История немецкой литературы. Том 3

Между реакцией и прогрессом

Обложки книг

императоров Франца Иосифа и Вильгельма II, который предстояло отметить в 1918 году, однако поиски чисто «австрийской идеи» заканчиваются безре­ зультатно. Такое развитие действия дает в то же время возможность раскрыть взгляды феодально-буржуазных высших кругов общества. Их запутанность

ипротиворечивость свидетельствуют об утрате этими слоями общества своих исторических позиций. Выход из кризиса они ищут в войне. Напротив, для крупного прусского промышленника Арнхейма капитализм является лучшей

инаиболее гуманной организацией человеческого индивидуализма: «"Тыся­ челетний рейх" мог быть организован только на "деловых принципах"». Между этими полюсами находится Ульрих, «человек без свойств». Он пытается утвердить себя, стараясь быть «пунктуальным», «с хорошими данными», вести «добропорядочный образ жизни». Таким образом, с одной стороны, прое­

тивно-теоретическая позиция лишают его возможности действовать. В силу этого Ульрих и становится человеком с «деструктивным характером»129.

Этому «эссеизму» героя соответствует и эссеистическое построение романа, «перевес» его рефлектирующих частей. И чем больше внимания уделяет автор своему герою (проблемы Ульриха — это и его собственные проблемы), тем меньше у него остается предпосылок мировоззренческого свойства придать своему герою и произведению в целом внутреннюю и внешнюю завершенность.

Полной противоположностью интеллектуальной, аналитической прозе Ро­ берта Музиля является поэтизированное повествовательное искусство Йозефа Рота (1894—1939). Уже в романе «Отель "Савой"» (1924) проявляются осо-

149

Литература и литературная борьба в первой половине XX века

бенности его стиля: «короткие» романы возникают как описание реальных событий, однако в дальнейшем автор отдает предпочтение их символи­ ческому истолкованию. Таким символическим местом действия становится уже сам отель. На его семи этажах дается приют богатым и бедным предста­ вителям послевоенного общества. В вихре революции отель сгорает. Время пощадило лишь вернувшегося с войны и колеблющегося между двумя фрон­ тами интеллектуала, который как раз благодаря тому, что он остался в живых, воспринимается как образ вне общественных связей.

Рот сначала был верен теме послевоенного времени («Бунт», 1924; «Циппер и его отец», 1928; «Справа и слева», 1929). Впоследствии он отошел от изоб­ ражения современности и начал полемически выступать против прозы «нагромождения фактов» и «громкого пафоса политических обличений» 130. Неприятие Ротом современной тематики отчетливо проявляется в романе «Иов» (1930): автор с критических позиций изображает нелегкий путь бедного еврейского учителя из царской России в капиталистическую Америку, но в то же время в романе утверждается пассивная готовность к терпению.

Рот достиг большого художественного мастерства в романе «Марш Радецкого» (1932; продолжение — роман «Склеп капуцинов», 1938), в котором Австрия предвоенных лет — как и в произведениях Роберта Музиля — предстала как символ крушения старых ценностей. Рассказывая о трех поко­ лениях офицерской и чиновничьей семьи, чьи судьбы связаны с началом и кон­ цом правления последнего габсбургского императора, писателю удалось пока­ зать неудержимость распада монархии. Рот обосновывает это явление в значи­ тельной степени лживостью и несостоятельностью австрийского мифа, в созда­ нии которого невольно принял участие старший представитель этого поколения.

Рот назвал свой роман «Марсельезой консерватизма»131. Разумеется, сам ход истории создал предпосылки для того, что даже этот невоинственный, но благодаря своей страждущей печали всегда гуманный «консерватизм» Йозефа Рота и других австрийских писателей стал основой для литератур­ ного и даже политического сотрудничества с демократическими и социа­ листическими писателями Германии.

Сожжение книг

Вечером 10 мая 1933 года Оперная площадь в Берлине представляла собой зрелище, напоминающее времена средневековья. Ограждаемое кордо­ ном штурмовиков, бушевало пламя, которое не гасили, а, наоборот, разжигали.

В то время как (по сообщению газеты) «капеллы штурмовых отрядов и частей эсэсовцев исполняли отечественные мелодии и марши», «представи­ тели студенчества бросали в огонь книги, сопровождая это соответствующими возгласами». Раздавались выкрики: «Против классовой борьбы и материа­ лизма, за народное сообщество и идеалистический жизненный уклад!», «Против упадочничества и морального падения. За благопристойность и приличие в семье и государстве!», «Против литературного предательства солдат первой мировой войны. За воспитание народа в военном духе!»

Среди сожженных книг были произведения К. Маркса, Г. Манна, Э. Кест­ нера, З. Фрейда, Э. Людвига, Э. М. Ремарка, А. Керра, К. Тухольского, К. фон Осецкого. В завершение этого «символического представления» исполнялась песня «Народ, к оружию!». В этот день, пояснял Геббельс, министр народного просвещения и пропаганды, не только должны были рухнуть «духовные основы

150

Между реакцией и прогрессом

Ноябрьской революции», но и «из этих руин должен подняться... феникс подлинно немецкого духа»

Костры из горящих книг пыла­ ли и в других университетских городах: эту кампанию гитлеровцы использовали как средство террора против деятелей культуры. Общест­ венное влияние демократического и социалистического искусства стало столь значительным, что его можно было устранить лишь с по­ мощью силы.

Уже поджог рейхстага в февра­ ле 1933 года стал поводом не толь­ ко для ареста более чем 25 тысяч коммунистов, социал-демократов и

либеральных буржуазных политиков, но и для заключения под стражу (на ко­ роткий или более длительный срок) таких писателей, как А. Зегерс, В. Бредель, К. Грюнберг, С. Хермлин, Э. Э. Киш, В. Лангхоф, Я. Копловиц, Л. Ренн, П. Кёрнер-Шрадер. Э. Мюзам, К. Нойкранц, К. фон Осецкий были замучены или умерли после пребывания в тюрьме. Другие писатели, чтобы не попасть

взастенки гестапо, вынуждены были бежать из Германии.

Кэтому времени началось «унифицирование», приобщение к нацистской идеологии тех культурных организа­ ций, которые могли оказать сопротив­ ление господствующему режиму.

В феврале 1933 года К. Кольвиц и Г. Манн вынуждены были уйти из Прусской академии искусств; несколь­ ко позднее были исключены из соста­ ва Академии Л. Франк, Г. Кайзер, Б. Келлерман, А. Паке, Р. Шикеле, Ф. фон Унру, Ф. Верфель, Вассерман

151

Литература и литературная борьба в первой половине XX века

идругие деятели культуры. Незадолго до этого покинули Академию А. Дёблин,

Т.Манн и Р. Хух — последняя не без смелой отповеди господствующему режиму.

Союз защиты немецких писателей (СНП) был распущен, и в 1935 году была создана «Имперская палата словесности». Используя отработанную си­ стему государственного и партийного контрольного и управленческого меха­ низма, гитлеровцам удалось изолировать всех неугодных фашистскому режи­ му художников. Современная демократическая и социалистическая литература, а также произведения, связанные с национальными и интернациональными традициями, были включены в «список вредных и нежелательных». Эти книги запрещалось «издавать, продавать, раздавать, давать кому-либо читать, экспонировать на выставках, рекламировать, дарить или хранить». Под стро­ гим запретом находились произведения «авторов еврейской национальности или полуевреев», издавать разрешалось лишь писателей, угодных «Импер­ ской палате словесности». Исключение из состава пишущих означало запрет на профессию. Писатели, покинувшие Германию, лишались германского гражданства, их имущество конфисковывалось.

В 1943 году, десять лет спустя после прихода национал-социалистов к вла­ сти, Ганс Йост, последний президент «Имперской палаты словесности», под­ водил итог политике в области искусства в «государстве фюрера». Он не отрицал, что «кое-где еще попадаются старики в возрасте от двадцати до девяноста лет» — «музейные гуманисты», которые противостоят «фаланге гитлеровской молодежи». Сегодня, констатировал он в полном соответствии с действительностью, «в Германии можно было бы писать кровью»; и строки эти «коротки и похожи на приказы»133. Несколько месяцев спустя Геббельс объявил «тотальную войну»; одновременно последовал «приказ» министра пропаганды закрыть театры и большинство издательств «тысячелетнего рейха». Таким образом, культурная политика нацистов еще до разгрома фашизма привела к полному распаду всей культурной жизни страны.

Литература под гнетом свастики

Беспрецедентная регламентация и подавление нацистами культурно-поли­ тической жизни страны не могли не оказать своего воздействия на обста­ новку в стране. Это привело к глубокой деформации отношений между демо­ кратической и социалистической культурой, с одной стороны, и обществен­ ностью — с другой. Читающая публика получила в свое распоряжение на­ цистскую продукцию, причем к созданным еще до 1933 года низкопробным, стандартным литературным опусам «крови и почвы» не прибавилось ничего, достойного упоминания. Кроме того, стала распространяться тривиальная, аполитичная «литература». Произведения, в которых художники отражали прогрессивные тенденции эпохи, напротив, оставались неизвестными. Правда, слово писателей, изгнанных из Германии, время от времени пересекало гра­ ницу и проникало в Германию. Да и в самой Германии не удалось приобщить к нацистской идеологии все умы. В условиях угрозы применения силы (даже прослушивание заграничных радиопередач преследовалось законом) воздей­ ствие литературы Сопротивления было, однако, ограниченно: в нацистском рейхе выросло целое поколение, для которого имена и произведения выдаю­ щихся представителей гуманистической литературы остались неизвестными.

Правда, Йост с глумлением упоминал о «музейных гуманистах», подтверж-

152

Между реакцией и прогрессом

дая таким образом, что они и в 1943 году еще существуют. Он от­ носил к ним таких писателей, как

Г.Гауптман, Р. Хух, Б. Келлерман,

Г.Фаллада, Э. Вельк, Э. Кестнер. Некоторые из них держались от­ чужденно, создавали произведения, далекие от социальных проблем, другие выпускали книги, где в та­ кой скрытой форме демонстриро­ валось неприятие нацизма, что даже цензоры не могли к этому придраться. К таким произведени­ ям относятся романы Эма Велька «Язычники из Кумерова» (1938), «Праведники из Кумерова» (1943), «Часы жизни Готлиба Грамбауэра. Исповедь неискушенного сердца» (1938) или Ганса Фаллады «Каж­ дый умирает в одиночку» (1934) и

позиции по отношению к литера­ туре, верной фашистскому режиму.

Старый Герхарт Гауптман, лауреат Нобелевской премии, самый известный

и в тетралогии об Атридах («Ифигения в Авлиде», 1940; «Ифигения в Дель­ фах», 1941; «Смерть Агамемнона», 1942; «Электра», 1944) пытался вести поле­ мику с «третьим рейхом». В «Ифигении в Авлиде» верховный жрец Кальхас призывает:

И дрогнула земля. И города Трепещут в страхе перед разрушеньем. То, что, казалось, выстоит века, — Взрывается, горит, грохочет, гибнет.

Стал волком — человеку человек, Себе подобным утоляет голод.

(Перевод И. Болычева)

Здесь совершенно определенно выражено отношение к гитлеровскому режи­ му. Однако на вопрос, как оказать сопротивление фашистскому варварству, писатель, по существу, не сумел дать ответа. Его стремление писать о пробле­ мах, порожденных фашизмом, обусловило — не только у Гауптмана — отра­ жение картины мира, полной безнадежного отчаяния.

Атмосфера того времени с глубоким волнением передана в стихах Рикарды Хух («Горение осени», 1944), преисполненных внутреннего протеста, и в поэ­ зии Гертруды Кольмар (1894—1943). На сборник стихотворений Кольмар «Женщина и звери» (1938) был наложен запрет сразу же после его выхода

153

Литература и литературная борьба в первой половине XX века

в свет. Став жертвой оголтелого расизма, она умерла в концентрационном лагере.

У фашистов вызывали крайнее недоверие также авторы, придерживавшиеся христианской этики. Репрессии против церквей (особенно против евангели­ ческой церкви, во главе которой стоял пастор Мартин Нимёллер) приобретали огласку и настраивали общественность против фашистского режима.

В1935 году была опубликована речь Эрнста Вихерта (1887—1950) перед мюнхенскими студентами — «Поэт и время», — в которой выражен открытый протест против нацистского режима, в 1936 году вышло его впечатляющее обращение «Поэт и юность».

Вэссе «Об утешении мира» (1938) Вихерт утверждал «непоколебимые

черты» в нравственном облике человека, такие, как «неприятие ненависти и догм, послушание внутреннему голосу демона, широкую открытость всему красивому и доброму, покорное припадание к стопам Христа или Магомета, Сократа или Хафиза, чистую человечность, безымянное ощущение себя сыном божьим».

1939) скорее обнаруживают бессилие тех внутренне созерцательных представ­ лений о гуманизме, которые в это же самое время стали предметом критическо­ го осмысления у буржуазных писателей эмиграции; но тем не менее в его про­ изведениях все же выражалась точка зрения, несовместимая с фашистской идеологией. В 1938 году Вихерта арестовали и на некоторое время отправили в Бухенвальд. В своем автобиографическом романе «Тотенвальд» (1945) он

154

Между реакцией и прогрессом

Э. Вихерт (ок. 1945) Р. Шнейдер (1955)

ческий роман во внутринемецкой литературе того периода стал своего рода «прибежищем», к нему обращались многие писатели.

Стихотворение подчеркнуто строгой формы, богатое метафорами, также часто помогало избегать вмешательства контролирующих инстанций. Так, в сборниках лирики Оскара Лёрке «В зарослях татарника» (1934) или «Камен­ ная тропа» (1938) чувствуется отвращение к правящему режиму, однако в его стихах, созданных в то же самое время, но опубликованных лишь посмертно («Прощальное пожатие руки», 1949), неприятие фашистского по­ рядка выражено уже как политически мотивированная воля к сопротивле­ нию. Эти произведения относились к литературе «тихих», которые в стране, где господствовала нацистская идеология, играли положительную роль, ибо фа­ шизм «вообще отбрасывал любую этическую оценку человека и человеческой жизни». «Сегодня, — писала Анна Зегерс, — выступает вместе все то, что выхо­ дит за пределы фашистского убожества, [в частности] религиозные и нере­ лигиозные связи, в той мере, в какой они признают этические требования, независимо от их мотивов»134.

Все более неразборчивая ориентация нацистских культурных политиков на примитивные идеалы «крови и почвы» привела наконец к тому, что даже такие авторы, как Готфрид Бенн, провозгласивший себя в 1933 году приверженцем фашистского «народного обновления», или же Эрнст Юнгер, с помощью идеологических средств облегчавший фашистам путь к власти, не могли публи­ ковать свои произведения в Германии или же вызывали недовольство цензуры.

В то же время фашистам не удалось заставить окончательно умолкнуть социалистическую и демократическую литературу даже в годы самого беспо­ щадного ее преследования. Союз пролетарско-революционных писателей Гер­ мании выпускал нелегальный литературный журнал «Хиб унд Штих» («Удар и укол»). Вновь избранный председатель Союза Ян Петерсен (1906—1969), бывший одновременно анонимным членом редколлегии журнала «Нойе дойче Блеттер» («Новые немецкие листки»), выходившего в эмиграции, написал привлекший всеобщее внимание документально-художественный роман «Наша

155

Литература и литературная борьба в первой половине XX века

Я. Петерсен А. Кукхоф

улица», являющийся «хроникой событий» в первые годы господства фашизма. Книга вышла в 1936 году в Советском Союзе и в Швейцарии, два года спустя — в Англии; после того как Петерсену удалось бежать в Англию, ру­

копись, «запеченную» в торт, переправили через границу.

Позднее для многих членов Союза и близких им по мировоззрению авторов темой произведений стали тюрьмы и концентрационные лагеря. Так, Ганс Лорбер, неоднократно подвергавшийся арестам, озаглавил свое стихотворение из времен нацизма «Под музыку решетки» (1948); Бруно Апиц написал повесть «Эстер» (1944) в Бухенвальде. Вместе с Карлом Шногом (1897—1964) он готовил тексты для вечеров самодеятельности заключенных, устраивавшихся с разрешения начальства. Обуреваемые безумным тщеславием, нацисты даже в лагерном аду «заботились о настроении» заключенных: им дозволялось перемещаться лишь в сопровождении маршевых песен, и именно благодаря этому в концлагерях разрешалось исполнять песню «Болотные солдаты», написанную шахтером Иоханном Эссером в концлагере Бёргемоор. После публикации в романе-репортаже Вольфганга Лангхофа (1901—1966) «Болот­ ные солдаты» (воспоминаний автора о пережитом) песня стала всемирно известна как сдержанная, волнующая песня-плач жертв фашизма.

Литературу, глубоко захватывающую в своей неповторимости, породил «фронт смертников». Выдающегося романиста Вернера Крауса (1900—1976) вместе с другими членами подпольной группы Сопротивления Шульце-Бойзе- на — Харнака «Красная капелла» гитлеровцы приговорили к смертной казни и для исполнения приговора доставили в тюрьму Плётцензее, потом совер­ шенно неожиданно меру наказания заменили тюремным заключением. В каме­ ре он написал «НПО. Страсти галиконской души» (опубликовано в 1946 г.); заключенным удалось тайно переправить рукопись на волю.

Этот роман, в котором изображены фактические события и лишь изменены имена героев, относится к крупнейшим достижениям литературы немецкого

156

Между реакцией и прогрессом

Сопротивления. В книге рассказывается о Великогаликонском рейхе, под ко­ торым подразумевается Великогерманский рейх, и о его министре почты — изобретателе «почтовых индексов» (НПО), подчиненном системе, которой он в конечном итоге отказывается повиноваться. Облачение жизненных фактов в фантастико-сатирическую, гротескную форму позволяет автору изобразить и осветить с позиций собственного философского превосходства фашистскую систему принуждения. Как революционная противоборствующая сила в романе выступило «жизнеутверждающее общество катакомб», в нем угадывается его реальный прообраз — группа Сопротивления Шульце-Бойзена — Харнака.

Членами «Красной капеллы» были также писатели Адам Кукхоф (1887—1943, казнен) и Гюнтер Вайзенборн (1902—1969). Оба имели возмож­ ность легально публиковать свои произведения после прихода Гитлера к власти.

В романе «Немец из Байенкура» (1937) Кукхоф раскрыл примеры брат­ ского содружества народов во времена оголтелого шовинизма. Вместе с Ионом Зигом (1903—1942) он сочинял тексты для серии листовок «Красной капеллы», например написанное с большим художественным мастерством письмо «К ка­ питану полиции» (1942).

Хотя антивоенная пьеса Вайзенборна «Подводная лодка С-4» (1928) и его совместная работа с Б. Брехтом над инсценировкой романа М. Горького «Мать» вызвали настороженность властей, однако его далекие от политики романы «Девушка из Фанё» (1935) и «Фурия» (1937) принесли ему успех, так же как и изданная под псевдонимом драма «Нойберша» (1935). В 1937 году Вайзенборн эмигрировал в Соединенные Штаты, однако вскоре вернулся в Германию. Во время второй мировой войны он принял твердое решение активно участвовать в движении Сопротивления. В 1942 году Вайзенборн был арестован и приговорен к тюремному заключению, в 1945 году он пережил счастливые часы освобождения. В камере он пишет (частично на обратной стороне бумажных пакетов) книгу воспоминаний «Мемориал» (1948), в кото­ рой соединяет в единую элегическую картину своего времени эпизоды из пребывания в заключении и воспоминания о счастливых днях свободы. В тюрь­ ме Вайзенборн делает предварительные наброски драмы «Подпольщики» (1946), в которой борцы Сопротивления как полнокровные герои противо­ поставляются нацистам.

К волнующим документам литературы Сопротивления в Германии относят­ ся «стихи из камер смерти». Они часто создавались людьми, которые — соб­

157

Литература и литературная борьба в первой половине XX века

гестапо на берлинской улице Принца Альбрехта в 1945 году (три года спустя после казни) нашли стихотворение руководителя «Красной капеллы» Харро Шульце-Бойзена. Оно завершается строфой:

Не аргумент — веревка, еще не довод — кнут, сегодняшние судьи — еще не высший суд.

(Перевод Вл. Летучего)

Многие прощальные письма осужденных антифашистов из камер смерти, полные скорби, гордости, непреклонности и уверенности в будущем, стали драгоценными поэтическими документами.

Однако даже в своих лучших произведениях литература, вышедшая в Гер­ мании в годы нацизма, свидетельствует скорее о сохранении гуманных цен­ ностей, чем о продуктивном процессе ее развития. Во всяком случае, страдания, осторожное несогласие, «погружение» в свой внутренний мир могли еще быть публично выражены. Отважиться сделать шаг к активному сопротивлению — значило поставить перед собой другие задачи, чем чисто литературные. Поэтому развитие немецкой литературы стало делом писателей, которым Геббельс предсказывал гибель и забвение, — тех авторов, которые, находясь в эмигра­ ции, напоминали о дальнейшем существовании другой Германии.

Литература изгнанных

Антифашистская эмиграция — большая глава истории и не только истории литературы. Свою родину покинули представители почти всех политических партий и направлений, рабочие и коммерсанты, журналисты, врачи, учителя, ученые (среди них — пять лауреатов Нобелевской премии). В изгнании оказа­ лись композиторы (А. Шёнберг, Г. Эйслер, П. Дессау, К. Вейль), дирижеры (Б. Вальтер), певцы (Р. Таубер, Й. Шмидт, Э. Буш), режиссеры (М. Рейнгардт, Л. Иеснер, Э. Пискатор), актеры (Э. Бергнер, Э. Дойч, Ф. Кортнер, В. Лангхоф, А. Гранах и др.), архитекторы (В. Гропиус). В изгнании оказалось около двух с половиной тысяч писателей.

Они оставили родных, друзей, имущество — и своих читателей. Эмиграция означала для них утрату непосредственной связи с читающей публикой, родным языком, источником творчества. Они должны были приспосабливаться к чужим странам, культуре, языку, в полной неясности относительно условий жизни и работы.

Разумеется, литература изгнанных была столь же разнообразна, как и моти­ вы для эмиграции. Преследуемые по причинам политического и мировоззрен­ ческого характера, расистской и религиозной принадлежности, в эмиграции оказались писатели различных взглядов: далекие от политики и даже такие, которые вернулись в «третий рейх» и поставили свое творчество на службу нацистам (как, например, Э. Глезер). Случай особого рода произошел с О. М. Графом, который на следующий день после сожжения книг опубликовал привлекшую всеобщее внимание волнующую статью под названием «Сожгите меня!». Можно привести еще случай с Т. Манном. Министерство пропаганды «третьего рейха» долгое время тайно стремилось привлечь его на свою сторо­ ну. Лишь в 1936 году (в своем ставшем знаменитым «Письме декану философ-

158