Антропология / Рэдклифф-Браун_Структура и функция 2001

178

к примеру, мне приписали, что под «социальной значимостью» («социальной ценностью» — social value) я понимаю «полезность» (utility).

Лучший из знакомых мне трудов, посвященных проблеме ценностей, это «Общая теория ценности» (1926) Ральфа Бартона Пэрри. Наиболее приемлемое рассмотрение китайской теории ритуала представлено в гл. XIV «Истории китайской философии» Фэн Юланя (1937). Третья глава (о роли символизма) в книге Уайтхеда «Символизм: смысл и значение» представляет собой восхитительное краткое введение в социологическую теорию символизма.

Один весьма важный момент, который невозможно было охватить в этой лекции, обозначен Уайтхедом в следующей фразе: «Ни одно рассмотрение функций символизма не может быть полным без признания того факта, что символические элементы жизни имеют тенденцию дичать, подобно овощным культурам в тропическом лесу».

Комментарии

с 157 *Рус. табу с ударением на последнем слоге.

с. 158

*forbidden (англ.) — «запретный, запрещенный».** См. коммент. к

с. 108.

с. 163

*В оригинале употребляется словосочетание ritual value, самым близким русским аналогом которому будет «ритуальная ценность». Но в русском языке у слова«ценность»имеется определенное позитивное содержание, здесь же, помысли Рэдклифф-Брауна, требуется слово, лишенное каких-либо аксиологических коннотаций; термин ritual value он прилагает не ко всему, что ценится в связи с ритуалом, а ко всему, что имеет значение в связи с ритуалом — как негативное, так и позитивное. Эти соображения побудили нас перевести термин ritual value как «ритуальная значимость». То же относится и к употребляемому ниже термину «социальная значимость».

с. 171

*Текнонимия — способ избегания личного имени, прямого родственного термина или каких-то иных запретных (чаще всего по религиозным мотивам) слов и словосочетаний, которые в обычных обстоятельствах используются при обращении к человеку или упоминании о нем в третьем лице. Наиболее распространенный пример текнонимии — обращение к человеку как к родственнику какого-либо другого человека. Так, сын, обращаясь к матери, не называет ее соответствующим термином родства и не произносит ее личного имени, а говорит, «жена такого-то (имя ее мужа)» или «сестра такого-то (имя ее брата)» и т.п.

** Так называемый пубертатный обряд — один из обрядов перехода, подразделяемых, в свою очередь, на обряды жизненного цикла (родины, пубертатные, свадебные, погребальные, поминальные и некоторые другие обряды) и инициации

179

(посвящения в закрытые корпорации, в религиозные сообщества, сословные или профессиональные объединения, введения в должностные полномочия, посвящения в сан, инаугурации, коронации и т.п.). Пубертатный обряд — это обряд жизненного цикла, и его важно не путать с традиционными возрастными инициациями безгосударственных и раннегосударственных обществ. В отличие от возрастных инициации, которые вводят человека в определенную корпорацию — возрастную группу или возрастной класс, — посвящают в духовное достояние этой корпорации (чаще всею религиозного содержания) и воспринимаются как события большого социального значения, пубертатные обряды лишь отмечают факт индивидуального полового созревания, имеющий физиологические проявления (например, первая менструация у девушки или появление третичного волосяного покрова у юноши), и рассматриваются преимущественно как события частной, а не общественной жизни.

*** Многие обряды перехода содержат этап, на котором человек, потеряв прежний статус, еще не обрел нового. Этот этап называется лиминальным.

с. 173

*Primus in orbe deos fecit timor (лат.) — «Богов первым на земле создал страх»(Стаций.

Фиваида, III, 661).

с. 177

*Рэдклифф-Браун очень широко понимает термины «ритуал и обряд». В следующей главе он пишет: «Об этих практических требованиях, позитивных и негативных (предписывающих совершение каких-то действий или же воздержание от тех или иных действий), я буду говорить как об обрядах». Многие исследователи вряд ли согласятся с тем, что негативные требования, т.е. любые запреты, обусловленные религиозными или мистическими мотивами, следует считать обрядами, и табу для большинства этнологов — это не обряды. Отсюда могут возникать недопонимания или возражения по основным теоретическим положениям главы о табу.

180

Глава 8. РЕЛИГИЯ И ОБЩЕСТВО1

Королевский антропологический институт удостоил меня чести быть приглашенным выступить с лекцией о роли религии в развитии человеческого общества на чтениях, посвященных Генри Майеру. Это важный и сложный вопрос, по которому много не скажешь в одной лекции. Но поскольку есть надежда, что эта лекция лишь первая в целом ряду последующих и каждая из них внесет свой особый вклад, постольку, я думаю, самое лучшее, что я могу сделать, это обозначить основные пути, по которым, как я считаю, можно с пользой следовать, чтобы проникнуть в суть нашей проблемы.

Типичный подход к изучению религий — это трактовка всех религий (или всех, за исключением одной), как комплексов ложных убеждений или иллюзорных практик. Нет сомнения, что значительная часть истории религии — история заблуждений и иллюзий. Во все века люди надеялись, что, правильно выполняя религиозные обряды или соблюдая религиозные требования, они обретут какое-либо конкретное благо: здоровье и долгую жизнь; детей, которые продолжат их род; материальный достаток; удачу на охоте; дождь; увеличение урожая или прирост поголовья скота; победу в войне; спасение души и райское существование после смерти или, напротив, избавление от вечной жизни путем высвобождения личности из цикла реинкарнаций. Мы не верим в то, что обряды вызывания дождя у диких племен действительно приносят дождь. Не верим мы также, что во время древних мистерий посвящаемые действительно обретали в инициации бессмертие, недоступное остальным.

Когда мы рассматриваем религии других народов или хотя бы тех, кого называют примитивными народами, как системы ошибочных и иллюзорных верований, мы сталкиваемся с вопросами о том, как эти верования возникли, как они были сформулированы и приняты. Именно этим вопросам антропологи уделяют наибольшее

1 The Henry Myers Lecture, 1945.

181

внимание. Мое мнение сводится к тому, что это не тот путь — хотя он и может показаться наиболее прямым, — который вероятнее всего приведет к истинному пониманию природы религии.

Есть и другой подход к изучению религий. Мы можем принять, хотя бы как одну из возможных, гипотезу, согласно которой религия — это важная или даже неотъемлемая часть сложного механизма (такая же, как мораль и право), часть сложной системы, позволяющей человеческим существам жить вместе и иметь упорядоченные общественные отношения. Тогда мы имеем дело не с происхождением, а с социальной функцией религии, т.е. вкладом, который религия вносит в создание и поддержание социального порядка. Многие скажут, что только истинная религия (т.е. та, которой придерживаются они) обеспечивает основание для упорядоченной общественной жизни. Но рассматриваемая нами гипотеза состоит как раз в том, что социальная функция религии не зависит от ее истинности или ложности. Религии, которые мы считаем ложными или даже абсурдными и неприемлемыми, как, например, религии диких племен, могут составлять важную и эффективную часть социального механизма, и без этих «ложных» религий социальная эволюция и развитие современной цивилизации были бы невозможны.

Суть гипотезы, таким образом, в следующем: то, что мы расцениваем как ложные религии (так как исполнение религиозных обрядов в действительности не производит эффектов, которых ждут или на которые надеются люди, совершающие обряды или просто участвующие в них), имеет другие последствия, и хотя бы некоторые из них могут являться социально значимыми.

Как приступить к работе по проверке этой гипотезы? Бесполезно рассуждать о религии вообще, т.е. абстрактно, а также об обществе вообще, абстрактно. В равной степени неверно и анализировать только какую-нибудь одну религию, особенно если это религия, на которой мы воспитаны и к которой, вероятно, будем относиться в том или ином смысле предвзято. Единственный метод — эмпирический метод социальной антропологии, а это означает, что мы должны изучить в свете нашей гипотезы достаточное количество непохожих друг на друга отдельных религий или религиозных культов в контексте тех конкретных обществ, в которых эти религии и культы обнаружены. Такая задача не для одного, а для многих.

Антропологи (и не только антропологи) уже длительное время обсуждают проблему адекватной дефиниции религии как феномена. Я не намерен погружаться в эту полемику. Однако некоторые ее аспекты должны быть приняты во внимание. Я исхожу из того, что

182

любая религия или любой религиозный культ, как правило, содержит, с одной стороны, определенные идеи и верования, а с другой — определенные практические требования. Об этих практических требованиях, позитивных и негативных (предписывающих совершение каких-то действий или же воздержание от тех или иных действий), я буду говорить как об обрядах.

В европейских странах, особенно после Реформации, религия стала рассматриваться в первую очередь как вероучение. Это само по себе феномен, который нужно объяснить — объяснить, я думаю, в свете социального развития в целом. Мы здесь касаемся только влияния этого феномена на мышление антропологов. Многие из них склонны считать веру первичной, а в обрядах видеть производную верований. Поэтому эти антропологи сосредоточиваются на попытках объяснить верования при помощи гипотез о том, как они образовались и были приняты.

На мой взгляд, это следствие психологической иллюзии. Например, иногда рассматривают обряды погребения и оплакивания как результат веры в то, что душа будет жить после смерти. Если уж говорить о причинах и следствиях, я бы скорее придерживался точки зрения, что вера в бессмертие души не причина, а следствие обряда. В действительности же причинно-следственный подход заводит в тупик. На самом деле происходит следующее: обряды и оправдывающие их, или рационализирующие, верования развиваются параллельно как части неразрывного целого. Но в этом развитии именно действие или потребность в действии контролирует или определяет верование, а не наоборот. Сами по себе действия являются символическим выражением чувств.

Я полагаю, что, пытаясь понять, что есть религия, мы должны сосредоточиться в первую очередь на обрядах, а не на верованиях. Очень близкой позиции придерживается и Луази, который обосновывает свой выбор обрядов жертвоприношения в качестве объекта исследования при анализе религии, утверждая, что в любой религии обряды являются наиболее стабильным и долго сохраняющимся элементом, а следовательно, и элементом, в

котором легче всего обнаружить «дух древних культов»2.

И великий пионер в науке о религии — Робертсон Смит тоже воспринял эту позицию. Он писал:

2 «Les rites étant dans toutes les religions 1'element le plus consistant et le plus durable, celui, par conséquent, où se découvre le mieux 1'esprit des cultes anciens». — Essai historique sur le Sacrifice. P, 1920, p. 1.

183

«Любой религии, современной или древней, сопутствуют, как мы всегда убеждаемся, с одной стороны, определенные верования, а с другой — определенные институты, ритуальные практики и правила поведения. В наше время мы имеем обыкновение рассматривать религии с точки зрения верований, а не с точки зрения практики; ведь вплоть до сравнительно недавнего времени в Европе сколько-нибудь серьезно изучались только различные христианские церкви, а во всех ответвлениях христианства признано, что ритуал важен лишь во взаимосвязи с его интерпретацией. Таким образом, изучение религии означало преимущественно изучение христианских вероучений. А наставление в религии начиналось обычно с вероисповедания, религиозные же обязанности подавались посвящаемому как следствия догматических откровений, которые он должен принять. И это кажется нам настолько в порядке вещей, что, приступая к изучению какой-либо древней или экзотической религии, мы — как нечто само собой разумеющееся — ставим перед собой задачу найти религиозное кредо, чтобы в нем обрести ключ к ритуалу и практике. Но древние религии по большей части не имели кредо; они состояли преимущественно из институтов и практик. Несомненно, люди не станут изо дня в день следовать каким-то практическим нормам, не приписывая им определенного значения; но, как правило, мы находим, что если практики были строго детерминированы, то значения, им приписываемые, были чрезвычайно неопределенны. Один и тот же обряд разные люди объясняли по-разному, и при этом даже не возникало вопроса об ортодоксии или гетеродоксии. Например, в Древней Греции некоторые действия производились в храме, и люди в полном согласии считали, что было бы неправильно их не производить. Но если бы вы спросили, зачем нужны эти действия, то, вероятно, получили бы от разных людей несколько противоречащих друг другу объяснений, и никто не придавал бы крайней религиозной важности тому, какое из объяснений вы предпочтете принять в качестве правильного. В самом деле, те объяснения, которые вам могли бы предложить, не такого свойства, чтобы возбуждать сколько-нибудь сильные чувства; в большинстве случаев это были бы просто различные истории о том, в каких обстоятельствах интересующий вас обряд был впервые установлен по прямому указанию божества или в подражание его действиям.

Короче говоря, обряд был связан не с догмой, а с мифом3.

...С самого начала осознать, что ритуалы и практические действия представляют, строго говоря, самую суть древних религий, — дело первостепенной важности. Религия в первобытные времена не была системой верований с практическим приложением; она была совокупностью устоявшихся традиционных практик, которым каждый член общества следовал не рассуждая. Люди, конечно, не были бы людьми, если бы они соглашались совершать какие-то действия, не представляя, для чего они это делают. Но в древних религиях не было так, что сначала формулировался смысл действий в виде доктрины, а потом уже отражался в практиках; было, скорее,

3 Robertson Smith W. Lectures on the Religion of the Semites. 1907, p. 16-17.

184

наоборот: практика предшествовала доктринальным теориям. Люди формируют общие правила поведения раньше, чем начинают выражать общие принципы вербально; политические институты древнее, чем политические теории, и точно так же религиозные институты древнее, чем религиозные теории. Эта аналогия выбрана не произвольно, ведь, в сущности, в древних обществах параллелизм между религиозными и политическими институтами был полным. В любой сфере жизни придавалось огромное значение форме и прецеденту, но объяснение тому, почему прецеденту следовали, состояло просто в легенде о том, как этот прецедент был впервые создан. То, что прецедент, будучи однажды создан, приобретал авторитетность, не требует никаких доказательств. Общественные правила базировались на прецедентах, и продолжение существования общества было достаточным

обоснованием того, что прецеденту, однажды созданному, надлежит следовать и далее»4.

Относительная устойчивость обрядов и изменчивость доктрин могут быть проиллюстрированы примерами из христианских религий. Два основных христианских обряда — это крещение и причащение (евхаристия), и мы знаем, что второе священное таинство по-разному интерпретируется в православной, римско-католической и англиканской церквах. То, что в новое время стали делать упор на точное формулирование верования, связанного с обрядом, а не на обряд как таковой, демонстрируется ожесточенной борьбой (сопровождавшейся убийствами) между христианами из-за различий в доктринах.

37 лет назад (1908 г.) в своей диссертации, посвященной андаманским островитянам (она не выходила в свет до 1922 г.), я кратко сформулировал теорию социальной функции обрядов и церемоний. Это та же самая теория, что лежит в основе рассуждений, предлагаемых мною теперь. Выраженная самым простым (из возможных) способом, теория эта состоит в том, что упорядоченная социальная жизнь человеческих существ зависит от наличия у членов общества определенных чувств, которые контролируют поведение индивида в его взаимодействиях с окружающими. Обряды можно рассматривать как регулируемое символическое выражение определенных чувств. И следовательно, можно показать, что обряды обладают специфической социальной функцией — тогда, когда и настолько, насколько они в конечном счете регулируют, поддерживают и передают из поколения в поколение чувства, от которых зависит социальный порядок. Я отважился предложить в качестве общей формулы следующее: религия повсеместно и всегда в той

4 Op. cit, p. 20.

185

или иной форме выражает чувство зависимости от некой внешней силы — силы, которую мы можем назвать духовной, или моральной.

Эта теория вовсе не нова. Ее можно обнаружить в сочинениях философов древнего Китая. Наиболее отчетливо она выражена в учении Сюнь-цзы, жившего в IV—III вв. до н.э., и в «Книге обрядов» («Ли цзи»), которая была составлена как компиляция несколько позднее. Китайские авторы не писали о религии. Я вообще сомневаюсь, есть ли в китайском языке хоть одно слово, значение которого соответствует тому смыслу, который мы вкладываем в термин «религия». Они писали о ли, и слово это переводится по-разному: как «церемониальная или традиционная мораль», «обряды», «правила хорошего тона» или «благопристойность». Иероглиф, передающий это слово, состоит из двух частей: одна из них ассоциируется с понятиями «духи», «жертвоприношения» и «молитвы», а другая первоначально обозначала сосуд, использовавшийся при жертвоприношениях. Мы можем с достаточным основанием переводить слово ли как «ритуал». В любом случае, что занимало древних философов, так это обряды оплакивания умерших и жертвоприношения.

Несомненно, в древнем Китае, как и повсюду, считалось, что многие или даже все религиозные обряды отводят зло и приносят благо. Люди верили, что времена года не будут следовать друг за другом в надлежащем порядке, если император, Сын Неба, не совершит установленных обрядов в соответствующее время. Даже в период республики какой-нибудь чиновник уездной управы, вопреки своему желанию, мог быть под давлением общественного мнения вынужден возглавить церемонию вызывания дождя. Но ученые мужи древности развивали идеи, которые можно было бы, наверное, назвать рационалистическими или агностическими. Чаще всего вопрос об эффективности обрядов даже не рассматривался. Что считалось важным, так это социальная функция обрядов, т.е. их роль в обеспечении и поддержании упорядоченной общественной жизни.

В тексте, написанном до Конфуция, мы читаем, что, «совершая жертвоприношения, можно показать сыновнюю почтительность, принести спокойствие народу, умиротворить страну и сделать людей уравновешенными... Именно благодаря жертвоприношениям укрепляется единство людей» («Чу юй», II, 2. — Возможно, это ссылка на «Го юй» — «Речи царств». — Примеч. ред.).

Вы знаете, что главные положения учения Конфуция сводились к важности правильного исполнения обрядов. Но о Конфуции ска-

186

зано, что он не обсуждал сверхъестественное5. В конфуцианской философии музыка и ритуал рассматриваются как средства установления и поддержания социального порядка и считаются более действенными средствами для достижения этой цели, нежели законы и наказания, Мы придерживаемся совсем иного взгляда на музыку, но я могу вам напомнить, что Платон высказывал весьма сходные идеи, и полагаю, что антропологическое изучение соотношения музыки (а также танца) и религиозных ритуалов могло бы дать весьма интересные результаты. В «Книге обрядов» одна глава («Юэ цзи») посвящена музыке. В третьем разделе мы читаем:

«Древние цари были внимательны к тому, что влияет на умы людей. И поэтому они учредили церемонии, чтобы направлять помыслы людей, музыку, чтобы придать гармонию их голосам, законы, чтобы придать единообразие их поведению, и наказания, чтобы пресечь их злые устремления. Цель церемоний, музыки, наказаний и законов одна: это инструменты, с помощью которых умы людей уподобляются друг другу, а в управлении устанавливается

должный порядок»6.

Рассматриваемый здесь взгляд на религию мог бы быть обобщен в следующем высказывании из «Книги обрядов»: «Церемонии — это связь, которая держит множества в единстве, и если эту связь нарушить, то все эти множества впадут в хаос».

Последующие конфуцианские философы, начиная с Сюнь-цзы, уделяли большое внимание тому, как именно обряды (в особенности обряды оплакивания умерших и жертвоприношения) выполняли функцию поддержания социального порядка. Главное положение их теории состоит в том, что обряды «регулируют» и «очищают» чувства людей. Сюнь-цзы говорит:

«Обряды жертвоприношения есть выражение благих стремлений человека. Они представляют собой вершину альтруизма, любви, верности и почтения. Они являют собой

полноту благопристойности и чистоты нравов»7.

5«Лунь юй» («Суждения и беседы»), VII, 21. УЭЙЛИ переводит это суждение следующим образом: «The Master never talked of prodigies, feats of strength, disorders or spirits»*.

6Это в переводе с китайского на английский Легга («The end to which ceremonies, music, punishments and laws conduct is one; they are instruments by which the minds of the people area similated and good order in government is made to appear»). Возможен и другой перевод: «Rites, music, punishments, laws have one and the same end, to unite hearts and establish order»**.

7Переводы фрагментов из «Сюнь-цзы» принадлежат Фэн Юланю и цитируются по его

«Истории китайской философии» (Fung Yu Lan. History of Chinese Philosophy. Peiping, 1937).

187

Об обрядах оплакивания умерших Сюнь-цзы говорит:

«Обряды (ли) требуют, чтобы люди окружали жизнь и смерть тщательными заботами. Жизнь — это начало человека, смерть — это конец человека. Когда и конец и начало хороши, человеческий путь завершен. Поэтому Совершенный человек почитает начало и благоговеет перед концом. Совершенный человек делает начало и конец единообразными. И в этом заключаются красота ли и нормы справедливости (и). Ведь уделять слишком много внимания живым и обделять вниманием мертвых, значило бы уважать их, когда у них есть знание, и не уважать их, когда у них нет знания...

Путь смерти таков: умерев, человек не может вернуться к жизни. [Всегда помня об этом], подданный стремится полностью отдать долг уважения своему правителю, сын — своим родителям. Обряды оплакивания существуют для того, чтобы живые посвящали прекрасные церемонии мертвым; чтобы провожать их так, как будто они живые; чтобы служить мертвым так же, как живым; отсутствующим — так же, как и присутствующим; чтобы сделать конец таким же, как и начало...

Предметы — те, которыми пользуются при жизни, — готовят для того, чтобы положить в могилу: как если бы [умерший] просто переселялся в другой дом. Но кладут только несколько вещей. Не все. Они нужны для ощущения, а не для употребления... Поэтому вещи, которыми пользовались при жизни], украшены, но несовершенны, эта „утварь для духа"

нужна для ощущения, а не для употребления...8 Поэтому у похоронных обрядов нет иного предназначения, кроме как сделать ясным

смысл смерти и жизни, проводить умерших с печалью и почтением и, когда приходит конец, подготовить тело для погребения... Служение живым украшает их начало, проводы умерших украшают их конец. Когда и конец и начало обставлены как подобает, сыновний долг выполнен и путь Мудреца завершен. Пренебрежение к мертвым и чрезмерное внимание к

живым — это путь Мо-[цзы]9. Пренебрежение к живым и

8Фэн Юлань переводит кит. мин ци как «утварь для духа» (spiritual utensils'),а Легг в следующем фрагменте из «Книги обрядов» переводит этот термин как «сосуды для услаждения глаза» (vessels to the eye of fancy): «Конфуций сказал: „Если мы будем относиться к умершим так, будто они умерли совсем, мы проявим недостаток привязанности, а этого не следует делать; если же мы будем обращаться с ними как с живыми, то проявим недостаток мудрости, и этого не следует делать. Вот причина, по которой [при погребении умерших используются] сосуды из бамбука, непригодные для практического употребления; глиняная посуда, не подходящая для стирки; деревянные сосуды, не годные в дело из-за резьбы; лютни с неправильно натянутыми струнами; свирель, имеющая полный комплект трубок, но не настроенная; колокольчики и литофоны, для которых нет подставок. Все такие вещи называют сосудами для услаждения глаза; это значит, что к [мертвым] относятся так, как если бы это были духовные интеллектуалы"»

(Legge J. The Sacred Books of China.Pt III. The Lî Kî. 1-Х. Oxf., 1885, p. 148).

9Мо-цзы утверждал, что обряды оплакивания умерших — пустая трата времени.