«Обратно»: от нации – к толпе

Что может нас устрашать в нашем среднесрочном будущем?

После «неизвестной войны» 1654 – 1667 гг. культура «могла сохраниться» «только на уровне повседневности ее главного выразителя – фольклора. Эта ситуация растянулась на столетия» (с. 41).

При этом для «менталитета крестьянского населения белорусских земель» (после 1863 года), или «менталитета крестьянского населения Северо-Западного края» было свойственно следующее:

– самоидентификация себя на бытово-психологическом уровне как особого социально-этнического целого – «мужиков-белорусов».

– тутэйшасць как глубинная привязанность к малой родине… [которая] в эпоху начала европейского нацстроительства обернулась… социально-политической и национальной… индифферентностью…

– симбиоз двух… качеств – жизнестойкости и покорности обстоятельствам, фатализма…

– упорство и трудолюбие…

– часто пассивное по форме, но стойкое неприятие перемен, даже если они (не только внешне, но и по сущности) предполагали улучшение жизни в будущем…

– недоверие проповедям… агитации и в целом предложениям со стороны внешних людей…

– слабая выраженность личной и коллективной инициативы…

– терпимость /автор далее уточняет: каковая «нередко переходила (и до сих пор переходит) в общественный конформизм». – А.Г./ и толерантность…

– идеал равенства, присущий всем культурам бедности, и в то же время недоверие к большим, искусственно созданным коллективам, руководимым некоей глобальной идеей…

– при сохранении в массах народной культуры и языка – упрочившаяся в XIX веке тенденция к заниженной самооценке, что стало тягчайшим фактором, мешающим оформлению национально-культурной самоидентификации» (с. 55 – 57).

Не все так просто и с преобладающим языком «внутринационального общения»: «Трасянка – не пиджин и даже не креольский язык (несмотря на то, что я отдаю дань изяществу креольской концепции Владимира Абушенко) – хотя бы потому, что пиджины возникают сугубо для общения и не превышают 1000-1500 слов, а креольские языки служат инструментом коммуникации смешанного по происхождению населения. Но по переписи 1985 года число белорусов составило превалирующее число среди населения республики (более 80%): следовательно, функция трасянки не была внешней: она не служила для установления контактов. Трасянка примиряла два языка не в условиях общения белорусско- и русскоязычных (они поняли бы друг друга и без языка-посредника), а в сознании человека, преимущественно жителя окраин и деревни. Но сумятица в языке – симптом сумятицы в голове…» (с. 81).

Во многом отсюда берет начало неоднократно зафиксированное среди уже современных блоггеров следующее жесткое рассуждение: «Я сильно не люблю людей, которые опираются на деревню. Например, на привозные запасы бульбы, сала и т.п. – потому, что этот уровень их устраивает, в случае чего они прицепят к своим москвичам прицепы и повезут с дач и деревень пеки-буржуйки, дрова, бульбу и сало. Зачем им развивать страну? Для них страна и так достаточно развита. По сравнению с деревней. Основная задача – абы хуже не стало» (с. 357).

Очень точно: культурный разрыв между различными слоями белорусского населения зачастую превосходит (учитывая стремительное формирование в окружающем мире информационного общества) дистанцию между видами «человек разумный» и «динозавр».

И здесь крайне важно избегнуть того, что автор именует как «семь соблазнов нациостроительства». Эти угрозы таковы:

1). Идея «закрытой двери», призывающая принципиально закрыться от внешних посторонних влияний – особенно от российского.

2). Стремление педалировать якобы позитивную однородность «национально-гражданского тела» (надо всегда помнить о наличии в стране 20% представителей небелорусских национальных диаспор).

3). Желание отождествлять белорусское с белорусскоязычным… «Речь должна идти о том, как повысить культурный рейтинг белорусского языка, но не разбрасываться достижениями, которые создаются в современной Беларуси на русском языке… Николай Гусовский писал на латыни, а Ян Борщевский – на польском».

4). Настаивание на отождествлении «белорусскости» лишь с одной ее гранью (или с одним периодом) – язычеством или христианством; литвинством или, напротив, с «крестьянской нацией».

5). Двусторонняя угроза: а) тезис о том, что истинным народом являются только «простые люди»; б) веру некоторых фанатиков в то, что истинный народ – это «я» и такие, как я.

6). Тяготение к прошлому, восприятие Беларуси в архаических тонах. «Невозможно построить новую Беларусь исключительно на старой культурной закваске» – так понял автор данной рецензии пафос этого хода.

7). Давний и привычный для белорусов «соблазн невыпячивания» (с. 458 – 464). Упомянуты почти все болевые точки. Кроме – разве что – одной: иногда народ должен тяжко переболеть избыточной верой во власть и сопряженной с ней убежденностью в собственную достаточную адаптивность. Вряд ли ситуация прокатит и на этот раз без потрясений.

Итоги

Автор пишет, что основные историко-культурные парадоксы белорусской этничности таковы:

«1) Белорусы в своем большинстве говорят по-русски, а не на родном языке.

2) Предпочитая в быту и на производстве русский язык, они устойчиво идентифицируют себя как белорусов и отделяют от русских.

3) В силу полиэтнического и поликонфессионального состава населения протобелорусских территорий идентичность населения возникла не на однородном этническом материале, а на основе локальной идентичности масс (понятие малой родины), а также на основе гражданской идентичности (среди образованной части общества).

4. Долгие десятилетия на территории Беларуси отсутствовал единообразный общеупотребимый этноним (литвины, русины, белорусцы, западные русские, белорусы).

5. Меры, предпринимаемые Российской империей по обрусению белорусов, не достигли своей цели, а напротив – вели к усилению взаимопонимания между разными сословиями белорусского общества (в первую очередь между шляхтой и крестьянством).

6. Национальная идея белорусов исторически строилась на факторах гражданства и локально-местной идентичности, а также на идее мультикультурных контактов – в большей мере, чем на факторе этнической принадлежности.

7. Маргинальное положение Беларуси, в истории часто негативно воздействовавшее на идентичность и менталитет белорусов, в наши дни может стать конструктивным фактором развития Беларуси современной» (с. 93 – 94).

Попытаемся в это поверить и мы.