Российско-французский центр социологии и философии
	Centre russo-français de sociologie et de philosophie

 

 

Н.А. Шматко

«Топосы» российской экономической реформы: от ортодоксального марксизма к радикальному либерализму*

На рубеже 80-90ых годов XX века, в период ломки и преобразования всех аспектов общественного устройства, экономистами и, более широко, специалистами в области социальных наук были предприняты многочисленные попытки конструирования легитимных представлений о новой модели Российского государства и национальной экономики. Принимая тезис, что политические структуры выступают трансцендентальной формой экономических понятий, мы сосредотачиваем анализ феномена «экономическая реформа» на социально-политических условиях экономических практик, предложенных реформаторами в качестве моделей развития России. Топология российской радикальной экономической реформы конструируется как система устойчивых во времени открытых множеств, включающих, во-первых, комплекс объективных структур, а во-вторых, совокупность практик и практических схемⁱ[1]. Легитимные практические схемы представляют для каждого агента основу видения и деления социального мира и могут быть операционализированы в социологическом исследовании в виде совокупности оппозиций или иерархий предметов социального мира. Легитимные практические схемы агентов российской экономической реформы вычленяются нами из их программных текстов, выступлений, научных статей. Фиксируемые в исследовании практики экономистов-реформаторов покрывают широкую область, включающую их деятельность в государственных, политических, научных и общественных институтах. «Радикальная экономическая реформа» рассматривается нами как совокупность топосов (открытых множеств), которые реализуются на пересечении поля экономики, политики, экономических наук и государстваⁱⁱ[2]. Основное положение исследования можно сформулировать как тезис о структурных соответствиях между институциональными позициями агентов поля экономических наук, включившихся в политическую деятельность по реформированию народного хозяйства, и их научными и политическими взглядамиⁱⁱⁱ[3].

Многочисленные варианты программы реформ, предложенные разными группами советских экономистов в период 1989—1992 годов, требуют реконструкции социальных условий их разработки, а также анализа факторов, определивших официальный выбор правительства. Уникальная в определенном смысле ситуация, когда любые варианты реформ являются (теоретически) возможными, а отдельные группы экономистов борются за навязывание собственной модели, позволяет наилучшим образом объективировать существующие между ними оппозиции. В ситуации реформирования наиболее ярко обнаруживает себя система распределения позиций и соответствующих институтов в поле экономической науки по состоянию на конец восьмидесятых годов. Характерная для того времени политическая поляризация сыграла роль катализатора в процессе углубления расхождений между отдельными группами экономистов. Она подтолкнула их к более открытому проявлению собственного политического и теоретического выбора; она революционизировала отношения и перевернула статусную иерархию поля экономической науки.

В рамках статьи практически невозможно рассмотреть все позиции, существовавшие внутри дисциплины в изучаемый период времени. Мы ограничимся анализом полярных позиций, сформировавшихся вокруг модели экономической реформы, а также рассмотрим воздействие феномена «открытия границ» (в форме политического и теоретического плюрализма) на конфигурацию поля экономической науки. Исследование главных политических и экономических целей и ставок, содержащихся в моделях радикальной реформы, предложенных рассматриваемыми группами ученых, дает нам возможность раскрыть свойственные переходному периоду отношения между политикой и экономикой.

Практические и научные схемы ученых оказались подвергнуты радикальному пересмотру вследствие отказа на уровне государства от «социалистического выбора» и идеологии марксизма-ленинизма. С одной стороны, ученые констатировали теоретическую несостоятельность российской экономической науки и нежизненность советских экономических теорий, а с другой, говорили об отсутствии как таковых теорий, описывающих постсоциалистическое общество. Перед лицом такой проблемной ситуации российские экономисты действовали в зависимости от их предшествующей научной позиции, институциональной принадлежности, а также политических диспозиций. Одни, специалисты в «прикладной проблематике» (финансы, проблемы занятости и пр.), полностью приняли положения существующих западных, главным образом англосаксонских, частных экономических теорий и на практике интегрировались в интернациональные структуры различного уровня: от Всемирного банка и Международного валютного фонда, до Shell и Coca-Cola. Вторые попытались найти новые реперы и, обнаружив огромные пробелы в своем образовании, стали изучать западные учебники для студентов вузов и колледжей, во множестве переводившиеся в начале девяностых годов. Третьи начали поиск «корней», опираясь либо на дореволюционные русские экономические теории, либо на труды экономистов двадцатых годов. Наконец, четвертые, меньшинство, взялись за разработку новой национальной парадигмы^iv[4].

Теоретический и практический вакуум в отношении закономерностей переходного периода постсоциалистических стран^v[5] привел теоретиков реформ, исчерпавших ресурсы марксистско-ленинского происхождения, как, например, концепция НЭП’а или социалистического рынка, к немарксистским теориям самых разных периодов и школ. Они оказались перед сложным выбором между предлагаемыми в литературе экономическими моделями, открыв для себя с большим опозданием, что существует ни один десяток моделей рыночной экономики и каждая в чем-то верна. В таких условиях даже весьма ограниченные и разобщенные знания, которыми обладали советские экономисты, специализировавшиеся на «критике буржуазной экономики», получили большой спрос. Для этих специалистов складывалась весьма благоприятная ситуация, способствующая повышению ценности их теоретического багажа, превращению его в капитал и получению дивидендов с ресурсов, которые до того были фактически не востребованы. Университетские преподаватели, в особенности, профессора экономики, стали предлагать себя в качестве теоретиков радикальной экономической реформы и, одновременно с этим, оформлять свою политическую позицию, вступая в демократические партии различных течений и становясь порой ее лидерами (Г.Х. Попов). Позиция теоретика, вначале «перестройки», а позже «радикальной экономической реформы», гарантировала почти непосредственный доступ к постам в государственном аппарате.

Опираясь на анализ трех главных моделей реформ, разработанных тремя группами экономистов: команды Л.И. Абалкина, С.С. Шаталина-Г. Явлинского, Е. Гайдара, — можно выявить три полюса в изменяющемся пространстве российской экономики, которым соответствуют определенные конфигурации свойств, объединяющих теоретические и идеологические предпочтения, профессиональный опыт и жизненную траекторию, институциональную принадлежность и т. п. Множества, полученные в результате проведенного анализа, группируются в три топоса: традиционно-градуалистический, неоклассически-технократический и революционно-технократический, — названные так по основным структурообразующим факторам. Выдвинутые программы, таким образом, с одной стороны, соотносятся с позициями их авторов-экономистов одновременно политическими, идеологическими и научными, а с другой стороны, — представляют собой объективацию представлений авторов о желательном социальном порядке. Следовательно, факт принятия или отклонения той или иной программы не играет принципиальной роли для нашего анализа: нас интересует социологический аспект работы над реформой, а не ее экономическая эффективность или политическая ориентация ее авторов. Вместе с тем стоит отметить, что отдельные элементы разных программ были реализованы в разное время, а в чистом виде ни одна из них не была осуществлена. Кроме того, авторы всех программ так или иначе принимали участие в проведении радикальных реформ и непосредственно были включены в разного уровня властные инстанции.