2.3.2. Некоторые современные социолингвистические концепции языкового развития

Современная социолингвистика отличается чрезвычайно богатым разнообразием взглядов на социальные механизмы языковых изменений. Мы ограничимся характеристикой двух наиболее известных концепций, принадлежащих, соответственно, русскому языковеду Михаилу Викторовичу Панову и американскому социолингвисту Уильяму Лабóву.

При этом для отечественной школы социолингвистики вплоть до конца XX в. было характерно преимущественное внимание к макропроцессам, происходящим в языке и в обществе, а многие представители американской социолингвистики (и в их числе У. Лабов) более склонны к анализу микропроцессов, которые характеризуют социальную и языковую жизнь сравнительно небольших человеческих групп (более подробно о различии макро- и микропроцессов в языке и языковой жизни социальных объединений см. в разделах «Макросоциолингвистика» и «Микросоциолингвистика» главы 4-й).

2.4. Социолингвистические проблемы лингвогенеза

В двух предыдущих разделах говорилось о социальной стратификации языка и связанных с нею социальных механизмах языковой эволюции, то есть о социолингвистике как об объяснительной базе истории конкретных языков. Вроде бы понятно, что единая языковая традиция, оказавшись волею судеб разделенной, в каждой своей части будет эволюционировать в новых условиях по-своему, что может привести к заметно различным результатам. До недавнего времени теоретическое осмысление лингвогенетических³процессов происходило исключительно на базе сравнительно-исторического языкознания. Эта лингвистическая дисциплина объясняла, каким образом диалекты некогда единого праязыка, эволюционируя каждый по своим собственным законам, накапливают различия на всех уровнях языковой структуры и в конце концов превращаются во взаимонепонятные языки. Обзор языков мира практически всегда строится по генеалогическому принципу: перечисляются семьи, разделяющиеся на более тесно связанные родственные группы, которые, в свою очередь, объединяют конкретные языки; встречаются и изолированные языки, «родственников» для которых традиционной компаративистике найти не удалось. В последние десятилетия интенсивно развивается теория дальнего языкового родства, выявляющая глубинные генетические связи между традиционно считавшимися самостоятельными языковыми семьями; к реконструируемым таким образом макросемьям подключаются и отдельные изоляты. Между тем, в подобных таксономических сводках вообще не упоминаются разнородные по типу возникновения языки, появившиеся в результате конвергентных процессов. (История их становления рассмотрена ниже в разделах 2.4.2 и 2.4.3.) Кроме того, некоторые включаемые в такого рода тексты языки возникли не столько благодаря «стихийной» структурной дивергенции, сколько в силу дивергенции, вобусловленной внешними по отношению к языковой материи социальными процессами.

2.4.1. Социально обусловленные дивергентные процессы в лингвогенезе

Из статьи «Языки мира» в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» можно узнать, что результатом эволюции среднеиндийских языков являются «новоиндийские: хинди, урду, бенгальский, маратхи, панджаби, раджастхани ‹…›», южнославянскую языковую подгруппу составляют «македонский, болгарский, сербскохорватский, словенский», в австронезийскую семью входит «индонезийская ветвь (малайзийский, индонезийский, яванский ‹…›» [ЛЭС 1990: 609—611]. Сто лет назад лишь первый из этих наборов не вызвал бы удивления, а еще столетием ранее — срок в истории языка не особенно большой — и его появление было бы маловероятным.

О сложной языковой пирамиде, скрывающейся за понятием хинди, речь уже шла в связи с проблемой соотношения языка и диалекта; литературный хинди, как говорилось в разделе 2.1.__, возник в начале XIX в., но, оказывается, к этому времени на той же диалектной базе уже несколько веков существовал другой литературный язык — урду. Исходный устный идиом кхари-боли — это койне, складывавшееся в Дели на базе местного сельского диалекта каурави после возникновения в 1206 г. Делийского султаната, основанного афганскими завоевателями. Большинство официальных функций в этом государстве и на первых этапах истории сменившей его империи Великих моголов выполнял персидский язык.

Местный лингва-франка по-персидски назывался zabān-e urdū, «языкurdū», гдеurdū— ‘военный лагерь’, позднее ‘базар’⁴. В XIV—XVI веках в языки повседневного общения жителей Северной Индии независимо от их культурно-религиозной ориентации проникло значительное число арабо-персидских заимствований, но их лексическая основа, естественно, оставалась индийской. В это время при дворах различных мусульманских правителей Индии под сильным влиянием классической персидской поэзии возникает поэзия на урду. Персидское влияние «проявляется не только в тематике и в усвоении персидских поэтических форм и просодии, но и в перенесении всех важнейших поэтических средств (образы, сравнения и т. д.). Особенно же сильно оно в области лексики, вследствие чего газели некоторых авторов урду обращаются в персидские газели путем простой замены индийского вспомогательного глагола персидским [А. П. Баранников 1939: 609 Баранников А. Урду литература // Литературная энциклопедия. Т. 11. М.: Худож. лит., 1939.]. Индуистская поэзия в это время создается на других идиомах североиндийского континуума: на брадже (район Алигарха—Агры), авадхи (район Лакхнау—Канпура), майтхили (в совр. штате Бихар). В конце XVIII века на урду возникает художественная проза; при британском контроле урду вытесняет персидский и в административных функциях⁵. Хинди возник уже во времена британского колониального господства как индуистский противовес мусульманскому языку урду; этот язык, пополняя свой словарь культурной и терминологической лексикой, ориентировался на санскрит. В результате этимологический состав текстов на литературном хинди существенно зависит от тематики и жанра текста; хорошее представление об этом дает таблица2._.[Хохлова 1983:165], демонстрирующая процентное соотношение лексики разного происхождения:

стиль	исконная лексика	санскритизмы	арабо-персидская лексика	англицизмы	лексика смешанного происхождения
драматургия	50,5	10,5	32,5	6	0,5
проза	42	33	20,5	4	0,5
публицистика	14,5	82	2	1	0,5
литературоведение	5	93	1	1	0

В урду соотношение иное; там с «повышением» жанра текста растет доля арабо-персидского компонента словаря, и полноценное владение всеми стилями урду по существу предполагает знание персидского языка.

Грамматическая структура двух языков идентична, поэтому тексты бытового содержания на них практически неотличимы, в «высоких» же жанрах они утрачивают взаимопонятность. Вот два полярных примера. В одном из них, тексте официального поздравления с государственным праздником от имени многоязычного советского издания, по сути совпадает лишь служебная лексика [П. А. Баранников ___: __]:

хинди: Bharat ke svadhinta divas ke avasar par “Soviyat bhumi” ka sampadak maṇḍal apne sabhi bharatiya pathakon ko badhai deta hai.

урду: Hindustan ke yaume azadi ke mauke par “Soviyat des” ki majlise idarat apne tamam hindustani kariin ko mubarakbad deti hai.

По случаю Дня независимости Индии редакционная коллегия «Советской страны» шлет [дает] поздравления всем своим индийским читателям.

В рассказе для детей, опубликованном на обоих языках, после перевода в транскрипцию тексты становятся идентичны; вот русский перевод одного фрагмента [Там же, стр.__]:

Когда Хари вернулся домой, было уже шесть часов вечера. Он увидел, что весь дом безмолвен. Ни дедушка, сидя, не покуривает трубки, ни мама не делает на кухне лепешки. Увидев такую тишину, Хари почувствовал страх.

Итак, хинди и урду дают яркий пример языковой дивергенции сугубо социального происхождения.

Вторая из начинавших этот раздел цитат требует двух лингвогенетических комментариев.

На едином сербско-хорватском диалектном пространстве складывались различные письменные традиции. К середине XIX в., благодаря идеологам иллиризма(движение за объединение всех южных славян), возобладала одна из них, сербская по происхождению. Тенденции к языковой унификации особенно усилились в XX в., с появлением Королевства сербов, хорватов и словенцев, а позднее Югославии; однако подлинное культурное единство сербов и хорватов так и не было достигнуто. Социально-политические процессы начала 1990‑х гг. привели к возникновению независимых и не вполне дружественных государств; в результате об общем сербскохорватском языке, по крайней мере с социолингвистической точки зрения, говорить не приходится.

Район распространения восточнобалканской группы южнославянских диалектов, на базе которых в свое время возник первый литературный язык славян, в отечественной традиции именуемый старославянским, до 1878 г. целиком находилась под властью Турции. Попытка создания на этой территории единого государства не удалась: на востоке возникло автономное княжество Болгария, а западная часть, оставшись в составе Турции, на геополитическом лексиконе стала именоваться Македонией. Поначалу в этот термин никакого этно-языкового содержания не вкладывалось, с болгарской точки зрения земли Македонии были населены болгарами, болгарами считали себя и те славяне Македонии, среди которых утверждалось этническое самосознание. Достаточно упомянуть, что в Софии в 1895 г. был образован Верховный Македонский комитет, ставивший задачу освобождения западных болгарских земель от турецкого ига, а на территории Европейской Турции с началом младотурецкой революции (1908) возникли легальные организации, именовавшиеся Болгарская народно-федеративная партия и Союз болгарских конституционных клубов. Когда после Балканских войн (1912—1913) и Первой мировой войны Македония оказалась в составе Сербии, а затем Югославии, местные диалекты были объявлены сербскими. Структурное основание для этого было усмотреть не просто, но такую точку зрения поддержал и ведущий сербский славист Александр Белич. Позднее, в социалистической Югославии, все народы были объявлены равноправными, и с 1940‑х гг. начинает формироваться македонский литературный язык.

История южнославянских идиомов повседневного использования достаточно сложна и с чисто лингвистической, структурной точки зрения. Формирование же и общественное признание принятых для них литературных норм (а тем самым и номенклатуры языков) во многом происходило без связи с собственно лингвистическими процессами, под воздействием меняющейся геополитической ситуации.

Что касается индонезийских языков, то два первых из перечисленных выше («малайзийский, индонезийский») никогда не упоминаются в работах по австронезийской компаративистике — там их место занимает малайский, выпавший из перечня «языков мира», вообще говоря, по недоразумению. Сто лет назад из трех этих лингвонимов существовал лишь один —малайский(по-английскиMalay, по-малайскиMelayu). Язык этот имел многовековую литературную традицию и был основным языком межэтнического общения в островной Юго-Восточной Азии. В тогдашних европейских владениях — Нидерландской Индии и британских Малакке, Сингапуре, Северном Борнео, Сараваке и Брунее — он широко использовался параллельно с языками метрополий. Наряду со старой арабской графикой для малайского все шире использовалась латиница, которая, естественно, различалась в деталях; так, звуки типа русскихчийпередавались в соответствии либо с голландскими конвенциями (какtjиj), либо с английскими (какchиy). Различными оказались и источники заимствований для обозначения новых реалий.

В независимой Индонезии малайский язык был объявлен государственным под именем bahasa Indonesia‘язык Индонезии’, что по-русски обычно передается как индонезийский. В Федерации Малайзия он поначалу назывался просто малайским, но с 1969 г. стал именоватьсяbahasa Malaysia ‘язык Малайзии’. В Сингапуре и Брунее язык по-прежнему звали малайским, к этому же именованию позднее вернулись и в Малайзии.

Расхождения между малайскими диалектами велики, иногда взаимопонимание между ними трудно достижимо. Литературный же язык по историческим меркам еще совсем недавно был единым. Малайскоязычные страны после непродолжительно периода независимого языкового строительства взяли курс на сближение своих официальных языков. В 1972 г. был образован Индонезийско-малайзийский языковой совет, который первым делом провел унифицирующую орфографическую реформу, а затем приступил к унификации лексики. В узкоспециальных областях унификация терминологии пошла довольно успешно (в петрографии⁶, например, к 1981 г. удалось согласовать более 90% терминов), с управленческой, а тем более с употребительной бытовой лексикой дело обстоит сложнее. Расхождения объясняются не только различием внешних ресурсов; один язык для обозначения нового понятия использовал заимствование, другой обходился внутренними ресурсами, или же оба шли вторым путем, но по-разному. Определенное представление о степени лексических расхождений в разных семантических областях дает таблица2.4._(приведенные в скобках голландские и английские этимоны имеют те же значения) [Кондрашкина 1991 Кондрашкина Е. А. Западноевропейские заимствования и проблема их унификации в индонезийском и малайзийском языках // Лексические заимствования в языках Зарубежного Востока. М., 1991].

Таблица 2.4._.

индонезийский	малайский	перевод
stasiun (<station)	setesen (<station)	‘станция’
tilgram (<telegram)	taligram (<telegram)	‘телеграмма’
televisi (<televisie)	televisyen (<television)	‘телевидение’
parlemen (<parlement)	parlimen (<parliament)	‘парламент’
Agustus (<Augustus)	Ogos (<August)	‘август’
pipa (<pijp)	paip (<pipe)	‘труба’
handuk (<handdoek)	tuala (<towel)	‘полотенце’
karcis (<kaartjes*)	tiket (<ticket)	‘билет’
apotik (<apotheek)	farmasi (<pharmacy)	‘аптека’
pabrik (<fabriek)	kilang	‘фабрика’
rumah makan	restoran (<restaurant)	‘ресторан’
departemen (<departement)	jabatan	‘департамент’
panitia	jawatankuasa	‘комитет’
kehutanan	perhutanan	‘лесное хозяйство’

*kaartjes — мн. ч. от kaartje ‘билет’.

Сходная ситуация может иметь место и в том случае, если язык продолжает считаться единым, но фактически оказывается разделенным, как это произошло, например, в Корее. До разделения страны там широко использовалась иероглифика, причем иероглифы имели как корейские чтения (при обозначении исконной лексики), так и традиционные китайские, применявшиеся, в частности, при передаче иностранной топонимики. С отказом от иероглифов (частичным — на Юге и полным — на Севере) встала проблема алфавитной записи географических названий. Одни сохранили традиционный фонетический облик, другие приблизились по звучанию к некоторому эталону. В обеих Кореях независимо принимались решения, что именно заменять и на какой эталон ориентироваться. Часть традиционных названий сохранилась в КНДР, часть — в Республике Корея, в других случаях топонимы изменены в обеих странах, например, традиционное обозначение Польши (пхаран) на Севере заменилось наппольсыкка (от польск.Polska), а на Юге — напхолланды. (от англ.Poland). Как следствие, в двух вариантах корейского сейчас совпадает лишь 40% наименований государств. В обеих Кореях целенаправленно устранялись и китаизмы, вполне укоренившиеся в обыденной лексике, но эти процессы также шли независимо (на Севере — гораздо более интенсивно). Кроме того, в КНДР норма была переориентирована на северные диалекты, на Юге же она по-прежнему опирается на центральный диалект. Эти процессы довольно заметно затронули повседневный словарь, ср.: сев.ттОкхе, южн.йОхахи‘как’; сев.кырОмыро, южн.сигоро‘поэтому’; сев.паккуОмархамйОн, южн.хванОнхамйОн‘иначе говоря’; сев.ильттОсОда, южн.ирОсОда‘вставать’; сев.тальгуджи, южн.чха‘телега’. Еще одной причиной расхождений является использование заимствований разного происхождения, ср. ‘кампания’: сев.ккампханиа(из русского) южн.кхэмпхэйн(< англ.campain). [Скорбатюк 1983; Сухинин 1991Скорбатюк И. Д. Языковые различия в КНДР и Южной Корее // Развитие языков в странах зарубежного Востока. М., 1983. Сухинин В. Е. К вопросу о влиянии иноязычных заимствований на формирование вариантов корейского литературного языка в КНДР и Южной Корее // Лексические заимствования в языках Зарубежного Востока. М., 1991].

замечание макетчику: в предыдущем абзаце О следует заменить на «открытое о», «ɔ».

Идет и грамматическая дивергенция двух вариантов языка (в основном в использовании послелогов): северокорейский лингвист Нам Ги Сим в тексте южнокорейской конституции насчитал «35 грубых ошибок» [Скорбатюк 1983:145].

Разделенными по геополитическим причинам очень часто оказываются бесписьменные языки. При проведении государственных границ учет этнического состава территории был скорее исключением, единый народ мог оказаться разделенным между двумя, тремя и даже четырьмя странами. На протяжении нескольких столетий на юго-востоке Памира существовало небольшое моноэтническое государственное образование Вахан. В конце XIX века в этом районе столкнулись геополитические интересы России и Великобритании. В результате между владениями двух империй была оставлена узкая полоса афганской территории, а крайний восток Вахана был закреплен за Китаем. При распаде британской колониальной империи южная часть Вахана формально оказалась в составе Индии, хотя фактически с самого начала была под пакистанским контролем.

Традиционно в качестве письменного языка ваханцы пользовались персидским, точнее, его восточной разновидностью дари, откуда и шел поток культурных заимствований. На протяжении многих десятилетий между СССР, Афганистаном и Китаем пограничный контроль был достаточно жестким, так что Вахан давно перестал быть единым языковым сообществом. В СССР, а позднее в Таджикистане внешнее воздействие шло из таджикского (близкого к дари, но в ходе языкового строительства лексически удалившегося от него во многих сферах) и русского. В Пакистане существенным оказалось влияние государственного языка урду (он, в частности, является языком школьного обучения). Восточные ваханцы вообще выпали из сферы воздействия дари или других индоевропейских языков, здесь на региональном уровне официальным является тюркский уйгурский язык, а на общегосударственном — китайский, на этих языках ведется и преподавание в школе. Социально доминирующие языки служат не только источником заимствований для обозначения новых бытовых, культурных, административных и т. п. реалий, они воздействуют и на обиходную лексику, ср. в ваханском языке Китая: dzЭdzi‘удила’ (из китайского),jailau‘пастбище’ (из уйгурского)⁷.

замечание макетчику: в слове dzЭdzi букву Э следует заменить на знак ə, «шва».

Типологически близкая ситуация сложилась с упоминавшимися выше восточнославянскими идиомами в Карпатах. Бóльшая часть территории восточнославянского племени белых хорватов уже в XI в. была поделена между Польшей и Венгрией. Позднее, с утратой Венгрией самостоятельности, Закарпатье оказалось под контролем Австрии, к ней же по первому разделу Польши (1772) отошли и земли к северу от Карпат. Несмотря на возникновение на этой территории различных этнографических групп (к северу от Карпат — лемки на западе и бойки на востоке, в Закарпатье — русины), невысокие горы Бескиды и отсутствие пограничного контроля в современном его понимании способствовали поддержанию относительного единства языка⁸. Однако оснований для того, чтобы говорить о едином языковом сообществе, было немного; важно и то, что на севере языком образования и культуры был довольно близкий славянский язык — польский (с XIX в. также и немецкий), на юге — венгерский и немецкий. В середине XVIII в. выделилась и новая территориальная группа: часть закарпатских русинов мигрировала на отвоеванный Австрией у Турции малонаселенный юг Среднедунайской низменности, в исторические области Бачка, Срем и Банат⁹; здесь русинский идиом испытал заметное сербское влияние.

В первой половине XIX в. у восточных славян Австро-Венгрии растет интерес к своей истории, пробуждается национальное самосознание. Первоначально повсеместно преобладали представления о языковом единстве всей восточнославянской территории и о необходимости использования в австрийских землях русского литературного языка, однако в Галиции довольно быстро стала набирать силу идея развития самостоятельного украинского языка. Литература начинает выходить на обоих языках. Местный русский язык практически всех публикаций испытывал заметное влияние церковнославянского и народных говоров; в украиноязычных изданиях он стал уничижительно именоваться «язычием». В Закарпатье, входившем в венгерскую часть королевства, национальная идея в течение всего XIX в. связывалась исключительно с русским языком. Основоположник русинского национального движения А. В. Духнович¹⁰после знакомства с рядом вышедших во Львове публикаций писал в галицийском издании: «И не вообразите себђ, на колико наши нелюбо смотрятъ на предпріятія нђкоторых вашихъ писателей, употреблюющихъ для высшихъ науковыхъ предметовъ простонародный язык или лучше — смђшеніе простонародного съ польскимъ. Ихъ сочиненія несовсђмъ вразумительны для нашихъ, бо, якъ извђстно, розличается подкарпатское нарђчіе от галицкого, к тому же по польски рђдко кто у нас говорити знаетъ… Мы стараемся съискати нђкую-то середную мђру въ русскомъ слозђ и пишемъ обыкновенно такъ, чтобы насъ и Галичане срозумђли»¹¹. Эта цитата дает представление и о языке учебных пособий, издававшихся Духновичем и его последователями.

замечание макетчику: в предыдущем абзаце ђ следуетзаменить на русскую букву ять.

В XX в. в Закарпатье, оказавшемся по результатам Первой мировой войны в составе Чехословакии, а после Мюнхенского соглашения — в Венгрии, стал формироваться новый литературный язык на базе местных говоров, на нем появились учебники и периодика, но и в школе, и в печатных изданиях значительно бóльшую роль продолжал играть так называемый карпаторусский язык, по сути, местный вариант русского.

«Лемко», первая русинская газета Галиции, начала выходить в Новом Сонче в 1911 г., но просуществовала недолго; попытки сделать местный идиом языком начального обучения в середине 1930‑х гг. также на имели особого успеха. После Второй мировой войны Закарпатье было присоединено к СССР, русины Восточной Словакии («Пряшевская Русь») и лемки Польши также официально стали считаться украинцами. В первые послевоенные годы в ходе этнического обмена между СССР и Польшей около 150 тыс. чел. лемков были отправлены на Украину и дисперсно расселены во Львовской, Тернопольской и Николаевской областях, остальные (35 тыс.) были переселены в Силезию, отошедшую от Германии к Польше.

В новых геополитических условиях близкие в недавнем прошлом идиомы попали под воздействие различных доминирующих языков. Несмотря на вполне выраженную этническую идентичность, русины и лемки не признавались самостоятельными народами; оказавшись гражданами разных государств, они подвергались разнонаправленной языковой ассимиляции.

Специфическая ситуация сложилась в Югославии. Местный вариант литературного русинского языка сложился в первой четверти XX столетия, когда на нем возникла периодика, учебная и художественная литература, в 1923 г. вышло первое грамматическое описание («Граматика бачванско-рускей бешеди» Г. Костельника¹²). Особенно интенсивно этот идиом развивается с 1974 г., когда он стал одним из официальных языков Воеводины (наряду с сербским, хорватским, венгерским и словацким).

В 1990‑е гг. возобновилось литературное развитие русинских идиомов в Словакии, в меньшей степени — в Польше и на Украине (здесь русины считаются этнографической группой украинцев). Несмотря на относительное единство этнического самосознания русинов, и в культурном, и в языковом отношении они испытывают повседневное воздействие доминирующих народов соответствующих государств¹³; шансы на создание единой литературной русинской нормы отсутствуют. Функционально наиболее развитый из русинских идиомов, югославорусинский, достаточно далеко отошел от остальных. Можно сказать, что в его истории конвергентные явления возобладали над дивергентными, поэтому несколько слов о нем будет сказано в следующем разделе.