3.2 Идиллический хронотоп единоначальной двоицы.
Двоицу начальных российских светил почтим:
Странника – Богом посланного;
Дорогу, Богом дарованную.
(авторский парафраз начала тропаря свв. Антонию и Феодосию).
Откуда и куда идет русский странник по такой же, как и он, исполненной скромного колорита русской дороге?
Нищету Христову возлюбивша, бессмертныя трапезы ныне наслаждаешися, безумием мнимым безумие мира обличивши, смирением Крестным силу Божию восприяла еси, сего ради дар чудодейственныя помощи стяжавшая, Ксения Блаженная, моли Христа Бога избавитися нам от всякого зла покаянием.
Тропарь, глас 7.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. На сем месте положено тело рабы Божией Ксении Григорьевны, жены придворного певчаго в ранге полковника Андрея Федоровича. Осталась после мужа 26 лет, странствовала 45 лет. А всего жития 71 год, звалась именем Андрей Федорович. Кто меня знал, да помянет душу мою для спасения души своей. Аминь.
Ксения в молодых годах осталась вдовою(26 лет); раздав всё свое состояние бедным, она надела на себя одежду своего мужа и под его именем странствовала 45 лет, не имея нигде постоянного жилища
Что-то чрезвычайно странное творится и с «гендерной идентичностью» странников русских дорог. Ксения Петербургская, будучи не в силах смириться со смертью супруга, отождествляет себя с ним, нося его имя…
Кондратий Селиванов… самым радикальным образом лишает себя не только гендера, но и пола, найдя себе и массу очарованных последователей.
Григорий Распутин, постранствовав «в сибирских странах» - наоборот..,
Рассматривая последний случай как не очень редкое, но исключение, мы видим, что дорога нивелирует, упраздняет или опрокидывает гендер. Это – знак отказа от функции воспроизводства жизни. Дорога в некотором смысле обеспечивает этот отказ даже прочнее, чем монастырь: на пустынной дороге страннику некому отразить его половую принадлежность, отчего истинная «гендерная идентичность» получает пусть и «странное», но безусловно непритворное выражение.
СТРАННИК, ЮРОДИВЫЙ И СКОМОРОХ.
Исследуя типологию путешествующих по русским дорогам Нового времени, можно сравнить сам по себе многозначный образ странника, - с деловыми, паломниками и туристами.
Символически их можно увидеть в поперечном разрезе нашей древней, много повидавшей дороги, имеющей 4-х-рядное движение: по два ряда в каждую сторону.
Во втором, «быстром» ряду скачут на тройках, в экипажах разного рода чиновники и купцы. Они серьезно относятся к жизни.
В первом ряду, помедленнее, едут туристы, и паломники, - им спешить особенно некуда, им уже более интересно, что происходит вокруг, на самой дороге, и в них самих.
Странника на дороге нет.
Он один идет против движения по обочине, как предписывают уже современные правила дорожного движения.
Но странник тоже не совсем один.
Сделав еще один разрез многострадальной русской дороги, - вдоль обочины, мы увидим столь же (буквально) маргинальные фигуры, бредущие по полям вдоль дороги. Это – Юродивый и Скоморох. Трудно представить повседневный быт более подходящий для них, чем быт дорожной обочины.
Странника, юродивого, и скомороха объединяет и общий маргинальный социально-психологический статус.
Как писал Бахтин о плуте, шуте и дураке, это – «бездонные, доисторические образы». Похожее можно сказать и о нашей, частично смещенной от бахтинской, типологии странника, скомороха и юродивого. Они служили тревожащими знаками беды, трагичности и относительности ценностного мира «среднего» человека.
Все трое – если не «дураки», то сумасшедшие и по крайней мере «ненормальные». Приняв штамп «дурака», мы получаем одного из двух главных героев хрестоматийно известной цитаты о «двух бедах» России. Дороги – второй «персонаж» этого удивительного «многочлена» русской литературной мифологии.
Не очень важно то, что невозможно найти первоисточник популярной фразы. Важно, что она скрывает в себе скрытые даже для самого её автора глубокие и непривычные значения и перспективы.
Интересно уже то, что их при желании можно заподозрить в далеком однокоренном родстве. Во всяком случае, только «дураков» могут удовлетворять плохие дороги. Скорее всего, именно такие дороги и милы Страннику, Скомороху и Юродивому, - в качестве гармоничного приложения к внутреннему ощущению трагичности, несерьезности и обманчивости существования.
Похоже, что это есть заглавный архетип русской культуры, картина ее хронотопа: Странник, Юродивый и Скоморох бредут друг за другом по пыльной обочине сибирского тракта. Каждый из них бежит от чего-то своего, но объединяет их отсутствие настоящей посюсторонней цели.
Как замечал Бахтин, их бытие -
…является отражением какого-то другого бытия, притом не прямым отражением. Это – лицедеи жизни, их бытие совпадает с их ролью, и вне этой роли они вообще не существуют.<…> Им присуща своеобразная особенность и право быть чужими в этом мире, ни с одним из существующих жизненных положений этого мира они не солидаризируются, ни одно их не устраивает, они видят изнанку и ложь каждого положения. <…> Они восстанавливают публичность человеческого образа: всё бытие этих фигур… сплошь и до конца вовне, они, так сказать, всё выносят на площадь, вся их функция к тому и сводится, чтобы овнешнять, – но не свое, а чужое бытие, другого у них нет.
Что касается странника, «овнешняет» его только дорога. В отличие от скомороха и юродивого, он занят скорее противоположным овнешнению: делает внешний мир суммой своего внутреннего мира, «пропуская пространство через себя».
Всех троих общество могло воспринимать как полезные и иногда даже необходимые для себя фигуры, служащие обществу в качестве медиумов, целителей «душ и телес», антологии мудрости и хрестоматии свободы.
Шут и дурак – метаморфоза царя и бога, находящихся в преисподней., в смерти (сравните аналогичный момент метаморфозы бога и царя в раба, преступника и шута в римских сатурналиях и в христианских страстях бога). Здесь человек находится в состоянии иносказания…
Основная задача у обоих – <…> разоблачение всяческой конвенциональности, дурной, ложной условности во всех человеческих отношениях.
По мысли Бахтина, их маски дают им исключительные права не понимать, передразнивать и гиперболизировать жизнь; право срывать маски с других, браниться почти культовой бранью и пр.
Необходимо отметить для многих очевидное: «дурак» в европейском романе, рассматриваемом Бахтиным, совсем не тождественен юродивому, так распространенному в средневековой Руси. В отличие от Европы, русскому юродивому был присущ только один театральный жанр: трагедия.
Путь земной представлялся русскому народу путем бегства и странничества. <…>
В духовных стихах была высокая оценка нищенства и бедности.
Калинин: « - Всё больше людей думают этак: - бросить надо всё! И я тоже: долгие годы соображал: - зачем служу, какая выгода? <…> А человек где? Может быть, для меня полезнее ничего не делать и в пустое место смотреть… сидеть вот так ночью и смотреть… и больше ничего!»
Калинин у Горького не желает разделять цель жизни, и ее средства, тем более не желает сам быть средством для чужих целей.
- Вот – и дождь, и холод, и всё, - тихонько говорит он, - а хорошо ведь! - Чем - хорошо?
- Никому, кроме Бога, не обязан. Ежели сносить неприятности, так лучше от него, а не от себе подобного…
Именно общество, «себе подобные», взаимные обязанности и эксплуатация членов организма, диктующего свои законы и условные гарантии, закрывают от дыхания Абсолюта, разлитого в свободной от условностей природе.
Генерал: жизнь, говорит, шахматы, каждая фигура имеет свой собственный ход…
- И тогда стал я, братец ты мой, всматриваться в эту их игру, и увидал я, что живут все они в разных ненужностях, очень обременены ими и всё это не имеет серьезной цены. Книжечки, рамочки, вазочки и всякая мелкая дребедень, а я – ходи промеж этого, стирай пыль и опасайся разбить, сломать. Не хочу! Разве для этих забот мать моя в муках родила меня и для этой жизни обречен я по гроб? Нет, не хочу, и позвольте мне наплевать на игру вашу, а жить я буду , как мне лучше, как нравится…
- Ух! – воодушевленно крикнул он, надув щеки и покраснев от какого-то внутреннего усилия.
- Весьма много видел я и земли и людей, и уже много есть на Руси таких, которые понимают себя и пустякам предаваться не хочут. «отойди от зла и тем сотворишь благо», говорил мне старичок, а я уже до него понял это!
Так как пользование дорогами коллективно, дороги являются средством познания обществом, миром самого себя. Мотив дороги в культуре является универсальным знаком, символом перехода, трансформации. Дорога символизирует и любовь, и смерть, - либидо и танатос, которые и сами по себе диалектически сложно и многообразно связаны. Для осуществления развития и обновления нужен диалог, а значит, и партнер по диалогу…
Да и вообще: куда тебе ехать? Невеститься тебе уже поздно, на кладбище рано. Куда тебе ехать, милая странница?
В комментарии к поэме Венедикта Ерофеева Эдуард Власов приводит строки Есенина:
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
И у Ерофеева, и у Есенина дорога сополагается и с любовью, и со смертью.В поэме у Ерофеева бездомный «лирический герой» едет к подруге в Петушки – поклониться любви, но, не встретив ее, возвращается в Москву, чтобы встретить свой «крест». Здесь Веничка, «милая странница», также испытывает своего рода «гендерную трансформацию» - только уже в бреду, и с точки зрения случайного встречного.
… Однажды, остановясь, она сказала:
- Господи, Боженька! Хорошо-то как, хорошо! И так бы всё – шла, всё бы шла, до самого аж до краю света, а он бы, сынок, - рос, да всё рос на приволье, коло матерней груди, родимушка моя…
Если даже только что родившая мать готова идти «аж до краю света»…
Очень сильна в русском народе религия земли, это заложено в очень глубоком слое русской души. Земля – последняя заступница. Основная категория – материнство. <…> Личное воплощение получает только мать-земля. Русским чужда мистика расы и крови, но очень близка мистика земли. Русский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града и устремлен к граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но новый Иерусалим не оторван от огромной русской земли, он с ней связан, и она в него войдет…
«Религия земли» в степени разочарованности обществом превращается в религию дороги, до конца не уходя в «чистую духовность», должную в России быть не столько «чистой», сколько «конкретной». Может быть, не случайно в результате получается иногда как-то «чисто-конкретно». Дорога, Правда и Воля – русские эквиваленты евангельских Пути, Истины и Жизни, персонифицированных «любимым учеником» в своем учителе. Но русские эквиваленты уже не склонны персонифицироваться в чем либо, кроме самих себя и друг друга.
«Мне посчастливилось приблизительно около 10-го года этого столетия прийти в личное прикосновение с бродячей Русью, ищущей Бога и Божьей правды…. В Москве, в трактире около церкви Фрола и Лавра, одно время каждое воскресенье происходили народные религиозные собеседования… На этих собраниях, носивших народный стиль уже по замечательному русскому языку, присутствовали представители самых разнообразных сект. Тут были и бессмертники, и баптисты, и толстовцы, и евангелисты разных оттенков, и хлысты, по обыкновению себя скрывавшие, и одиночки – народные теософы…. Меня поражали напряженность духовного искания, захваченность одной какой-нибудь идеей, искание правды жизни, а иногда и глубокомысленный гнозис…. Наибольший интерес представляла мистическая секта бессмертников, которые утверждали, что верующий во Христа никогда не умрет и что люди умирают только потому, что верят в смерть.… Некоторые народные богомудры имели целую гностическую систему, напоминающую Я. Бёме и других мистиков гностического типа…. Все богоискатели обычно имели свою систему спасения мира и были беззаветно ей преданы…. Этот мир кончается, в них начинается новый мир…. То были русские странники …»
Истинную мудрость можно приобрести лишь вдали от людей в великом уединении, и постигается она лишь путем страданий. Только нужда и страдания могут открыть уму человека то, что скрыто от других.
Правдоискатели: толстовцы.
Вот живой портрет одного толстовца, который решительно проводил в жизнь свои взгляды, не допуская никаких компромиссов. Отвергая собственность, он вел жизнь одинокого и бездомного странника, работал где придется, причем ни от какой физической работы не отказывался. А за работу считал себя вправе пользоваться только едой и кровом. Иногда, в случае крайней нужды, – одеждой. Но у него никогда не бывало более одной рубашки, более одного пиджака. Денег же за работу он решительно не брал и, поработав в одном месте, уходил без копейки денег, не зная, сумеет ли сегодня и завтра где-нибудь пообедать. И говорил:
«Богат – не тот, у кого много, а тот, кому ничего не надо».
При этом считал, что ещё недостаточно освободился от своих потребностей и приводил в пример своего товарища, тоже толстовца по имени Лев, который отказался от кафтана, от шапки и от лаптей и ходил по городам и селам босой, в одной рубахе. По этому поводу первый… говорил: «Лев богаче всех нас. Мы все рабы своих потребностей, своих привычек. Я, например, не могу обойтись без шапки и лаптей, а потому являюсь рабом этих вещей. Лев же свободен от всего этого».
Народное богословие не отделяет теорию и практику, а также духовную, интеллектуальную и физическую свободу.
То, что пророку Илье, в гонениях от Ахава укрывающемуся в пустыне, ворон действительно регулярно приносил в клюве мясо, косвенно иллюстрирует история Федора Конюхова о его переходе через Атлантику. Ставшая навещать Федора в океане птичка скоро привела с собою еще одну, - и они вместе шумно волновались, когда не видели Федора на верхней палубе. Эта птичка стала ловить для Федора рыбу и бросать ему в яхту…
«По земле скитаются, но на небе жительствуют».
Так Мировой дух в виде «дара слез» находит себе приют в странниках русских дорог Нового времени.
«С неделю я посмотрел на это (на свою случайную славу провидца и лекаря–И.Г) и, убоявшись, чтобы не впасть в тщеславие и не повредиться рассеянностью, ушел оттуда тайно ночью.
Итак, опять пустился я в уединенный путь мой и почувствовал такую легкость, как будто гора с плеч свалилась. <…> Случалось, что иногда суток по трое не входил в селения человеческие и в восторге ощущал, как будто один только я на земле, один окаянный грешник пред милостивым и человеколюбивым Богом. Уединение сие утешало меня, и молитвенная сладость при оном была гораздо ощутительнее, нежели в многолюдстве». ОРС, с.77.
Странническая практика в чистом виде («путешествие ради самого путешествия») являет собой попытку преодоления странником проблемы смерти. Осознавший эту проблему ещё в «нежном возрасте», человек возвращается к ней в зависимости от трагичности индивидуальных или общественных обстоятельств.
Как разновидность аскетической практики, странничество – это обет, жертва, предназначенная преодолеть функциональную запрограмированность на определенную схему социального поведения, отказ быть функцией в таком же смертном социальном организме.
Раскрытие мужественного духа в России не может быть прививкой к ней серединной западной культуры. Русская культура может быть лишь конечной, лишь выходом за грани культуры. Мужественный дух потенциально заключен в России пророческой, в русском странничестве и русском искании правды. И внутренне он соединится с женственностью русской земли.
Диалог странника, юродивого и скомороха с разбитой русской дорогой несет в себе подспудный траги-иконический смысл, являясь для русской культуры зеркалом самотождественности, источником витаминов и эндорфинов - для неофициальной народной культуры.