прагматика и медиа дискурс / арутюнова - прагматика

Арутюнова, Н. Д. Истоки, проблемы и категории прагматики [Текст] / Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева // Новое в зарубежной лингвистике / общ. ред. Е. В. Падучевой. – М. : Прогресс, 1985. – Вып. 16. Лингвистическая прагматика. – С. 21–38.

ИСТОКИ, ПРОБЛЕМЫ И КАТЕГОРИИ ПРАГМАТИКИ

Термин «прагматика» (от греч. 'дело', 'действие') был введен в научный обНход одним из основателей семиотики — общей теории знаков—Ч. Моррисом. Следуя идеям Ч. Пирса, Моррис разделил семиотику на семантику — учение об отноше­нии знаков к объектам действительности, синтактику —учение об отношениях между знаками, и прагматику—учение об отно­шении знаков к их интерпретаторам, то есть к тем, кто пользу­ется знаковыми системами. Прагматика, таким образом, изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации. «По­скольку интерпретаторами большинства (а может быть. и всех) знаков являются живые организмы,— писал Ч. Моррис,— достаточной характеристикой прагматики было бы указание на то, что она имеет дело с биотическими аспектами семиозиса, иначе говоря, со всеми психологическими, биологическими и со­циологическими явлениями, которые наблюдаются при функциони­ровании знаков» '. В качестве основной предшественницы прагма­тики Ч. Моррис назвал риторику.

Приведенная характеристика, возможно, достаточна для пост­роения общей семиотической теории, но не для определения области, конкретных задач и проблем прагматических исследо­ваний естественных языков, которые, постепенно расширяясь,

' М о р р и с Ч. Основания теории знаков. — В кн.: «Семиотика». М., 1983, с. 63. В настоящее время имеется большая литература по вопросам прагматики. Обзор проблематики см. в кн.: «Le langage en contexte (Etudes philosophiques et linguistiques de pragmatique)». Amsterdam, 1980. Библиография по прагматике приложена в кн.: Levinson St. Pragmatics. Cambridge UP, London—N. Y., 1983; Leech 0. N. Principles of pragmatics. London—N. Y., 1983. См также обзоры и библиографию в сб.: «Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики (сборник обзоров) >. М., 1984. По прагматике предложения ii текста см. сб.: <Коммуникативно-прагматические и семантические функции рече­вых единств». Калинин, 1980; «Семантика и прагматика синтаксических единств». Калинин, 1981; «Прагматические аспекты изучения предложения и текста». Киев, * 1983; см. также цикл статей по прагматике в журнале: «Известия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

3

обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвисти­кой и смежными дисциплинами (психологией, социологией и этно­графией), с одной стороны, и соседствующими разделами лингви­стики (семантикой, риторикой, стилистикой) — с другой. Прагма­тика отвечает синтетическому подходу к языку.

Что же дало импульс столь мощной волне прагматических ис­следований, начавшейся в 70-е годы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить о состоянии зарубежной лингвистики, предшествующем увлечению прагматикой.

В начале XX в. лингвистика восприняла и развила основные принципы семиотического подхода к языку. Они определили дол­гий и в ряде отношений плодотворный период ее развития, про­шедший под знаком идей Ф. де Соссюра. В то же время и семан­тическая, и прагматическая «главы» семиотики оставались вне поля ее внимания. Более того, в кредо структурной лингвистики входил тезис о нерелевантности для языкознания всякого рода внешних по отношению к языку и неустойчивых явлений, связан­ных с психологическими, стилистическими и даже собственно ком­муникативными аспектами речи. Лингвистическая мысль была под влиянием так называемой прагматической максимы Ч. Пирса, суть которой сводится к тому, что подлинное различие (а не просто словесная или эмотивная разница) должно обладать спо­собностью различаться на деле, то есть иметь некоторые прак­тические следствия (practical bearings), причем совокупность этих практических следствий образует концепт объекта ². Максима различительности стала краеугольным камнем структурной лингви­стики, сосредоточенной на моделировании языка как самодоста­точной системы инвариантных единиц — фонем и морфем, обра­зуемых дифференциальными признаками, и только ими. В боль­шинстве работ, выполненных в русле структурализма, семантика приравнивалась к энциклопедическим знаниям, а прагматика не упоминалась вообще. Обращение к внеязыковой действительности, процессам коммуникации и ее участникам считалось противным духу (если не букве) семиологии.

Теоретическая лингвистика становилась все более абстракт­ной и замкнутой дисциплиной, охваченной идеей самоопределе­ния. Она порывала связи с психологией, социологией, историей и этнографией. Внутри структурной лингвистики ущемлялись ин-

² Р е i г с е Ch. How to make our ideas clear. — In: «Collected Papers of Ch. S. Peirce», v. 5. Cambridge (Mass.), 1960, p. 258; ср. также в этом же томе статью «Pragmatism: the normative science» (p. 13—28), в которой Пирс приво­дит первоначальную версию прагматической максимы: «Рассмотрите практиче­ские ' эффекты, которые, по нашему мнению, могут производиться данным объ­ектом. Представление о совокупности этих эффектов и дает полный концепт объекта» (р. 15).

4

тересы семантики. Язык жестко членился на уровни, каждый из которых рассматривался как 'замкнутая система. Структурной лингвистикой владело стремление к отъединению и разделению. Расстояние между языком и жизнью росло. Естественный язык сближался с искусственными знаковыми системами (например, дорожной сигнализацией), принимаемыми за его упрощенную модель. Можно было предположить, что структурную лингви­стику ожидает судьба логики, которая, начав с изучения форм речи, отдалилась от предмета своих первоначальных наблюдений, а потом и вовсе о нем забыла, став наукой о формах и законах теоретического мышления. В логических записях естественный язык сменился языком символов. Переход логиков от естественного языка к символическому был обусловлен вотумом недоверия чело­веческой речи (ее адекватности структуре логически правильной мысли). Он был предопределен также необходимостью ограничить объект логики утверждениями, имеющими истинностное значение.

Следуя этому направлению, концепция языка, предложенная крайними версиями структурализма, могла развиться в общую теорию знаковых систем. Этого не произошло. Приблизившись к пику, расстояние между языком и жизнью стало сокращаться. Прежде всего были восстановлены связи между языком как объ­ектом лингвистических исследований и отображенной в нем дейст­вительностью. Началась эпоха семантики, вслед за которой воз­ник острый интерес к явлениям прагматики. Дистанция, отде­ляющая язык от жизни, сократилась. Более того, речевая деятель­ность стала рассматриваться как одна из форм жизни. Если структурализм стремился освободить язык от внешних контактов, ' то в последующий период изоляция была нарушена, а отношения жизни и языка получили не однонаправленное, а взаимное осмыс­ление. Было вновь и заново осознано, что не только язык рисует эскиз мира (ср. гипотезу лингвистической относительности), но и жизнь дает ключ к пониманию многих явлений языка и речи. Это второе направление отношений и стало определяющим для прагматических исследований.

И структурная лингвистика, и занятые анализом языка логико-философские школы следовали одной линии развития. В 50-е годы Р. Карнап писал: «Настоятельная потребность в создании системы теоретической прагматики имеется не только для психологии и лингвистики, но и для аналитической философии» ³.

Желание принимать за отправной пункт своих исследований явления и понятия обыденной жизни настолько сблизило усилия занятых анализом языка философов, логиков и лингвистов, что современная прагматика может считаться полем их совместной

* Каркап Р. Значение и необходимость. М„ 1959, с. 356.

5

деятельности. Наблюдения представителей смежных гуманитар­ных профессий иногда выявляют такие черты речевой деятель­ности, мимо которых проходят языковеды, отделенные от своего предмета призмой сложившихся концепций. Поэтому в состав настоящего сборника вошли статьи не только лингвистов, но также логиков и философов, представляющие интерес для науки о языке и теории коммуникации. Читатель легко убедится в том, что многие авторы, занимаясь вопросами философии, стремясь через механизмы речи проникнуть в природу мышления и пове­дения человека, не могут обойтись без углубленного лингвисти­ческого анализа, к которому в ряде случаев и сводится основное содержание их исследования. Познание языка становится не сред­ством, а целью. В этом, по-видимому, отдают себе отчет и сами представители лингвистической философии. Дж. Урмсон, например, предвидел упреки в том, что он «провел скорее грамматическое, чем философское исследование» (наст. сборник, с. 214).

Обращение логиков и философов к теоретическим проблемам прагматики проистекало из расширения круга явлений, вошедших в компетенцию логики. Оно обернулось перестройкой концепта значения и изменением общего подхода к языку. Этим вопросам посвящен 1-й раздел вступительной статьи. В остальных разделах рассматриваются наиболее важные и устойчивые из многочислен­ных тем, затрагиваемых в прагматических исследованиях: пробле­ма дейксиса (разд. 2), особенности практической речи, составляю­щей основной материал для прагматических наблюдений (разд. 3), правила речевого поведения и их роль в образовании неявных смыслов высказывания (разд. 4), пресуппозиции и другие виды имплицитных значений (разд. 5).

1.

Увлечение прагматикой не случайно наступило после периода интенсивной разработки вопросов семантики, приведшей к гипер­трофии семантического анализа. Исследовательская практика вы­двигала задачу разгрузки описания значений слов и высказы­ваний. Было необходимо освободить его от контекстно обусловлен­ных частей смысла, упорядочить эти последние, подведя их под действие немногих правил. Семантика начала прорастать прагма­тикой, а потом и уступать ей некоторые из своих позиций.

Почва к этому уже была подготовлена опытом изучения не­дескриптивных слов (логических связок, кванторов, дейктических местоимений и наречий, модальных частиц, оценочных предикатов, перформативов, глаголов пропозиционального отношения) и тесно с ними связанных предложений мнения, переключивших внимание с пропозиции на субъективную часть высказывания, связывающую

6

его с личностью говорящего. Анализ названных категорий не мог миновать внешних по отношению к предложению и меняющихся факторов. Дейксис и оценочные предикаты акцентировали связь значения с переменной величиной из области внеязыковой дейст­вительности, идентифицируемой через субъекта речи: местоимения указывали на переменные предметы, оценочные предикаты — на переменные признаки. Служебные слова не позволяли отвлечься от другой переменной величины — речевого контекста, экспли­цитного и имплицитного. Наконец, коммуникативная установка связывала высказывание с меняющимися участниками коммуни­кации — субъектом речи и ее получателем, фондом их знаний и мнений, ситуацией (местом и временем), в которой осуществляется речевой акт.

Совокупность названных факторов образует мозаику широко понимаемого контекста, который как раз и открывает вход в праг­матику смежных дисциплин и обеспечивает ей синтезирующую миссию.

Контекст находится в отношении дополнительности к дру­гому центральному для прагматики понятию — речевому акту. Взаимодействие речевого акта и контекста составляет основной (стержень прагматических исследований, а формулирование пра­вил этого взаимодействия—ее главную задачу. Неудивительно .поэтому, что прагматические интересы начинаются там, где связь контекста и речевого акта максимально напряжена. Анализ зна­чения дескриптивных слов «тянет» в сторону семантики, а оп­ределение недескриптивных значений—в сторону прагматики. Для первых характерна семантическая чувствительность, вторые чув­ствительны к контексту". Чтобы правильно употребить слова лампа или зеленый, главное — не ошибиться в выборе внеязыкового объекта. Для того чтобы корректно пользоваться словами та­кого типа, как ты, даже, сегодня, здесь, ведь, же, еще, только и т. п., сведения о прагматическом окружении очень важны.

Различение слов, ориентированных на денотат, и слов, лишен­ных такой направленности, было одним из отправных тезисов логической семантики. Б. Рассел пользовался для обозначения этих категорий терминами указательные (indicative) и неуказательные слова⁵.

Если значению конкретных (индикативных, идентифицирую­щих) имен может быть дано остенсивное или дескриптивное

⁴ В последнее время возродилась тенденция вообще отрицать существование контекстно независимых значений; см., например: S е а г 1 е J. R. Expression and meaning. Cambridge (Mass.), 1979, ch. 5: Idem. The background of meaning.— In: «Speech Act Theory and Pragmatics». Dordrecht, 1980.

⁵ Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 139; в этой книге перевод indicative как 'изъявительный', пс нашему мнению, неудачен.

7

определение, то раскрытие смысла недескриптивных слов неотъем­лемо от их употребления в контекстно и ситуативно обусловлен­ном высказывании. «Когда вы хотите объяснить слово лев,— писал Б. Рассел,— вы можете повести вашего ребенка в зоопарк и сказать ему: ,,Смотри, вот лев!". Но не существует такого зоо­парка, где вы могли бы показать ему если, или 'этот, или тем не менее, так как эти слова не являются индикативными» ⁶.

Наряду со служебными элементами языка, о которых упоми­нает Рассел, тонкой контекстной чуткостью обладают слова, свя­зывающие смысл предложения с говорящим. Понятие субъекта речи объединило, возможно, наибольший комплекс прагматически релевантных вопросов ⁷. Именно обращение к автору высказыва­ния знаменовало собой переход от анализа, стабильного значения слова к рассмотрению изменчивого содержания высказывания. ?Если логика, а также структурная лингвистика первой половины ' нашего века стремились освободиться от говорящего субъекта и 1 свести все свои содержательные категории к отношениям предло­жений к действительности и к отношениям между предложениями, то начиная с середины века организующим центром «смыслового ^пространства» стал человек со всеми его психологическими комп­лексами.

Пропозициональное отношение (или установка), введенное в философскую логику Б. Расселом, противополагавшим постоянное ядро предложения подвижной его части ⁸, соответствует целой се­рии варьирующихся понятий, выдвигавшихся логиками и фило­софами разных времен. Истоки этой темы можно видеть в разли­чении модуса и диктума в логике схоластов, оказавшем глубокое влияние на развитие логической и лингвистической мысли⁹. Важной для современных логико-синтаксических идей явилась концепция Декарта, который считал, что одни мысли представ­ляют собой образы вещей, другие же включают, кроме того, и нечто иное: когда человек желает или боится, утверждает или отрицает, он всегда представляет себе предмет мысли, но в то же время присоединяет к идее предмета нечто еще. В зависимости от психологического фона Декарт различал разные виды мыслей: воления, аффекты (чувства), суждения и др.¹⁰

⁶ Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 140.

⁷ Степанов Ю. С. В поисках прагматики (проблема субъекта).—«Изве­стия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

⁸ Там же, с. 139.

⁹ Bally СП. Syntaxe de la modalite explicite. — In: «A Geneva School Reader in Linguistics» Bloomington — London, 1969; Алисова Т. Б. Очерки синтак­сиса современного итальянского языка. М., 1971. ч. II, с. 161 и ел.

¹⁰ Ср. следующее ключевое для концепции Декарта рассуждение: <Я — вещь мыслящая, то есть сомневающаяся, утверждающая, отрицающая, знающая весь­ма немногое и многое не знающая, любящая, ненавидящая, желающая, нежелающая, представляющая и чувствующая. Ибо, как я заметил выше, хотя вещи, которые я ощущаю и представляю, может быть, не существуют сами по себе и вне меня, я тем не менее уверен, что виды мышления, называемые мною чув­ствами и представлениями, поскольку они виды мышления, несомненно встре­чаются ч пребывают во мне» (Декарт Р. Метафизические размышления. — В кн.: Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950, с. 352).

8

В представление о модусе Декарт вводил, таким образом, не только ментальные категории, но и сферу чувств—жпропозици-ональные страсти», как их позднее, перефразируя выражение «страсти души» Декарта, назвал 3. Вендлер ".

Разработка пропозиционального отношения определила одну из магистральных линий прагматических исследований. Наибо­лее значимым результатом, полученным непосредственно на этом пути, было установление изоморфизма между предикатами мышления и речи (см. указ. работу 3. Вендлера). Анализ пропо­зициональных глаголов продемонстрировал координацию выска­зывания с «эмоциональным, социальным, логическим и эвиденциальным фоном» (см. работу Урмсона в наст. сборнике, с. 210). Он, кроме того, позволил сформулировать некоторые презумпции общения (например, презумпцию истинности и обоснованности •сообщаемого) и вскрыть принципиальное различие между употреблением пропозициональных глаголов в первом и других лицах. Заметим, что проблема пропозиционального отношения в высказываниях о собственных психических свойствах и состояниях, мало разработанная в сравнении с проблемой сообщений о внутреннем мире других лиц¹², представляет немалый интерес.

Основной прием анализа пропозициональных глаголов и дру­гих недескриптивных значений состоял в выявлении типичных для них контекстов, условий, противопоказанных для их исполь­зования, то есть создающих прагматическую аномалию, и форму­лировании правил употребления. Сосредоточенность на опреде­ленном материале стала сказываться на самом концепте значе­ния: значение связало себя с употреблением.

Понимание языка прежде всего как орудия осуществления не­которой целенаправленной деятельности, имевшее в разные вре­мена многих приверженцев среди философов, лингвистов и осо­бенно психологов, возбуждало интерес к инструментальным воз­можностям высказываний и придавало значению «поведенческий» характер ¹³.

¹¹Vendler Z. Res cogitans. Ithaca — London, 1972, p. 84.. Вендлер приме­няет этот термин к глаголам типа удивлять, поражать (shock), доставлять наслаждение (delight) и др.

¹² Austin J. Other minds. — In: Austin J. Philosophical papers. Oxford, Clarendon Press, 1961.

¹³ См., например: S k i n п е г В. J. Verbal behavior. N. Y., 1957.

9

В тот период, о котором идет речь, значение представлялось как член каузального отношения в модели «стимул — реакция». Оно рассматривалось с точки зрения его способности воздейство­вать на адресата, вызывая у него тот или иной психологический отклик. Такой подход к значению отражен в концепции Ч. Стивенсона (см. главу из его книги в наст. сборнике).

Зависимость значения от психологических и логических фак­торов показана в статье Э. Сэпира о градуировании (см. в наст. сборнике). Если выше было отмечено, что прагматизацня значения вырастала на базе недескриптивных слов, то статья Сэпира открывает другой источник этого процесса — реляционные значе­ния, представленные степенями сравнения прилагательных. Изучение градуированных (скалярных) значений, начатое Сэпиром (его статья написана задолго до ее публикации в 1944 г.), было продолжено, с одной стороны, многочисленными работами, посвященными интенсификации значения и интенсификаторам (фундаментальным в этой области является исследование Д. Болинджера ¹⁴), а с другой — психолингвистическими опытами по измерению значения.

Инструментальный подход к языку, естественно вытекающий из самого определения языка как средства коммуникации, полу­чил новое теоретическое оформление в концепции Л. Витгенштейна, выраженной в посмертно опубликованных «Философских исследованиях», начальный фрагмент которых помещен в этом сборнике¹⁶. «Философские исследования» Витгенштейна построе­ны частью в жанре автодиалога, частью в афористическом стиле, вуалирующем логику рассуждения. Автодиалог Витгенштейна иногда сводится к сериям вопросов, направленных на выяснение сути того, что кажется очевидным. Витгенштейн апеллирует к фактам повседневной жизни, обычно принимаемым как данность или как дар. Его наивно-софистические вопросы пре­вращают трюизмы в парадоксы. Ответов на многие вопросы нет, но в каждом следующем вопросе выражено сомнение в том, что можно было бы счесть за тривиальный ответ на предыдущий воп­рос. Этим и достигается их связность. Вопросы Витгенштейна ка­саются функционирования языка. Чтобы можно было довериться языку, надо «вернуть слова от метафизического к повседневному употреблению», считает Витгенштейн: <Назад к целине» (§ 107).

¹⁴ В о linger D. Degree words The Hague—Paris, 1972. ¹⁶ 0 s g о о d Ch., Suci G., Tannenbaum P. The measurement of mean­ing. Urbana, 1967; Fillenbaum S., RapoportA. Structures in the subjective lexicon. N. Y.—London, 1971.

^le Анализ и критику философской стороны концепции Л. Витгенштеина cм. в. КозловаМ. С. Философия и язык. М., 1972.

10

Витгенштейн ничего не берет «из вторых рук». Он занят пря­мыми наблюдениями над жизнью языка и экспериментами по сое­динению высказываний с ситуациями, допускающими их употреб­ление (этот метод получил впоследствии широкое распростране­ние). Его девиз: «Не думай, а смотри!» (§ 66).

Исследования позднего Витгенштейна отвечали тому состоя­нию науки логики, когда возникла необходимость хотя бы частично сбросить груз предшествующих концепций, привычные тезисы которых принимаются за истинные, круг проблем усто­ялся, а абстракции потеряли связь с конкретными фактами дей­ствительности. Было необходимо вновь прикоснуться к своему естественному материалу — речи, и адекватно выразить непосредственные наблюдения, минуя систему существующих терми­нов. Витгенштейн понимал трудность вербализации того, что таят в себе неясно различимые глубины жизни, воспринятые им через призму обыденной речи. «Самое трудное,— писал он,— перевести эту неопределенность правильно и правдиво в слова». Характеризуя уже после смерти Витгенштейна его «Философские исследования», финский логик Г. X. фон Вригт писал, что они «зовут к ясности и в то же время не поддаются ей» ¹⁷.

Речь неотделима от форм жизни. В ситуации военных дейст­вий легко вообразить язык, состоящий только из приказов и рапортов. Жизнь дает возможность функционировать бесчислен­ному множеству других «языков». «Представить себе язык — значит представить некоторую форму жизни» (§ 19).

Речь входит в состав человеческой деятельности. На приказ, предупреждение, угрозу и т. п. человек может прямо реагировать действием. Соединение речи и действия Витгенштейн условно наз­вал языковыми играми (§ 7) Подобно Соссюру, Витгенштейн любил сравнивать язык с игрой в шахматы. Однако если для Соссюра существенным в этой аналогии было то, что мате­риальное воплощение шахматной фигуры безразлично для ее игровой ценности, чем подтверждалась, в частности, условность связи между означаемым и означающим языкового знака, то Витгенштейн подчеркивал этим сравнением целеустремленность и_ регламентированность языка, его подчиненность правилам и кон­венциям употребления, в которых Витгенштейн искал не только суть языка, но и суть значения. В первом случае сопоставление раскрывало сущность единиц языка, во втором — принципы их функционирования. Для Соссюра важнее была фигура, для Витгенштеина — ход.

¹⁷ Malcolm N. Ludwig Wittgensteln. A memoir with a biographical sketch by 0. H. von Wright. London, Oxford UP, 1958, p. 22.

11

Из концепции языка как конвенционализованной формы жизни вытекало понимание значения как регламентированного и целе­направленного употребления слова и высказывания. Витгенштейн дает следующее определение значения: «Для большого класса случаев использования слова значение — хотя и не для всех—это слово можно истолковать так: значение слова есть его употребление в языке. И значение имени иногда объяс­няют, указывая на его носителя» (§ 43). Необходимо под­черкнуть, что Витгенштейн имеет в виду не лингвистический (или философский) концепт значения, а значение существительного значение, взятого в его повседневном использовании в речи. В рукописях Витгенштейна содержится запись: «Мы ищем зна­чение значения, а именно грамматику слова значение» ^\8.

Прагматизация понятия значения, связавшая его с правилами употребления, обернулась его грамматизацией. Появился новый жанр описания значения слова в виде его «грамматики»¹⁹. Иногда говорят о «логике» употребления отдельных слов или групп слов. Опыт описания «логики прилагательных» помещен в настоящем сборнике (глава из книги П. Ноуэлл-Смита).

Именно с выяснения правил употребления глагола to mean 'означать' начал анализ значения П, Грайс—автор наиболее важной для судеб прагматики семантической концепции²⁰. Грайс различает два типа употребления этого глагола: естествен­ное (to meanⁿ) и условное, конвенциональное (to meanⁿⁿ). Специ­фика употребления глагола to meanⁿⁿ состоит в его отнесенности к говорящему, то есть субъекту речи, занятому сознательной и целенаправленной деятельностью. Связав категорию значения с говорящим и преднамеренностью речевого акта, Грайс создал почву для формирования понятия «значения говорящего» (speaker's meaning), или, как его еще называют, «передаваемого значения» (conveyed meaning), включающего разного рода кон­текстно обусловленные и косвенные смыслы речевых актов (см. об этом статью Д. Гордона и Дж. Лакоффа, а также работу Р. Конрада в наст. сборнике).

В теории Грайса произошла смена деятельностного «субъекта значения»: если в бихевиористской психологии роль стимула (или каузатора) придавалась самому значению (см. выше), то Грайс отдал ее говорящему. Эту вторую ступень прагматизации претерпело и понятие референции ^2!.

¹⁸ Ballet G. A companion to Wittgenstein's Philosophical investigations. Ithaca — London, Cornel 1 UP, 1977, p. 122.

¹⁹ Вендлер 3. О слове good. — В сб.: <Новое в зарубежной лингвистике», вып. X. М., 1981 (в оригинале -•- The grammar of goodness).

²⁰ Grice H. P Meaning. — «The Philosophical Review», v. 66, 1957 № 3.

²¹ Линский Л Референция и референты.—В сб.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. XIII. М., 1982.

12

Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение высказывания стало считаться неотделимым от прагма­тической ситуации, а значение многих слов начали определять через указание на коммуникативные цели речевого акта.

Такая точка зрения в явном виде была выражена последова­телем Л. Витгенштейна H. Малькольмом в его полемике с основа­телем лингвистической философии Дж. Муром о значении пред­ложений вида «Я знаю, что р» и концепте знания. Мур настаивал .на гом, что в предложении Я знаю, что это моя рука использо­ваны слова (речь шла о глаголе знать) в их обычном смысле, хотя случаев для употребления такого высказывания практически "не представляется. На это Малькольм ответил подразумевающим отрицание вопросом: «Разве может быть смысл слова отделен от его употребления?» ²² Уместность высказывания, то есть сущест­вование условий для его употребления, в этом случае принима­ется не только за критерий его осмысленности, но и за критерий осмысленности (то есть наличия значения) содержащихся в нем слов