Социальное конструирование иерархии физического пространства

 

Феномен социального конструирования

социально-территориальной иерархии

 

Выражение «социальное конструирование физического пространства» многим может показаться абсурдным, ведь физическое пространство представляется очевидной объективной реальностью, существующей вне нас, независимо от нас. В этом, вероятно, одна из причин того, что, как утверждает целый ряд социологов (см. Филиппов 1996), проблематике пространства уделяется недостаточно внимания. «Социологические понятия, – по словам А.Филиппова, – в основном сконструированы (начиная с эпохи классической социологии) безотносительно к пространству» (1996: 104-105). Однако очевидность – самый испытанный путь к заблуждению.

Сказанное выше не противоречит тому факту, что на протяжении всей истории социологии то в одной, то в другой форме проявлялся обостренный интерес к проблеме роли физического пространства в обществе, что дает основание говорить о наличии «социологии пространства» (Филиппов 1995, 1996).

Суть феномена социального конструирования физического пространства состоит в том, что оно включается в социальную практику и приобретает форму социальной иерархии^73[73], то есть участки территории ранжируются по той или иной социальной шкале. Но в то же время физическое пространство выступает в качестве важного внешнего фактора структурирования социального пространства. Как отмечает J.Urry (1995: 64), модели социальных практик формируются пространством.

Само физическое пространство не знает иерархии. В нем нет «хороших» и «плохих» территорий. Всякие оценки – это интеллектуальные конструкции, своего рода «ярлыки», которые навешиваются классифицирующими субъектами на участки территории. Такая номинация может быть чисто интеллектуальной операцией (например, классификация регионов в диссертации), но при определенных обстоятельствах она может стать операцией по конструированию социальной иерархии. Такое превращение имеет место в тех случаях, когда на основании классификации формируются разные социальные статусы территорий, идет распределение тех или иных ресурсов.

Последствия номинации определяются объемом реальной социальной власти классифицирующего субъекта. Классифицирующий ученый сам по себе не имеет власти, которая хоть как-то может повлиять на статус территории. Лишь номинация, осуществляемая субъектом, имеющим ресурсы, может иметь социальные последствия. При этом необходимо подчеркнуть, что речь идет о реальной власти и реальных ресурсах. Президент страны, правительство вполне могут принимать решения о повышении статуса территории, не имея ресурсов либо реальных намерений для выполнения этих решений (ситуация, типичная для постсоветской России).

В результате социального конструирования физического пространства территории становятся одновременно и статусными позициями в социальной структуре. Они приобретают универсальные признаки статусной позиции: права (например, на государственные дотации, налоговые льготы), обязанности (система налогообложения, отношения подчинения центру и т.п.), тот или иной престиж, уровень доходов и т.п. Таким образом, на основе физического пространства вырастает социально-территориальная структура.

 

Роль социальной практики

в формировании иерархии физического пространства

 

Инструментом социального конструирования территориальной иерархии является общественная практика, в которую территории включаются в качестве ресурсов. Физическое пространство включается в общество не в своем естественном виде (это слишком разные реальности, чтобы соединяться без предварительной адаптации), а в качестве оценочных описаний с точки зрения возможностей его включения в социальную практику. Иначе говоря, в результате такой социализации регион Х как часть объективного физического пространства получает более или менее детальное оценочное описание с точки зрения возможностей использования тех или иных его ресурсов (например, «регион богатый разведанными запасами газа»). Решения государственных органов относительно распределения бюджета, частных фирм – относительно инвестиций, частных лиц – относительно выезда на работу или на постоянное жительство вытекают не из совокупности объективных характеристик данного региона, а из доступной информации (которая может быть и ложной), упорядоченной с точки зрения системы ценностей каждого субъекта.

Есть регион как физическое пространство, и есть регион как идеальный имидж, определяющий политику, экономическую стратегию, миграционные планы индивидов. Имидж – это интеллектуальная или социальная конструкция, в той или иной мере отражающая объективные характеристики в упорядоченном с точки зрения потребностей практики виде. В таком виде он включается в осознанный интерес социальных субъектов. Будучи отражением, он оказывает активное обратное воздействие на физическое пространство, которое становится объектом активного освоения или забрасывается, привлекает или отталкивает потоки мигрантов.

Социальная практика многообразна: она развертывается в разных областях (экономика, политика, война и т.д.) и на разных уровнях (общества, организации, индивида). Естественным следствием мозаичности практики является наличие нескольких шкал и множества субъектов классификации. Разные направления практики, ее рассогласованность во времени, различия интересов участвующих в ней субъектов приводят к тому, что одна и та же территория получает разный ранг в разных шкалах. Каждый тип интереса порождает особый подход к оценке территории (болотистая местность ценна для обороняющейся армии, но бесполезна для занимающихся сельским хозяйством). Разные виды практики опираются на разные механизмы формирования территориальных статусов.

Экономическая практика структурирует физическое пространство с помощью рынка. Стихийное взаимодействие приводит к тому, что одни регионы оказываются в его центре, а другие – на периферии, одни обладают ресурсами, пользующимися большим спросом в данный момент, а другие их лишены. На территориальную стратификацию накладывает отпечаток и различие в развитии отраслей: регионы, где концентрируются процветающие отрасли, также процветают, а территории, где концентрируются умирающие отрасли, умирают вместе с ними. По этой же логике формируется универсальное неравенство города и деревни. Естественным следствием является формирование разных территориальных социально-экономических статусов, которые проявляются в разных уровнях экономического и социального развития.

Административно-политическая практика по управлению территориями формирует административно-политическую структуру, имеющую иерархический вид. На вершине административно-территориальной пирамиды – столица, этажом ниже – провинциальные центры, затем – центры районов и т.п. образований, в самом низу – населенные пункты, лишенные статуса центра какого-либо территориального сообщества. Распределение государственной власти предопределяет распределение и различных ресурсов, находящихся в ее распоряжении. Поэтому административно-политическая территориальная иерархия в той или иной мере коррелируется и с социально-экономическим статусом. В обществе этакратического типа особенно заметна решающая роль административной пирамиды в формировании всей системы социально-территориального неравенства^74[74].

Культурная практика также привязана к физическому пространству, где она размещается неравномерно. Существуют культурные столицы, провинциальные и районные центры, культурная глубинка. В одних странах культурное пространство более или менее рассредоточено, порою имеется несколько относительно равноправных культурных центров, в других странах (особенно в СССР, а затем – странах СНГ) доминирует монокультурная модель. Для нее характерно не просто наличие культурной столицы, но образование непроходимой пропасти между потенциалом столицы и провинциальных центров. США в наибольшей мере близки к модели полицентричной организации культурного пространства: здесь есть несколько относительно равных университетских центров, расположенных в основном в небольших городах, центр киноиндустрии сосредоточен в Лос-Анджелесе, основная масса американских книг публикуется в Нью-Йорке, там же центр американской театральной жизни.

Досуговая практика формирует свою иерархию территорий, где высшие позиции занимают районы с хорошими экологическими условиями, благоприятным для жизни климатом, развитой социальной и досуговой инфраструктурой. На вершине этой пирамиды – национальные и международные курортные столицы. На самом дне – города и регионы с предельно неблагоприятными условиями жизни.

Соотношение разных типов практик и, соответственно, порождаемых ими социально-территориальных иерархий зависит от типа общества. Во всех странах в той или иной мере проявляется статусная рассогласованность. Курортные столицы обычно не совпадают с политическими и экономическими. В этакратическом обществе системообразующую функцию выполняет административно-территориальная иерархия: к центрам власти тяготеет хозяйственная и культурная активность. Отсюда патологическая концентрация всех видов ресурсов в столицах. В обществах западного типа, особенно на этапе капиталистического развития, имеет место конкуренция разных социально-территориальных иерархий. Отсюда тенденция к разведению политико-административной, экономической, культурной и курортной столиц. Ярче всего эта тенденция проявляется в США.

В обществе любого типа важным инструментом построения и регулирования социально-территориальной политики является государственная региональная политика. В обществе капиталистического типа она призвана в основном скорректировать последствия иерархии, формируемой стихийным рынком (например, стимулирование развития регионов с угасающей экономикой). В обществе этакратического типа государственная региональная политика является главным рычагом формирования и регулирования территориальной иерархии.

 

Социально-пространственная стратификация города

 

Социальная практика неравномерно размещена и в физическом пространстве города. Здесь наиболее ярко проявляется зависимость социальной иерархии физического пространства от распределения практики. Иначе говоря, иерархия социальных практик предопределяет ранг районов города в социально-территориальной стратификации^75[75].

Социальное пространство города неоднородно: есть районы с высокими, средними и низкими статусными характеристиками. Так было всегда и везде. Однако факторы, структурирующие социальное пространство города, меняются в зависимости от содержания социальных отношений, господствующих в нем.

В обществе этакратического типа учреждения административной власти являются центрами социальных отношений. Там, где располагается такое учреждение, – вершина социально-пространственной пирамиды города. В царской России в таком месте располагались учреждения административной и спаянной с ней духовной (церковной) власти. В советское время принцип остался прежним, хотя изменилась форма его реализации: эпицентром социальной жизни города стал соответствующий областной или городской партийный комитет, воплощавший в себе и административную, и духовную власть. Место церкви заняли Дома политического просвещения. Разумеется, в старых городах новая культура вынуждена была вписываться в среду, созданную старой культурой, поэтому логика административной стратификации города нередко оказывалась нарушенной. Так, в Ленинграде Зимний дворец из эпицентра державной власти превратился в главный музей страны, столица стала главным провинциальным городом, а эпицентр областной власти – обком КПСС – разместился в «цитадели революции» – Смольном. В Москве преемственность была сохранена. В силу градообразующей роли административной власти вокруг центра ее расположения сконцентрировались и территории с самым высоким социальным статусом. Здесь выше качество жилья, более развита сеть социальной инфраструктуры. Показателем высокой престижности района административного центра всегда был черный рынок жилья, на котором цены квартиры в центре неизменно занимали лидирующие позиции.

С началом дрейфа общества в сторону капитализма общая картины стратификации города сохранилась, хотя механизм ее формирования усложнился. К традиционному фактору административной власти добавились и иные. Так, центр как место наиболее активной социальной деятельности оказался наиболее благоприятным для расположения большинства офисов коммерческих фирм, банков, учреждений торговли. Это привело к резкому росту цен на жилые и нежилые площади в этих районах

В то же время богатые предприниматели потянулись к комфортной жизни в экологически более чистых и спокойных районах. При наличии частного транспорта отдаленность перестала быть негативным фактором. Налицо появление характерной для развитых стран Запада тенденции формирования престижных пригородов. Она подпитывается и стремлением самых богатых иметь собственные особняки, не вписывающиеся в традиционную структуру сформировавшихся городов, где уже нет места для новых домов с большими садовыми участками.

 

Граница и дистанция

 

Этажи социально-территориальной иерархии разделены границей. Иерархия может трансформироваться, менять свои очертания, а территории менять свой статус. Однако постоянной остается граница, разделяющая этажи: столица, провинция, глубинка. С помощью границы решаются два рода задач: во-первых, сохранение жесткого каркаса иерархии, разделение ее статусных позиций; во-вторых, регулирование переливания населения с одного этажа на другой. Естественно, что потоки миграции направлены всегда вверх, поэтому по потокам переселения можно эмпирически определить контуры иерархии, количественно ее описать, уловить тенденции в ее трансформации.

С помощью границы верхние этажи обеспечивают свое закрытие. В рыночном обществе оно происходит в основном с помощью экономических фильтров: высокие цены на жилье, товары, транспорт и т.д. обеспечивают ограничение притока населения с ограниченным экономическим потенциалом (не имеющего денежного и культурного капитала). Одновременно с помощью фильтров обеспечивается беспрепятственный приток на верхние этажи населения с нижних этажей, обладающих разными видами капитала. Это является одним из рычагов концентрации капиталов в столицах и поддержания социально-территориального неравенства. Более высокий социально-экономический статус столиц является магнитом, притягивающим к себе все новое и новое население. Следствием является отток наиболее квалифицированных кадров и капиталов из провинции и особенно из глубинки.

В обществе этакратического типа социальное закрытие обеспечивается в первую очередь с помощью административных фильтров. Классический пример – система внутренних паспортов и прописки в СССР. Постсоветская Россия хотя и ослабила жесткость административных фильтров и даже формально зафиксировала это в Конституции 1993 г., но фактически продолжает их использование.

Административные фильтры играли важную роль в формировании элит: через них пропускались наверх кадры, целенаправленно отбиравшиеся для продвижения в партийно-государственном аппарате и параллельно перемещавшиеся из глубинки в провинцию, а оттуда – в столицу. Однако логика социального развития вынуждала правящую элиту создавать в границе и дополнительные «контрольно-пропускные пункты»: для восполнения дефицита кадров строительных и промышленных предприятий проводился организованный набор рабочей силы с предоставлением так называемой «лимитной прописки». Несмотря на все фильтры, было невозможно остановить действие теневого рынка и других форм стихийного регулирования миграции: массы людей разными путями просачивались через формально неприступную границу, закрывавшую центральную и региональные столицы.

Граница обеспечивает и действие механизма исключения. В рыночном обществе ведущую роль играет экономический механизм: индивиды с ограниченными ресурсами выталкиваются из столиц на периферию, где в силу менее острой конкуренции их ресурсов может быть достаточно для выживания. В этакратическом обществе доминируют административные механизмы. Так, в СССР осужденным часто запрещали жить в столице. В период Московской Олимпиады за пределы города выселялись все сомнительные (асоциальные) элементы.

В самом городе также существует и поддерживается граница между этажами пространственной иерархии. В обществе этакратического типа эта граница поддерживается и регулируется административным механизмом распределения жилья. Однако в большинстве советских городов жесткая граница между районами разного качества отсутствовала. Дифференциация шла чаще на уровне домов, а не районов.

В рыночном обществе внутригородская граница более эффективно поддерживается с помощью экономических рычагов. Дорогие земля, жилье и магазины выступают инструментами закрытия высокостатусных районов. Цена оказывается ключевым элементом в пограничном фильтре, отсеивая кандидатов, имеющих низкие доходы. Дополнительным рычагом закрытия часто является система транспорта. Так, в западных странах элитные районы нередко лишены общественного транспорта, что делает возможным нормальное проживание в них только при наличии двух и более автомобилей на одну семью. В постсоветской России также активно идет процесс формирования внутригородских социальных границ, поддерживаемых главным образом с помощью экономических рычагов.

В физическом пространстве дистанция измеряется километрами, метрами и т.д., а в социальном – интервалами в социальном положении, измеряемыми индикаторами социального статуса. В социально-территориальной иерархии действует обычная система измерения социальной дистанции. Так, можно сопоставлять такие показатели, как уровень средней зарплаты, обеспеченность жильем, больничными койками, школьными местами и т.д. в столице и провинции, в городах и сельской местности. Это стандартный подход, нашедший отражение в массе диссертаций и печатных работ советского времени, посвященных «стиранию существенных различий между городом и деревней».

С теоретической точки зрения, гораздо интереснее понимание социальной дистанции в территориальной иерархии через призму социальной практики. Географ-теоретик Дэвид Харвей пишет, что в области теоретической географии существует общее мнение, что «расстояние» может быть измерено только посредством процесса или деятельности, одним из элементов которого является время; нет независимой метрической системы, подходящей для любой деятельности» (Harvey 1969: 210). Дистанция в пространстве носит относительный характер и обусловлена интервалами социального времени. Эта идея прорабатывается в так называемой «географии времени (time-georgraphy)»: развитие транспорта изменяет время, необходимое для того, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, и, соответственно, происходит сжатие пространства (см.: Parker & Thrift 1980; Pred 1977 и др.).

В социальной практике дистанция также часто измеряется не километрами, а минутами и часами. Точкой отчета часто выступает пункт, имеющий в пространстве социальную ценность: столица, большой город, центр города, станция метро и т.д. На жилищном рынке любого города стоимость жилья заметно коррелируется с удаленностью района от центра и от транспортных артерий (особенно станций метро). Время в территориальной иерархии выступает как один из ключевых индикаторов статусной позиции.

Столичность и провинциализм – символы, отражающие дистанцию между этажами социальной иерархии. Их дифференциация, как уже отмечалось, закреплена в дифференциации уровней власти, жизни, возможностях выбора жизненного пути, стиля жизни. Однако этого недостаточно. Столица стремится доминировать и символически. Располагая административной властью и материальными ресурсами, она это стремление реализует.

Иерархия населенных пунктов нашла отражение в таких символах культурной дистанции, как «столичность», «провинциализм», «деревенщина». Индивиды, занявшие вышестоящий этаж культуры, получают право смотреть свысока на нижестоящих. Поскольку о качестве интеллекта, знаний, навыков судить могут лишь узкие специалисты данной сферы, а потребность в иерархическом упорядочении культуры велика, то стереотипизация, подкрепленная авторитетом власти, позволяет сортировать все статусные позиции, приписывая им определенные культурные статусы на основании принадлежности к тому или иному месту на оси «столица» – «провинция». Столичность выступает как властный ресурс, который в условиях формирования рыночной экономики имеет тенденцию к трансформации в символический капитал.

Столичность закрепляется через целую систему символов. Московский диалект русского языка – один из многих. Но это диалект столицы, поэтому он канонизирован как литературный. Соответственно, все остальные диалекты являются символами провинциализма и даже деревенщины, что воспринимается почти как синоним низкого уровня культуры или даже бескультурья.

Отношение к столичному языку как нормативному, как мне кажется, коррелируется со степенью социального диктата столицы над провинцией. В России и СССР, пожалуй, лишь Максим Горький и генеральные секретари ЦК КПСС могли себе позволить не подстраиваться в речи под коренных москвичей. Для среднего же и заурядного мигранта в Москву приверженность к региональному диалекту почти наверняка чревата крахом карьеры в области науки, культуры, политики, ибо его провинциализм воспринимается как символ общей второсортности. Поэтому переезжающие или даже просто приезжающие и имеющие планы на карьеру в этих сферах первым делом учатся говорить, как москвичи. Иерархия диалектов русского языка с некоторыми искажениями воспроизводится и в языке многих других народов бывшего СССР. В то же время в странах с меньшим контрастом между столицей и провинцией диалекты сохраняются и процветают, даже культивируются местной интеллигенцией. Например, в США образованные люди с Юга не стесняются говорить на местном диалекте. Широкие слои жителей Англии также не стесняются быть опознаваемыми по языку как жители районов, далеких от Лондона.

Слово «столичный» в нашей провинции используется как знак качества. Этот статус родился не стихийно: он целенаправленно насаждался авторитетом государственной власти. Такая иерархия нашла закрепление в столичном снобизме и провинциальном комплексе неполноценности. Между тем эталон столичности и реальный культурный потенциал жителей Москвы резко контрастируют. Культурные возможности, предоставляемые столичной жизнью, используются лишь узким слоем населения. Основная масса людей живет в культурном пространстве, неотличимом от глубокой провинции. Если провинциалы ограничены отсутствием в их местностях хороших библиотек, театров, музеев, то основная масса москвичей живет в ритме дом – метро – работа – дом.

 

Библиографический список

 

•     Буравой М., Кротов П.П., Лыткина Т.С. От деревянного Парижа к панельной Орбите. Модель жилищных классов Сыктывкара. Сыктывкар, 1999.

•     Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ (1917-1996). Опыт структуралистско-конструктивистского анализа. Сыктывкар: Издательство Сыктывкарского университета, 1996.

•     Филиппов А.Ф. Элементарная социология пространства // Социологический журнал. 1995. №1.

•     Филиппов А.Ф. Смысл империи: К социологии политического пространства // Иное. Т.3. Россия как идея. М., 1995.

•     Филиппов А.Ф. О понятии социального пространства // Куда идет Россия? Социальная трансформация постсоветского пространства / Под общей ред. Е.И.Заславской. М.: Аспект Пресс, 1996. С.103-112.

•     Barter J., Amelin V., Degtyarev A. Market Reform and the Central City // Post-Soviet Geography and Economics. 1998. Vol.39, No1. P.1-18.

•     Barter J. Housing Development in Moscow in the 1990s // Post-Soviet Geography and Economics. 1994. Vol.35, No6. P.309-328.

•     Davis A., Gardner B.B., Gardner M.R.. Deep South: A Social Anthropological Study of Caste and Class. Chicago: Chicago University Press, 1946.

•     Lynd R.S., Lynd H.M. Middletown in Transition: A Study in Cultural Conflicts. New York: Harcourt, Brace and World, 1937.

•     Parkes D., Thrift N. Times, Space and Place. N.Y.: Wiley, 1980.

•     Harvey D. Explanation in Geography. London: Arnold, 1969.

•     Pred A. The chronography of existence: comments on Hagerstrandt's Time-Georgaphy and its usefulness // Economic Geography. 1977. Vol. 53.

•     Urry J. Consuming Places. L., 1995.

•     Warner W. L., Lunt P.S. The Social Life of a Modern Community. New Haven: Yale University Press, 1941.

•     Warner W.L., Lunt P.S. The Status System of a Modern Community. New Haven: Yale University Press, 1942.

•     West J. Plainville. U.S.A. Chicago, 1948.

•   Лекция 18