прагматика и медиа дискурс / арутюнова - прагматика

⁴⁴ Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 276, а также с. 299; ср.: Simonin-Grumbach J. Pour une typologie des discours.—In: «Langue, discours, societe. Pour E. Benveniste». Paris, 1975. Иной подход к прагматике текста в: Д е и к Т., в а н. Вопросы прагматики текста. — В сб.: «Новое в зару­бежной лингвистике», вып. VIII, М., 1978; см. там же вступительную статью Т. М. Николаевой, с. 18 и сл.

23

ний, оценки и оценочного сравнения [Что лучше: поехать на дачу или остаться в городе?. Как лучше поехать: на поезде или на машине?}. Мотив разрешения альтернативы, или основание мне­ния, выражается в причинных предложениях, подчиненных модусу, а не диктуму (пропозиции). Предложение Маша плохая девочка, потому что она бьет Жучку прочитывается- как 'Я счи­таю Машу плохой девочкой на том основании, что она бьет Жучку'. Действительно, приведенное предложение не выражает причинных отношений: Маша не потому плоха, что плохо обра­щается с собакой, а скорее наоборот—она плохо обращается с животным потому, что плоха.

Когда речь идет о психологическом мотиве поступка, разли­чие между причиной и целью нейтрализуется (с сохранением разницы в модальности); ср.: Я поехал в театр, чтобы развлечь­ся н Я поехал в театр, так как (потому что) хотел развлечься.

В логическом плане практическое рассуждение содержит ска­чок от фактических утверждений к модальным (в частности, к модальности долженствования): от связки есть к связке должен. На это первым обратил внимание Д. Юм⁴⁵. Переход от существую­щего к должному делает очевидным, что «за кадром» практического рассуждения стоит регулирующая его система деонтических норм, то есть знание того, что дозволено, запрещено или предписано.

Как только все альтернативы разрешены, практическое рас­суждение переходит от аксиологических и деонтических модаль­ностей к модальности «нужды и потребностей», выражаемой в русском языке предикативами нужно, требуется, необходимо (в одном из значений). Важно подчеркнуть, что суть этого вида, модальности в ее целеустремленности: «нужно», может быть, только то, что направлено на достижение некоторой цели, а цель—принадлежность человека, точно так же как причина— принадлежность природы. Цель ставится человеком, она опреде­ляет его сознательные действия, и он связывает с ней положитель­ные коннотации; загадка же причины задана человеку миром. Вопрос «Кому это нужно?» так же законен, как вопрос «Для чего это нужно?». Модальность «нужды» открывает три валентности: для имени лица, указания на цель и инфинитива (или имени предмета), указывающего на способ достижения цели: Для того чтобы сварить суп из топора, повару нужно иметь мясо.

Уже сказанного достаточно, чтобы убедиться в том, что прак­тическое мышление выражается весьма специфическим «логи­ческим синтаксисом». Особенности его построения определяются тем, что автором практического рассуждения является человек не

⁴⁵ Ю м Д Сочинения в 2-х т. М.. 1966, т. 1: "Трактат о человеческой при­роде», с. 618.

24

как носитель "чистого разума», а как психологически сформи­рованная личность. Анализ текста практического рассуждения об­нажает «субъективную» (не отвлеченную от психологических характеристик человека) логику. На его основе сформировались такие виды логик, как логика оценок, логика предпочтения, логика прескрипций и логика действия.

Отклонения от законов, установленных системами приведен­ного типа, имеют особый характер и оборачиваются прагмати­ческой непоследовагельностью текста, «противоречием-в-употреблении» (contradiction-in-use).

Первым привлек внимание к этому явлению Дж. Мур. Его пример «Идет дождь, но я так не считаю» известен под назва­нием «парадокс Мура». Витгенштейн придавал наблюдению Мура большое значение. Он, однако, не согласился с Муром, считавшим, что в данном случае имеет место чисто психологическая несо­образность. Витгенштейн видел здесь нарушение логики утверж­дения. Он писал Муру в 1944 г.: «Нет никакого смысла утверж­дать ,,р имеет место, но я не считаю, что р имеет место". Такое утверждение следует исключить, и оно исключается „здравым смыслом", так же как исключается противоречие. Это показывает, что логика не так проста, как полагают логики. Притом это не единственное противоречие и не единст­венная исключаемая форма, которая при определенных обсто­ятельствах может оказаться допустимой» ⁴⁶.

Парадокс Мура и приведенное замечание Витгенштейна стали одним из факторов, стимулировавших поворот логики к анализу естественного языка, не отделенного от субъекта речи. Отказавшись от многих упрощений, логики ввели в поле рассмотрения семантику слов и прагматику их использования. Тем самым были заложены основы теории речевых актов.

Речь как действие со всем спектром возможных для нее коммуникативных целей воплощена в диалоге. Диалог подчинен психологии межличностных отношений. Он прямо зависит от соци­альных факторов. Участники диалогического (или полилогиче­ского) общения выполняют в нем определенные роли, обусловли­вающие модели речевого поведения ⁴⁷. Поэтому естественно, что именно эта форма существования языка послужила материалом для формулирования правил коммуникативного кодекса, отступ­ления от которых определяют косвенные смыслы высказывания— конвенционализованные и неконвенциональные. Неконвенциональ­ные компоненты значения речевого акта представляют особый

" На 11 е t G. Указ. соч., с. 656.

" Berne E. Games people play (The psychology of human relationships). London, 1964. Idem What do you say after you say Hello'» N. Y.. 1972.

25

интерес для прагматики. При узком понимании задач прагматики ее предмет иногда ограничивают изучением именно неконвенцио­нальных смыслов ⁴⁸.

4.

Всякое социальное поведение регламентируется правилами. Не составляет исключения и речевая деятельность. Нормы рече­вого поведения хотя и входят (или должны входить) в систему воспитания, относятся к сфере молчаливых соглашений между коммуникативно обязанными членами общества. Задача прагма­тики —их обнаружить и сформулировать. Само существование этих негласных правил становится заметно тогда, когда они нарушаются. Поэтому их поиск часто сводится к выявлению ком­муникативных осечек, неуместности речевых актов, их несовмести­мости. В области «лингвопатологии» анализ семантических анома­лий, изобретению которых отдали дань многие лингвисты, сме­нился в последние годы анализом аномалий прагматических.

Уже парадокс Мура выявил разницу между несоответствием предложения логическим законам, обесценивающим его истинност­ное значение, и несообразованностью высказывания с правилами коммуникации, нейтрализующей его иллокутивную силу, или, иначе, между пропозициональной логикой и логикой пропозицио­нальных отношений ⁴⁹. Первая формулирует нерушимые законы семантики, вторая — нарушаемые правила прагматики. Первая основывается на принципе истинности, вторая — на принципах искренности и последователыности речевого поведения.

Отправляясь от парадокса Мура, П. Ноуэлл-Смит еще до из­вестных работ П. Грайса сформулировал такие правила, как тре­бование истинности (точнее, веры в истинность) утверждаемого, наличия достаточных оснований для мнения или оценки и др. В прагматику стал вовлекаться речевой этикет ⁵⁰.

Более развернутый и систематический опыт формулирования правил (постулатов, максим, принципов) коммуникации принадле­жит П. Грайсу (см. его статью в наст. сборнике). Основной прин­цип, названный Грайсом «принципом кооперации», заключается в требовании делать вклад в речевое общение соответствующим принятой цели и направлению разговора. Этому принципу подчи­нены четыре рода максим: 1) максима полноты информации,

⁴⁸ Булыгина Т. В. О границах и содержании прагматики.— еИзвестия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

⁴⁹ Некоторые авторы говорят об иллокутивной логике: Vanderveken D. Illocutionary logic and self-defeating speech acts. — In: «Speech Act Theory and Pragmatics». Dordrecht. 1980.

⁵⁰ См.: Формановская Н. И. Употребление русского речевого этикета. М.. 1982.

26

2) максима качества (Говори правду!}, 3) максима релевантности (Не отклоняйся от темы!), 4) максима манеры (Говори ясно, ко­ротко и последовательно!).

Не менее важным принципом, регулирующим отношения между «я» и «другими», является принцип вежливости, уже всецело принадлежащий речевому этикету ⁵¹. Этот принцип требует удов­летворения следующих максим: 1) максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай границ его личной сферы!), 2) максимы великодушия (Не затрудняй других!), 3) максимы одобрения (Не хули других!), 4) максимы скромности (Отстраняй от себя похвалы\), 5) максимы согласия (Избегай возраже-чий\), 6) максимы симпатии (Выказывай благожелательность!). - Очевидно, что сформулированные максимы распространяются де только на речевое общение, но и на другие виды межличност­ных отношений.

Вежливость, как подчеркивает Дж. Лич, по своей природе асимметрична: то, что вежливо по отношению к адресату, было бы некорректно по отношению к говорящему. Говорящий, напри­мер, считает вежливым сказать собеседнику приятное, слушающий же считает долгом воспитанного человека не согласиться с ком­плиментом ⁵?. Максимы вежливости нередко ставят адресата речи в неловкое положение, между тем как говорящий не должен, сле­дуя тем же максимам, затруднять его выбором речевой реакции, го есть отводить ему роль экзаменуемого.

Максимы вежливости легко вступают между собой в конфликт. Такт и великодушие побуждают к отказу от любезных предложе­ний; максима «Не возражай!» требует, чтобы предложение было принято. Если дело касается угощения, то в первом случае адре­сат останется голодным, а во втором станет жертвой «демьяновой ухи».

Гипертрофия вежливости ведет к прагматическим парадоксам, например комедии бездействия (по Личу), возникающей в сим­метричных ситуациях: не желая уступить в вежливости, каждый-уступает другому дорогу, и в конце концов оба сразу принимают уступку противной стороны. Особенность максим вежливости состоит в том, что не только „их нарушение, но и их усердное соблюдение вызывает дискомфорт. Любезности утомляют, но они в то же время исключают конфликт.

Коммуникативный кодекс, как и всякое законоуложение, применяется только к сознательным и намеренным речевым дей-

⁵¹ Leech G. N. Principles of Pragmatics. London—N. Y., 1983, Ch. 6: A sur­vey of the interpersonal rhetoric.

⁵²Pomerantz A A complement responses: notes on the cooperation ot nultiple constraints. — In: «Studies in the Organization of Conversational Interac-'on». N. Y., 1978.

27

ствиям. Он регламентирует, с одной стороны, речевые цели (иллокутивные силы), а с другой—содержание пропозиции. Между тем и другим существует определенная согласованность. Особенно важно обратить внимание на чисто прагматическую связь между иллокутивными функциями и истинностью предло­жения. Существование такой зависимости подтверждается следую­щими наблюдениями. Большинство предосудительных коммуника­тивных целей (обман, злословие, клевета, сплетни, наветы, хвастовство, оскорбления и др.) либо прямо имплицирует лож­ность предложения, либо в той или иной форме искажает картину действительности. Поэтому требование говорить правду, и только правду, независимо от иллокутивной энергии говорящего и сверх­задачи общения, исключает возможность преступного пользова­ния языком. Искренность и истинность в определенной мере по­крывают друг друга.

Связь «темных» иллокутивных сил и ложности предложения не является строго обязательной. Так, хвастовство в 'ситуации действительного преуспевания говорящего нарушает условие скромности, но не истинности. То же относится к речевым актам, задевающим самолюбие адресата или ему льстящим. Доносы и раскрытие чужих секретов, несомненно, подлежат санкциям, но в них соблюдено требование говорить правду. С другой стороны, ложные высказывания не всегда отступают от коммуникативного кодекса. Если ложное высказывание вводится «миропорождающими» предикатами типа допустим, предположим, конструирую­щими гипотезы и прогнозы, или типа представим себе, вообразим, пофантазируем, помечтаем, осуществляющими откровенно тера­певтическую по отношению к автору речи функцию, оно состав­ляет законный компонент речевой деятельности. Глагол в этом случае как раз и эксплицирует несоответствие содержания предло­жения действительности. В других случаях говорящий не может в нем признаться, так как откровенность повела бы к осечке. «Са­моразоблачающие» высказывания типа того, каким иллюстрировал Мур выявленный им парадокс, создаются в лаборатории исследо­вателя: их нет в речи людей.

Однако цели речевого акта вуалируются не только тогда, когда они подлежат санкциям. Хотя адресат часто нуждается в утешении (оправдании, одобрении, поощрении), откровенное уте­шение его не утешает. Оно составляет не столько коммуникатив­ную цель, сколько терапевтическую сверхзадачу речи, которая (и адресат это знает) отражается и на искренности говорящего, и на истинности сообщаемого: искреннее желание достигнуть цели (перлокутивного эффекта) не всегда совместимо с искренно­стью мнения и правдивостью выражаемых суждений. Терапевти-

28

ческая ретушь действительности в этом случае соответствует инте­ресам адресата.

Таким образом, предосудительные коммуникативные цели и наличие сверхзадач речи подрывают истинность суждений, но не ^имплицируют с необходимостью их ложности.

В громадном большинстве случаев говорящие нарушают пра­вила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, и они, следовательно, заинтересованы в том, чтобы передача была принята. Основной принцип интерпретации высказывания — в том, что нарушение правила касается только «поверхностного», то есть буквального, значения речевого акта, «глубинное» же его содержание соответствует требованиям ком­муникативных максим. Адресат, таким образом, исходит из предпо­ложения, что максимы речевого общения способны имплицировать передаваемый ему говорящим смысл (conveyed meaning). По­скольку, однако, говорящие обращаются с правилами коммуни­кации достаточно свободно, эти правила не могут однозначно за­давать смысл высказывания. Вытекающие из них импликации не строги. Чтобы отличить их от логических отношений типа мате­риальной импликации, вывода и следования, П. Грайс назвал их импликатурами речевого общения, или коммуника­тивными импликатурами (conversational implicatures) (см. его статью в наст. сборнике). Логические отношения соеди­няют между собой значения предложений. Прагматические отно­шения (к ним принадлежат и импликатуры) отражают коммуни­кативные установки говорящего. Субъектом импликации является пропозиция, субъектом импликатуры — говорящий или (по мето­нимическому переносу) взятое в контексте речи высказывание. Те речевые акты, смысл или иллокутивная сила которых выво­дится адресатом по правилам импликатур, называются косвен­ными.

Использование косвенной речевой тактики может либо отвечать интересам адресата, то есть вытекать из принципа вежли­вости, либо идти ему во вред.

В первом случае говорящий избегает прямо формулировать те свои желания, осуществление которых может затруднить собе­седника. Он пользуется, например, такими формами выражения просьбы, которые предоставляют адресату удобную возможность отказа. Так, вместо того чтобы прямо обратиться с просьбой об одолжении, спрашивают: У тебя есть свободные деньги?. У тебя найдется лишний зонтик?. Ты не мог бы мне одолжить пачку бумаги? Такое замещение коммуникативной цели отвечает тому, что Д. Гордон и Дж. Лакофф называют смягчением комму­никативного намерения (см. их статью в наст. сборнике). Косвен­ные речевые акты этого типа легко конвенционализируются:

29

вопрос о возможностях адресата почти всегда содержит просьбу. В него естественно входит дательный заинтересованного лица:

Ты можешь решить мне эту задачу?

Во втором случае говорящий избегает прямого выражения своей коммуникативной цели не из соображений вежливости — он либо не хочет нести ответственность за свои слова, либо решает предосудительную коммуникативную задачу.

Так, если в ответ на сообщение о пропаже книги собеседник скажет, что в кабинет заходил приятель пострадавшего, то такая реплика явно нарушает принцип релевантности. Восстанов­ление связности диалога придает реплике характер обвинения ⁵³.

Наконец, нарушение правил коммуникации может иметь своей целью повышение экспрессивности речи, придание ей эстетической ценности. Оно в этом случае формирует стилистические приемы (такие, как повтор, риторический вопрос, ирония, гипербола, литота и пр.). Прагматика перерастает в риторику. Отступление от правил может обернуться и деградацией речи и ее сублима­цией. Каждая фигура художественного текста имеет свою «контр­фигуру» в речи обыденной, которая является в одно и то же время и поставщиком, и кривым зеркалом художественных приемов.

В заключение этого раздела следует подчеркнуть, что сила импликатур речевого общения состоит не только в том, что они подсказывают технику вывода косвенных смыслов, но также и в том, что они уточняют прямой смысл высказывания, исключая другие интерпретации, совместимые с его значением. Так, принцип количества (полноты) информации, как отмечалось разными авто­рами, позволяет интерпретировать предложения типа У Ивановых было двое детей в смысле указания на точное количество, хотя такое предложение не стало бы ложным (в логическом плане), даже если бы Ивановы оказались многодетными родителями. При­меры такого рода можно интерпретировать и несколько иначе:

можно считать, что сообщения о количестве отвечают на вопрос типа Сколько было у Ивановых детей?, предполагающий указание на точное число. Если говорящий не располагает нужными дан­ными, он обычно делает соответствующую оговорку (см. ниже).

Однако принцип полноты информации важнее в применении к другому материалу. Он подсказывает интерпретацию высказыва­ний с семантически бедными предикатами; ср. такие пары сооб­щений, как: Дом, сгорел и Дом был сожжен. Хозяин дома умер и Хозяин дома был убит. Дом пришел в упадок и Дом был

** Smith N., Wilson D. Modern linguistics. Ch. 8: Pragmatics and com­munication. London, Penguin Books, 1979, p. 175.

30

разграблен, Иванов не женат и Иванов вдов (разведен). Цыган увел лошадь и Цыган украл лошадь.

В этих и подобных случаях, не сообщая полной информации, говорящий не дает повода обвинить себя во лжи, но может выз­вать справедливый упрек в умолчании важных сведений, отсут­ствие которых искажает картину действительности. Логическая истина отлична от прагматической. Если первая устанавливается по принципу совместимости с действительным положением дел, то для второй важнее содержать то количество информации, ко­торое отвечает конкретным задачам коммуникации (что хорошо известно криминалистам). В применении к сообщениям, предназ­наченным для того, чтобы дать общее представление о событии, принцип прагматической верности положению дел, ставящий пре­дел устранению деталей, состоит в следующем: ненормативность события должна быть указана, но сведения о вариантах того, что входит в пределы естественного и~ли социального порядка вещей, не обязательны. Так, например, в энциклопедических биографиях Лермонтова в сообщении о его смерти указывается, что он был убит на дуэли. Вместе с тем в кратких биографических справках о людях, умерших своей смертью, непосредственная причина ухода из жизни обычно не фигурирует. Поговорка Не умер Данила, лихорадка задавила, обращающая внимание на информативную эквивалентность двух сообщений, не относится к ситуациям, в которых под «лихорадкой» подразумевался бы уличный тран­спорт.

Указанный принцип не позволяет распространять обобщенную информацию о событиях на патологические случаи. Отклонение от этого правила может быть использовано в качестве литоты.

5.

Одно из важных "явлений, относящихся к сфере прагматики,— это пресуппозиции, или презумпции. Имеются следующие основа­ния для отнесения пресуппозиции к прагматике. Во-первых, опре­деление пресуппозиции опирается на понятие истинности, а истин­ным или ложным может быть лишь высказывание: предложение вне речевого акта не имеет истинностного значения—хотя бы в силу наличия в нем дейктических элементов. Во-вторых, если рас­сматривать пресуппозицию как компонент смысла, отличный по своей природе от утверждения, то это значит, что введение пресуп­позиции в состав толкований требует особой рамки («пресуппози-ционной», в противоположность ассертивной), а модальные рамки заведомо входят в сферу прагматики.

Далее, среди пресуппозиции есть класс прагматических пресуп­позиции, для которых вопрос об их принадлежности к прагматике

31

не встает. Кроме того, имеется так называемый прагматический подход к пресуппознцням в целом (попытка вывести это явление из общепрагматических предпосылок), который, даже если его не принимать, заслуживает внимания.

В то же время при узком понимании прагматики как теории неконвенциональных компонентов коммуникации пресуппозиции не входят в сферу прагматики: пресуппозиции являются конвен­циональными компонентами значения слов и конструкций данного языка (в принципе пресуппозиция, имеющаяся у некоторого слова в данном языке, может отсутствовать у его эквивалента в другом), а не такими, которые возникают в силу общих законов коммуни­кации.

Пресуппозиции были открыты в 1892 г. Г. Фреге⁵⁴, а более по­лувека спустя это понятие было заново введено П. Стросоном⁵⁵.

Суждение Р называют⁵⁶ семантической пресуппозицией суж­дения S, если и из истинности, и из ложности S следует, что Р истинно (т. е. если ложность Р означает, что S не является ни истинным, ни ложным). Обычно высказывание S в ситуации, где ложна его пресуппозиция, приводит к аномалии. Например, вы­сказывание Человек, стоящий у окна, мой знакомый, имеющее пресуппозицию «У окна стоит один — и только один —человек», бессодержательно, если у окна никто не стоит.

Понятие семантической пресуппозиции не может быть описано средствами двузначной логики, а требует многозначной логики (самое меньшее — трехзначной): в двузначной логике пресуппо^и-циями в соответствии с этим определением оказываются одни только тавтологии.

Пресуппозиция—это особая разновидность семантиче­ского следствия, которое не совпадает с обычным логиче­ским следствием. Действительно, если Р есть логическое след­ствие S, то есть если имеет место 5=эР, то из ложности Р сле­дует, что S ложно (по закону контрапозиции, из 5=эР следует ^P=э"|S); между тем в случае ложности пресуппозиции Р суж­дение S не ложно, а лишено истинностного значения. Семантиче­ское следование определяется так: Р есть семантическое след­ствие S, если, и только если, во всех ситуациях (или: во всех возможных мирах), где истинно S, истинно и Р; то есть не пред-

54 фреге Г. Смысл и денотат-—В кн.: «•Семиотика и информатика». М., 1977, вып. 8.

"СтросонП О референции.—В сб." <Новое в зарубежной лингвистике» вып XIII М., 1982.

⁵⁶ См.: Стросон П. Указ. соч., а также: Van FraassenB.C. Presup­position, implication and self-reference.—«Journal of Philosophy», 1968, 65, № 5;

Keenan Е. L. Two kinds of presuppositions in natural language.—In: cStudies in Linguistic Semantics». Ch. Fillmore, D. Langendoen (eds.), N. Y., 1971.

32

полагается закон контрапозиции, а логика может быть какой угодно.

Пресуппозиции входят в широкий класс имплицитных (не ассертивных) семантических компонентов предложения; они облада­ют, однако, достаточно определенными своими собственными свой­ствами.

1. Пресуппозиции отличаются от логических следствий тем, что следствия, как уже говорилось, подчиняются закону контрапозиции. Так, фраза Иван женат на Марии имеет следствие 'Иван женат,' которое не является пресуппозицией этой фразы.

2. От пресуппозиции следует отличать также те компоненты содержания предложения, которые отражают его предназначен­ность к использованию в высказываниях с той или иной иллоку­тивной функцией и составляют условия успешности соответствую­щего речевого акта — побуждения, вопроса, утверждения, обяза­тельства и т. д. Так, фраза Закрой дверь! не имеет, вопреки тому, что иногда утверждалось, пресуппозиции "Дверь открыта'. Ком­понент 'Дверь открыта' — это условие успешности акта побужде­ния, осуществляемого с помощью данной фразы.

3. Кинэн^в7 включает в число пресуппозиции то, что можно назвать вводным семантическим компонентом — например, смысл аппозитивного придаточного. Однако ложность вводного компо­нента не приводит к аномальности высказывания, и отождествле­ние его с пресуппозициями впоследствии было признано ошибоч­ным⁵⁸.

4. Особый вид имплицитного семантического компонента, от­личный от пресуппозиции, составляет также исходное пред­положение вопроса, исследованное Ф. Кифером ⁵⁹: вопрос (I) Кто хочет выступить? имеет исходное предположение "Кто-то хо­чет выступить"; вопрос (II) В каких странах проводится исследо­вание загрязнения воды? имеет исходное предположение "В неко­торых странах проводится исследование загрязнения воды'" Исход­ное предположение вопроса играет иную роль в коммуникации, чем презумпция вопроса. Исходное предположение может нару­шаться без ущерба для коммуникации — в число допустимых отве­тов на вопросы (I) и (II) входят: Никто не хочет; Ни в каких не проводится. Между тем реплика, нарушающая презумпцию вопро­са, свидетельствует о неудаче коммуникативного акта. Таковой например, является для вопроса (II) реплика Загрязнения воды не существует (или: Какое загрязнение воды?).

⁵⁷ Keenan Е. Указ. соч.

⁵⁸ См.: В о ё г S. Е., L у с a n W. G. The myth of semantic presupposition. — In: <Papers in Nonphonology. Working Papers in Linguistics», № 21, Ohio, 1976.

⁵⁹ Kiefer F. Some semantic and pragmatic propertie» of WH-question» and the corresponding answers. — <SMIL», 1977. № 3.

33

5. Наиболее важное разграничение — это разграничение меж­ду пресуппозициями и 'коммуникативными импликатурами: оно влияет на определение сущности и круга задач прагматики. Им­пликатуры не конвенциональны — они вытекают из общих посту­латов коммуникации.

Возьмем один из типичных примеров импликатуры: в условном высказывании вида «Если р, то <р возникает семантический ком­понент "Возможно, что 1 р". Этот компонент—импликатура, порождаемая постулатом информативности. Действительно, если р необходимым образом имеет место, то оно не информативно в качестве условия и будет опущено. Импликатуры отличаются от пресуппозиций в нескольких существенных отношениях.

а) Импликатура — это менее стабильный семантический ком­понент высказывания, чем пресуппозиция: под воздействием кон­текста (т. е. если контекст противоречит данной импликатуре) импликатура может подавляться, аннулироваться. Так, высказывание У Ивановых двое детей имеет импликатуру "У Ивановых только два ребенка, не больше". Однако эта импли­катура подавляется в контер-стах типа: «У Ивановых двое детей, если не больше»; «У Ивановых двое детей, а может быть, и больше».