Литература по Идеологии / Чернявская (Этничность и национализм - взаимопроникновение и трансформации)

Этничность и национализм взаимопроникновение и трансформации

Юлия Чернявская

http://www.belintellectuals.eu/publications/107/

Сайт автора: http://julia.tut.by

(Из старого адреса сайта - http://www.belintellectuals.com/discussions/?id=141 от 03.05.06)

"Этничность" и "национализм" – чрезвычайно значимые концепты современных гуманитарных наук (социальная культурология, политология, этносоциология, этнопсихология, этноистория и др). При этом концептуальные рамки самих этих понятий не вполне очерчены. Так, этничность понимается и как групповая идентичность, и как этническое самосознание, и как своеобразное отражение культуры в сознании индивидов. Нередко это понятие имеет смысл некой недооформленной "заготовки" национализма, а "национализм" – более усовершенствованной, прогрессивной, институциализированной формы этничности. С другой стороны, часто понятие "национализм" употребляется в отрицательном смысле и граничит с понятиями "шовинизма", "этноцентризма", "этнократизма" и т.д. Этничность в этом случае противопоставляется национализму как положительное начало "души народа".

Представляется, что такая терминологическая путаница связана со слабой формализованностью терминов "этнос" и "нация", главным образом, термина "нация". На наш взгляд (здесь мы солидарны с Г.Коном, П.Серно, Э.Хобсбаумом), многочисленные концепции "национализма" можно условно разделить на две группы: 1) национализм как эмоциональная интенция, тесно связанная с идеей "крови", "почвы", с романтизированным, внерефлексивно-пристрастным отношением к "корням" и преданностью исконным ценностям-началам; 2) национализм как осознанная программа действенного обустройства социально-политического бытия общности. Первый тип национализма связан с немецкой романтической концепцией, первоначально возникшей в литературе, и до сих пор распространен преимущественно в Центральной Европе ("восточная модель национализма"); второй является наследием французской политической мысли и принадлежностью Западной Европы и США ("западная модель национализма"). "В скобках" заметим: отрицательным содержанием (шовинизм) может обладать как первый, "романтико-эмоциональный", так и второй, "политико-структурированный" типы национализма.

Главным для нас является вопрос о том, насколько каждый из этих типов связан с этничностью, и – главное – какой характер носят эти связи. По нашему предположению, такая связь характерна для национализма в обоих его пониманиях. Различно здесь отношение к этничности, которое в первом случае можно назвать "примордиалистским", а во втором – "конструктивистским".

Этничность здесь и далее мы будем понимать, прежде всего, как совокупность этнического содержания культуры общности, индивидуально преломленную в сознании ее представителя. Она включает в себя как минимум три компонента: 1) корпус текстов культуры[i], создающих ее особое "лицо"; 2) эмоционально-ценностное отношение этнофора к этим текстам и их элементам; 3) идентификацию себя как представителя данной культуры на основе обладания определенным уровнем этнокультурной компетентности, позволяющим понимать эти тексты. Именно в единстве этих компонентов вырастают основные параметры этничности: параметр интеграции ("Мы") и параметр дифференциации ("Они"). Таким образом, наиболее существенный критерий этничности – принадлежность к смысловому полю данной культуры.

"Романтический" национализм рождается на основе этничности, как ее прямое продолжение. Не случайно он особенно распространен в среде разночинной интеллигенции. Он базируется на идеях "непреходящей народной мудрости", которую народ впитывает из "почвы" и которая дает ему силы в трудную годину. Его сушностная характеристика – противопоставление исконных ценностей убожеству "машинной цивилизации" (куда включается и государство как "бюрократическая машина"). Немудрено, что место наибольшего распространения этого типа национализма – Центральная Европа, в течение многих столетий шедшая по аграрному пути развития.

К концу 19 в. модель "романтического" или "этнического" национализма распространилась на весь славянский мир. Одна из причин этого – социально ущербное положение народных масс этого региона. "Восточный национализм" не мог развиваться иначе как в оппозиции режиму, вопиюще несправедливому по отношению к "носителю исконной духовности". Потому при сохранении "литературного" компонента, он постепенно приобретает компонент "революционный". Эта революционность может заключаться как в призыве к социальной борьбе (прямом или метафорико-символическом, что было в высшей степени свойственно, например, интеллектуальной элите белорусского народа), так и в революционности частных сфер – языка (российские славянофилы, белорусские этнографы и фольклористы), религии (русская религиозная философия) и т.д.

Для этого типа национализма характерна ориентация на национальный миф, на образ "золотого века". Будущее рассматривается через призму соответствия этому "золотому веку" (можно провести параллель с конфуцианским "возвратом имен"). Сущностью нации в этой модели являлись язык и ценности традиционной культуры. Центр, в котором они сохранились в неприкосновенности, – деревня, потому для "романтического национализма" столь характерна идея "хождения в народ": как в прямом смысле (П.Шпилевский и другие белорусские этнографы-фольклористы, российские "народники"), так и в переносном (достаточно вспомнить – в Беларуси – поэзию Купалы и Коласа, письменное общение "нашенивцев" с крестьянами-корреспондентами; а в России – баллады Жуковского, сказки Пушкина и т.д.). Идея государственности была акцентирована слабо. Во всяком случае, нация понималась как предшествующая государству. Лейтмотив такого типа национализма – идея, что нацию формирует либо общая "природа", базирующаяся на общности крови (здесь знаменателен миф об "общем предке"), либо культура, зачастую примордиально понимаемая как органическая, даже организмическая "душа" общности.

Второй тип национализма возникает под воздействием якобинства, провозгласившего идею суверенной нации, тождественную идее государства. Эта модель связана с городскими, буржуазными ценностями. Об этом свидетелльствует факт, отмеченный М.Хрохом: для национальной самоидентификации Центральной Европы важнейшим параметром является язык, для Западной же Европы гораздо более важным принципом становится экономика. Если "восточный национализм" исходит из представления, что нация органично вырастает из этноса, а тот – из племени, то "западный" основывается на идее, что нацию как сообщество равноправных граждан надо планомерно строить. Отметим важную деталь: романтический национализм пробуждается к жизни в период общественного кризиса и ощущения назревших, но еще не состявшихся перемен (в нашем случае это кризис российского самодержавия), национализм же политический – в момент, когда ситуация уже разрешилась, утверждена (по крайней мере, официально декларирована) новая общность, и социум, утерявший на время смуты структурность, нуждается в переструктурировании – в первую очередь, в политическом и правовом. В этом случае "романтическая модель" переворачивается: не нация на основе своей культуры формирует национализм, а национализм создает нацию. Именно это имел в виду М. д'Адзельо, сказавший, что теперь, когда Италия создана, надо создать итальянцев.

Как неоднократно подчеркивал Э.Смит, нация (в современном смысле слова) ведет отсчет с момента прихода националистов к власти. "На практике националистическая программа обычно состоит в осуществлении самостоятельного контроля над территорией максимально большой протяженности с четко установленными границами, занимаемым однородным населением, которое представляет собой значимое единство граждан"[ii]. Но как достигается этот контроль? Политическая власть здесь не более существенна, нежели власть символическая (термин П.Бурдье), конструирующая социальную реальность "нового" общества. Механизм такого конструирования – легитимация "нового" путем эксплуатации "старого", привычного, т.е. этнического, содержания. С этой точки зрения для того, чтобы утвердить четкую и утилитарно необходимую правовую структуру, требуется "обрядить" ее в автохтонные, "обношенные" одежды. С этой целью символические элиты обращаются к романтизированным "мифологиям" этноса, наделяя их необходимым для насущных целей содержанием (не случайно в современной России популярны мифологемы "Москва – третий Рим", "русская идея" и т.д.). "Самыми типичными стратегиями конструирования являются те, которые нацелены на ретроспективное реконструирование прошлого, применяясь к потребностям настоящего…" [iii] .

Эксплуатация этничности – неизбежная закономерность нациостроительства. Ведь, как отмечал еще Н.Г.Данилевский, любая инновация приживается лишь в том случае, если подходит или, по крайней мере, умело мимикрирует под традиционные ценности, принятые этносом. Потому национализм, создавая нацию, всегда строит ее на основе определенной этнической культуры (и чем более разрозненны этнические группы населения, тем это дело представляется более сложным). Унификация этих групп и страт производится путем переструктурирования истории (создания национальной мифологии в облике строгой науки), универсализации определенных ритуалов, возведенных в ранг государственного церемониала (чаще всего образцом здесь служат ритуалы титульного этноса); поиска доказательств этнографической давности данной культуры и принадлежности к ней "в оны дни" народов-контактеров; этимологических и археологических изысканий, призванных засвидетельствовать древность происхождения нации. "У национализма есть много веских оснований желать, чтобы его отождествляли с принципом этнической принадлежности, – хотя бы потому, что он обеспечивает "нацию" исторической родословной, которая в подавляющем большинстве случаев у нее, безусловно, отсутствует"[iv].

Цель такой "симбиотизации" двух типов национализма очевидна. Важно, во-первых, любыми средствами обосновать историческое и культурное единство всех членов нации, и во-вторых, утвердить значимое место данной общности в прошлом, которое является залогом не менее почетного места в будущем. При этом гораздо меньшее значение имеет фактологическая истинность или ложность утверждений национальных идеологов. Ссылки интеллектуалов независимой Ганы на ее римское прошлое – генеалогический миф, в то время как республика Мали, "отсчитывающая" себя от одноименного средневекового государства, имеет на то основания. Но в обоих случаях эффект один – сплочение людей и повышение общенациональной самооценки. Вера в естественные и древние связи членов этнической общности значит больше, чем реальное наличие этих связей. "Западный" национализм ассимилирует примордиально-эмоциональные характеристики общности (язык, миф, религиозную идентичность и др.) и использует в прагматических целях. "Лишь с тех пор, как язык был сделан институционально значимым – в трех современных составляющих права: праве, государственности, экономике, – он приобрел и значение политическое"[v].

Примечательно, что члены общности при этом не видят конструирующего (собственно-националистического) элемента: они фиксируют национальное самосознание на этнических (романтико-националистических) параметрах. Отсюда – пристрастность, эмоциональность в отношении прошлого и настоящего нации. Эта-то пристрастность и используется элитами, обладающими символической властью, а также государством как точкой пересечения этих элит, в собственных – благовидных и не очень благовидных – целях. Этничность здесь – не содержание национализма, а, скорее, ресурс, на основе которого может производиться необходимое действие.

Вернемся к двум видам национализма. Обратим внимание на аспект этничности, присущий каждому из них. Если в первом случае этот аспект не только мощен, но и носит в определенном смысле "буквальный" характер: представитель интеллектуальной элиты искренне приникает к "корням" (русское народничество, белорусы К.Калиновский, Я.Купала, В.Ластовский и мн. др.), то во втором случае интеллектуальная элита сливается с правящей, и национализм формально и целенаправленнго использует этничность для достижения государственных целей.

Неудивительно, что именно первый тип национализма, густо замешанный на этничности, пассионарно-жертвенный по самой своей сути, способен мобилизовать массу на пути достижения национальной независимости, сплотить ее в нацио-устремленную целостность. Однако, по мере стабилизации форм социума (особенно в эпоху модернизации и глобализации) "жизненный порыв" романтического национализма является недостаточным: все более существенным становится прагматико-националистическое начало (в данном контексте понимаемое нами как объединяющее разрозненных индивидов, слои и страты социума в целях формальной и нормативной структуризации общественного бытия). В ситуации, когда должна быть утверждена долговременная социальная стабильность, "восточная модель" национализма теряет продуктивную силу. Во многом именно этим объясняется факт современной несостоятельности нациокультурной сферы в ряде постсоветских республик, где расчет ведется исключительно на эмоциональность этничности, выражаемую в лозунгах, а идея сознательного конструирования нации посредством национализма как социокультурного проекта воспринимается "в штыки".

И еще один немаловажный аспект: под влиянием идеологии государственного национализма сама этничность народов Центральной Европы меняет свой облик. Во-первых, не может оставаться неизменным корпус культурных текстов. Если в прошлом он был сравнительно ограничен, то теперь расширяется в силу модернизационных и глобализационных процессов, в которых задействованы современные государства. Отсюда – параметры этничности индивидов становятся, с одной стороны, более размытыми, с другой, – более свободными, альтернативно-личностными. Слово "народ" и, следовательно, критерии принадлежности изменяют свое значение в силу многих причин, основными из которых являются:

1). неуклонная полиэтнизация государств, в результате которой к нации начинают принадлежать разноэтничные индивиды;

2) повсеместность образования, носящего единый, унифицированный характер ( не случайно именно на роли образования строит свою концепцию нации Э.Геллнер). В этом контексте понятие "народа" как носителя исконной, природной духовности неизбежно размывается;

3) беспрецедентная роль СМК, дающих хоть и мозаичный, но единый для всех "информативный набор".

В итоге эмоциональная пристрастность индивида все в меньшей степени соотносится к исконными ценностями традиционной культуры и все более – с ценностями, привнесенными национализмом (реальная или мнимая давность государственности; представление о бывшей – опять же реальной или мнимой –принадлежности к данной культуре культур народов-контактеров; официальный статус языка и давность этого статуса; распространенность "высокой", т.е. профессиональной культуры; представления об определенных культурных достижених прошлого и современности, "упакованные" в определенный идеологией государства тип хронологии т.д.). В соответствии с этим изменяются уровень, параметры и стиль этнокультурной компетенции. Естественность и первичность "корней" становится, скорее, номинальным маркером "раз-личания" с "Они", ибо не определяет насущных проблем и задач общности. Потому в современном мире более не срабатывает апелляция к романтизированным ценностям прошлого. "Примордиальная" этничность переходит, по выражению С.Флера, в "латентную фазу". Но это не значит ее гибели: в пору социополитической катастрофы она вновь актуализируется, поднимая массы на борьбу.

Сайт Юлии Чернявской http://julia.tut.by

[i] Понятие "текст" здесь понимается с точки зрения современной семиотики культуры, т.е. включает не только тексты литературы и искусства (фольклорные или профессиональные), но и все феномены культуры, в совокупности образующие "пространство культурно значимого".

[ii] Э.Дж.Хобсбаум. Принцип этнической принадлежности и национализм // Нации и национализм. – М., 2002. С.334.

[iii] П.Бурдье. Начала. – М., 1994. С.56.

[iv] Э.Дж.Хобсбаум. Принцип этнической принадлежности и национализм // Нации и национализм. – М., 2002. С.335.

[v] Д.Бройн. Подходы к исследованию национализма// Нации и национализм. – М., 2002. С. 208.