последова­тельного выполнения сложного действия. В этом случае закуривание трубки есть (сложное) единичное действие, по­скольку оно является независимым, а не составной частью некоторого действия более высокого порядка: я могу заку­рить трубку просто для того, чтобы удовлетворить свое же­лание. Напротив, чиркание или зажигание спички имеет иной конвенциональный статус. Это типично вспомогатель-

as?

ное действие, т. е. действие, входящее в Последовательность действий, имеющую более широкие цели (зажигание трубки, плиты, огня и т. д.). Вспомогательным называется такое действие, результат которого представляет собой достаточ­ное и/или необходимое условие для успешного выполне­ния какого-то другого действия. При этом курение трубки также состоит из целого ряда действий, начиная с зажига­ния трубки, втягивания дыма и т. д. В отличие от зажига­ния спички (которое может быть вспомогательным также и в составе других сложных действий) эти действия являются существенными компонентами курения трубки; без них это действие окажется либо вообще невозможным, либо безус­пешным.

Итак, мы будем называть действие сложным (composite), если оно состоит из нескольких простых (см. определение выше). Действие называется комплексным (complex), если оно включает некоторое вспомогательное действие, выпол­нение которого является условием для главного действия (или одного из них, если таковых несколько). Наконец, дей­ствие называется составным (compound), если оно состоит из последовательности действий, которые вместе образуют некоторое единое действие и, следовательно, являются су­щественными компонентами последнего. Действия, явля­ющиеся компонентами составного действия, тоже могут быть условиями последующих действий, но не обязательно. В отличие от вспомогательных действий их нельзя заменить никакими другими действиями. Так, смешивание бетона — это вспомогательное действие по отношению к одному из существенных компонентов, входящих в состав действия по­стройки дома. Оно, однако, не является здесь необходимым, поскольку дом можно построить из дерева, а бетон можно смешивать и для того, чтобы сделать пол или залить мосто­вую. Напротив, постройка стены — это уже, так сказать, сама постройка дома, так как это действие (грубо говоря) является существенным компонентом постройки дома.

Следующий вопрос касается различения сложных дей­ствий (и в особенности составных), с одной стороны, и последовательностей действий—с другой. Как мы видели выше, сложное действие обычно функционирует как неко­торая единица; именно в качестве таковой оно задумывается и исполняется, с одной стороны, и воспринимается, интер­претируется и обозначается с другой. В нашем повседнев­ном взаимодействии с окружающим миром эти простые и

288

сложные действия обычно влекут за собой такие события или состояния, которые вызывают другие действия, вы­полняемые либо тем же деятелем, либо другими (реак­ции). Когда я прихожу домой (ai), я могу поцеловать жену (аг), выпить пива (аэ) и закурить трубку (а,). Каждое из этих действий представляет собой одно действие (простое или сложное), но вместе они образуют некую временную последовательность, имеющую место впервые или более или менее привычную. Тем не менее ни одно из этих дей­ствий не является существенным компонентом всей после­довательности в целом (или необходимым условием для нее): я могу не поцеловать жену, или поцеловать ее в дру­гое время, или закурить трубку, но предварительно не выпить пива и т. д. Эта последовательность может счи­таться некоторым единством только как описание деятель­ности за некоторый отрезок времени (в порядке ответа на во­прос «Что вы делали перед обедом?»). Теоретически такая последовательность может быть сколь угодно длинной, и ее описание может представлять собой, например, целую биографию человека или историю коллектива. Тем не менее мы все же различаем разные типы подобных последователь­ностей: так, говоря о какой-нибудь войне или революции, мы представляем ее себе как чрезвычайно сложную после­довательность действий каких-то коллективов и целых наций; нападение группы лиц на мост в ходе этой войны или революции мы тоже назовем последовательностью дейст­вий, хотя в этом случае — поскольку такой эпизод объе­динен единой целью (разрушение моста) — мы можем рас­сматривать его и как одно сложное действие. Как можно видеть, в таких случаях решение вопроса: «сложное дейст­вие или последовательность действий?» определяется точкой зрения и целями наблюдателя (или рассказчика). Когда речь идет о достаточно сложных действиях, мы часто не об­ращаем внимания на те действия (и соответственно на их субъектов), которые нерелевантны для «главного действия»;

так, например, мы можем не упомянуть о том, что кто-то из участников нападения на мост во время войны выпил пива. Действие может быть названо релевантным, если его выпол­нение представляет собой достаточное или необходимое ус­ловие для главного действия (или для некоторого сущест­венного компонента главного действия). Таким образом, в нашем примере разрушение моста — поскольку оно имеет четко определенную цель и ведет к изменению в общем

289

положении вещей — может считаться одним сложным дей­ствием, компоненты которого определенным образом обус­ловливают друг друга. Война же, о которой шла речь, пред­ставляет собой единую последовательность действий, имею­щую начало и конец и характеризующуюся определенными целями воюющих сторон; при этом она состоит из действий различных лиц и коллективов, которые — сами по себе — могут и не обусловливать друг друга. А именно, такие дей­ствия, как разрушение моста или взятие города, могут оба являться достаточными условиями успешного ведения вой­ны, но быть никак не связаны друг с другом. В других случаях, например в действии управления страной, вообще нельзя выделить никакой ясной цели, кроме постоянно длящегося процесса сохранения или постепенного улучше­ния определенного политического и социально-экономичес­кого положения. Тем не менее, по-видимому, есть основа­ния считать, что действия и последовательности действий имеют иерархическую структуру. То, что на одном уровне — цели, интерпретации или описания — представляет собой последовательность действий, на другом уровне может считаться одним более общим действием, включающим целую систему условий и возможностей. В таких случаях мы будем говорить о макродействиях: они представляют собой последовательности действий на уровне /, и функцио­нируют как единое действие на уровне /i+r Назовем после­довательность действий глобально связной (globally coherent), если ей в целом можно сопоставить какое-то макродейст­вие, т. е. если составляющие ее действия упорядочены в соответствии с некоторым глобальным планом. Последова­тельность называется линейно-связной (linearly coherent), если каждое из входящих в нее действий представляет собой необходимое или достаточное условие для по крайней мере одного из следующих за ним в данной последователь­ности.

3.2. Несмотря на то что наши рассуждения о структуре действий, сложных действий и последовательностей дейст­вий еще не привели нас к полной ясности в этом вопросе и оставляют нерешенными много разных проблем, мы все же чувствуем себя в состоянии приступить к рассмотрению речевых актов и последовательностей речевых актов.

Согласно нашим определениям, речевой акт является актом, или действием, тогда и только тогда, когда налицо

290

сознательный индивидуум, который, намеренно производя некоторое физическое действие, имеет целью произвести в окружающем его мире некоторое изменение (или предотвра­тить таковое). Поведение говорящего, по-видимому, отвечает этим требованиям: когда мы что-то намеренно произносим, мы обычно находимся в сознании, производим некоторое физическое действие (пишем, приводим в движение наши органы речи) и тем самым непосредственно производим какие-то изменения в окружающей физической среде (в воздухе, на бумаге) и косвенно — в воспринимающих ор­ганах читателя или слушателя. С другой стороны, я могу говорить только для себя, не имея целью быть услышанным, или с целью быть услышанным, но не понятым, или, нако­нец, с целью быть услышанным и понятым, но без того, чтобы слушающий истолковал мои слова как имеющие ка­кую-то дальнейшую цель, например побудить его к каким-то мыслительным операциям или физическим действиям. Иначе говоря, речевые акты — это весьма сложные дейст­вия, имеющие иерархическую структуру. Входящее в рече­вой акт физическое действие — это всего лишь движение руки или рта, результатом которого является некоторое линейное, временное или постоянное, изменение физичес­кого состояния окружающего мира. Это действие может быть интерпретировано нами как фонологический или гра­фический акт, а именно говорение или писание, только в свете множества условностей и абстракций. В большинстве случаев сам этот акт является — согласно нашим определе­ниям — составным. Мы, конечно, можем намеренно произ­нести одну фонему, но в процессе речи это намерение пол­ностью автоматизируется в рамках более общего намерения произнести последовательность фонем, имеющую опреде­ленные функции и/или значение (морфему). Морфематический акт как таковой носит конвенциональный характер;

совершая его, мы в то же время, возможно, совершаем и семантический (лексический) акт. Здесь опять уместен примененный выше способ рассуждения: мы совершаем морфематические и тем самым лексические акты только в рамках какой-то более общей цели, а именно совер­шения синтактико-семантического или пропозициональ­ного акта, акта высказывания суждения. Этот акт в свою очередь служит основой для референциального акта (т. е. установления соответствия с экстралингвистическими объектами), который сам является сложным, так как от-

291

дельные лексико-синтаксические акты могут и сами по себе служить основой референциальных актов. Таким образом, произнесение фонемы — это базовое действие, произнесение морфемы — простое действие, произнесение предложения — сложное действие. Эти сложные действия, или акты, произнесения служат основой соответствующих сложных действий приписывания значения, в свою очередь слу­жащих основой для сложных референциальных действий. Следует отметить, что я могу совершить действие припи­сывания значения (интенсиональный акт, intensional act) и не совершая референциального акта, например в слу­чае, когда я произношу осмысленное предложение на есте­ственном языке без намерения соотнести его с предме­тами, свойствами или фактами действительности (истин­ностными значениями в каком-то из возможных миров). Действия такого типа могут рассматриваться как функции, имеющие в качестве аргументов фонемы или морфемы, а в качестве значений (т. е. интерпретаций) — лексические зна­чения, точнее — как композиции функций, поскольку эти лексические значения в свою очередь могут служить аргу­ментами для функций — референциальных актов.

Мы довольно детально описали здесь то, что известно под названием локуционного (locutionary) и пропозициональ­ного актов. Цель этих составных действий высшего порядка сводится к тому, чтобы слушающий понял смысл сообщения говорящего и (тем самым) узнал его референциальное зна­чение. Эти действия считаются достигшими цели, если результат понимания сообщения слушающим (т. е. опре­деленные изменения в системе его знаний о мире) совпадает с тем конечным состоянием, которого предполагалось до­стичь в результате данного действия, и притом является следствием локуционного действия говорящего. Пропози­циональный акт в свою очередь тоже может быть слож­ным, если предложение, при помощи которого он выража­ется, сложное и, следовательно, сообщает не только о фак­тах, но и о некотором отношении (например, причинно-следственном), имеющем место между этими фактами.

Наконец, пропозициональные и референциальные акты в свою очередь служат аргументами для еще одного вида конвенциональных актов-функций, а именно для иллоку-ционных (i llocutionary} актов. Когда мы произносим пред­ложение и тем самым совершаем пропозициональный акт, чем в свою очередь мы совершаем референциальный акт,

292

наша цель состоит в том, чтобы слушающий понял не только что мы говорим, но также и почему мы это говорим, т. е. нам нужно, чтобы наша речь выполняла некоторую особую функцию, а именно: мы хотим, чтобы в результате понима­ния нашего сообщения и сопоставления ему референциаль­ного значения слушающий был побужден либо к изменению своих представлений об окружающем мире (информация), либо к осуществлению в этом мире нужных нам изменений (просьба или приказание), либо к ожиданию каких-то событий или действий в будущем (обещание, предупрежде­ние). Все это хорошо известно и не нуждается в разъясне­ниях, однако следует подчеркнуть, что такие иллокуцнон-ные акты являются действиями в строгом смысле, т. е. удовлетворяют данному выше определению действия (как изменения в мире; здесь такими изменениями являются изменения в различных аспектах внутренней организации слушающего — в его знаниях, представлениях, ожиданиях, желаниях,— индуцируемые его интерпретацией некоторого физического действия, а именно локуционного акта).

Более важным, однако, является то, что иллокуционный акт имеет какое-то значение только в том случае, когда его аргументами являются пропозициональные акты (интенси­ональные и референциальные), в то время как основой про­позиционального акта может быть говорение, писание или любой другой конвенциональный акт. Суть иллокуционных актов и, следовательно, самого акта говорения состоит в том, чтобы способствовать успеху взаимодействия между его участниками. У говорящего есть определенные желания, касающиеся состояния окружающего мира и тех перемен, которые предполагаемые действия слушающего могли бы произвести в этом состоянии. Для того чтобы слушаю­щий — как и вообще любой деятель — мог успешно выпол­нить некоторое действие, он должен располагать доста­точной информацией о начальном состоянии того мира, в котором он действует,— информацией не только об «объек­тивно» существующем в данный момент положении вещей в этом мире, но также и о своих собственных возможностях и желаниях, а кроме того, еще и о желаниях других лиц, и о правилах и нормах, регулирующих его предполагаемые действия в настоящий момент. Если говорящий хочет, чтобы выполнение слушающим его действий увенчалось успехом, он должен снабдить его всей той информацией, которой последний не располагает,— о начальных условиях

293

его действий, об их типе и о том, какие следствия из них представляются желательными говорящему. Таким образом, базовый иллокуционный акт — это акт простой передачи информации, например, посредством произнесе­ния предложения «Я голоден». Только после того, как в системе знаний слушающего появится эта информация, для него станет осмысленным произвести какое-то индуци­руемое ею действие, причем этому действию необходимо будет предшествовать довольно сложный процесс индуктив­ного вывода, для которого потребуется большое количество дополнительной информации, извлекаемой из памяти, а также из восприятия общего контекста полученного сообще­ния. А именно, мой собеседник может дать мне кусок хлеба по собственному желанию или же интерпретировать полу­ченное им от меня сообщение как неявную просьбу и дать мне кусок хлеба в ответ на нее. Я в свою очередь могу в качестве говорящего и не предоставить слушающему ника­кой свободы интерпретации, добавив к первому высказы­ванию следующее: «Пожалуйста, дайте мне кусок хлеба», совершая тем самым акт просьбы, т. е. уточняя, какого именно действия я жду от слушающего.

3.3. До сих пор все было относительно просто, даже если считать, что некоторые проблемы теории действий не полу­чили — в рамках наших рассуждений — адекватного объ­яснения. Главным для нас сейчас является следующее:

как описывать составные и комплексные речевые акты, с одной стороны, и последовательности речевых актов—с другой (под речевым актом здесь понимается иллокуцион­ный акт, происходящий при акте говорения или писания) и как эти объекты соотносятся со структурой сложных предложений и последовательностей предложений.

Прежде всего следует вспомнить, что иллокуционный акт имеет место только при наличии пропозиционального или референциального акта. Знания о мире — как наши собственные, так и нашего собеседника — проявляются в суждениях, референтами которых являются факты, опре­деляющие свойства тех или иных из возможных миров. Референтом моего сообщения при произнесении слово­сочетания эта трубка является некоторая трубка, но тем самым еще не выражается какое-либо суждение или факт. Таким образом, поскольку результатом иллокуционного акта по определению должно являться создание условий

294

для возможных действий слушающего, в тексте ему должно соответствовать по меньшей мере суждение. Но является ли это соответствие взаимнооднозначным, или нет? Осуще­ствляем ли мы один иллокуционный акт, высказывая одно суждение, или можно совершить один иллокуционный акт, высказав несколько суждений?

Для ответа на этот вопрос нужно располагать по меньшей мере хорошей теорией суждений. Суждения и, следователь­но, пропозициональные акты тоже могут быть составными и комплексными. Согласно классической логике, составное суждение состоит из нескольких суждений, соединенных одним или несколькими бинарными соединителями (связ­ками). С точки зрения семантики составное суждение, как и вообще любое суждение, имеет своим референтом не­который факт, а именно факт существования некоторого отношения между несколькими фактами. Точнее, при помо­щи составного суждения выражается тот факт, что одно суж­дение (которое может быть в свою очередь простым или составным) представляет собой условие для другого. Для того же, чтобы сообщить о существовании отношения между фактами, которое имеет место в реальном мире, мы должны сообщить о членах этого отношения (или операции), то есть об участвующих в нем фактах, так же, как при соверше­нии составного действия постройки дома мы, чтобы достичь успеха, должны совершить определенное количество про­стых действий, образующих это составное. Суждение может также быть комплексным в том случае, когда внутри него одно суждение используется для того, чтобы построить другое, например когда речь идет об установлении отно­шения между фактом (который выражается некоторым суж­дением) и индивидуальным объектом. В этом случае одно из суждений является аргументом некоторого п-местного предиката. Так, предложение

(78) I am poor, but I do not care.

«Я беден, но меня это не беспокоит»

выражает составное суждение, в то время как предложе­ние

(79) My poverty does not bother me. «Моя бедность меня не беспокоит»

выражает комплексное суждение, поскольку здесь суждение <я беден» является первым аргументом предиката «беспо-

295

коить», в то время Как в (78) тот факт, что я беден, является условием, определяющим второй факт (что меня это не беспокоит). При этом в обоих случаях можно считать, что, произнося эти предложения (при соответствующих обстоя­тельствах), мы совершаем всего один акт высказывания утверждения, т. е. один базовый иллокуционный акт пере­дачи информации. Однако, по крайней мере для (78), можно утверждать, что при его произнесении высказываются два или даже три утверждения. А именно, я хочу, чтобы мой собеседник знал, что я беден, что я не беспокоюсь и что я не беспокоюсь именно по поводу моей бедности. Наиболее изящный способ разрешить эту теоретическую трудность — это принять, что здесь мы опять имеем дело с составными действиями, а именно с составным утверждением, состоя­щим из трех утверждений. Действительно, я могу утвер­ждать, что не беспокоюсь из-за своей бедности, только в том случае, если мой собеседник уже располагает той инфор­мацией, что я беден, т. е. если он знает, каков референт ар­гумента сообщаемого отношения. Если это не так, то сначала должно быть совершено вспомогательное действие, которое снабдит его этой информацией. Таким образом, мы приняли, что, произнося (78), я высказываю составное утверждение.

А как обстоит дело с (79)? При тех же обстоятельствах, что и в (78), мой собеседник может уже располагать инфор­мацией, что я беден. В этом случае не требуется никакого дополнительного иллокуционного акта утверждения, а до­статочно лишь подходящего в данных условиях (определяе­мого контекстом) акта отсылки (reference) к этому факту. Таким образом, возможно понимание, согласно которому произнесение (79) есть высказывание одного изолирован­ного утверждения. Однако что же тогда отличает (79) — в иллокуционном плане — от (80)?

(80) Although I am poor, it does not bother me. «Хотя я беден, это меня не беспокоит».

Здесь перед нами тоже два факта, связанные (уступитель­ным) отношением, выраженным соединителем (although схотя»). Придаточное выражает пресуппозицию. Это зна­чит, что говорящий знает или предполагает, что данная информация уже так или иначе известна слушающему и, следовательно, никакого специального утверждения, ме­няющего в этом отношении его систему знаний о мире, не требуется. Таким образом, (80) отличается от (79) в пер-

296

вую очередь своей семантикой: здесь референтом является не только моя бедность и мое душевное состояние (беспо­койство), но также и специфическое отношение между этими двумя фактами, а именно то обстоятельство, что я не беспо­коюсь, несмотря на свою бедность,— предполагая, что слу­шающий считает бедность, вообще говоря, достаточной причиной для беспокойства. Последнее предположение не обязательно должно иметь место в (79), хотя и там отрица­ние вносит некоторые элементы пресуппозиции, а именно касающиеся представлений моего собеседника о моем бес­покойстве и моей бедности. Таким образом, произнося (80), я высказываю (одно) сложное утверждение, состоящее из двух утверждений. Это утверждение можно было бы наз­вать комплексным, если бы мы сочли произнесение при­даточного предложения иллокуционным актом пресуппо­зиции. Хотя здесь мы не можем углубляться в детальное рассмотрение различных аспектов понятия пресуппозиции, следует по крайней мере выяснить, в каких отношениях пресуппозицию можно рассматривать как акт.