34. Садко купец, богатый гость. Печатается по тексту сб.: Рыбников, II, № 107. Записано п. Н. Рыбниковым в 1862 г. От карела Василия Лазарева, крестьянина д. Кя́меница Повенецкого у. Олонецкой губ.

Судя по начальным стихам былины, певец считал Садка чужаком в Новгороде. В этом его вариант совпадает с первым текстом из сборника Кирши Данилова (см. выше, № 31).

Термин «Поддонный царь» раскрывается лишь с учетом представлений, отложившихся в карельской сказке типа «Три добрых совета» (Андреев, № 910 В), в которой героя тоже опускают на дно моря: «Когда пришел на дно моря, тут открылась дверь на дне моря...»¹⁸. Таким образом, согласно этим представлениям, хозяин моря живет не на самом дне, а под дном, чем и возможно объяснить странное на первый взгляд выражение «Поддонный царь». Впрочем, сам В. Лазарев помещает белокаменную палату Поддонного царя, видимо, все же на дне (см. ст. 129 и сл.), что свидетельствует о непричастности певца к созданию термина.

По незнанию певец отождествил с гуслями «камочку сибирскую да заморскую» (ст. 121—124), т. е. цветную, расписанную узорами шелковую ткань.

Эпизод, в котором Садко разрешает спор о том, что дороже на Руси, перенесен из сказки «Три добрых совета». Текст В. Лазарева в этом отношении — одна из самых ранних записей, испытавшая влияние сходного сказочного сюжета. Эпизод разрешения спора сильно потеснил эпизод игры на гуслях. Поэтому желание царя получить к себе искусного гусляра здесь оказалось затушеванным, опущена даже просьба или приказ царя сыграть на гуслях.

Певец по традиции упоминает о том, что Садко опускается на дно с образом Миколы-угодника. Больше того, он заставляет Садка сказать об этом подводному владыке. Но Микола-угодник не стал тут советчиком у Садка. Причину этого мы видим как раз во включении в былину сказочного спора между царем и царицей. Садко разрешил спор в пользу Поддонной царицы, и, хотя певец об этом прямо не сказал (ср. № 35), только такое разрешение спора могло расположить царицу к Садку и выступить в роли благосклонной советчицы, что несомненно заимствовано также из сказки «Три добрых совета». Так Микола-угодник оказался ненужным. Певец предпочел сказочную фабулу, нежели прямое противопоставление христианского начала языческому.

35. Садке́. Печатается по тексту сб.: Соколов — Чичеров, № 91. Записано Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым и В. И. Яковлевой в 1928 г. от Федора Андреевича

407

Конашкова, 68 лет, неграмотного, крестьянина д. Семеново в низовье р. Во́длы, которое местными жителями называется Ша́лой (Пудога). Для новгородцев Шала служила важным опорным пунктом на пути с Онежского озера вверх по р. Водле до притока р. Мышьи Черева́, откуда совершался короткий волок на р. По́чу, впадающую в Ке́нозеро. Новгородцы появились здесь, быть может, уже в XI в. и использовали этот путь до конца XV в. Естественно, что вслед за ушкуйниками и купцами сюда пробирались крестьяне, постепенно заселявшие и осваивавшие новые земли.

В тексте Ф. А. Конашкова отразилось традиционное соединение второго и третьего сюжетов в той же версии, что и варианты, записанные ранее П. Н. Рыбниковым в Заонежье и близ Повенца.

Как и в помещенных выше № 31 и 34, Садке выступает в Новгороде приезжим чужаком. Больше того, певец назвал его купцом из «Индеи богатой». Выражение «Индия богатая» попало в русский фольклор — былины о Волхе Всеславьевиче, Дюке Степановиче и Василии Буслаевиче, сказки, лубок — через переводные произведения, встречающиеся в церковной литературе (Четьях-Минеях и др.)¹⁹, и сугубо фантастически истолковывалось в фольклоре.

Общеизвестная Волга-река здесь явно заменила р. Волхов. Эта подмена неизвестного созвучным известным побуждает предполагать, что и в первом тексте из сборника Кирши Данилова (выше, № 34) произошла аналогичная подмена, благодаря которой вариант получил оригинальную разработку мотивов, описывающих посредничество «волжского сура» Садка между Волгой и ее братом Ильмень-озером.

Только у Ф. А. Конашкова говорится о том, что Садко пытается вместо себя спустить в море «одного матроса» (ст. 49—50). Несколько лет спустя сказитель уточнил: «И от воды отдымават» матроса (запись 1937 г.); «Как вода матроса не приняла» (запись 1938 г.)²⁰.

Вызов Садка к морскому царю тут также мотивирован необходимостью разрешить заимствованный из сказки «Три добрых совета» спор о том, что дороже на Руси. Прямо подчеркивается выигрыш спора морской царицей, которой на радостях захотелось плясать (это четче заметно по записям 1937—1938 гг.), чем единственно и обусловлена здесь игра Садка на гуслях.

Как и в упоминавшемся варианте из сборника Кирши Данилова, Садко видит Николая-чудотворца наяву, а не во сне. Певец ограничился однократным вмешательством чудотворца и совершенно опустил эпизоды, описывающие выбор невесты и женитьбу героя.

Алогичным представляется возвращение Садка в Киев, а не в его родную «Индею богатую». Упоминание Киева вызвано влиянием известных певцу былин так называемого «Владимирова цикла».

Ф. А. Конашков — единственный сказитель, от которого былину «Садко» записывали четыре раза: помимо упомянутых записей 1937 и 1938 гг., начало текста было записано в 1940 г. на диск (хранится в Фонограммархиве ИРЛИ). Его текст довольно устойчив по содержанию. При последующих исполнениях на запись сказитель прибегал лишь к некоторым уточнениям. Однако стихи его неповторимы, певец каждый раз их строил по-новому, переставлял слова и выражения. При чтении его вариантов былины

408

создается впечатление, что они насыщены прозаизмами, что их ритм и стих сбиты, но, как мы сами убедились, — это ложное впечатление. Прослушанная запись на диске убеждает в том, что Ф. А. Конашков отлично знал распев («мотив», как он сам говорил) и все детали содержания. Это позволяло ему каждый раз не механически повторять, а свободно воссоздавать текст. При пении прозаизмы скрадываются и исчезают в четком и плотном ритме.

36. Садко. Печатается по тексту сб.: Гильфердинг, II, № 174. Записано А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. от Федора Никитина, примерно 45 лет, крестьянина с Карельского острова на Выгозере. Сам сказитель говорил, что он усвоил свой репертуар на Карельском берегу Белого моря.

Текст содержит традиционное соединение второго и третьего сюжетов, поданных, однако, местами очень своеобразно.

Из варианта Ф. Никитина нельзя узнать, был ли Садко новгородцем. Начало текста (ст. 1—3), наверное, перенесено из былины «Иван Гостиный сын». Только тут Садко проигрывает спор с Новгородом потому, что не смог откупить пресного молока (ст. 11—13): в этом видится насмешка над хвастуном.

В отличие от других вариантов Садко бежит из города, не желая платить за проигрыш своей буйной головой. И лишь здесь вдруг появляется загадочный новгородский князь, возможно, опять-таки под влиянием былины «Иван Гостиный сын» или других былин «Владимирова цикла». Князь посылает погоню. Спасаясь от нее, Садко сам вынужден броситься в море, при этом он, однако, не забывает захватить гусли, как этого требует традиционное изложение сюжета.

Советчицей Садка в подводном царстве оказалась богородица. И только в этом отношении былина Ф. Никитина совпадает с единственной записью на Карельском берегу (см. № 45). Примечателен совет богородицы не брать в дар от поддонного князя злато-серебро и драгоценные каменья. По смыслу он противоположен ситуации в сказке «В подводном царстве» (Андреев, № 677), где герой охотно принимает от водяного царя золото или драгоценные камни. Зато он совпадает с нормой быличек о водяных (леших, чертях), в которых подаренные человеку деньги превращаются в черепки, и, наоборот, подаренные черепки (угли и др.) превращаются в деньги. Совет богородицы, таким образом, представляет собой предостережение, напоминание об обманчивости даров поддонного князя. Своим подтекстом совет богородицы схож и с теми вариантами былины «Садко», где водяной одаривает Садка мусором и щепками, превращающимися затем в деньги (Гильфердинг, I, № 2; здесь № 30).

Двойственность подводного мира проявляется и в образе девицы, которую должен взять в жены Садко: та, коей нет хуже и чернее, оказывается своей рекой.

37. Сотко. Печатается по тексту сб.: Марков, № 95. Записано А. В. Марковым в 1899 г. от Федора Тимофеевича Пономарева, 70 лет, неграмотного, в д. Верхняя Зимняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря. Впервые от сказителя записывал старины его приятель священник И. Розанов в 70-х годах XIX в. (Ефименко, с. 10—25), но записи «Сотка» среди них нет. А. В. Марков отметил, что Ф. Т. Пономарев знал не менее 14 старин, однако сам записал только шесть текстов. Таким образом, репертуар сказителя не был записан полностью. Между тем его тексты очень важны как проявление подлинной эпической традиции Зимнего берега, свободной от книжных заимствований и чрезмерных индивидуальных домыслов.

409

По словам сказителя, его старина «поется особенным веселым напевом», напоминающим мелодию песни «Ах вы, сени, мои сени». Это замечание, приведенное А. В. Марковым, свидетельствует о том, что собиратель записывал былину не с голоса, а иод диктовку.

Текст содержит традиционное соединение второго и третьего сюжетов в той же версии, что и олонецкие варианты. Вместе с тем в нем обнаруживаются и отличия, обусловленные длительным независимым бытованием. Выражение «Во ини́ гради» (ст. 2), как справедливо заметил собиратель, заменило здесь выражение «Во Нови-гради»: певец (или его предшественник) принял название города за эпитет и прилагательное «новой» заменил тождественным в его говоре по значению словом «иной». Судя по началу текста (ст. 15—16), Ф. Т. Пономарев считал Сотка приезжим купцом.

Любопытен эпизод, в котором дружина скачет в море и проверяет, на чем стоит их корабль (в других вариантах средством проверки служат щупы). Так особенно подчеркивается волшебный характер силы, остановившей корабль. Этим текст перекликается с зырянскими преданиями о жреце и вожде (паме) Шипиче: он одним коротким приказом «Лодка, стой!» останавливал суда²¹.

У Ф. Т. Пономарева совершенно отсутствует тема Садка-гусляра. Поэтому внешне нелогичным кажется желание морского царя увидеть Сотка и предложить ему взять себе суженую в подводном царстве.

Примечателен образ бабушки, сидящей за «зыбой» (люлькой). Она заменила собой христианский персонаж. Ее образ заимствован из быличек и сказок, описывающих вынужденное пребывание человека у лешего (черта и др.), где такая старушка иногда прямо названа русской, давно похищенной лешим, чем и мотивируется ее помощь соотечественнику. Так у Ф. Т. Пономарева получился поворот от христианского разрешения конфликта к сказочному.