2.1.2 Устный идиом и письменная традиция

С возникновением письменной традиции в государстве упрочается диглоссия. По существу, все официальные функции переходят к письменному языку. Грамотность в пределах определенного государственного или культурного ареала становится престижной, овладевают ею немногие, и получение образования мало зависит от того, насколько родной идиом человека близок к письменному языку. В раннем Средневековье латынь была письменным языком в равной степени для романских, германских и кельтских народов. У восточных христиан разнообразие несколько больше, в отдельных церквах в качестве литературных языков используются греческий, армянский, грузинский, сирийский, коптский, геэз, церковнославянский и ряд других, но и здесь непосредственная связь между родным идиомом индивида и литературным языком, которым он пользовался, в течение длительного времени могла отсутствовать (румыны, например, до Нового времени в качестве литературного языка использовали церковнославянский). Положение в остальном мире было (а кое в чем и остается) сходным: у мусульман роль престижного литературного языка занимает арабский, у индуистов (как индоарийцев, так и дравидов) — санскрит, на Дальнем Востоке (не только в Китае, но и в Корее, Японии, Вьетнаме) — вэньянь. Несколько больше разнообразие в буддийской среде: на юге используется пали, на севере — вэньянь и тибетский. Значимые исключения из этого правила имелись, но их было не много.

В Европе этническое сознание начинает формироваться лишь в позднем Средневековье, и современную форму у многих народов приобретает только в XIX в., а то и позднее. До возникновения «новых» письменных языков на положении диалектов латыни были не только романские, но (в функциональном отношении) и германские идиомы повседневного общения. Среднюю позицию в языковой функциональной парадигме занимали многочисленные койне, складывавшиеся в основном в рамках феодальных владений. Именно такие региональные койне становились придворными языками, в частности, потому, что феодалы нередко не знали грамоты (т. е. латинского языка). В позднем Средневековье и, особенно, в эпоху Возрождения многие идиомы, восходящие к региональным койне, получают письменную фиксацию. Некоторые из них распространились и за пределы своего региона, но шансы их развития оказались неравными. Провансальский, будучи «всего лишь» языком придворной поэзии, стал на какое-то время достаточно популярным в романоязычном мире и даже за его пределами, однако с возникновением единого французского королевства он постепенно сдает свои позиции (северо)французскому. Тосканский, который первым из итальянских идиомов получил литературную обработку, благодаря сочинениям Данте, Петрарки, Боккаччо стал престижным по всей Италии. Но в силу феодальной раздробленности его официальные функции долго были ограничены, и в мелких итальянских государствах с XV—XVI веков начинает достаточно успешно развиваться литература на региональных идиомах. С образованием единого государства за тосканским закрепляется статус литературного языка, а другие письменные традиции именуются диалектными, но их право на законное существование никем не оспаривается. «Переводы с диалекта на язык и с языка на диалект (в том числе и „автопереводы“, выполнявшиеся самими авторами, как например, К. Гольдони и др.) издавна были узусом литературной жизни Италии ‹…› Вековые традиции имеет также итальянский диалектный театр ‹…› Самым сильным диалектальным театром в конце XIX в. был венецианский (при этом два ведущих актера были не из Венеции, а из Пьемонта и Генуи!)» [Касаткин 1976: 176—177]. Даже в XX в. диалект в Италии уступает свои позиции медленно и проникает в новые жанры. Фильм Л. Висконти «Земля дрожит» (1946) был поставлен на сицилийском диалекте; при выходе на массовый экран (1951) он был дублирован на итальянский [Касаткин 1976: 178]. В Германии, отличавшейся гораздо большей раздробленностью, предок современного немецкого гораздо сильнее потеснил локальные письменные традиции, включая сильную нижненемецкую, долго поддерживавшуюся мощью Ганзейского Союза. Здесь причина в религиозном авторитете перевода Библии, выполненного Мартином Лютером. На крайнем западе нижненемецкой территории еще со средневековья функционируют голландская и фризские письменные традиции. Первая из них упрочилась в рамках одного из наиболее развитых в Новое время государств мира, а территория фризских идиомов (в структурном отношении сильно отличных от нижненемецких) оказалась поделенной между Нидерландами, Ганновером, Бременом, Шлезвигом. Литературный фризский язык по существу так и не возник, а голландский в XVI—XIX веках за пределами Нидерландов конкурировал в официальной сфере с немецким. Как язык школы и церкви он продолжал использоваться даже в единой Германии и окончательно уступил свои позиции немецкому только в XX в. [Plank 1988].

Причины, по которым набор идиомов в Европе оказался структурированным в существующую иерархию языков и диалектов, часто не связаны с собственно лингвистическими явлениями. «Романские диалекты ‹…› первоначально имели равные шансы развития в полифункциональные, нормированные языки ‹…› Многочисленные письменные традиции (такие, как галисийская, астурийская, арагонская в Испании, гасконская, провансальская и многие другие во Франции) значительно ослабли или совсем замерли в Новое время по причине отсутствия политико-экономической самостоятельности соответствующих регионов» [Нарумов 1994: 310]. Понятия языка и диалекта в их иерархической противопоставленности, «унаследованные от сравнительно-исторического языкознания и структурной диалектологии, легко подвергаются идеологизации, поскольку они используются не только для описания состояния внутренней структуры лингвем, но и для установления определенных иерархий типа „галисийский есть диалект испанского или португальского языка“ или „корсиканский есть разновидность тосканского диалекта итальянского языка“. Самостоятельных диалектов в традиционной, да чаще всего и в современной, романистике, не допускается, они всегда приписываются к тому или иному литературному языку, его [их] покрывающему (ср. термин немецких романистов Dachsprache „язык-крыша“) ‹…› астурийский и арагонский диалекты равноположены лежащему в основе испанского литературного языка кастильскому диалекту, так как все они являются результатом развития разговорной латыни в соответствующих регионах, в то время как анадалусский диалект генетически является производным от кастильского» [Нарумов 1994: 309].

Основное свойство, декларируемое для диалектов одного языка, — взаимопонятность — достигается в Европе только с введением всеобщего начального образования. «Взаимопонятными» они становятся, с одной стороны, за счет использования носителями локальных идиомов выученного нормативного языка или вариантов, близких к нормативности, с другой стороны, за счет все ускорявшейся в ХХ в. нивелировки различий между идиомами, попавшими под одну «языковую крышу». Показателен такой сравнительно недавний пример: король Италии Виктор Эммануил III во время поездки в 1906 г. по пострадавшей от землетрясения Калабрии прибегал к услугам переводчика [Касаткин 1976: 164].

Как говорилось выше, комплекс европейских наций в основном сложился в XIX в. В ряде случаев обслуживавшие их письменные языки оказывались по разным причинам не вполне подходящими.

В Норвегии, в течение многих столетий находившейся в унии с Данией, литературным языком был датский, но в норвежской столице сложилось норвежско-датское койне с норвежской фонетикой и в основном датской лексикой и морфологией. «В силу лексической и морфологической близости между датским языком и норвежскими диалектами датский текст мог читаться, так сказать, по-норвежски» [Стеблин-Каменский 1968: 48]. Это койне и легло в основу норвежского языка риксмол(‘государственный язык’, позднее он стал называтьсябукмол ‘книжный язык’). Параллельно в середине XIX в. возникло движение за создание нового языка на базе собственно норвежских диалектов, который сначала получил названиелансмол‘язык страны’ или ‘сельский язык’, а позднее —нюнорск‘новонорвежский’. Несколько упрощая, можно сказать, что оба языка пережили конвергентную эволюцию, но их нормы до сих пор заметно отличаются; выходящая в Норвегии литература фактически образует континуум (правда, неравномерный) между двумя полюсами.

Сходная ситуация сложилась и в Греции, где до достижения в начале XIX в. независимости письменный стандарт был близок к новозаветному греческому. Несколько модернизированная норма, получившая название кафаревуса, оставалась очень архаичной, и с конца XIX в. радикальные сторонники ориентации на устно-разговорную речь стали разрабатывать новый стандарт —димотики. Демократизацию языка приветствовали далеко не все; публикация переводов на димотики трагедий Эсхила в начале XX в. вызвала студенческие волнения, приведшие к человеческим жертвам [Елоева 1992: 13]. Литература на новом стандарте продолжала публиковаться, но официальное признание в качестве литературного языка димотики получила только в 1973 г., после чего наметилось некоторое сближение двух норм.

Несколько по-иному складывалась ситуация в области распространения чешского языка. Здесь к XIX в. все официальные позиции занял немецкий, а чешский, имевший в Средние века довольно богатую литературу, стал бесписьменным. В процессе национального возрождения ориентация была сделана именно на средневековый язык эпохи Яна Гуса, при том, что пражское койне к тому времени достаточно сильно потеснило диалекты и на территории собственно Чехии (не Моравии) превращалось в единый стандартный язык повседневного общения. Новый литературный чешский язык за XIX—XX века несколько модернизировался, но его устная форма используется лишь в строго официальной ситуации. Разговорный стандарт, obecná čeština, постепенно все чаще получает письменную фиксацию и становится сейчас уместным даже в университетской аудитории; употребление литературного языка в сколь бы то ни было непринужденной обстановке исключено. Различие двух норм можно проиллюстрировать шуточным стихотворением Эмануэля Фринты «Профессор», где синонимичные первая и третья строфы написаны на письменном и разговорном стандартах:

Pan profesor studuje¹ hýly² Пан профессор изучает снегирей

a rozličné³ škodlivé býlí², и различные вредные сорняки,

a říkává⁴ prý²: и часто⁴, кажется, говорит⁴, что

I studovaný^1,2 даже учёный

se častokrát⁵ nepěkně⁶ zmýlí². нередко грубо ошибается.

Má předobré srdce i hlavu, У него добрейшие сердце и голова,

a proto má v ulici slávu, и поэтому он славится в (своей) улице,

a nemine den и дня не проходит,

a některá z žen чтобы кто-нибудь из женщин

ho chválí, když nakupuje kávu: не похвалил его, когда [он/она⁷] покупает кофе:

“Von⁷ profesor študuje¹ hejly² «Профессор-то изучает снегирей

a různý³ to⁸ škodlivý bejlí², и всякие такие вредные сорняки,

a říkává⁴ prej²: и поговаривает⁴, мол,

I študovanej^1,2 даже учёный

se kolikrát⁵ vošklivě⁶ zmejlí²”. часто здорово ошибается».

¹ Германизм studuje/studovaný в разговорном языке употребляется с «более германским» начальным š: študuje/ štu­dovaný. ² Долгому ý письменного языка в разговорном во многих случаях соответствует ej, что отражается и на морфологической системе (ср. окончание прилагательного в studovaný/študovanej). ³ В письменном языке прилагательные rozličný и různý (‘различный’) синонимичны, но в разговорном используются только последнее, при этом отличаются падежные флексии (в письменном языке могло бы быть různé škodlivé býlí, в разговорном — только různý škodlivý bejlí). ⁴ В оригинале употреблен очень продуктивный в чешском длительный вид, равно употребимый и в письменном, и в устном языке (říkať ‘говорить’, říkávať ‘часто говорить, любить говорить, говаривать’); частица prý /prej ‘кажется; мол, дескать’ указывает на неполную достоверность, и используется в, частности, при пересказывании чужих слов. ⁵ В паре častokrát/kolikrát ‘часто, много раз’ второе слово письменному языку несвойственно. ⁶ Наречия nepěkně и ošklivě оба буквально означают ‘некрасиво, дурно’ и оба используются в письменном языке; в разговорном стандарте nepěkně неупотребимо (при том, что без отрицания, pěkně ‘красиво’, оно вполне обычно и в разговорном). Ošklivě в разговорном получает протетическое v-: vošklivě (как и все слова с начальным o-: okno → vokno ‘окно’; ořech → vořech ‘орех’); ⁷ Протеза v- в личном местоимении on/von ‘он’, как и дублирование субъекта (von profesor ‘он, профессор’), — признаки разговорного языка. ⁸ Указательное местоимение to в усилительной функции характерно именно для разговорного стандарта.

Там, где школа и средства массовой информации обеспечили в рамках государств возможность взаимопонимания, потребность в реализации региональной идентичности приводит к оживлению старых и созданию новых письменных традиций. Признание прав меньшинств часто способствует изданию на таких языках значительного количества литературы. Яркий пример — послефранкистская Испания, где, скажем, международный журнал «Курьер ЮНЕСКО» издается, кроме испанского, на каталанском и галисийском (а также неиндоевропейском баскском языке). Чисто информационной нужды в этом нет, поскольку все галисийца и каталанцы двуязычны, а их языки достаточно близки к испанскому. Проиллюстрируем их близость на примере одного и того же текста из этого журнала на четырех иберороманских языках (для сопоставления к трем названным добавлен португальский). Текст посвящен языкам межэтнического общения.

Испанский, El Correo de la UNESCO, Febrero 1994:

Hay muchas lenguas de eso tipo en el mundo. Han alcanzado esa condición por diversas razones, sea que expresen una cierta proyección cultural o simbolicen una supremacía política, cosa que les confiere considerable prestigio entre las demás comunidades lingüísticas.

Галисийский, O Correo da UNESCO, Marzo 1994:

Hai moitas linguas deste tipo no mundo. Alcanzaron esa condición por diversas razóns, sexa que expresen unha certa proxección cultural ou simbolicen unha supremacía política, o que lles confire un considerable prestixio entre as demais comunidades lingüísticas.

Португальский, O Correio da UNESCO, Abril 1994:

Há muitas línguas desse tipo no mundo. Alcançaram essa condição por diversas razões — por expressarem uma certa projeção cultural ou refletirem supremacia política. Dessa forma, adquiriram considerável prestígio entre as demais comunidades lingüísticas.

Каталанский, El Correu de la UNESCO, Març 1994:

N’hi ha una gran varietat arreu del món. Han adquirit aquest status per diverses raons, bé sigui perquè expressen una certa projecció cultural o bé perquè simbolitzen una supremacia política, fet que els dóna un prestigi considerable entre la resta de comunicants lingüístiques.

Все эти тексты являются независимыми переводами с английского оригинала (The UNESCO Courier, February 1994):

There are many of these languages in the world, and they achieve their status for a variety of reasons, one of which may be that their speakers possess some appealing cultural features or achieve cultural or political supremacy, which makes their language prestigious in the eyes of speakers of other languages.

Таких языков в мире много, и они приобретают этот статус по целому ряду причин, одной из которых может быть то, что их носители обладают некими притягательными культурными особенностями или достигли культурного или политического превосходства, придающего их языкам престиж в глазах тех, кто говорит на других языках.

Лексическая близость всех четырех языков (особенно португальского — галисийского — испанского) вполне очевидна и допускает достаточно высокий уровень взаимопонимания. В современной Испании наряду с проиллюстрированными литературными традициями возрождаются или создаются и другие — астурийская, арагонская, анадалусийская, эстремадурская, валенсийская, аранская⁸; ясно, что речь идет именно о письменной реализации локальной идентичности.

Классическим примером обратной ситуации является положение многих языков Китая, в первую очередь самого китайского. Единство языка держится исключительно на иероглифической письменности, даже единого стандарта озвучивания иероглифической записи не существует. Русский китаист П. П. Шмидт в начале ХХ в. писал: «Если бы китайцы приняли европейский алфавит, то образовалось бы по крайней мере десять новых языков» [Цит по: Москалев 1992: 144]; надо добавить, что взаимопонятность диалектов некоторых из таких языков все равно оставалась бы невысокой.

Сходную оценку давал и Сунь Ят-сен, уроженец пров. Гуандун, сообщавший, что китайские торговцы, происходившие из разных провинций Южного Китая в конце XIX в. обычно общались посредством английского пиджина. Он так описывает соотношение «диалектов» юэ и южный минь: «Хотя Шаньтоу отстоит от Гуанчжоу всего на 180 миль (к северу), тем не менее разговорные языки их также непохожи один на другой, как итальянский и английский» [цит. по: Яхонтов 1980: 155]. Разумеется, эту непрофессиональную оценку не следует понимать буквально, генетически китайские идиомы ближе, чем английский и итальянский. Это импрессионистичное суждение примерно означает: «языки сходного строя, но совершенно невзаимопонятные».

Не удивительно, что за пределами Китая единство «китайского языка» признается не везде. Например, в Австралии, где перепись регистрирует языки населения, каждая группа китайских диалектов фиксируется как отдельный язык. Кто прав? И в Китае, и в Австралии, большинство китайцев придерживается принятых в этих странах точек зрения, что мало отражается на их этнической идентичности. Они считают себя принадлежащими к единому народу, языком культуры которого служит единый литературный китайский язык; статус разговорного идиома, используемого в повседневной практике общения оказывается малозначащим.

Похожая ситуация сложилась в арабском мире. В ходе завоеваний арабы уже к середине VII века проникли на востоке в Среднюю Азию, а в начале VIII века достигли на западе Атлантического океана; единый Арабский халифат вскоре распался, и эволюция языка повседневного общения в разных районах шла независимо. Языком ислама является классический арабский, в котором зафиксировано состояние языка времен создания Корана (610—632 гг.); на этом языке существует богатейшая классическая литература, и именно он является официальным языком арабских стран.

Но разговорные идиомы, которые принято называть диалектами, существенно разошлись, так что в ряде случаев взаимопонимание между ними практически исключено. Проиллюстрируем соотношение литературного арабского и его современных разговорных «вариантов» начальным отрывком из сказки:

литературный арабский	иракский «диалект»
(1) кā́на хунā́ка рáджулун йáкзибу касū́ран.	(1) чāн ’аку фāд риджджā́ли_йчáззиб хўāйа.
(2) фаКā́лат ла-ху_мрá’ату-х:	(2) мáрт-а гāлáт_ла:
(3) йā рáджул ’и́нна-ка тубā́лиГу Калū́лан фū калā́ми-ка ’амā́ма-з-зуўўā́р.	(3) йа риджджā́л ’и́нта шўéййа ткаббур илХā́чи гиддā́м ил_ҳаТТā́р.
(4) ўа лизā́лика йаДХакУ́на ‘алáй-нā.	(4) у хýмма ба‘дúēн йиЗиХкУ́н ‘алḗ-на.
египетский «диалект»	алжирский «диалект» (г. Тлемсен)
(1) кā́н фūх ўāХид рāгил бейúкдиб китū́р.	(1) кāн Ха-р-рāджил йúкдиб би-з-зāф.
(2) ’āлéт-лу мрāт-у:	(2) мрāц-у ’āлиц_лу:
(3) йа рāгил ’и́нта тихáўўил шуўаййа фи калā́мак ’иД-Дуйýф.	(3) йа рāджил, рúке_ цкéццар фи-л-клāм шўиййа ’уддāме_Дйāф.
(4) ўе хýмма ба‘дēн бейнДХáку ‘алē-на.	(4) рāхум йиДДаХкУ ‘алū-на.

Комментарий макетчику: Г = г с подписной точкой

З = з с подписной точкой

К = к с подписной точкой

Х = х с подписной точкой

Д = д с подписной точкой

ҳ = х с подписной дужкой

ú = и ударное

У — у с чертой сверху.

_ — соединяющая дужка снизу

Русский перевод текста таков: (1) Жил-был один человек, который много лгал. (2) Его жена сказала ему: (3) «О муж, ты в разговоре с гостями немного преувеличиваешь рассказ. (4) И они потом смеются над нами». Читателя, заинтересованного в продолжении текста и подробном комментарии, отошлем к источнику, откуда нами заимствован пример [Шарбатов 1961:103—109Шарбатов Г. Ш. Современный арабский язык, М.: ГРВЛ изд. «Наука» 1961], ограничившись лишь несколькими сопоставлениями. Второе предложение иллюстрирует порядок слов: сказуемоесказаластоит в начале в литературном арабском (фаКā́лат) и в египетском (’āлéт-лу), в двух других вариантах — после подлежащего. Неопределенность в литературном языке выражается постпозитивной морфемой-ун, в современных вариантах — лексически, причем по-разному: «некий (неопред.) мужчина»:рáджулун(лит. араб.) —фāд риджджā́л(иракск.) —ўāХид рāгил(егип.) —Ха-р-рāджил (алжирск.). Значительны расхождения в базисной лексике, ср. последнее слово первого предложения, «много»: единица классического языка, сохранившаяся в египетском, внешне заметно отличается (китū́р<касū́ран), в двух других вариантах используются слова иной этимологии (хўāйа,би-з-зāф).

В новейшее время в арабских государствах возникла светская реалистическая литература, и в каждой стране литературный арабский приобрел свой местный колорит, подчас довольно сильный, во многих отраслях знаний различается и специальная терминология, часто за счет заимствований разного происхождения (там, где было велико французское влияние — из французского, а в бывших британских колониях и протекторатах — из английского).

Кроме того, во многих странах возникли промежуточные литературные образования, нечто среднее между местными устными говорами и классическим арабским; они также называются «диалектами», но используются достаточно широко; на них, например, пишутся пьесы. Египетский новеллист и драматург Махмуд Теймур так характеризует эти «диалекты»: «Если читателю дать для чтения пьесу, написанную на диалекте, то это будет неприятно для глаз как нечто непривычное, если на сцене ставят пьесу на литературном языке, то это непривычно для слуха».

Еще один пример сосуществования многих сильно разошедшихся идиомов под «крышей» одного лингвонима являет Северная Индия, где сложилась иерархическая система коммуникативных систем, на вершине которой находится литературный хинди. В статье «Хинди» [ЛЭС 1990: 572] читаем: «Официальный и один из основных языков Индии. ‹…› Диалекты хинди распадаются на две группы, обладающие структурными различиями: западную (кхари-боли, хариани, брадж, канауджи и бундели) и восточную (авадхи, багхели и чхаттисгархи). В более широком смысле понятие «хинди» распространяется также на группы соседних диалектов и языков: бихари (бходжпури, майтхили, магахи),раджастхани (марвари, мевари, малви и др.) и пахари (кумаони, гархвали, химачали и др.) ‹…› Современный литературный хинди, опирающийся на диалект кхари-боли (хиндустани), формируется с начала 19 в.». Итак, хинди как литературный язык — явление достаточно позднее; между тем на некоторых идиомах, включаемых в понятие хинди в широком и узком смысле (авадхи, брадж, бходжпури,майтхилии др.) литературные традиции существуют со времен средневековья, на многих из них сейчас издается периодика, ведется радио- и телевещание, ставятся кинофильмы. Некоторые из перечисленных идиомов соответствуют названиям индийских штатов (Бихар, Раджастхан, Харьяна, Химачал-Прадеш, Чхаттисгарх), но официальные функции в этих штатах выполняет литературный хинди.

Любой ответ на вопросы, сколько существует индоарийских языков, какие именно и сколько говорит на каждом языке, будет условным. В материалах индийских переписей представлены данные о языках, но в состав конкретного языка (в переписи — language) могут включаться различные идиомы (в переписи —mother tongues). Согласно переписи 1991 г., в состав хинди (language) включено 48 поименованныхmother tongues, а также сводная категория «прочие», к которой отнесены идиомы 4,6 млн чел. По данным этой переписи на хинди говорит 337272 тыс. чел. (language)⁹или же 233432 тыс. чел. (mother tongue). Не все лигвонимы предыдущего абзаца встречаются в материалах переписи; химачали, например, — это общее название идиомов, включаемых в группу западные пахáри, в переписи они отражены как самостоятельныеmother tongues: кангри (488 тыс. чел.), кулви (152 тыс. чел.), джаунсари (97 тыс. чел.) и др. Перечисленные выше вариантыраджастханипоказаны по отдельности (самый значительный — марвари, 4,7 млн чел.), но ираджастханифигурирует как самостоятельныйmother tongueс 13,3 млн говорящих; люди, говорящие на идентичных языках, частично назвались носителямираджастхани, частично носителями марвари, но официально их языком (language) является хинди. Такую статистику трудно назвать объективной, но она частично отражает взгляд самих носителей языка и иерархическую сложность системы идиомов, стоящих за словомхинди.

Следует отметить, что единой официальной точки зрения на состав и число языков в Индии не существует. Показателен такой факт: государственная Литературная академия Индии присуждает премии за произведения на отдельных языках; в утвержденный академией список из тех, что относятся к «большому хинди», входят три — собственно хинди, майтхили и раджастхани.

«Чистые» лингвисты в деталях классификации индоарийских языков расходятся. По версии «Этнолога» [2005] насчитывается 219 индоарийских языков; бóльшая их часть распределена между шестью «зонами»: центральной, восточно-центральной, восточной, северной, северо-западной и южной¹⁰. Идиомы, покрываемые в переписи понятием «хинди», распределены между первыми четырьмя зонами. Но соотнести различные таксоны этой классификации с распределением идиомов в переписной статистике можно не всегда. Скажем, в северной зоне «Этнолога» выделяются два самостоятельных языка — кумауни и гархвали, а также две группы пахáри — восточная (3 языка) и западная (17 языков). По переписи восточные пахáри отнесены к самостоятельному языку непали; кумауни, гархвали и большинство западных пахáри — к хинди. Однако один из идиомов последней группы, догри, в переписи имеет статус самостоятельного языка, а еще два идиома той же группы — биласпури и бхаттияли (бхатеали) — отнесены переписью к числу «mothertongues» языка панджаби. С другой стороны, раджастхани (который, как сказано, признается Литературной академией как язык отдельной литературной традиции) в классификации Этнолога — это группа из 18 языков центральной зоны, среди которых нет собственно языка раджастхани.

Отношение самих индийцев к статусу идиомов, используемых ими в повседневной жизни, может меняться радикальнейшим образом, число назвавших их родными языками от одной переписи к другой заметно колеблется и иногда в десятки раз отличается от цифр «независимых экспертов». Вот данные о численности носителей трех языков по материалам переписей и оценка «Этнологом» их численности в Индии (тыс. чел.; в колонке «Этнолог» в скобках приведена дата оценки, которая дается в текущей версии):

1951 1961 1971 1991 Ethnologue [2005]

авадхи 3 530 136 481 20000 (1999).

бходжпури 2 7965 14341 23102 24544 (1997).

майтхили88 4985 6122 7767 22000 (1981).

(http://www.ethnologue.com/show_country.asp?name=india )

Оценки других авторитетных источников могут быть совершенно иными. Так, на сайте Country Studiesамериканской Библиотеки Конгресса в списке языков Индии, насчитывающих миллион и более говорящих, из трех только что упомянутых имеется лишь бходжпури — 14,3 млн чел.; авадхи имайтхилилибо не считаются самостоятельными языками, либо численность говорящих на них оценивается менее, чем в миллион [http://rs6.loc.gov/frd/cs/india/in_appen.html]¹¹.

Все население Индии:

1951 361,088,090

1961 439,234,771

1971 548,159,652

1991 843,387,888

2001 1,027,015,2477

Соотношение понятий языкинародв рассмотренных выше примерах различно. Китайцы, как в Китае, так и за рубежом, в первую очередь осознают себя единым народом, хотя локальная идентичность во многих случаях также очень сильна. У арабов этатическая (то есть ориентированная на государство) и общеарабская идентичность конкурируют, тут положение меняется от страны к стране и даже от одной социальной группы к другой: одни в первую очередь считают себя египтянами, марокканцами, палестинцами (но, разумеется, также и арабами), у других превалирует общеарабское самосознание. И у тех, и у других главным фактором в соотнесении себя с окружающим миром может оказаться мусульманская идентичность¹². В Индии — иначе. Население, говорящее на идиомах, относимых к хинди, принято называть хиндустанцами, однако это достаточно условный термин. «Хиндустанцы состоят из близких по культуре локальных групп, границы между которыми весьма неопределенны и общее этническое самомознание которых фактически отсутствует» [Брук 2000: 599 Брук С. И. Хиндустанцы // Народы и религии мира. Энциклопедия. М.: БРЭ, 2000]. Основой этнической консолидации часто служат языки, относимые индийской статистикой к категорииmother tongues, а то и более дробные идиомы; неслучайно новые штаты Индии образуются по этно-языковому принципу именно на этом уровне¹³. Однако для многих индуистов ведущей является не этно-языковая, а кастовая идентичность.

В национально-языковой политике бывает также и искусственное, навязываемое сверху, консолидирование не ощущающих своего единства этносов и, как следствие, объединение их идиомов. В некоторых случаях это вполне удается, как произошло с рядом «вновь образованных» народов СССР. Яркий пример — хакасы. Вот какую характеристику получал хакасский язык в середине 1930‑х годов:

«ХАКАССКИЙ ЯЗЫК, термин, принятый после советизации и в связи с развитием национальной культуры Минусинского района, для создающегося государственного языка тех национальностей, которые прежде суммарно назывались минусинскими татарами или абаканскими турками ‹…› Хакасский язык как их [языков «местных народностей»: ак-кас, сарыг-кас, кара-кас и др.] синтетическое оформление встречается главным образом в письменной форме ‹…› и включает в себя ряд черт фонетики и морфологии, свойственных отдельным из этих языков» [БСЭ. 1‑е изд. Т. 59: 396].

Название новому народу и языку было дано по существовавшему много столетий назад племенному объединению в районе Саян. Хакасы стали ощущать себя единым этносом, но единый языковой стандарт не привился, как и в большинстве сходных случаев.

Хорошо известны усилия по объединению сербов и хорватов в единый народ с единым языком; лингвистические предпосылки для такого объединения вполне разумны. Консолидация действительно шла, статистика Югославии в 1960‑х — 1980‑х годах показывала постоянный рост «югославов» по национальности (тех, кому этническая принадлежность казалась несущественной). Но обострение межэтнических конфликтов привело к мгновенной поляризации этнической идентичности среди говорящих на сербскохорватском языке, причем не только на Балканах. Например, в Австралии среди сербских, хорватских и боснийских иммигрантов по переписи 1986 г. более половины называли свой язык югославским или сербскохорватским, в 1991 г., с началом конфликта в Югославии, таких оказалось только 18%, а к 1996 г. «определились» уже все: 65% называли свой язык хорватским и 35% — сербским.