Классы на бумаге

 

П.Бурдье. Начала. Choses dites. M., 1994.

 

Недопонимание при чтении предлагаемого мной (в частности, в «Различении») анализа является результатом того, что классы на бумаге могут восприниматься как реальные группы. Подобное чтение объективно поддерживается тем фактом, что социальное пространство сконструировано так, что агенты, занимающие сходные или соседние позиции, находятся в сходных условиях, подчиняются сходным обусловленностям и имеют все шансы обладать сходными диспозициями и интересами, а следовательно – производить сходные практики. Диспозиции, приобретенные в занимаемой позиции, предполагают приспосабливание к этой позиции, которое Гоффман называл sense of one's place. Это чувство своего места, ведущее при взаимодействиях одних людей (которых французы называют «скромные люди») к тому, чтобы держаться на своем месте «скромно», а других – «держать дистанцию», «знать себе цену», «не фамильярничать». Заметим между прочим, что такие стратегии могут быть совершенно бессознательными и принимать формы застенчивости или высокомерия. В самом деле, социальные дистанции «вписаны» в тело, точнее, в отношение к телу, к языку или времени (многие структурные аспекты практики игнорируются субъективистским видением).

Если добавить, что sense of one's place и переживаемое сходство габитуса, как, например, симпатия или антипатия, являются началом всех форм кооптации, дружбы, любви, брака, ассоциации и т.д., и, следовательно, всех устойчивых связей, иногда подтвержденных юридически, то можно увидеть, как все заставляет думать, что классы на бумаге являются реальными группами, тем более реальными, чем лучше сконструировано пространство и чем меньше общности, вычлененные в этом пространстве. Если вы хотите создать политическое течение или же ассоциацию, у вас будет больше шансов объединить людей, находящихся в одном секторе социального пространства (например, на юго-западе диаграммы, со стороны интеллектуалов), чем если вы возьметесь сгруппировать людей, расположенных по четырем углам диаграммы.

Но так же, как субъективизм предрасположен редуцировать структуры к взаимодействиям, объективизм стремится выводить действия и взаимодействия из структуры. Таким образом, главная ошибка, ошибка теоретизирования, которую мы находим у Маркса, заключается в рассмотрении классов на бумаге как реальных классов, в выведении из объективной однородности условий, обусловленностей и, следовательно, диспозиций, которые вытекают из идентичности позиций в социальном пространстве, их существования в качестве единой группы, в качестве класса. Понятие социального пространства позволяет избежать альтернативы номинализма и реализма в области социальных классов: политическая работа, нацеленная на производство социальных классов как corporate bodies, постоянных групп, обладающих постоянными органами представительства, обозначениями и т.п., имеет тем больше шансов на успех, чем более агенты, которых хотят собрать, объединить, построить в группу, близки в социальном пространстве (следовательно, принадлежат к одному классу на бумаге). Классы в марксовом смысле таковы, что их нужно строить с помощью политической работы, которая может быть тем более успешной, чем более она вооружена в действительности хорошо обоснованной теорией и, следовательно, более способна оказать эффект теории – theorein, что по-гречески означает «видеть», т.е. навязать видение деления.

С помощью эффекта теории мы выходим из чистого физикализма, но не бросаем достижения фазы объективизма: группы, к примеру, социальные классы, нужно еще «создавать». Они не даны в «социальной реальности». Нужно понимать буквально название известной книги Э.П.Томпсона «Формирование английского рабочего класса» («The Making of English Working Class»): рабочий класс, такой, каким он нам видится сегодня через слова, описывающие его, – «рабочий класс», «пролетариат», «трудящиеся», «рабочее движение» и т.д., через организации, предназначенные для его выражения, через обозначения, бюро, секретариат, знамена и т.п., является хорошо обоснованным историческим артефактом (в том смысле, в каком Дюркгейм говорил о религии, что это хорошо обоснованная иллюзия). Но это не означает, что можно сконструировать что угодно и неважно каким способом ни в теории, ни на практике.

Перевод с франц. Н.А.Шматко.

 

Frank Parkin. Marxism and Class Theory: A Burgeois Critique/ Social Stratification // David B. Grusky (ed.) Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective. Boulder, San Francisco, Oxford: Westview Press, 1994. P. 141-153.

 

Неослабевающее внимание, уделяемое марксистской классовой теории, может быть объяснено тем, что альтернатива, предлагаемая академической социологией, далеко не является вдохновляющей. Если между западными социальными теоретиками и существует согласие по поводу модели класса, то оно касается знакомого разделения между физическим и умственным трудом. Этот критерий, как никакой другой, определяющий классовые границы, имеет всеобщее признание среди исследователей структуры семьи, политических отношений, социальных имиджей, образа жизни, стратификации по уровню образования и т.д. – все эти исследования поддерживают в постоянном вращении колеса эмпирической социологии. Хотя модель разделения физического и умственного труда и кажется весьма подходящей для исследовательских целей, обычно она не используется в качестве модели для объяснения деления на классы и классового конфликта. Таким образом, это деление, используемое в социологии с целью классового анализа, не является антагонистическим в отличие от присущего марксистской теории деления на пролетариат и буржуазию. Это не заслуживало бы особого внимания, если бы сторонники деления на физический и умственный труд считали социальный порядок единым гармоничным целым; однако большинство этих авторов рассматривает его, учитывая наличие конфликта, дихотомии и дифференциации, что свидетельствует о существовании недопустимого противоречия между эмпирической моделью класса и общей теоретической концепцией капиталистического общества.

Среди тех, кто считает деление на физический и умственный (нефизический) труд основой классового конфликта, наиболее сильную позицию имеют те, кто рассматривает капиталистическое общество как большую индустриальную фирму. Только в рамках «фабричного деспотизма» линия раздела между «белыми» и «голубыми воротничками» практически соответствует линии социальной конфронтации из-за распределения прибыли и прерогатив власти. Особенно это свойственно индустриальным предприятиям, на которых «белые воротнички» даже низшего ранга физически и психологически отдалены от рабочих. Социологическая модель класса капиталистического общества, представленного в виде типичной индустриальной фирмы, может рассматриваться как альтернативная той, которая основана на отношениях собственности.

Однако недостатком этой модели является то, что сейчас социальные отношения в капиталистической фирме в меньшей степени отражают классовые отношения в капиталистическом обществе, чем это было прежде. Это вызвано тем, что после войны произошел рост сектора, в котором занято большое количество групп, не занимающихся физическим трудом и работающих в местных органах управления или службах социального обеспечения; эти группы ни в коей мере не могут рассматриваться как продолжение широкой управляющей страты, противостоящей работникам физического труда. Часто в той профессиональной среде, где работают «белые воротнички», они не находятся в непосредственном контакте с работниками физического труда (1). Даже в тех случаях, когда преподаватели, социальные работники, медсестры, клерки местной администрации, обслуживающий персонал низшего ранга и им подобные действительно образуют часть организации, включающей в себя дворников, вахтеров, уборщиков и других работников физического труда, они, как правило, не находятся с последними в полу-административных отношениях, подобных тем, которые существуют между служащими и рабочими капиталистической фирмы.

Обычно группы «белых воротничков» среднего и низшего звена рассматриваются как составляющий элемент господствующего класса, так как эти группы традиционно отождествляют себя с интересами капитала и управления, а не с интересами организованных рабочих. Однако по различным причинам это отождествление легче осуществить в сфере частной индустрии и коммерции, чем в общественном секторе. В последнем, как уже отмечалось, подчиненные группы работников физического труда обычно отсутствуют, следовательно, они не могут вызывать чувство превосходства у тех, кто имеет статус «белых воротничков», а само управление кажется менее заманчивым, так как его иерархия поднимается бесконечно вверх и растворяется в аморфной и непривлекательный пирамиде государства. Более того, служащие общественного сектора не имеют таких возможностей, как служащие частного сектора, для того чтобы перейти к работодателю-конкуренту и использовать свои особые умения и навыки в работе на него; все улучшения, связанные с заработной платой и условиями труда, должны обговариваться с монопольным работодателем и с органами бюджетного контроля. Все это создает напряженные отношения между «белыми воротничками» и государством как работодателем; это больше напоминает отношения между работниками физического труда и госаппаратом, чем между «белыми воротничками» и управленцами в частном секторе. Таким образом, ценность модели классового конфликта, основывающаяся на разделении на работников физического и умственного труда, ограничена в основном частным сектором и не касается огромного числа людей, занятых в общественном секторе.

Следовательно, группы работников физического и умственного труда должны рассматриваться как группы с различным образом жизни, социально отличимые друг от друга с точки зрения жизненных шансов и возможностей, но не как группы, противостоящие друг другу в качестве эксплуататоров и эксплуатируемых, господствующих и подчиняющихся. Таким образом, эти группы не находятся в таких отношениях, которые являются предпосылкой истинно конфликтной модели. Иначе это можно сформулировать так: современная социологическая модель не соответствует даже минимальному веберовскому требованию понимания классовых отношений как «аспектов распределения власти». Вместо теоретической концепции, сконцентрированной вокруг идей взаимного антагонизма и несовместимости интересов, мы приобретаем концепцию, отражающую социальную дифференциацию.

 

«Проблема границ» в марксизме

 

Разнообразие [маркситских] интерпретаций осложняет разговор об «истинной» марксистской теории класса. В некотором смысле разнообразие мнений в марксистском лагере затушевывает простое противоречие между марксистскими и буржуазными теориями; это дает возможность марксистам заимствовать социологические категории, заменяя их названия. Наиболее ярким примером является признание того, что власть влияет на формирование буржуазного статуса. Причина этого скрывается в необходимости найти теоретическое обоснование отнесения, в частности, страты управленцев к тому же классу, что и владельцев капитала. Хотя время от времени и делаются ссылки на то, что иногда управленцы являются акционерами компаний, которые их нанимают, тем не менее очевидно, что это не обязательный признак управленческой страты и его нельзя считать определяющим. Управленцы, имеющие и не имеющие акции в частных компаниях, не различаются ни политически, ни идеологически.

Власть над рабочей силой, с другой стороны, не является случайным признаком управленческой позиции – это важная характеристика; она является основным критерием, определяющим принадлежность к буржуазному классу. Для ряда марксистов критерием принадлежности к классу буржуазии стала управленческая власть, которая в некоторых отношениях заменила собственность на средства производства как атрибут капиталистического класса. Согласно Карчеди, «скорее управленец, чем капиталист-рантье, является центральной фигурой и эксплуататором, а не работником и производителем. Он в большей степени, чем капиталист-рантье, является олицетворением капитала» (2).

Интересно то, что марксистские теоретики, считая контроль и управление подчиненными новыми признаками буржуазного статуса, неожиданно приблизились к Дарендорфу, утверждавшему, что власть играет решающую роль в определении классовых границ (3). Тот факт, что они старательно избегают этого термина, используя синонимы или другие окольные пути («умственный труд», «глобальная функция капитала», «управление»), говорит о том, что, возможно, это молчаливое принятие позиции Дарендорфа. Хотя не один из этих авторов не согласился бы с утверждением Дарендорфа, что власть – главный признак собственности, тем не менее они уделяют рассмотрению власти больше внимания, чем отношениям собственности.

Если бы собственности было отведено центральное место при классовом анализе, то необходимо было бы объяснить почему аппарат управленческой власти и контроля считался выросшим из института частной собственности. Вероятно, западные марксисты обратили внимание на то, что в обществах, избавившихся от частной собственности, тем не менее существуют различные способы осуществления «заведования трудом». Те, кто считают, что классовые отношения и отношения власти при капитализме являются результатом существования частной собственности, убеждены в том, что при социалистическом способе производства существует другой порядок вещей. Исходя из того, что рассмотрение социалистического способа производства не представлено ни в одном из вариантов классового анализа, можно предположить, что необходимые для него сравнения не удовлетворяют марксистов. Предположим, что, в конце концов, было бы определено то, что деспотизм на фабрике, принудительное использование знаний и привилегий умственного труда – явления, свойственные не только для тех стран, в которых управленец является «олицетворением капитала», но также и для обществ, где он является олицетворением партии? В таком случае марксистам пришлось бы осуществить неприятный выбор: или расширить определение капитализма до такой степени, что оно охватит и социалистические страны, или признать ошибочной основу собственной классовой теории – концепцию частной собственности и прибавочного продукта. Очевидное нежелание заниматься сравнительным классовым анализом при двух якобы различных способах производства становится понятным. С точки зрения проверки достоверности классовой теории марксизма, появление социалистического общества, вероятно, оказалось самым худшим из того, что могло случиться.

Особую трудность для этой теории представляет попытка вывести общие принципы, позволяющие провести грань между дипломированными специалистами и рядовыми «белыми воротничками»; данное разделение необходимо ввиду самоидентификации первых с основными интересами буржуазии. Вместо того чтобы искать общие принципы, обратимся к различным примерам, демонстрирующим, что «высшие» группы «белых воротничков» во многих случаях просто более состоятельны, чем «низшие». Браверман, например, перечисляет следующие преимущества положения первых: более высокая заработная плата, уверенность в рабочем месте и привилегированная позиция профессии на рынке труда (4). Аналогично Вестергард и Реслер предлагают провести грань между классами, выделяя группу высококвалифицированных работников и управленцев, на том основании, что «они не зависят от рынка, на котором они продают свою рабочую силу настолько, насколько зависят другие наемные работники» (5). Их доходы «определяются правилами и механизмами рынка, над которыми они имеют реальную власть в своей рыночной нише» (6).

Необходимо отметить то, что данный тип анализа, несмотря на свое явное марксистское происхождение, сходен с теоретическим подходом современной буржуазной социальной теории. Именно Вебер, а не Маркс предложил теоретическую основу для понимания класса с точки зрения рыночных возможностей, жизненных шансов и символических наград. Особое внимание, которое марксисты уделяют разнице в доходах и другим рыночным факторам, не согласовывается с их непринятием того, что буржуазная социология проводит анализ на уровне распределения, а не производственных отношений. Также необходимо отметить, что у Вебера, а не у Маркса можно проследить постулированную связь между классовой позицией и бюрократической властью. Судя по тому, что понятия отношений власти, жизненных шансов и рыночных вознаграждений, которые прежде были чуждыми для марксистской теории, сейчас восприняты ею и, можно сказать, что она признает, хотя может быть и неосознанно, достоинства буржуазной социологии. Вероятно, каждый марксист в глубине души является веберианцем, и это проявляется независимо от его желания. ...

Социальное закрытие

Под социальным закрытием Вебер понимал процесс ограничения социальными коллективами возможностей доступа к ресурсам для всех, кроме ограниченного круга избранных. Данный процесс влечет за собой выделение определенных социальных и физических свойств как оправдания исключения. Вебер предполагал, что практически любая характеристика группы – раса, язык, социальное происхождение или религия – выделяется, если она может быть использована для «монополизирования специфических, обычно экономических, возможностей» (7). Процесс монополизирования направлен против конкурентов со сходными положительными или негативными свойствами; его целью всегда является перекрывание социальных и экономических возможностей для посторонних (8). Характер процесса исключения и полнота социальной закрытости определяют основные особенности распределительной системы.

Удивительным является то, что веберовская разработка понятия закрытия не связана напрямую с его другими заслугами в развитии теории стратификации, несмотря на то, что процесс исключения может рассматриваться как аспект распределения власти, что для Вебера практически синонимично стратификации. Следовательно, понятие закрытия будет полезным для изучения класса и аналогичных форм структурированного неравенства при условии, что оно будет уточнено и значение, вкладываемое в него, расширено.

Для расширения значения в понятие закрытости прежде всего необходимо включить те формы коллективных социальных действий, которые направлены на выдвижение требований по получению вознаграждений и увеличению возможностей. Стратегии закрытости в таком случае будут включать в себя не только действия, направленные на исключение, но и действия, которые предпринимаются самими исключенными в ответ на присуждение им статуса «посторонних». В любом случае вряд ли возможно оценить эффективность исключающих мер без анализа противодействия тех, кто социально определены как исключенные. Вебер писал: «Групповые действия данного рода могут пробудить ответную реакцию тех, против кого они направлены» (9). Иначе говоря, коллективные попытки сопротивления господству, основанному на принципах исключения, должны рассматриваться как оборотная сторона политики социального закрытия. Использование понятия закрытости в этом значении встречается у Вебера, как отмечает Нойвирт (Neuwirth), когда он пишет о «закрытости общины», обращая внимание на коллективные действия исключенных, так называемых «негативно привилегированных статусных групп» (10).

Характерной чертой исключающей закрытости является попытка одной группы обеспечить для самой себя привилегированное положение за счет подчинения другой группы. Таким образом, исключающая закрытость представляет собой определенную форму коллективных социальных действий, намеренно или неосознанно направленных на порождение социальной категории исключенных или аутсайдеров. Исключающую закрытость метафорично можно представить как использование власти для создания «спуска вниз», так как она всегда влечет за собой создание группы, класса или страты, юридически определяемых низшими. С другой стороны, противодействие «негативно привилегированных» представляет собой использование власти для продвижения наверх, то есть речь идет о коллективных действиях исключенных, направленных на расширение возможностей, представляющих угрозу для тех, кто является привилегированным по закону. Иначе говоря, данная форма действий направлена на узурпацию. Исключение и узурпация, таким образом, могут рассматриваться как два основных типа политики социального закрытия, причем узурпация всегда является следствием или коллективным ответом на исключение.

Стратегии исключения – преобладающие способы закрытия во всех стратификационных системах. Когда исключенные в свою очередь преуспевают в прокладывании доступа к остающимся вознаграждениям и возможностям, увеличивая количество подгрупп, стратификационная система максимально контрастирует с марксистской моделью классовой поляризации. Традиционная кастовая система и стратификация этнических обществ в Соединенных Штатах представляют собой наиболее яркую иллюстрацию данного способа закрытия, хотя подобные процессы также имеют место и в тех обществах, где образование классов имеет первостепенное значение. Стратегии узурпации различаются по масштабу, некоторые из них ставят перед собой цель произвести небольшие перераспределения, целью других является полная экспроприация. Но каким бы ни был предполагаемый масштаб, в нем практически всегда заключаются потенциальный вызов господствующей системе распределения и узаконенному варианту распределительной справедливости.

Все это говорит о том, что понятие закрытости тесно связано с понятием власти. Способы закрытия могут рассматриваться как способы мобилизовать власть для включения в распределительную борьбу. Рассмотрение власти как атрибута закрытости, по меньшей мере, позволяет освободиться от бесплодных поисков «местоположения» власти, вдохновленных веберовскими известными, но абсолютно бесполезными определениями, исходившими из понимания власти через призму всеохватывающей борьбы соперничающих групп. Более того, рассмотрение власти с точки зрения принципов закрытости вполне согласуется с анализом классовых отношений. Таким образом, классовый конфликт между буржуазией и пролетариатом в классической и современной форме может быть рассмотрен не с точки зрения занимаемого ими места в процессе производства, а с точки зрения существующих типов закрытия: исключения и узурпации. ...

В современных капиталистических обществах существуют два основных механизма исключения, при помощи которых буржуазия воссоздает себя и существует как класс: во-первых, институт собственности; во-вторых, уровень научной и профессиональной квалификации, а также дипломы, подтверждающие полученное образование. И тот, и другой механизм включает в себя ряд правовых мер, направленных на ограничение доступа к вознаграждениям и привилегиям: владение собственностью – форма закрытости, призванная не допустить широкий доступ к средствам производства и полученным при помощи них продуктам; документы, подтверждающие образование, – форма закрытости, призванная контролировать и регулировать доступ к ключевым позициям в системе общественного разделения труда. Две группы, которые извлекают пользу из проводимых государством исключающих мер, могут рассматриваться как основные составляющие господствующего класса современного капитализма. Прежде чем мы перейдем к анализу общих классовых интересов обладателей частной собственности и документов об образовании, необходимо рассмотреть каждую из этих форм закрытия отдельно.

Как уже отмечалось, концепция собственности обесценилась в современной социологии класса, придающей особое значение общественному разделению труда. Однако прежде буржуазная социология отводила ей значимое место. Вебер, как и Маркс, утверждал, что «собственность» и «отсутствие собственности» являются ... основными характеристиками всех классовых ситуаций» (11). В послевеберианской традиции при анализе социальных отношений отсутствие собственности не рассматривалось как неудача, вероятно, это было естественным результатом распространения определений «западные» и «индустриальные» для обществ, прежде определяемых как капиталистические. Послевоенное влияние функционалистской теории, конечно, внесло свой вклад в данную тенденцию, так как провозглашение значимости ценностей достижения и меритократической системы вознаграждения естественно уменьшило значимость института собственности. Наследование богатства не требовало особого таланта и приложения усилий, считавшихся единственными ключами к успеху.

Собственность рассматривалась как некая теоретическая аномалия; это доказывается тем, что она получила лишь беглое упоминание в функционалистском манифесте Дэвиса (Davis) и Мура (Moore), да и то только в форме утверждения, что «чисто юридическое и нефункциональное владение ... – является все более предметом нападок по мере развития капитализма» (12). Наложение налогов на наследство и недвижимость считалось не большим ограничением прав собственника, чем введенные государством законы о разводе стимулом распада семей. Собственность, таким образом, воспринималась как культурный и институциональный пережиток, продолжающий существовать с древности в силу социальной инерции.

Дюркгейм обосновал аналогичное утверждение, отметив, что наследование собственности было «связано с архаичными понятиями и практикой, которые не являются частью современной этики» (13). Хотя он и не считал, что в будущем передача собственности по наследству перестанет существовать, тем не менее он утверждал, что наследование богатства «все в большей степени будет терять свою значимость» и если сохранится, то только в «ограниченных масштабах» (14). Конечно, Дюркгейм не выступал против частной собственности как таковой, но он был противником передачи собственности по наследству. «Очевидным является то, что различное наследство, делая людей неравными при рождении, тем не менее никак не связано с их достоинствами и заслугами, что подрывает в корне всю систему общественного договора» (15). Дюркгейм выступал за то, чтобы общество защищало права собственника, но устранило правовую практику, противоречащую концепциям либерального индивидуализма и угрожающую вызвать такое же нарушение психологического и социального равновесия, как и «насильственное» разделение труда.

Маловероятно, что сам институт собственности перестанет существовать, так как собственность носит священный характер, или, говоря словами Дюркгейма, она вызывает благоговейное отношение, уходящее корнями в коллективное сознание. Хотя причиной священного характера собственности являлся ее первоначально общинный статус – исток всех священных вещей, тем не менее отмеченная эволюционная тенденция к индивидуализации собственности не привела к принижению божественной сущности собственности. Право на частную собственность рассматривалось Дюркгеймом как одна из основ социального развития, благодаря которой индивид выступает как самостоятельная сущность, отделившаяся от группы. Индивид самоутверждался, требуя исключительных прав, превосходящих права коллектива, на вещи. Гегель писал: «Человек в своей собственности находит разум». Пламенатц (Plamenatz) отмечал: «Гегель прав, утверждая, что человек, приобретая какие-то предметы в свою собственность, и будучи признанным их владельцем, начинает вести себя более рационально и ответственно, вести упорядоченную жизнь. Отчасти в процессе узнавания различия между «своим» и «чужим» ребенок начинает осознавать себя как личность, как носителя прав и обязанностей, как часть общины с собственным местом в ней» (16). Пламенатц утверждал, что хотя защита личной собственности оправдана, тем не менее она «прискорбно неадекватна» как аргумент в защиту отношений капиталистической собственности (17).

Причина этого заключается в том, что Гегель, как и Дюркгейм, и многие современные социологи, никогда не разделял собственность как набор прав на личное владение и собственность как капитал. Парсонс не единственный, кто воспринимал собственность с точки зрения статуса владения, определяемого как «право или набор прав. Иначе говоря, как совокупность ожиданий определенного социального поведения и отношений» (18). Если собственность понимается как специфическая форма владения или определенный набор прав, то каждый в обществе в некоторой степени является собственником. С этой точки зрения не возможно провести четкой линии раздела между теми, кто владеет собственностью, и теми, кто не владеет, так как существует постепенный переход от тех, кто имеет очень много, к тем, кто имеет очень мало. Это хорошо согласуется с парсонской теоретической концепцией определения полезности ресурса, ссылкой на его широкую распространенность. Владение зубной щеткой или месторождением нефти налагает сходные права и обязанности на их владельцев. Таким образом, законы собственности не могут быть интерпретированы как классовые законы.

Роуз (Rose) и его коллеги утверждают, что «данное универсалисткое и беспристрастно юридическое понимание собственности при современном капитализме имеет двойную идеологическую значимость. Во-первых, закон признает и защищает все виды частной собственности, и фактически все члены общества могут предъявлять права на определенную собственность. Таким образом, можно предположить, что каждый имеет некоторую личную заинтересованность в стабильности общественного порядка. Данная точка зрения позволяет утверждать, что распределение собственности между членами современного капиталистического общества не вызывает непримиримого конфликта интересов, а наоборот, порождает соразмерность интересов; существующие различия заключаются в степени, а не в качестве. Владелец здания учреждения, акционер, владелец фабрики, дома и даже подержанной машины, таким образом, могут быть представлены как носители сходных, а может быть, и идентичных интересов» (19).

Собственность, социологически определяемая как владение, не дает представления о том почему только определенные ограниченные формы владения допускаются законом. Неслучайно то, что рабочим не разрешается претендовать на юридическое владение своими рабочими местами, съемщики жилья не могут предъявлять права на владение домами, где они живут, клиенты социального обеспечения не могут принуждать государство к выдаче пособий. Право на владение во всех этих случаях приобретено раньше работодателями, арендаторами и государством, которые, следовательно, обладают законным приоритетом. Хотя законом права на собственность могут рассматриваться с точки зрения универсализма, однако, он умалчивает, что отнюдь не все «ожидания» обретения прав на владение завершаются приобретением этих прав. ...

Собственность как владение вновь становится центральным понятием для классового анализа, так как представляет собой наиважнейшую сходную для всех индустриальных стран форму социального закрытия. То есть право на собственность рассматривается скорее как специфическая форма исключения, а не особая форма власти. Дюркгейм писал: «Право собственности – это предоставленное определенному индивиду право не допускать того, чтобы другие индивиды и коллективы имели возможность пользоваться определенными предметами» (20). Собственность определяется отрицательно «теми исключениями, к которым она приводит, а не теми преимуществами, которые она предоставляет» (21). Тот факт, что Дюркгейм писал о праве индивида на исключение, вновь демонстрирует то, что он подразумевает владение и не видит важного различия между предметами личного владения и контролем над источниками, возникающим в результате применения власти.

Необходимым является разграничение понятий собственности как владения и собственности как капитала, так как только последняя имеет отношение к классовому анализу. Перефразируя Макферсона (Мacpherson), собственность как капитал «присуждает право ограничивать доступ людей к средствам, необходимым для жизни и труда» (22). Это право на исключение может быть облечено в различные институциональные формы, такие как капиталистическая фирма, национализированная промышленность или советское предприятие. Все это примеры того, что собственность предоставляет юридическую власть ограниченному меньшинству позволять или не позволять общий доступ к средствам производства и полученным продуктам труда. Хотя и личное владение, и капитал предоставляют право на исключение, тем не менее только капитал наделяет такими правами исключения, которые имеют важные последствия для жизненных шансов и социального положения исключенных. Следовательно, если мы рассматриваем собственность в контексте классового анализа, то нам следует уделять внимание только капиталу, а не личному владению.

Определение собственности как формы социального закрытия через исключение избавляет от необходимости вести дебаты по поводу того, являются ли рабочие социалистических государств «действительно» эксплуатируемыми. Важным вопросом является не производство прибавочного продукта, а предоставление государством ограниченному кругу избранных права на перекрывание доступа оставшейся части общества к «средствам, необходимым для жизни и труда». Если такого рода исключающая власть юридически закреплена и проводится в жизнь, то имеют место отношения эксплуатации, что следует из определения. Не имеет решающего значения то, кому принадлежит эта исключающая власть: официальным владельцам собственности или назначенным ими представителям, так как нет доказуемого различия между социальными последствиями исключения в этих двух случаях. Таким образом, Карчеди и другие неомарксисты абсолютно правы, утверждая, что «менеджер олицетворяет капитал»; однако к этому необходимо добавить то, что данное утверждение справедливо не только для монополистического капитализма, но и для всех систем, включая социализм, в которых доступ к собственности и той выгоде, которую она приносит, является преимуществом юридически закрепленным за несколькими избранными; также необходимо отметить, что это скорее вписывается в буржуазную, по крайней мере, веберианскую социологию, чем в классическую маркситскую теорию.

Другим средством для осуществления закрытия, не уступающим по важности праву на исключение, предоставляемому собственностью, является «система свидетельств, подтверждающих получение образования» – речь идет об использовании документов об образовании для доступа к ключевым позициям при разделении труда. Задолго до того, как высшее образование приобрело массовый характер, Вебер отметил увеличивающееся использование свидетельств об образовании как средств для осуществления закрытия через исключение. «Увеличение количества полученных дипломов университетов, бизнес-колледжей, инженерных колледжей и всеобщее требование создания сертификатов об образовании во всех сферах деятельности привело к формированию привилегированной страты в конторах и офисах. Полученные свидетельства об образовании позволяют их владельцам претендовать на браки с представителями благородных семей..., на допуск в круги, придерживающиеся «законов чести», на высокое вознаграждение независимо от качества выполненной ими работы, а также на гарантированное продвижение и застрахованное благополучие в старости. Более того, владельцы дипломов об образовании претендуют на монополизирование наиболее выгодных социальных и экономических позиций. Сейчас постоянно речь идет о необходимости введения единой программы и специальных экзаменов. Конечно, причиной этого является не неожиданно проснувшаяся «жажда знаний», а желание ограничить доступ к ключевым позициям и обеспечить их монополизирование владельцами дипломов об образовании. Сегодня экзамены – это универсальное средство монополизации, поэтому они постоянно усложняются» (23).

Описанное Вебером использование свидетельств об образовании с целью осуществления закрытости, сопровождается стремлением все увеличивающейся группы «белых воротничков» приобрести статус высококвалифицированных профессионалов. Профессионализм как таковой может рассматриваться как стратегия, выработанная, кроме всего прочего, для ограничения и контроля доступа людей, приступающих к выполнению обязанностей в какой-либо сфере деятельности, с целью сохранения и усиления значимости данной профессии на рынке. Большое количество литературы, написанной о высококвалифицированных специалистах, подчеркивает разницу между ними и представителями других профессий, обычно признаются справедливыми специфические жесткие требования технической компетенции и этических норм, накладываемые на специалистов. Можно согласиться с тем, что монополизирование умений и услуг в сфере высококвалифицированного труда действительно позволяет профессиональному сообществу осуществлять тщательный контроль за моральным и техническим уровнем своих членов, однако, в то же время необходимо принять во внимание и замечание Вебера о том, что «обычно за заботой об эффективности исполнения скрывается желание ограничить доступ кандидатов, стремящихся воспользоваться преимуществами определенной профессии» (24).

Представители высококвалифицированных профессий стремятся ограничить приток новых работников в их сферу деятельности, этим отчасти объясняется квалификационная эпидемия, которую Дор (Dore) назвал «дипломной болезнью» (25). Характерным свойством профессий, требующих высшего образования, является повышенные требования, предъявляемые к постоянно растущему числу потенциальных кандидатов, получивших некогда редкие профессии, для их допуска к работе. Увеличивающееся значение, придаваемое дипломам об образовании при приеме на работу, обычно объясняется усложнением выполняемой работы и следующей из этого необходимостью более строгих критериев для определения индивидуальных способностей. Однако тщательный анализ, проведенный Бергом (Berg), показал отсутствие доказательств того, что существует прямая связь между различиями в уровне формального образования и качеством выполнения работы (26). Он также не нашел подтверждения тому, что повышается сложность выполняемой работы, что оправдало бы более жесткое интеллектуальное просеивание потенциальных кандидатов. Берг, как и Вебер, пришел к следующему заключению: свидетельства об образовании приобрели ту значимость, которую они имеют в наше время, в основном благодаря тому, что они упрощают и узаконивают процесс исключения. На этом основании Дженкс (Jencks) утверждает, что «использование свидетельств об образовании и результатов тестов для исключения кандидатов, их не имеющих, может быть названо необоснованной дискриминацией» (27).

Свидетельства, подтверждающие полученную квалификацию, и сертификаты об образовании оказываются удобным средством для тех, кто обладает культурным капиталом, чтобы передать своим детям преимущества, предоставляемые их профессиональным статусом. Сертификаты об образовании обычно выдаются после прохождения определенных тестов, которые скорее создаются для измерения определенных классовых качеств и свойств, чем тех практических умений и способностей, которые не могут быть так легко переданы по наследству. Ярким примером будет сравнение «беловоротничковых» профессий со спортивными и профессиями шоу-бизнеса. Известно, что относительно малая часть детей известных футболистов, боксеров, звезд тенниса и бейсбола, театральных и кинематографических знаменитостей смогла воспроизвести высокий статус своих родителей. Одна из причин, объясняющих это, заключается в том, что умения, необходимые для занятий данного типа, должны быть приобретены и развиты индивидом на практике, следовательно, они не могут быть с легкостью переданы от родителей детям. Таким образом, оказывается, что талант в сфере искусства не может передаваться от родителей к детям, как культурный капитал, что могло бы быть большой поддержкой в мире жесткой конкуренции профессионального спорта и шоу-бизнеса.

Вероятно, если бы вознаграждения в профессиональном спорте могли также гарантироваться хоть в некоторой степени, как вознаграждения, предоставляемые традиционными или бюрократическими профессиями, то в конечном итоге были бы внесены предложения ограничить доступ кандидатов, исключив тех, кто был бы не в состоянии выдержать квалификационные экзамены по теории спортивных наук. Это привело бы к желаемому результату, обеспечивая преимущества группе людей, имеющих способности к сдачи экзаменов, над теми, кто имеет способности к деятельности как таковой (28).

Тот факт, что профессиональный спорт и профессии шоу-бизнеса имеют иммунитет против «дипломной болезни», заставляет задуматься о сущности «беловоротничковых» профессий. Основное преимущество профессиональной закрытости, осуществляемой при помощи свидетельств об образовании, заключается в том, что все обладатели определенной квалификации считаются компетентными в предоставлении необходимых услуг на протяжении всей своей профессиональной жизни. Не возникает вопроса о необходимости перепроверки их способностей на более поздних этапах карьеры. Та настойчивость, с которой профессионалы утверждают, что представители других профессий не могут оценить их профессионального уровня, говорит о том, что сертификат об образовании в состоянии прокормить своего владельца на протяжении всей его жизни. Все складывается иначе в сфере спортивных профессий и шоу-бизнеса. Умения и способности исполнителей постоянно оцениваются зрителями, которые являются главными арбитрами индивидуальной компетентности и, соответственно, рыночной стоимости, что выражается через их совокупную покупательную способность. Никакое профессиональное удостоверение не в силах помочь, если спортивная доблесть и способность развлекать падают в глазах общественного мнения.

От данного судьи система свидетельств об образовании предохраняет вдвойне, защищая профессии, требующие образования, от риска, существующего на рынке. Она не только осуществляет контроль и ограничение притока рабочей силы, но также эффективно маскирует все различия в уровне способностей работников определенной профессии, кроме самых крайних, защищая менее компетентных от губительного экономического наказания. Есть доля иронии в том, что система свидетельств об образовании, нейтрализующая эффект рыночной конкуренции, приносит больше всего пользы тому классу, который больше других склонен проповедовать достоинства свободной рыночной экономики и осуждать склонность к коллективизму.

Ограничение притока работников на существующие профессиональные места свойственно не только «беловоротничковым» профессиям. Для квалифицированных профессий физического труда свойственны аналогичные приемы контроля над притоком работников, такие, как использование подмастерьев или определенных закрытых мастерских. Некоторые неквалифицированные профессии (рабочие в порту или носильщики на рынке) также нашли способы ограничить приток в сферу уже работающих, хотя в этом случае нет гарантированного контроля над реальным объемом притока рабочей силы. Важным различием между способами исключения в сфере профессий физического труда и профессий, требующих высшего образования, является то, что последние обычно стараются утвердить правовую монополию на предоставление услуг через получение лицензии от государства. Представители профессий, требующих высшего образования, необыкновенно преуспели в приобретении для себя статуса, по определению Вебера, «юридически привилегированных групп»; представителям профессий физического труда намного реже государством предоставляется право на стратегии исключения. На самом деле, использование «мер исключения» в сфере организованного труда обычно осуждается как нарушение трудовой морали, которое должно быть предотвращено, а не освящено законом. Однако правительство всегда неохотно создает законы, направленные против исключающих мер...

Различие между закрытостью в сфере профессий, требующих высшего образования, и исключающими мерами, проводимыми профсоюзами рабочих, заключается в том, что вторые направлены на то, чтобы уменьшить, хотя бы отчасти, тот ущерб, возникающий в результате неравной конкуренции физического труда с капиталом. Стратегии закрытости в среде квалифицированных рабочих выработались в ходе борьбы против вышестоящего и высокоорганизованного конкурента, а не как сознательное намерение снизить материальные возможности других рабочих. Система свидетельств, подтверждающих получение образования, с другой стороны, не должна рассматриваться как ответ на эксплуатацию; профессии, требующие высшего образования, а также «свободные» профессии, проводя стратегию социального закрытия, не подчинялись напрямую классу работодателей. Их борьба, прикрываемая разговорами о профессиональной этике, велась с непрофессиональной общественностью. Представители данных профессий боролись за установление монополии определенных форм знания и деятельности, а также за получение правовой защиты, избавляющей от вмешательства общественности. Основным стремлением была организация отношений профессионал – клиент таким образом, чтобы организованное меньшинство могло противостоять неорганизованному большинству. В наше время, когда многие специалисты косвенно состоят на службе государству и время от времени находятся в конфликте с ним по поводу оплаты и условий работы, становится вероятным использование стратегий закрытия для борьбы с более могущественным соперником, как это делают рабочие профсоюзы. Однако, какими бы сложными не были отношения между специалистами и государством, государство редко, практически никогда, не угрожает проведением санкций, всерьез затрагивающих интересы специалистов, аннулируя их гарантированную законом монополию.

Принимая во внимание все вышесказанное, приходим к заключению, что система свидетельств, подтверждающих получение образования, представляет собой форму социального закрытия посредством исключения, не уступающую по своей значимости роли института собственности в процессе классообразования. В обоих случаях исключающие меры обеспечивают привилегии и преимущества для немногих, лишая большинство доступа к их получению, что гарантируется законом и поддерживается властью государственного принуждения. Таким образом, господствующий класс при современном капитализме состоит из тех, кто владеет или управляет производственным капиталом, а также из обладателей гарантированной законом монополии на профессиональные услуги. Эти группы являются основой господствующего или эксплуатирующего класса, так как в их власти осуществлять исключение, создавая класс социально подчиненных и нижестоящих. ...

 

Воспроизводство класса

 

Между приверженностью одного поколения принципам закрытости, основанным на собственности и дипломах об образовании, и его желанием передать преимущества своего положения последующим поколениям, родственникам и знакомым существует противоречие. Невозможно отрицать то, что большинство членов господствующего класса будет стремиться передать свои привилегии детям; однако буржуазные формы закрытости не созданы специально для саморекрутирования буржуазии. Осуществление классового воспроизводства по семейным линиям не является первоочередной задачей исключающих институтов при капитализме. Родственные линии сохраняются только в результате адаптации буржуазной семьи к требованиям институтов, созданных для служения другим целям; сохранение родственных линий не является естественным результатом существования социальной закрытости. В системах, основанных на аристократических, кастовых или расовых исключениях, семьи господствующих групп, какими бы социально аморфными они ни были, передают свой привилегированный статус потомкам в результате действия правил исключения. Буржуазные семьи, напротив, не могут быть уверенны в автоматической классовой преемственности; им необходимо быть социально активными, прикладывая определенные усилия, для того чтобы не произошло вырождение поколения. Иначе говоря, хотя буржуазные семьи и лучше подготовлены, чем большинство других, для того чтобы помочь своим детям справиться с системой закрытия, тем не менее это довольно сложно осуществить, и успех не гарантирован. Даже в тех случаях, когда этим семьям везет, они должны смириться с тем, что разделяют буржуазный статус с чрезвычайно большим количеством выбившихся «из грязи в князи». Что же представляет из себя данная система, пробуждающая столько беспокойства в тех, кто, казалось бы, ее контролирует?

Дело в том, что данная система направлена на такой механизм классообразования, который основывается скорее на спонсорстве и тщательном отборе преемников, а не на праве наследования. Хотя достижение обеих целей желательно, первая имеет идеологическое преимущество перед второй, поэтому преемственность по родственным линиям осуществляется в том случае, когда претендент соответствует критериям, вне зависимости от родственных связей. Естественным является то, что господствующий класс отказывает своим детям в передаче наследства, если те не соответствуют определенным жестким критериям. Странным это может показаться только тем, кто не осознает того, что приверженность доктрине может оказаться важнее родственных связей. Оруэлл писал об олигархии коммунистической партии: «Сущность олигархии – это не наследование от отца к сыну, а приверженность определенному мировоззрению и определенному стилю жизни, которая навязывается умершими живым. Правящая группа является правящей группой до тех пор, пока она может назначать себе преемников. Партия озабочена не увековечиванием своего рода, а увековечиванием самой себя» (29).

В капиталистическом обществе также существуют могущественные силы, направленные на увековечивание буржуазных ценностей, а не конкретного буржуазного рода. Идеологическая приверженность правам собственности и ценности университетских дипломов может быть такой же сильной, как вера в принципы ленинской партии. В обоих случаях определенные группы придерживаются каких-то идеалов, не принимая во внимание того, как это сказывается на судьбе их семьи. Вера воинствующих представителей партии в систему политического отбора и исключения, использующуюся против их детей, придерживающихся противоположных идеологических взглядов, аналогична вере приверженцев либеральных идей в ценность меритократического критерия, ограничивающего возможности их недостаточно одаренным детям. Вероятно, опираясь на подобные примеры, Вебер определил закрытость как «рациональную приверженность определенным ценностям». Эта же идея выражена в знаменитом утверждении Маркса, который писал, что буржуазия ставит интересы класса выше интересов его отдельных членов. Вероятно, это является справедливым и в тех случаях, когда этими членами становятся чьи-либо дети.

Предполагая, что преобладающие формы закрытия при современном капитализме противоречат общему желанию передать привилегии по наследству, мы, таким образом, констатируем политическую значимость различий в интерпретации буржуазной идеологии. Классическая либеральная доктрина индивидуализма отрицает те принципы и действия, при которых люди оцениваются с точки зрения того, к какой группе или коллективу они принадлежат. Политическая доктрина индивидуализма возникла отчасти как оппозиция нового среднего класса той значимости, которую аристократия отводила происхождению. Значение, придававшееся происхождению, являлось препятствием на пути тех, кто стал владельцем собственности, занимаясь производством и коммерцией, и чья родословная не позволяла допуска в элитные круги обладателей политической власти и общественного престижа. Хотя заработанное богатство время от времени «очищалось» через брак с представителями благородных семейств, тем не менее новый класс стремился сделать собственность уважаемой саму по себе, независимо от того, к какой статусной группе принадлежал ее владелец. Собственность любого рода должна была стать признаком морального достоинства, независимо от происхождения собственника. По убеждению приверженцев индивидуализма, собственность обладала теми же характеристиками, что и деньги на рынке: хотя реальный источник доходов покупателя не известен, это не имеет значения при покупке. ...

Одна из причин, по которой необходимо провести грань между коллективными и индивидуальными критериями, лежащими в основе всех форм исключения, заключается в том, что подчиненные классы или страты различаются своим политическим характером в зависимости от того, какие критерии исключения являются преобладающими. Если смотреть с точки зрения идеального типа, то исключение коллектива, основанное на расе, религии, этносе и т.п., порождает существование подчиненной группы, имеющей коллективный характер, группы, в которой каждому приписывается негативный статус, свойственный группе в целом. Чернокожие при апартеиде или религиозные и расовые меньшинства в гетто – наиболее яркие примеры этого в наше время. Противоположный архитипический случай исключения, основанный на индивидуальных критериях, порождает подчиненные группы, отличающиеся интенсивной социальной фрагментарностью и незавершенностью. Примером будет модель чистой меритократической системы, в которой класс заменен состоянием разрозненных сегментных статусов, никогда полностью не совпадающих. В реальных обществах различные сочетания индивидуальных и коллективных критериев друг с другом используются для исключения, формируя стратификационные системы, занимающие различные промежуточные положения на шкале между двумя полюсами…

Таким образом, из трех основных типов подчинения, классы представлены как комбинация двух типов критериев исключения. Схематически, подчиненный класс может быть размещен ближе к любому из двух противоположных полюсов в соответствии с удельным весом каждого из критериев исключения. Европейский пролетариат начала и середины девятнадцатого века был бы размещен ближе к коллективному полюсу, так как он полностью исключался из гражданского общества ввиду отношения к его членам как de facto коллективу. Пролетарский статус был отмечен таким же клеймом, которое обычно было присуще подчиненным расовым или этническим группам. Это было всеобщим положением, допускавшим в редких случаях культивирование незначительных частичных идентификаций, дававших непродолжительное освобождение от покорности рабского статуса. Соответственно, положение пролетариата при коллективном исключении представляло плодородную почву для различного рода движений и идеологий, ставивших под сомнение справедливость и законность существующего политического порядка, а не только обоснованность социального неравенства.

Основной характерной чертой коллективного исключения является то, что индивид подвергался бесконечным личным унижениям и публичным оскорблениям человеческого достоинства в связи с растворением его в стереотипе его группы. Часто в результате проводимой политики коллективного исключения подчиненными группами формируется альтернативная моральная самоидентификация, отличная от той, которая придумывается их угнетателями. Хотя пролетариат на раннем этапе становления никогда полностью не подвергался коллективному исключению, тем не менее его положение не сильно отличалось от положения презираемых этнических групп, хотя бы только потому, что внешние атрибуты статусной позиции были столь же безошибочно определяемы как расовые черты. Чувства отвращения, боязни и отстраненности, которые высшие классы испытывали по отношению к грязному большинству, не сильно отличались от чувств, испытываемых господствующей расой или этносом по отношению к тем, кого они одновременно эксплуатировали и презирали.

Говоря о постепенном изменении в характере правил исключения – от коллективизма к индивидуализму, необходимо отметить тенденции, способствовавшие поступательному разложению коллективных составляющих пролетарского статуса, или, иначе говоря, процесс включения рабочего класса в гражданское общество. Хотя в условиях развитого капитализма труд все еще является предметом эксплуатации, статус рабочего не определяется в той же степени, как в прошлом, принадлежностью к коллективу и не сопровождается ритуалами личных унижений. Несколько преувеличенным является утверждение Миллса о существовании «статусных циклов», дающих возможность современному городскому рабочему приобретать классовую анонимность во время отпусков и досуга (30); однако можно согласиться с тем, что отсутствие однозначных внешних признаков подчиненного статуса приводит к тому, что насаждение системы отношений, основанной на субординации, практически невозможно вне рабочего места. Только необычайно внимательный человек, выйдя субботним утром на улицу, сможет определить к какому социальному классу принадлежат люди, спешащие за покупками, тогда как для людей, принадлежащих к прошлым поколениям, это было чрезвычайно просто сделать. Предположим, что проницательный буржуа все же может точно опознать рабочего в штатском, однако означает ли это, что ему будет оказано почтительное отношение этим рабочим? Система отношений, основанная на субординации, функционирует эффективно только тогда, когда статус незнакомого человека может быть точно определен, а информацию на этот счет трудно получить без помощи коллективных стереотипов. С этой точки зрения, собственное достоинство современного рабочего перестало унижаться в результате эволюции в сторону индивидуальных форм исключения, хотя подчинение рабочего капиталу остается центральным аспектом жизни.

Ввиду того, что классовое подчинение становится в меньшей степени коллективным, политические идеи и программы членов подчиненного класса скорее касаются вопросов справедливости распределения, чем установления нового общественного порядка и свободы. Тем, кто осуждает ослабление настроений, приведших к социализму девятнадцатого века, следует обратить внимание на то, что данный процесс не столько связан с недостатками лидеров рабочего движения, сколько с современной системой эксплуатации, щедро поставляющей горючее личных унижений (следствие коллективного исключения) для двигателя политического негодования. ...

Заключение

 

Для завершения анализа мы считаем необходимым сделать некоторые выводы относительно объяснительных возможностей концепции социального закрытия. Рассмотрение этой концепции, как и любой другой, требует использования определенного социологического вокабуляра, а также набора понятий, содержащих едва завуалированное осуждение природы классового общества. Строго говоря, модель, о которой шла речь в нашей работе, не является «теорией» класса, а только новым вариантом ее концептуализации, отличным от предлагаемых буржуазной социологией и марксизмом. Большинство теорий, традиционно называемых теориями класса, фактически являются концептуальными методами этого типа. Они, в своем большинстве, предлагают недоказуемые моральные подходы, а не набор утверждений, подтверждаемых или опровергаемых при помощи доказательств. Возможны ли такие социальные события, которые разрушили бы марксистское понимание класса через призму отношений эксплуатации или либеральную концепцию класса как отношений обмена? Так как теоретические модели являются способами представления социальной реальности, то приверженность любой из них влечет за собой определенного рода субъективное суждение о моральном состоянии классового общества.

С этой точки зрения, модель закрытия обречена показаться несовершенной как либеральным, так и марксистским теоретикам. Либеральная теория анализирует класс с точки зрения общественного договора, неотъемлемой частью которого являются гармония и взаимовыгода. Марксизм, с другой стороны, не только отрицает присутствие гармонии и взаимовыгоды в классовых отношениях, но и, что более важно, утверждает наличие неразрешимых противоречий, ведущих классовую систему к окончательному краху. В соответствии с неовеберианской позицией, представленной в данной работе, классовые отношения не представляют собой ни отношений гармонии и взаимной выгоды, ни отношений, содержащих неразрешимые и неизбежные противоречия. Классовые отношения рассматриваются как отношения взаимного антагонизма и постоянной напряженности: классы находятся в состоянии непрерывной борьбы по поводу распределения, которая, тем не менее, регулируема. Классовый конфликт может не прекращаться, однако это не означает, что борьба, направлена на его завершение. Классовые отношения могут рассматриваться с точки зрения таких противоречивых понятий как гармония, противоречия и напряженность, на которых основываются все классовые модели.

Ввиду того, что классовые модели не являются предметом непосредственных эмпирических нападок, предпочтение, отдаваемое одной из них, частично обосновывается тем, что данная модель освещает определенные проблемы, которым в других не уделяется достаточно внимания. Таким образом, одной из важных черт модели закрытия будет то, что она обращает внимание на стратификацию коллективов и ее связь с классами, пытаясь проанализировать два этих явления в одних и тех же концептуальных рамках. В общих чертах она утверждает, что внутриклассовым отношениям присущи не только сложности и трения, как это представляется чисто классовой моделью, но и конфликт, равный по значимости конфликту межклассовому. Следовательно, эксплуатация существует и во внутриклассовых, и в межклассовых отношениях. Кроме того, есть рекомендации определять социальные классы, уделяя больше внимания образу коллективных действий, а не их месту в производстве или в процессе разделения труда. Причина этого заключается в том, что обязанности, накладываемые позицией в формально организованной структуре, обычно не соответствуют проявлению классовых группировок в важных событиях на уровне организованного политического поведения и настроений. Важно, что между позиционным или системным определением класса и его действительным поведением в процессе борьбы по вопросам распределения отсутствует корреляция, и дело отнюдь не в нехватке используемых категорий. Причина заключается в первоначальном теоретическом решении игнорировать важность и смысл различий в культурном и социальном составе групп, принадлежащих к данному классу. Модели, построенные на формальных, систематических определениях, требуют от их сторонников много изобретательности для объяснения значительных расхождений между классовой позицией и классовым поведением. Поэтому много интеллектуальной энергии западных марксистов было растрачено на борьбу с проблемой, созданной их же собственной концепцией.