Материалы по криминалистике / Материалы по криминалистике / Белкин_учебник / Курс криминалистики. В 3-х т. Т.3._Белкин Р.С_2001, 3-е изд

151

1.Тактическая комбинация может заключаться в определенном сочетании тактических приемов. Такое сочетание тактических приемов, детерминированное целью тактической комбинации и следственной ситуацией,

вкоторой они применяются, осуществляется в рамках одного следственного действия - допроса, обыска, задержания и др. Следует специально подчеркнуть, что в этом случае речь идет о сочетании тактических приемов осуществления именно одного следственного действия.

Было бы неверным считать, что содержанием тактической комбинации может быть сочетание тактических приемов одного следственного действия с тактическими приемами другого. Комбинационное сочетание тактических приемов возможно, повторяем, только в рамках одного следственного действия, тактика которого и понимается как система приемов. Иное понимание сочетания тактических приемов неизбежно приведет к выводу о существовании неких комбинированных следственных действий типа, например, “осмотра- эксперимента” или “задержания-обыска” и т. п., что, как известно, противоречит и представлению о самостоятельном характере следственных действий, и процессуальному порядку их производства.

2.Тактическая комбинация может заключаться в определенном сочетании следственных действий в рамках одного акта расследования. И в этом случае, как и при сочетании тактических приемов, нет никакого “комбинированного” следственного действия, комбинация выступает как система следственных действий, как момент процесса расследования. В структуре тактической комбинации каждое следственное действие как элемент структуры является незаменимым, а их последовательность - обычно жестко определенной, поскольку в этой последовательности и может заключаться замысел комбинации. Примером тому служат тактические комбинации, проводимые на начальном этапе расследования дела, возбужденного на основании данных, полученных оперативным путем.

3.Тактическая комбинация может состоять из одноименных или из разноименных следственных действий. В ее состав могут входить организационно-технические мероприятия, носящие обеспечивающий характер; их включение не отражается на тактической природе комбинации, поскольку они не имеют самостоятельного значения.

Если в ходе расследования, особенно на начальном его этапе, реализуются данные, полученные оперативным путем, то тактическая комбинация может представлять собой сочетание как оперативно-розыскных мероприятий, так и следственных действий. Такую комбинацию можно назвать оперативно-тактической, но при этом нужно иметь в виду следующее:

•а) с процессуальной точки зрения, имеют значение только входящие в структуру подобной комбинации следственные действия, путем проведения которых реализуются, используются, то есть приобретают процессуальное значение данные, полученные в процессе оперативно-розыскных мероприятий;

•б) оперативно-розыскные мероприятия, как элемент комбинации, служат целям создания условий, обеспечивающих результативность, целеустремленность и безопасность входящих в структуру комбинации

152

следственных действий. В свою очередь, следственные действия могут быть проведены для обеспечения эффективности последующих оперативно- розыскных мер, выступающих как промежуточное звено между следственными действиями в структуре одной оперативно-тактической комбинации. Например, допрос подозреваемого, намеренно оставленного до осуществления комбинации на свободе, проводится таким образом, что у него возникает необходимость встретиться с кем-то из лиц, чью связь с подозреваемым следствию необходимо установить. Наблюдение за подозреваемым после допроса позволяет выявить это лицо. Последующий допрос этого лица, а затем подозреваемого, а при необходимости и очная ставка между ними являются средствами процессуального установления и фиксации факта связи. В этой комбинации первый допрос подозреваемого преследовал цель обеспечения эффективности следующего за ним оперативно-розыскного мероприятия, а последующие допросы позволили реализовать полученные оперативным путем данные;

• в) комбинационное сочетание следственных действий и оперативно- розыскных мероприятий вовсе не означает возникновения на этой основе неких комбинированных “оперативно-следственных” действий. Оперативно- розыскные меры и следственные действия сочетаются, а не смешиваются, не переплетаются друг с другом в каком-то неизвестном нашему процессуальному закону новообразовании. Следователь при этом отнюдь не приобретает права участия или непосредственного проведения оперативно-розыскных мероприятий, он не определяет и методы их осуществления. Оперативно- тактическая комбинация осуществляется путем взаимодействия между следователем и оперативным работником органа дознания, каждый из которых действует строго в пределах своей компетенции и своими методами.

Так как с комбинационной точки зрения оперативно-тактическая комбинация существенно не отличается от комбинации тактической, а различие усматривается лишь в плане процессуальной однородности или неоднородности структуры этих комбинаций, мы полагаем возможным да- льнейшее исследование проблемы вести применительно к обоим видам этих комбинаций, специально оговаривая лишь различия между ними.

4. Целью комбинации всегда является решение конкретной задачи следствия. В конечном счете это установление истины по делу, то есть осуществление процесса доказывания. Но это общая цель, а непосредственными целями тактической комбинации могут быть:

•а) разрешение конфликтной ситуации с помощью рефлексии с получением следователем определенного выигрыша;

•б) создание условий, необходимых вообще для проведения следственного или иного процессуального действия следователя;

•в) создание условий, обеспечивающих результативность следственного действия;

•г) обеспечение следственной тайны, и в том числе сохранения в тайне источника используемой информации;

153

•д) обеспечение сохранности до необходимого момента еще неиспользованных источников доказательственной информации;

•е) иные тактические воздействия на следственную ситуацию с целью

ееизменения или использования.

Как уже отмечалось, взаимосвязь цели тактической комбинации и следственной ситуации может быть двоякой.

Если существующая следственная ситуация благоприятна для ведения следствия, то эта ситуация просто используется при осуществлении тактической комбинации, а ее благоприятные стороны учитываются при планировании и проведении комбинации.

Если следственная ситуация неблагоприятна, то тактическая комбинация призвана прежде всего изменить ее к лучшему, изменить ее “препятствующий” следствию характер. Неблагоприятная следственная ситуация непосредственно влияет на структуру тактической комбинации, ограничивает следователя в выборе ее элементов, не позволяет применить те или иные тактические приемы или провести те или иные следственные действия как элементы комбинации. Так например, при круговой поруке свидетелей, дающих ложные показания, комбинация, преследующая цель изобличения одного из них во лжи, уже не сможет включать в себя в качестве одного из элементов использование показаний другого свидетеля. В другом случае неблагоприятная следственная ситуация может вообще исключить возможность проведения тактической комбинации в данный момент: если, предположим, неосторожные, непродуманные действия следователя насторожили преступника, то комбинация по его захвату с поличным окажется безрезультатной.

Мы подразделяем тактические комбинации на сложные, содержанием которых является система отдельных следственных действий, и элементарные, или простые, состоящие из системы тактических приемов, применяемых в рамках одного следственного действия. Пользуясь классификациями, предложенными Л. Я. Драпкиным, и применительно к ним сложные тактические комбинации мы подразделяем на однородные, или одноименные (состоящие из одноименных следственных действий), и разнородные, или разноименные (состоящие из различных следственных действий, а также из следственных действий, иных действий и мероприятий), на сквозные и локальные. Третья его классификация - по организационной структуре, - на наш взгляд, лишена практического значения и имеет смысл только при различении тактических и оперативно-тактических комбинаций.

Простые тактические комбинации можно подразделить на рефлексивные, целью которых является рефлексивное управление лицом, противодействующим следствию, обеспечивающие и контрольные, осуще- ствляемые для проверки правильного хода расследования, хода отдельных следственных действий и т. д.

Схематически классификация тактических комбинаций выглядит следующим образом:

Тактические комбинации

именуемых многими авторами операциями, практически всеми понимается однозначно, нередко под ними понимаются комплексы различных действий и мер, которые никак комбинациями не являются, поскольку у них отсутствует такой необходимый признак комбинации, как незаменимость каждого элемента комбинации, их жесткая связь и последовательность. Так, например, В. И. Шиканов считает тактической операцией комплекс мер по установлению личности погибшего, хотя это, в сущности, набор возможных путей и средств идентификации личности, причем достижение результата с помощью одного из них делает ненужным остальные. Не избежал подобной ошибки и А. П. Онучин, который назвал “большой тактической операцией” розыск скрывшегося с места дорожно-транспортного происшествия водителя и машины. В структуру такой “операции”, по его мнению, входят: 1) обнаружение машины путем выполнения заградительных мероприятий; 2) обнаружение машины с помощью учетов ГАИ; З) обнаружение машины с использованием ее внешних признаков; 4) обнаружение машины с помощью отправителей и получателей груза; 5) установление участия в ДТП водителя установленной машины. Пункты 1-4 связаны между собой только целью, но совершенно ясно, что для решения задачи может оказаться достаточно какого- то одного, любого из них. Пункт 5 - это самостоятельная задача, которая будет решаться после установления машины. Для ее решения установление машины - одно из возможных условий и средств.

Подобную ошибку допускают и другие авторы. Предложенный нами термин “тактическая комбинация” был принят не всеми криминалистами. Так, Л. Я. Драпкин писал: “Что касается термина “тактическая комбинация”, то он представляется нам менее удачным, чем “тактическая операция”. Понятие “комбинация” пришло в криминалистику из теории и практики оперативно- розыскной деятельности (ОРД), где оно имеет иную функциональную и структурную нагрузку. Кроме того, этот термин недостаточно строг и в обычном смысловом его понимании”.

Не придавая принципиального значения термину, следует все же заметить ошибочность доводов Л. Я. Драпкина. Во-первых, термин “операция”, как и термин “комбинация”, - военные по происхождению. Они действительно (оба!) были восприняты теорией ОРД (вспомним: операция по задержанию преступника и т. п.). Во-вторых, термин “операция” в ОРД несет ту же функциональную и структурную нагрузку, что теперь и в криминалистике. И в ОРД он обозначает систему действий, жестко связанных единым замыслом и направленным на решение единой задачи. Как и в криминалистике, эта система может быть по своему составу однородной и неоднородной. Наконец, в- третьих, термин “комбинация” (от позднелат. combinatio - сочетание) означает “совокупность объединенных единым замыслом приемов, действий и т. п., ухищрение, уловка”. Как видим, термин не только достаточно строг, но и более

155

точно выражает суть этого криминалистического понятия.

Как следует из сказанного, мы использовали термин “тактическая комбинация” для обозначения и простых и сложных комбинаций, различая их по содержанию. Этой авторской трактовкой понятия некоторые авторы просто пренебрегли и стали искать различия между комбинацией и операцией, что позволило бы употреблять оба термина. В некоторых случаях стремление обнаружить такие различия привело просто к запутыванию вопроса. Так, В. И. Шиканов посчитал, что тактическая комбинация - это сложная операция, связанная с “особо сложными, “многоходовыми” расчетами, основанными на возможностях рефлексивного анализа”. А. В. Дулов писал, что это разновидность тактической операции, направленной на реализацию отдельного тактического приема. А. Е. Михальчук и В. В. Степанов пришли к выводу, что операция и комбинация - самостоятельные криминалистические категории и что тактическая комбинация может быть структурным элементом тактической операции, а может носить и независимый характер. Так же полагает и Р. А. Каледин. Возникла любопытная ситуация: термин зажил самостоятельной жизнью, независимой от его автора, который и не предполагал, какой он сделал подарок теории вопроса!

Думается, что нет необходимости анализировать рассуждения о различии терминов “операция” и “комбинация” с точки зрения упомянутых авторов. Для нашей концепции это не имеет значения, поскольку, повторяем, между понятиями сложной тактической комбинации и понятием тактической операции в общепринятом употреблении - нет разницы, это, если хотите, синонимы; что же касается простой тактической комбинации, то этот термин имеет чуть ли не единственное назначение - заменить неудачные и двусмысленные термины “следственная хитрость” и “психологическая ловушка”, и в то же время продемонстрировать его правомерность именно как комбинации, правомерность его отнесения к этой криминалистической категории.

8.3. Общие условия допустимости тактических комбинаций Допустимость тактической комбинации определяется допустимостью

целей комбинации, тактических приемов и следственных действий, составляющих ее содержание, а также правомерностью и этичностью их сочетания.

В приведенном нами ориентировочном перечне целей тактической комбинации спорной, служащей предметом непрекращающейся дискуссии, является первая - разрешение конфликтной ситуации с помощью рефлексии. При этом возражения вызывает даже не столько цель, которая, в общем, признается правомерной (хотя некоторыми и с оговорками), сколько средства достижения этой цели, те конкретные способы тактического воздействия на следственную ситуацию и ее компоненты, которые являются наиболее эффективными.

По форме внешнего выражения воздействие может быть физическим и психическим. Правомерность физического воздействия, направленного на объекты неживой природы, определить сравнительно несложно. Следователь

156

вправе воздействовать на эти объекты в пределах и случаях, обусловленных возникшей по делу необходимостью и предписаниями закона. Личные и имущественные права и интересы граждан могут быть ограничены при этом в строгом соответствии с установлениями закона, причиняемый имущественный вред полностью обоснован. Так, например, “при производстве обыска и выемки следователь вправе вскрывать запертые помещения и хранилища, если владелец отказывается добровольно открыть их, при этом следователь должен избегать не вызываемого необходимостью повреждения запоров, дверей и других предметов” (ст. 170 УПК).

Столь же ясным представляется вопрос о физическом принуждении, физическом воздействии на личность в процессе судопроизводства. Физическое воздействие на личность недопустимо. Исключения из этого категорического правила допустимы лишь при прямом предписании закона и касаются лишь мер процессуального принуждения: задержания (в том числе до окончания обыска), заключения под стражу в качестве меры пресечения, привода, принудительного освидетельствования и получения образцов для сравнительного исследования.

Значительно более сложно и неоднозначно решается вопрос о психическом воздействии.

Различают два вида психического воздействия: неправомерное и правомерное. Неправомерное психическое (как и физическое) воздействие - насилие над личностью - прямо запрещено законом во всех формах. Обман, шантаж, внушение, вымогательство, угрозы и иные виды психического насилия противоречат принципам уголовного судопроизводства, его нравственным основам и должны быть безоговорочно исключены из арсенала следователя и работника органов дознания.

Это бесспорно и не нуждается в обсуждении. Ясно, что допустимо только правомерное психическое воздействие. Но от того, что понимать под таким воздействием, зависит и определение средств воздействия, признание законными и допустимыми или, наоборот, незаконными и аморальными тех или иных приемов и средств воздействия. Именно поэтому проблема приобретает чрезвычайную научную и практическую остроту, чему способствуют и встречающиеся еще высказывания о недопустимости вообще какого-либо воздействия на проходящих по делу лиц. “Запрещение домогаться показаний обвиняемого путем насилия, угроз и иных незаконных мер, - читаем в комментарии к УПК РСФСР, подготовленном ленинградскими учеными, - это недопустимость применения каких бы то ни было мер физического или психического воздействия при допросах не только обвиняемого, но и других лиц” (выделено нами - Р. Б.).

Общее определение воздействия на человека удачно, как нам кажется, сформулировал Н. П. Хайдуков: “Воздействие на человека есть процесс передачи информации от субъекта воздействия посредством различных методов и средств, отражение этой информации в психике данного лица, способной вызвать соответствующую реакцию, которая проявляется в его поведении, деятельности, отношениях и состояниях, становясь доступной для восприятия воздействующим посредством “обратной связи”. Основным

157

признаком правомерного психического воздействия признается сохранение подвергающимся воздействию свободы выбора позиции. К этому добавляют и наличие условий для изложения своей позиции, для ее выбора и непротиворечие законности и нравственным принципам общества.

“Правомерное психическое влияние, - совершенно правильно замечает А. Р. Ратинов, - само по себе не диктует конкретное действие, не вымогает показание того или иного содержания, а, вмешиваясь во внутренние психические процессы, формирует правильную позицию человека, сознательное отношение к своим гражданским обязанностям и лишь опосредствованно приводит его к выбору определенной линии поведения”. Развивая эту мысль, А. В. Дулов специально подчеркивает, что воздействие всегда должно строиться так, чтобы не только сохранились, но и дополнительно создавались стимулы для активного психического участия лица, на которое оно оказывается, во всех действиях по расследованию и судебному рассмотрению уголовных дел.

Таковы исходные положения юридической психологии по вопросу о правомерном психическом воздействии. К этому можно добавить, что пси- хическое воздействие оказывается следователем на всем протяжении производства по делу, ибо всякое общение есть воздействие, а не только при допросе, да и то не всегда, как полагает Ю. В. Кореневский.

Позиции противников приведенных исходных положений противоречивы. С одной стороны, они говорят об ошибочности общей концепции психического воздействия в уголовном судопроизводстве, с другой - полагают, что если психическое воздействие “понимается как положительное влияние на психику человека, как создание наиболее благоприятных условий для течения психических процессов, поддержания активных психических состояний и проявления положительных психических свойств личности, то такое психическое воздействие в советском уголовном судопроизводстве вполне правомерно и полезно”.

Считая, что наличия свободы выбора позиции недостаточно для определения правомерности психического воздействия, И. Ф. Пантелеев полагает необходимым для свободного выбора благоприятное психическое состояние лица, на которое оказывается воздействие, нормальное течение психических процессов, когда берут верх его положительные психические свойства. Но что может скрываться за словами о “благоприятном психическом состоянии”?

При активном противодействии установлению истины “благоприятным психическим состоянием” подследственного будет состояние осознания своей безнаказанности, бесплодности усилий следователя по изобличению виновного и т. п. Очевидно, такое состояние действительно обеспечивает “нормальное течение психических процессов”, ибо успокаивающе действует на преступника. Но едва ли оно будет способствовать тому, что возьмут верх его положительные психические свойства. Скорее наоборот.

В условиях же реального изобличения, неминуемо сопровождающегося эмоциональным напряжением подследственного, как раз и возникают такие

158

благоприятные условия, когда должны взять верх его положительные психические свойства, если он их не утратил. Кстати, понятие нормального течения психических процессов имеет не абсолютное, а относительное, ситуационное значение. Течение психических процессов является нормальным, если оно соответствует переживаемому психическому состоянию; спокойное в условиях стресса, оно не будет нормальным, как и наоборот. Очевидно, И. Ф. Пантелеев под нормальным имеет в виду именно спокойное, но можно ли ожидать, чтобы психические процессы в условиях следствия протекали так во всех случаях, если даже вызов на допрос в качестве свидетеля по самому незначительному поводу вызывает заметное эмоциональное возбуждение!

Как свидетельствует следственная практика и подтверждают психологические исследования, относительное спокойствие подследственный испытывает лишь после осознания своей вины и признания в ней, то есть после разрешения конфликта. Но и тогда это спокойствие относительно, поскольку судьба его еще не решена судом, наказание не определено и это, естественно, вызывает озабоченность и тревогу. Только полное безразличие к себе и окружающим как следствие психической депрессии может быть принято за то “спокойствие”, которое, очевидно, хотел бы видеть в идеале И. Ф. Пантелеев.

Итак, психическое воздействие может и должно быть правомерным. Его правомерность зависит от правомерности средств воздействия.

В криминалистике и судебной психологии вопрос о правомерности средств воздействия исследован достаточно подробно, сформулированы те условия (критерии) допустимости приема, средства воздействия, которые являются необходимыми для признания его правомерным. Это:

•1. Законность, то есть непротиворечие средства, приема воздействия букве и духу закона.

•2. Избирательность воздействия, то есть направленность воздействия лишь на определенных лиц и нейтральность по отношению к остальным. “Необходимо, чтобы они (средства психического воздействия - Р. Б.) давали положительный эффект только в отношении лица, скрывающего правду, препятствующего установлению истины, - пишет А. Р. Ратинов, - и были бы нейтральны в отношении незаинтересованных лиц. Образно говоря, психологические методы должны быть подобны лекарству, которое, действуя на больной орган, не причиняет никакого вреда здоровым частям организма”.

Оказалось, что это правильное положение очень легко выдать за пропаганду психического насилия, стоит только произвести невинную, на первый взгляд, подстановку лишь одного слова. И. Ф. Пантелеев опускает первую часть процитированного предложения, и в его изложении мысль А. Р. Ратинова приобретает такой вид: “По мнению же некоторых авторов, “средства психического воздействия должны обладать избирательным действием”, применяться (выделено нами - Р. Б.) “только в отношении лица, скрывающего правду, препятствующего установлению истины...” - и далее по тексту А. Р. Ратинова.

И. Ф. Пантелеев также делает вывод: “Здесь мысль автора обнажена еще больше и, как это очевидно, касается таких методов, которые отнюдь не

159

равнозначны правомерному психическому влиянию и применяются лишь в отношении недобросовестных “больных”. А кто же ставит диагноз? Тот же, кто применяет методы психического воздействия (следователь). Почему же у автора не возникает вполне реальное предположение, что “диагноз” может быть ошибочным, что показания “недобросовестного” и есть та единственная правда, которую (может быть, сознательно или неумышленно) искажают те, кто сегодня представляется следователю “добросовестным” ?”.

Но все эти обличения бьют мимо цели, ибо А. Р. Ратинов, как легко убедиться, вовсе не предлагал применять средства психического воздействия только в отношении лица, скрывающего правду; он писал, что они должны давать положительный эффект только в отношении этого лица и быть нейтральными к другим, а это, заметим, совершенно иная мысль. Следователь ставит “диагноз” с помощью средств воздействия, а вовсе не до их применения, произвольно, по своему усмотрению. Речь-то идет не об избирательном применении, а об избирательном воздействии этих средств, как раз об их “диагностическом” значении, то есть прямо о противоположном тому, что приписывает А. Р. Ратинову И. Ф. Пантелеев с помощью добавления только одного, но искажающего весь смысл критикуемого положения слова “применяться”. Такой метод критики едва ли служит выяснению истины в споре.

•3. Нравственность. Средства психологического воздействия должны соответствовать принципам морали, быть нравственными. “Следовать иезуитскому правилу “цель оправдывает средства” значит забывать, что применением недостойных средств можно испоганить и извратить любую благородную цель, - справедливо замечают А. Ратинов и Ю. Зархин. - Подобно тому, как “святость” средств не делает безнравственную цель возвышенной, так “цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель”. Применяя аморальные средства, мы, возможно, и сделаем шаг вперед в каком- либо отношении. Но мы можем сделать этот шаг, не прибегая к подобным средствами используя же их, мы тут же делаем два шага назад, деморализуя и развращая людей, снижая их активность и политическую сознательность, содействуя росту цинизма и безверия”.

Наиболее полно этические требования, предъявляемые к тактическому приему, изложены в докторской диссертации И. Е. Быховского. Он обоснованно считал, что тактический прием:

•не должен унижать честь и достоинство участников расследования;

•не должен влиять на позицию невиновного, способствуя признанию им несуществующей вины;

•не должен оправдывать само совершение преступления и преуменьшать его общественную опасность;

•не должен способствовать оговору невиновных или обвинению вино- вных в большем объеме, чем это отвечает их действительной вине;

•не должен основываться на неосведомленности обвиняемого или иных лиц в вопросах уголовного права и процесса;

160

•не должен способствовать развитию у обвиняемого или иных лиц низменных побуждений и чувств, даче ими ложных показаний, совершению иных аморальных поступков;

•не должен основываться на сообщении следователем заведомо ложных сведений;

•не должен подрывать авторитета органов прокуратуры, МВД и суда. К этому можно добавить, что в основе тактического приема не должна

лежать никакая форма неправомерного насилия.

Блестящий ученый Игорь Евсеевич Быховский (1924-1988) внес существенный вклад в уголовно-процессуальную науку и криминалистику. Его исследования в области процессуального режима и тактики различных следственных действий легли в основу многих диссертаций и монографий в области криминалистической тактики и методики и широко используются в следственной практике. Руководя в течение десяти лет ведущей кафедрой Института усовершенствования следственных работников Прокуратуры, он остался в памяти слушателей и всех, кто его знал, как талантливый педагог- новатор, яркий полемист, непревзойденный лектор.

В предыдущей главе мы указывали на две основные цели тактического решения в условиях конфликтной ситуации: формирование у противника истинного представления об обстановке и условиях, в которых ему предстоит действовать, или целей, совпадающих с целями следователя (1), и создание условий для формирования у противника ошибочных представлений о тех или иных обстоятельствах дела, целях следователя и его действиях, состоянии расследования (2). Средством достижения второй из этих целей и является преимущественно тактическая комбинация. Рассмотрим разработанные А. Р. Ратиновым варианты этой цели в совокупности с высказанными в отношении них критическими замечаниями его оппонентов.

I. Формирование у подследственного ошибочного представления об обстоятельствах, которые в действительности могли бы привести к нежелательным решениям и действиям. Имеется в виду оставление в неведении относительно имеющихся у следователя доказательств либо, наоборот, создание преувеличенного представления об их объеме, весе и т. п.

Г. Ф. Горский и Д. П. Котов комментируют это положение следующим образом: “Если оставление в неведении подследственного в отношении имеющихся у следователя доказательств (естественно, до выполнения требований ст. 201 УПК и ознакомления обвиняемого с заключением экспертизы в порядке ст. 193 УПК) следует признать вполне допустимым, то при создании преувеличенного представления об объеме отдельных доказательств следователь всегда неизбежно стоит на грани лжи. Это всегда необходимо учитывать”.

М. С. Строгович высказывается по этому поводу совершенно категорически. “Нет никаких сомнений в том, - пишет он, - что умышленное, намеренное “формирование ошибочного представления” у кого-либо есть обман этого лица, сообщение ему ложных сведений, а не что либо иное. Но солгать можно прямо, словами, а можно это же сделать более сложным