5. Прогресс и новое

Факт такого круговоротного развития государств и народов имеет кардинальное значение в вопросах о "прогрессе" в области человеческой истории.

Два положения, выставленные мной в Rassenkampf(e), вызвали во многих отно­шениях протесты и опровержения; эти положения заключаются в следующем: нет никакого прогресса и не может быть ничего существенно нового в сфере умствен­ной жизни. Возможно, что я недостаточно выразил свою мысль, и потому я хочу еще остановиться на этих тезисах.

Что я признаю прогресс в развитии вообще и в развитии культурного мира в особенности, - в развитии, начинающемся каждый раз снова и достигающем кон­ца, - это упомянуто моим почтенным рецензентом в его краткой заметке в англий­ском журнале Mind: "The general conclusion to he finally comes, - говорится там, - is, that there is no such thing as either progress or regress in the course of history taken as a whole but only in the particular periods of a progress that is going on for ever in a circle in particular countries where the social progress is for ever recommencing".

Вообще очень странно, что английский критик, реферирующий мою книгу в 14 строках, правильно понял мои мысли, тогда как масса немецких критиков, пред­ставляющих о ней объемистые рецензии, держатся того мнения, будто я вообще отрицаю всякий прогресс³! Поэтому я думаю, что я не совсем ясно выразился относительно этого вопроса и считаю себя обязанным выяснить здесь свой взгляд.

Так как я считаю людей не только в физическом, как думает Кольман (см. выше II, 4), но и в духовном отношении постоянным типом (Dauertypus), то я того мнения, что и духовной деятельности их поставлены прочные границы, к которым издавна приближались единичные, счастливо одаренные натуры, но которых не пере­шагнуть ни одному человеку.

Равным образом и в физическом отношении, по природе вещей, сила человека не может перейти за известный максимум, который, конечно, во все времена дос­тижим для личности; подобным образом в нравственном отношении всегда и всюду существуют и существовали, с одной стороны, хорошие и благородные натуры, с другой - низкие и животные натуры, и в этой (нравственной) области мало можно заметить действительного улучшения людей; видимый же прогресс осуществляется во времени и пространстве только благодаря приходящим извне институтам и учреждениям: то же справедливо и в отношении к интеллектуальному развитию.

Интеллект человека всегда один и тот же - он движется в сфере, имеющей по­стоянный и не расширяющийся предел, достигаемый от времени до времени отдельными "гениями". Но существует видимость прогресса благодаря тому, что по временам в известной местности одинаковый интеллект опирается на сумму приобретений своих предшественников, пользуясь ими, как исходным моментом для дальнейших приобретений. Так позднейшие поколения обладают не высшим или более совершенным интеллектом, но большими средствами, собранными пре­жними поколениями - так сказать, лучшими орудиями; поэтому они достигают больших результатов. Конечно, в области открытий и изобретений прогресса нельзя отрицать, но было бы ошибкой объяснять его совершенствованием, прог­рессом человеческого интеллекта. Умный древний грек, будь он только последова­телем Уатта, открыл бы локомотив, а знай он изобретение электрического телег­рафа, он, конечно, мог бы изобрести и телефон.

Человеческий интеллект - 400 лет тому назад и теперь - не отличается ни качественно, ни большим развитием, ни совершенством; только труд, совершенный в промежуточное время всеми прошлыми поколениями, служит на пользу ны­нешнему интеллекту, и таким запасом такой же интеллект совершает теперь, по-видимому, большие "чудеса", чем совершал 400 лет тому назад интеллект, лишенный промежуточной работы, — интеллект, который, в сущности, и для своего времени совершал не меньшие чудеса.

Основываясь на этом, можно было бы возразить на мое рассуждение об отно­сительном прогрессе, проявляющемся в отдельных периодах развития, что кроме такой преемственности умственного труда, ничего больше и не нужно для того, чтобы привести человечество к бесконечно продолжительному прогрессу. С таким заключением нельзя было бы спорить, если бы только было вообще верно пред­положение о преемственности человеческого культурного развития. Но в ней можно сомневаться. Во-первых, известная нам история отмечает вечное повто­рение катастроф, производящих быструю гибель культурных миров. Что случи­лось в Индии, Вавилонии, Египте, Греции и Риме, может случиться и в современ­ной Европе: европейская культура может погибнуть под натиском варварских орд.

Считая себя вне опасности от таких катастроф, мы, быть может, впадаем в слишком оптимистический самообман. Конечно, в нашем соседстве нет варварских орд, но не следует забывать, что инстинкты этих варварских орд таятся в скрытом состоянии в народных массах европейских государств. Подвиги анархистов -только отдельные вспыхивающие молнии; кто поручится нам, что когда-нибудь не разразится гроза? Варвары живут от Европы не так далеко, как обыкновенно думают, и довольно рискованно думать о европейском культурном мире без учета этих внутренних сил.

Итак, признание вечной преемственности культурного развития, как условие признания бесконечно продолжающего прогресса, может иметь лишь гипотети­ческое значение.

Как на доказательство постоянства человеческого интеллекта, можно указать и на тот факт, что в областях, где дело не идет об изображениях и открытиях ес­тественных сил, т.е. в области нравственной и социальной философии, не только не заметно прогресса, но уже несколько тысячелетий нельзя вообще сказать боль­ше ничего нового. Если мы взглянем на эту область нравственного и социального философского познания, то мы убедимся, что здесь все уже есть и что нельзя "открыть" ничего нового.

Относительно добродетели и нравственности, относительно человеческого счастья и социальных отношений мы ни в коем случае не обладаем более зрелым знанием сравнительно с древнейшими народами - напротив, часто мы замечаем, что мы уступаем им в некоторых отношениях. Несмотря на то, что в различнейшие времена у различнейших народов единоличные законодатели и основатели религий проповедовали любовь к ближним, наше отношение к нашим "братьям и друзьям" очень заметно отличается от нашего отношения к чужим, как издавна было по­всюду. Воевать с чужими и побеждать их - добродетель; изменять своим - престу­пление. Относительно ценности жизни, взаимоотношения полов, формы брака и т.д. отдельные культурные миры всегда вращаются в одном и том же заколдован­ном кругу, с каждого пункта которого противоположный пункт представляется находящимся внизу. Поэту в этой области о нравственных и социальных проблемах нельзя сказать ничего нового, ничего такого, что уже раньше не было бы когда-нибудь сказано. Все, что выступает перед нами в этой области, как новое и оригинальное, есть лишь новая комбинация старых идей и воззрений, комбинация, создаваемая, конечно, новым индивидуальным воззрением; ибо бесконечно раз­нообразно в природе только индивидуальное.

Индивидуальность всегда создает новые комбинации из прежнего запаса че­ловеческих идей. Но если бы оказалось возможным человеку знать все мысли прошедших тысячелетий, если бы дано было кому-нибудь знать всех философов и Мыслителей старых времен и народов, он легко мог бы принадлежащую лично ему и самую оригинальную систему, свое индивидуальнейшее мировоззрение подкрепить цитатами из своих предшественников. Нечто подобное представляет, в сущ­ности, Бастиан. У этого феноменального ума мы часто находим совершенно ориги­нальные выводы с известными цитатами из других писателей. Целое есть само­стоятельный результат его индивидуальности, но его замечательно вместительная память делает для него возможным брать готовые камни для постройки своей системы из сочинений мыслителей всех веков и народов.

Ново только индивидуальное понимание; материал стар. В области нравствен­ной и социальной философии не существует нового материала: здесь материал всегда лишь воспроизводится сознательно и бессознательно, но не создается вновь. Здесь нет речи об образованиях и открытиях, как в области явлений и сил природы; здесь человеческий интеллект издавна измерил сферу познания, которая возможна для него при его организации, и не в силах подняться над ней. Концепции человеческого духа в этой области совершенно подобны картинам калейдоскопа: комбинации могут быть новы и оригинальны, или, по крайней мере, кажутся новыми и оригинальными, а материал всегда один и тот же. Но так как мыслители и философы уже целые столетия вращают этот калейдоскоп, то, конечно, случается, что отдельные его комбинации повторяются по несколько раз, целая же картина едва ли может повториться, ибо комбинации бесчисленны; разнообразие картин мы приписываем разнообразию различных индивидуальностей, и может быть, мы правы.