билеты / 10 вопрос. Переводная лит-ра. Житийная литра
..docxОбщая характеристика переводной житийной литературы и её связь с житиями русской традиции
К числу древнейших переводных литератур относится прежде всего литература учительская, содержащая церковные поучения, главным образом – жития святых, имевших большое значение для церковной практики, так как она имела большое поучительное значение в глазах читателя, она должна была побуждать его подражать жизни святого, напоминать о заветах христианства. Житийная литература была очень популярна, ведь в то же время она давала очень разнообразный материал, в котором элементы житийно-чудесного переплетались с народной фантастикой, с дохристианскими представлениями и мифами.
Выразительные картины искушений святых, подробности чудес, воинские эпизоды, разнообразные характеристики святых – монахов-отшельников, воинов, церковных иерархов, мучеников, князей, живших в разнообразных географических и исторических условиях, расширяли литературные вкусы читателей, вводили в употребление разнообразные литературные формы. Некоторые переводные жития частично обрабатывались на русской почве. Так, житие Николая Чудотворца было дополнено четырьмя новыми рассказами. В двух из этих рассказов местом действия является Киев. Переработке и дополнениям подвергся еще один сборник житий – Пролог.
Для древнерусского читателя житийная литература не имела исключительно церковного значения. К ней обращались не только в связи с культом: она помогала разрешать вопросы личной и общественной морали, приучала разбираться в психологии своей и окружающих, вдумываться в побуждения, «помыслы», стоящие за поведением человека, воспитывала художественный вкус. Большое число рукописных «четьих» сборников, прямо отражающих интересы их составителей, объединяет светские и религиозные произведения. Впечатления, шедшие от литературы, облеченной в религиозную форму, сознательно или нет, отражались в творчестве тех писателей, которые создавали светскую литературу Древней Руси.
Особое значение для древнерусской прозы имели различные жанры агиографии. В закономерной для средневековья религиозной оболочке накапливался опыт познания и изображения человека, главным образом в одной, весьма существенной для этой эпохи жизненной ситуации: «земное» борется в душе человека с суровыми требованиями религии и монастырского устава. Идейно-художественное значение житийного жанра в развитии древнерусской прозы не ограничивается тем, что этот жанр создал в разработке центральной темы, хотя, конечно, уменье проникнуть во внутренний мир человека, разглядеть борьбу противоречивых устремлений, показать её читателю художественно убедительно, хотя и в обязательной условной оболочке, проявляется ярче всего именно в способе изображения главного героя. Из набросков портретов святых и людей из их окружения, из описания конкретной обстановки, в которой они выступают, вырисовываются черты повседневного быта, оттесненного в рассказе летописца большими историческими событиями. Жития вместе с сопровождающими их миниатюрами накапливали опыт и создания психологических портретов, и изображения деталей повседневного быта, оттесненного в рассказе летописца историческими событиями, которому обычно мало уделяли жанры исторического повествования.
«Киевский» период русской истории – одиннадцатый – начало двенадцатого века в развитии всей русской культуры, в том числе и литературы, имеет особо важное значение. Это было время, когда начали складываться идейно-художественные основы литературного творчества древнерусской народности, время, когда уже определились некоторые «стили», характерные для различных жанров.
В статье И.П. Еремина «Киевская летопись как памятник литературы» дано определение характерных признаков русского агиографического стиля, сложившегося к двенадцатому веку, и самого существа принятого в этом стиле способа изображения человека, которому отвечает тенденция свести к некоему абстрактному «единству» все многообразие действительности. Такой подход к изображению человека требует наделения героя «празднично-торжественными» эпитетами, подчеркивающими его качества образцового христианина, «умилительной чувствительности» повествования, пангеризма, «цветистой», «патетической фразеологии» восхваления, «нагнетения деталей, подчеркивающих христианские добродетели», трактовки событий как «чудес». В.В.Виноградов добавляет к этим признакам агиографического стиля указание на церковнославянский язык как его языковую основу.
Агиограф относился к тем писателям, для которых «основным объектом изображения становилась не жизнь, какая она есть, в её повседневном течении, а порожденные жизнью идеалы». Нужно учесть то, что «агиографический идеал» на русскую почву был перенесен в готовом виде через религиозно-дидактическую литературу, житийные образы византийских и восточных подвижников, через восточнохристианский монашеский устав. На Руси он лишь корректировался местными условиями.
Рассказ о жизни святого, в группе, которую Еремин называет «украшенными» сливается с похвалой ему. Часто в некоторых летописных повестях, главным образом описывающих смерть князей и дающих их посмертные характеристики, встречается «агиографическая стилизация». Это скрещивание агиографического стиля с летописным не было механическим: когда в характеристику князя вплетались черты примерно христианина выраженные агиографическим стилем, это было оправдано тем, что отношения между государственной и церковной властью на данном этапе требовали, чтобы правитель был образцом выполнения правил христианского поведения. Так рядом со фразеологией феодального быта, пользующееся «народным типом» литературного языка, закономерно становятся книжно-славянские формулы изображения действий и переживаний человека, взятые из книжного типа русского литературного языка.
Классический образец житийного жанра начала двенадцатого века – «Жите Феодосия Печерского», написанное Нестором. Основные требования агиографического стиля, предъявляемые к изображению действующих лиц и окружающей их обстановки, соблюдаются автором не с одинаковой последовательностью в разных частях повествования, одной этой стилистической системой не исчерпываются художественные приемы Нестора даже при построении центрального образа.
Нестор описал жизнь Феодосия подробнее, чем того требовал агиографический канон, это дало ему возможность показать душевное развитие Феодосия в детские и юношеские годы, хотя по установленной агиографической схеме «дух святой» изначально присутствует в ребенке. В образе Нестора, каким его нарисовал Нестор, все подчинено одной цели – показать рост его религиозных настроений. Лишь один раз он к доводам от писания добавляет простые человеческие слова: когда в разговоре с матерью предалагает ей постричься в монахини за тем, чтобы она могла каждый день видеть его, и лишь потом добавляет о спасении души. Для характеристики Феодосия после пострижения, Нестор привлекает традиционный набор эпитетов, подчеркивающих христианские добродетели инока.
Общая задача жития – прославить Киево-Печерский монастырь и Феодосия, как его строителя, - побудила Нестора отойти от темы общерусского прославления Феодосия и подчеркнуть, что после смерти он будет покровителем только тех, кто умрет в стенах его монастыря. Эта местная тенденция несколько канон агиографического стиля.
Казалось бы, все требования, какие предъявлял агиографический стиль к изображению святого, соблюдены Нестором. Феодосий наделен всеми чертами идеально подвижника, который постоянно напоминает монастырской братии о том, что необходимо отречься от мира. Но помимо этого он предстает как деятельный, энергичный организатор большого хозяйства, вмешивающийся, помимо того, в междукняжескую распрю, что делает его непохожим на смиренного инока.
С первых же страниц жития рядом с Феодосием появляется его мать, поначалу изображенная по агиографическому канону. Но вскоре вместо этой матери предстает другой образ, который в композиции жития должен стать обобщенным воплощением зла. Однако живой и выразительный образ властной женщины, переходящей от мольбы к угрозам, и в конце концов постригающейся в монахини ради того, чтобы иметь возможность видеться с сыном, идут вразрез с требованиями к агиографу, изображающему врага святого. Так автор внес в житие те «черты индивидуального характера», которые в теории были этому стилю противопоказаны.
Вряд ли Нестор сознательно отступил от требований агиографического стиля. Рядом с поучительным повествованием отдельных случаев из жизни, появляются рассказы о том, какие люди и какова жизнь были в реальности.
Таким образом, даже в каноническом произведении житийного жанра нормы агиографического стиля не определяют всего строя изложения в целом.
Встречаются черты агиографического жанра и в рассказах Киевско-Печерского монастыря: о Моисее Угрине, старце Григории. Интерес рассказ о Прохоре Лебеднике, превращающем хлеб из лебеды из горького в сладкий и пепел в соль, когда в том возникает необходимость.
Легенды о «черноризцах печерских» показывают своих главных героев в самом разнообразном окружении. Феодальному классу эти легенды не польстили. «Этикетных» портретов князей эти легенды не знают совсем. Летописная характеристика князя Ростислава из рассказа про черноризца Григория и его характеристика в «Киевско-Печерском патерике» различны. В летописи – юный князь, смерть которого оплакивает вся природа, в патерике – дерзкий юноша, повелевший утопить Григория и понесший за это кару.
Внеся поправки и дополнения в некоторые летописные портреты князей, патеричные рассказы осудительно отозвались и о других представителях феодального класса, бояре, судьи, княжеские отроки.
Народ, в летописи составляющий «неизменный и безличный фон, на котором с наибольшей яркостью выступает фигру князя, в Киевско-Печерсокм патерике проявляется в лице отдельных, индивидуально различимых персонажей и групп.
Интересно то, что в рассказах Киевско-Печерского патерика, памятника, прославляющего этот монастырь, вопреки агиографическому канону, обращает на себя внимание изображение монастырского быта, не скрывающее его отрицательных сторон. Даже за таким, казалось бы, высоким подвигом инока, как затворничество, иногда раскрывается тщеславие или простое желание уклониться от труда на общую пользу. Монахи выглядят обыкновенными людьми с бытовыми недостатками: они ссорятся, завидуют, копят деньги и снова грешат.
«Прелесть простоты и вымысла» многих рассказов Киево-Печерского патерика выступает особенно наглядно, когда мы сравниваем отдельные эпизоды их со сходными сюжетами и мотивами переводных патериков, известных на Руси уже с одиннадцатого-двенадцатого веков. – Лавсаика Палладия и Луга духовного Иоанна Мосха. Знакомство русских писателей с этими сборниками легенд о старцах-пустынниках Востока можно доказать многочисленными примерами, в частности, в одном из рассказов Киевско-Печерского патерика есть прямая ссылка на «Патерик» - Луг духовный.
В Жите Феодосия есть эпизод, когда отрок-возница говорит о том, что «все равно монахи целыми днями ничего не делают» и предалагает Феодосию вести коня, пока отрок может отдохнуть. В «Луге Духовном» есть аналогичный случай из жизни архиепископа Феодота.
Любопытные аналоги дают переводные патерики к рассказу о Григории чудотворце. Главное содержание печерского предания составляет описаниестолкновений Григория с ворами, которых он то усыплял, то делал неподвижными и отпускал лишь с условием, что они станут трудиться, притом не только на себя, но и на других. Параллель к этим эпизодам – рассказ из Луга Духовного – сарацин задумывает обокрасть монаха, читавшего книгу, монах поднимает руку и говорит «Стой!». Сарацин не может сдвинуться в места в течение двух суток.
В отличие от Жития Феодосия, рассказы о черноризцах печерских избегают «цветистой» фразеологии.Обычно рассказ о событиях ведется в неторопливом сказовом темпе, короткими предложениями, придающими повествованию почти зрительную наглядность. «Агиографичность» печерских рассказов сосредоточена в описаниях «чудес» - видений, исцелений, предсказания, в сценах посрамления искушающих святого бесов, в фантастичности патеричных легенд.
Даже развернутое Житие Феодосия не ограничивается в своем изложении средствами, назначенными рисовать идеально преображенный мир. Еще больше отступлений от канона в рассказах-легендах о черноризцах. Сама реальная действительность подсказывала автору такие факты, которые не укладывались в предуказанную агиографическим стилем схему, и тогда в характеристике действующих лиц раскрывались сложность и противоречие их внутреннего мира.
Житийный жанр одиннадцатого начала тринадцатого века отразил в своем развитии рост всей литературы этого времени. Этот стиль складывался не изолированно от других форм религиозной литературы: он приобрел черты торжественного и религиозно-дидактического ораторства, впитал элементы гимнографической лирики, обогатился приемами исторического повествования. Но противопоказанное в теории агиографическому стилю многообразие действительности в житиях Киевско-Печерского патерика выступает достаточно отчетливо. Человек изображается не только как участник больших исторических событий, а в его повседневном поведении, что говорит о попытках пробраться в мотивы этого поведения.
Статья Адриановой-Перетц о задачах изучения агиографического стиля, немного из главы про переводную литературу из "Возникновения русской литературы", учебник.