Тенденции гражданственности и самоуправления различных регионов народов России. М. 2002. 112 с

институтов и глубокое проникновение государства в социальную фактуру общества. Современное государство создает рутинные, формализованные и рациональные институты, которые распространяют свою власть из центра по всей территории страны9. Государства постепенно расширяют свои полномо- чия: налогообложение, бюрократия, монополия на насилие, законотворчество и правоохранную деятельность10. Для выполнения всех этих функций они пытаются подавить или инкорпорировать конкурирующие неформальные властные институты и установить монополию на создание правил и норм.

Процесс подавления / инкорпорации негосударственных институтов был непростым. Исторически, вновь возникавшие государства представляли собой неуклюжие, медленно расползающиеся организации внутри обществ, которые сосуществовали и делили власть со многими другими формальными и неформальными институтами, от предводителей родовых групп до вождей племен и лидеров религиозных организаций11 . Государственные элиты стремились доминировать над этими организациями и вели ожесто- ченную борьбу за монополию на нормотворчество и правоприменение12. Поэтому современные государства с их глубоким проникновением в социальную структуру общества и высоким авторитетом государственной власти явились результатом долгого и сложного процесса интеграции различ- ных социальных сегментов в единый гомогенный политический субъект13.

Перед тем как перейти к непосредственному анализу проблемы, выдвинутой в данной работе, введем ясность в используемую в ней терминологию. Так, под процессом построения институтов государственной власти мы будем понимать процесс борьбы государственных организаций с другими социальными акторами за монополию на обязательное к выполнению законотворчество, законоприменение и насилие на всей территории данного государства. Построение государственных институтов происходит на двух уровнях: первый уровень подразумевает институализацию государственных структур, то есть подавление или инкорпорацию негосударственных властных структур в унифицированную политическую структуру государства; второй уровень предполагает построение общей идентичности, которая достигается путем создания общегражданской (общенациональной)14 идентичности, разделяемой населением независимо от возможно отличающихся примордиальных15 привязанностей и уз отдельных граждан16. Каждый из вышеуказанных уровней требует высокого уровня социальной интеграции, консолидации, включенности различных институтов социальной власти и социальных групп. Под институтом власти мы будем понимать устойчивую структуру личностей и организаций, способных оказывать планируемый и ожидаемый эффект на других. Институты власти могут быть как государственные (парламент, суд, администрация), так и негосударственные (старейшины, религиозные лидеры, лидеры общины). Под моделью социальной интеграции понимается набор социальных идентичностей, практик и властных структур (например: община, семья, джамаат, клан, исламский вирд, этническая общность), которые влияют на поведение и политический выбор отдельных социальных групп, создавая политические субкультуры и под-системы внутри общереспубликанских.

Итак, в начале 1990-х России в целом и на Северном Кавказе в частности началось построение новых институтов государственной власти. Мы говорим

101

о построении новых государственных институтов, несмотря на то, что к 1991 году Российское государство существовало уже больше десятка веков. С 1991 года в России происходило построение государственности, основанной на фундаментально новых принципах, Конституции, идентичности, институтах и принципах легитимности. Сложность этого процесса в России заключалась не только в том, что ходе его на российскую почву переносились институты, возникшие и развивавшиеся в отличных социальных условиях, и не только в том, что построение государственности сопровождалось одновременными тяжелейшими политическими, социальными, экономическими потрясениями, но и тем, что одни и те же политические институты и процедуры имплантировали во все уголки гигантских просторов российской Евразии, независимо от социальных особенностей проживающих там народов. Несмотря на то, что народы и территории России, вошедшие в состав Российского государства на разных этапах его формирования независимо от того, как это произошло, насильственно или добровольно, уже в течение длительного времени составляли единое культурно-историческое и политико-экономическое пространство17, многообразие национальностей, культур и религий в России делало невозможным построение новой демократической системы государственного управления без учета социокультурного плюрализма. «Суть современной демократии, особенно в условиях России, неотъемлема от обеспечения разным культурным традициям доступа к центрам власти и учета многообразия культур… Важно учесть, что одна из важнейших сущностных характеристик демократии состоит в том, что она признает не только равенство стартовых возможностей, но и равенство способов жизнедеятельности»18 . Вопрос о необходимости приблизить государственные институты власти к социальной действительности не раз поднимался в последние несколько лет. Ясно, что те же политические институты в Москве, Калмыкии, Якутии, Дагестане и Чечне будут функционировать отчасти иначе. Государственные институты власти являются социальными организациями, существующими в рамках и функционирующие в соответствии с устоявшимися механизмами макро- и микро социальных процессов данного сообщества. То есть эффективность государственных институтов напрямую зависит от их способности, во-первых, успешно взаимодействовать с другими социальными структурами, во-вторых, сформировать собственную интеграционную модель, построенную на принятии государственных институтов в качестве символического и практического выражения общегражданской идентичности. Общегражданская идентичность достигается в ходе постепенной общегражданской интеграции – процесса, в результате которого связь индивида с местными, региональными и другими промежуточными структурами ослабевает, в то время как более общая, диффузная общегражданская идентификация усиливается (в данной работе речь пойдет об общегражданской идентичности на республиканском уровне). Выполнение этих условий приведет к построению сильных эффективных институтов, отвечающих критерию легитимности и пользующихся поддержкой и уважением в обществе.

Поскольку целью данной статьи является выявление условий, необходимых для построения эффективных институтов власти в Дагестане, Ингушетии, Чечне, в свете вышесказанного представляется целесообразным кратко обрисовать схему властных структур и моделей интеграции в этих кавказских рес-

102

публиках. Проведем краткий экскурс в систему социальных структур дагестанского, ингушского и чеченского обществ в их диахроническом развитии.

В развитии социальных структур дагестанского, чеченского и ингушского обществ можно выделить три периода: до-исламский период, период исламизации и советский период. Первый, до-исламский период был продолжителен. В Чечне, Ингушетии и Дагестане не сформировались феодальные общества, в классическом смысле слова. В средние века были попытки создания ранних феодальных государств в Ингушетии и Чечне, но после нашествия Тамерлана (9 век н.э.) феодалы и князья были изгнаны, и чеченцы и ингуши вернулись к ранним формам самоуправления19. В Дагестане имелась история государственности: в первой половине II тысячелетия на территории Дагестана складывается ряд феодальных государств, с середины XII в. и до начала XIII в. Дербент существует как самостоятельное владение – независимый Дербентский эмират. В горном Дагестане формируются Аварское ханство, Казикумухское шамхальство, Кайтагское уцмийство и целый ряд мелких самостоятельных политических образований: Ахты, Цахур, Рутул, Курах, Хив, Тпиг, Хнов и др20. Однако социальные структуры проживавших на территории современного Дагестана народов во многом соответствовали структуре вайнахских21 , так называемых «вольных обществ», состоявших из больших родственных групп – тейпов (кланов), в каждый из которых входили по 10–15 расширенных семейств (включавший дедов, детей, внуков и их семейства). В Дагестане кроме кланов также существовали особые образования – джамааты – территориально-исторические сообщества,22 организованные по принципу племенной и родственной близости23. Обычно «вольные общества» представляли собой совокупность самоуправляющихся общин, с сильной традицией коллегиального принятия решений. Максимум власти был сосредоточен внизу, в сельских общинах, и делегация полномочий вверх происходила лишь по мере необходимости24. Над общинами стояли тухумы, военно-экономические союзы, образованные по территориальному признаку, и управляемые советом старейшин представителей всех тейпов, и Советы Земли объединявшие тухумы. Ежедневные вопросы координации общественной жизни и разрешения споров решались стариками на основе адата – древней системы обычного права. Основных моделей интеграции в до-ис- ламский период в Ингушетии и Чечне было пять: расширенное семейство, община, тейп, тухум, земля; в Дагестане шесть (+джамаат).

С распространением ислама (первая волна в 7 веке из Персии, вторая волна XV веке из Османской империи) на Северный Кавказ пришли исламские институты и шариат. Распространение ислама шло особенно быстро в период колониальных войн с Россией, и в XIX веке усилиями имама Шамиля шариат фактически возобладал над адатом. Однако после падения имамата обычное право вернулось в Чечню, Ингушетию и Дагестан, и впоследствии управление и разрешение споров осуществлялось на основе синтеза двух юридических систем – обычного права и шариата. Хотя суннитский ислам не предполагает наличия отдельной страты духовенства, религиозные лидеры появились в каждой общине. Таким образом, в исламский период добавилась новая модель интеграции – исламский вирд (братство) в Ингушетии и Чечне, алими (исламская община) в Дагестане.

103

Радикальные изменения пришли в советский период. Советское государство стремилось глубоко проникнуть в социальные структуры северокавказских обществ. Тухумы и Советы Земли отменили; коллективизация была направлена на разрушение экономической базы расширенного семейства. Была проведена обширная кампания по секуляризация исламских обществ. Кроме того, учреждены системы административного управления и судопроизводства на республиканском, городском и сельском уровнях. Появились регулярная милиция и тюрьмы. Советское правительство предпринимало направленные попытки по изменению юридического сознания граждан, была организована кампания «коренизации» советских судов, в ходе которой местные кадры получили юридическое образование в России, и затем были наняты новыми советскими судами на Северном Кавказе25. Проект принес определенный успех – северокавказские граждане стали чаще обращаться в советский суд, однако по наблюдениям экспертов, адат, в свою очередь, проник в советскую систему судопроизводства26 . В целом, советские суды не пользовались особой популярностью у населения, уголовный кодекс казался слишком строгим по отношению к мелким преступлениям и недостаточно суровым по отношению к тяжким. Поэтому, мелкие преступления (драки, кражи) крайне редко доходили до суда, а кровная месть осуществлялась в независимости от его приговора. Нередко, преступник проводил десять лет в советской тюрьме и по истечению срока был убит родственниками его жертвы27 , в других случаях, если дела и доходили до суда, их закрывали по разрешению старейшинами или медиаторами28.

Успехи власти в популяризации государственных институтов были во многом нейтрализованы в период депортации. Депортация 1991–1994 гг., в результате которой погибла почти четверть населения Ингушетии, Чечни и депортированных народов Дагестана, привела к резкому снижению легитимности советских институтов управления и судопроизводства и росту авторитета традиционных институтов29. В то ж время советская модернизация, индустриализация и масштабные социальные перемены привели к появлению новых интегративных моделей. Широкие возможности в области образования, динамическая социальная мобильность для рабочих и крестьян, урбанизация создали не только новые интегративные модели (например: Коммунистическая партия), но и новые формы идентификации (например: идентичность «советский гражданин»). Интеллигенция, национальная номенклатура и рабочие стали современными стратами, вновь созданными советским государством. Они, как и тысячи пенсионеров, многодетных родителей (которых в республиках Северного Кавказа большинство) восприняли государственные институты, выплачивающие пособия, пенсии, решающие проблемы жилищно-коммунального хозяйства, строящие дороги, обеспечивающие медицинское обслуживание, образование, отдых. Итак, к 1989 году чеченское, ингушское и дагестанское общества имели большой сектор населения социально и экономически организованный в общинной манере, с глубокой традицией эгалитарного коллегиального способа принятия решений и приватизированным правосудием, а так же значительные страты, живущие в городских условиях и существующие в модернизированном, урбанизированном, атомизированном мирe. В этих рес-

104

публиках де-факто существовал институциональный плюрализм, особенно в сфере управления и судопроизводства; судебная система представляла собой фактический симбиоз трех юридических систем30 . Кроме того, особенно в Дагестане, существовало деление по этническому признаку, национальность была институализирована специальной графой в паспорте, но не имела еще соответствующих ей властных институтов. Эти институты быстро формируются в период перестройки в виде национальных партий, народных фронтов, национальных конгрессов. Интеграционные модели Дагестана, Ингушетии и Чечни к 1990-му году можно представить следующим образом:

Таблица 1.

Модели политической интеграции в Дагестане, Ингушетии, Чечне.

105

Таким образом, к началу построения новой государственности, Дагестан, Ингушетия и Чечня представляли собой сложные фрагментированные общества с несколькими уровнями модернизации и институциональным плюрализмом, многоуровневыми, многоплановыми, перекрещивающимися моделями политической интеграции и соответствующим им набором сложных противоречивых идентичностей. Трудно определить с точностью, каков был удельный вес каждого из институтов и каждой интегративной модели в формировании политического поведения и общественного мнения граждан: достоверных эмпирических исследований в ту пору никто не проводил. Особенно деликатным является вопрос о влиянии традиционных интегративных моделей, институтов, обычаев (напр. тейп, старейшины, кровная месть). В связи с тем, что исторически в российской науке и публицистике факт существования подобных социальных структур нередко использовался с целью создания образа диких, отсталых, «полупещерных» людей гор, неспособных самостоятельно управлять своими сообществами, с последующим оправданием репрессивных действий Москвы, в данный момент жители Кавказа, кавказские политические и интеллектуальные элиты не склонны открыто обсуждать эту тему. Однако, несмотря на то, что точное статистическое измерение значимости традиционных структур еще предстоит провести, уже сейчас есть основания полагать, что примордиальные связи и институты (общины, кланы, старейшины) имеют значительное влияние; причем в подавляющем большинстве случаев играют положительную роль в мирном разрешении споров, воспитании молодежи, сохранении порядка и добрососедских взаимоотношений среди жителей многонационального Кавказа. Значит ли это, что в кавказских республиках невозможно (или крайне сложно) построение эффективных институтов современного государства без внешнего вмешательства? Мы считаем, что нет. Построение эффективных институтов на Северном Кавказе возможно, но это должны быть государственные институты несколько иные, чем государственные структуры таких государств, как США, Германия, Эстония, Россия. Фактически, перед государственной властью на Северном Кавказе открыты два пути: 1) игнорировать или подавлять негосударственные политические институты, оставив их за пределами государственной системы, вне официального политического процесса. 2) признать и включить в официальный политический процесс конструктивно настроенные негосударственные институты. При этом важносохранять баланс в отношениях, включать институты на условиях государственных органов, не позволяя им de facto «захватить» или маргинализовать государство. Каковы достоинства и недостатки каждого из этих путей?

Игнорируя негосударственные структуры, государственные институты теряют возможность взаимодействовать и влиять на деятельность этих структур, теряют их поддержку и дополнительную легитимность. В этих условиях авторитет неформальных структур не ослабевает, он растет, как альтернатива государственной власти. В результате чаще всего традиционные институты (особенно кланы) через заднюю дверь проникают в коридоры и кабинеты власти, вступая с ними в несанкционированное, неинституализированное и нередко коррумпированное взаимодействие. Поучителен в этой связи грузинский пример как государства de facto, находящегося во власти семей и кланов.

106

Включая негосударственные структуры в политический процесс, государственные институты не только заручаются поддержкой их лидеров, но получают дополнительные легитимационные дивиденды, рычаги влияния, факторы объединения. При этом государственные институты делят не только полномочия, но и ответственность за коллегиально принимаемые решения

ñнегосударственными структурами, добиваясь, таким образом, дополнительной поддержки и дисциплины со стороны граждан. Наконец, конструктивное диалектическое взаимодействие официальных и неофициальных структур может со временем трансформировать социальную структуру:

ñодной стороны, официальные институты станут ближе к социальной реальности, с другой негосударственные институты со временем могут стать более модернизированными, приобретя конструктивные черты, постепенно стать неотъемлемой частью современной государственной власти.

Опыт включения неофициальных структур в политический процесс в

республиках Северного Кавказа уже есть. Значительных результатов за последнее десятилетие достигла республика Дагестан, самая полиэтничная и фрагментированная республика Российской Федерации. По данным переписи 1989 года, на территории Дагестана проживают представители 102-х национальностей31. Граждане Дагестана исповедуют ислам (суннизм и шиизм), православие и иудаизм. К числу так называемых коренных относятся 34 этнические группы численностью от 1000 до 500, 000 человек; особенностью этнополитической композиции Дагестана является то, что ни одна из этнических групп, входящих в официальный круг коренных народов Дагестана не составляет большинства в республике, не имеет такого численного или историко-культурного доминирования, чтобы исключать веское участие представителей других групп в принятии важнейших политических решений32. В первый период постсоветских трансформаций (1991–1994 годы), когда этнические движения во многом развивались как вызов, как оппозиция возглавляющей республику номенклатурной элите (многонациональной по своему составу и советской по политической культуре), в республике были создана уникальная по меркам России система институтов государственной власти. Политическими атрибутами так называемой «титульной национальности» были наделены 14 национальностей Дагестана. Дагестанцы три раза в ходе референдума отвергли президентскую систему правления, и в результате предпринятых усилий была выдвинута идея образования совершенного нового института высшей исполнительной власти – Государственного Совета, своеобразного «коллегиального президента»33, по модели консенсусиональной (consonsiational) демократии.

Дагестанский электоральный закон предполагает сложную систему, которая почти зеркально отражает этнический состав населения республики. Особенность закона состоит в том, что республиканский Центризбирком наделяется полномочиями устанавливать национальные избирательные округа, где правом выдвижения своих кандидатур могут пользоваться только представители определенной этнической группы34. Это позволяет достичь максимальной репрезентативности и де-политизировать этничность еще до начала избирательной кампании35. В результате модель социальной интеграции «этничность», деполитизируясь с одной стороны, институализирует-

107

ся с другой, поглощая групповую солидарность более мелких моделей политической интеграции, то есть превращаясь в официальную групповую солидарность граждан республики, в определенной степени нейтрализует другие интегративные модели. Кроме этничности, в Дагестане в политический процесс включено множество агентов, групповых солидарностей, этнических, и не только этнических, стратегий36 . За последние несколько лет, по свидетельству Здравомыслова и Цуциева, выстраивается совместное коммуникативное пространство, осуществляются взаимные определения, конструируются и изменяются стратегии и образы между разнообразными агентами – этническими элитами, «этнопартиями»37 , джамаатами38 . Таким образом, у официальных и неофициальных структур создается общее социальное поле, перекрестные связи, во многом общая идентичность.

Первые выборы в Народное Собрание проходили в Дагестане в 1995 году и не обошлись без инцендентов. Вторые выборы в 1999 году прошли напряженно, но насильственных эпизодов удалось избежать. Система в целом воспринималась гражданами как справедливая, активность избирателей высокой39. Этническая и религиозная напряженность была во многом снята, крупных социальных всплесков удалось предотвратить. «Последние три года (1997–1999 гг.) могут быть обозначены как период институциональной стабилизации политического режима в республике: к середине 1999 года практически сняты с повестки дня сомнения по поводу того, какая система организации государственной власти будет функционировать в Дагестане в ближайшие годы»40. Так, вновь созданная система государственных институтов власти предотвратила дезинтеграцию Дагестана и в 1999 году помогла дагестанцам сплотиться перед лицом военного вторжения из Чечни41, а существовавшая в годы советской власти кулуарная, теневая практика согласований обрела некоторые институциальные обрамления-ограничения42. Сегодня, как и прежде, основными каналами, по которым вырабатываются важнейшие решения, являются процедуры неформализованного закулисного торга, но caми позиции участвующих в игре политических акторов постепенно публично и легитимно определяются. Так, в программе по борьбе с экстремизмом особое место уделяется религиозным лидерам и старейшинам43, в вопросах распределения финансирования на восстановление аулов после вторжения 1999 года активно участвовали джамааты44, в программах по делам молодежи – религиозные лидеры и лидеры местных общин45.

ÂИнгушетии вырисовывается несколько иная картина, чем в Дагестане.

Â1992 году Ингушетия получила независимость и избрала президентский путь республиканского правления. Первый президент Ингушской республики Руслан Аушев, впервые избранный в 1993, вторично в 1997 году, стал

основной консолидирующей силой в республике. Президент имел большую поддержку среди населения и репутацию человека высоких принципов и демократических убеждений. С 1993 года в республике практиковались и пропагандировались демократические принципы принятия решений, велась политика аккомодации по отношению к негосударственным структурам. Официальный дискурс не подчеркивал значимость негосударственных структур, но неофициально консультации проводились на регулярной основе. По всей видимости, можно утверждать, что к 1999 году в

108

Ингушетии так же, как в Дагестане, была достигнута национальная консолидация; негосударственные структуры власти были отчасти маргинализованы, отчасти консолидированы республиканскими институтами. Однако в процессе ингушского построения государственной власти не произошло и не наметилось институализации отношений между негосударственными интегративными моделями и государственными институтами власти, как это случилось в Дагестане. Скорее консолидация Ингушской государственности произошла за счет личных качеств президента Аушева, который сумел в течение почти десяти лет сохранять хрупкий баланс и социальное спокойствие в республике, не заложив, тем не менее, на будущее основ формальной, институализированной системы управления.

В Чечне ситуация развивалась еще драматичнее. Начиная с 1991 года – де факто отделения Чеченской республики, Джохар Дудаев делал ставку на возрождение традиционных структур, надеясь заручиться их поддержкой и рассчитывая на их престиж. Однако, ставка была неверной, ибо большинство тейпов и старейшин не поддержали стремительное перерастание государства Дудаева в этнократический авторитарный режим. Коллегиальные традиции чеченского самоуправления не допускают единоличного правления, в результате к 1994 году большинство тейпов были против Дудаева, что в дальнейшем привело к маргинализации дудаевских институтов государственной власти в общем социальном пространстве республики. После 1996 года Аслан Масхадов так же был неспособен объединить общество, разобщенное двухлетней войной, Чечня разделилась на враждующие группировки и стала все труднее управляемой, пока в 1999 году не разразилась вторая война. Чечня 1991–1994 гг. является ярким образцом попытки замещения государственной власти неформальными институтами, приведшей фактически к разрушению основ государства.

Пример трех северокавказских республик показывает, какие задачи и трудности стоят перед государственными институтами в условиях сложных, фрагментированных обществ. Политической науке и политическим деятелям необходимо осмыслить и выработать принципы взаимодействия государственных институтов и негосударственных структур. Как? Предстоит дать ответ в будущем. Целью этой статьи было поставить проблему и осветить научный вопрос.

В данной статье мы рассмотрели вопросы построения эффективных институтов государственной власти и достижения общегражданской интеграции в трех северокавказских республиках – Дагестане, Ингушетии, Чечне. Мы утверждали, что эффективность деятельности институтов государственной власти на Северном Кавказе зависит от их поддержки негосударственными институтами. Рассмотрев процесс становления основных институтов власти и моделей интеграции в Дагестане, Ингушетии и Чечне, мы пришли к выводу, что на данном этапе истории сильная и эффективная государственная власть в Чечне, Ингушетии и Дагестане невозможна без конструктивного включения в процесс принятия решений представителей негосударственных институтов. Изучение возможных шагов по вовлечению в процесс принятия решений конструктивно настроенных групп, и маргинализации групп с неконструктивной ориентацией, должно стать темой дальнейших исследований.

109

Примечания

1Pierson Ch. 1996. The Modern State. Routledge. London, p. 35.

8Например в Османской империи существовала система миллетов, отдельных культурных и религиозных сообществ, со своей системой местного самоуправления, в Российской Империи над присоединенными народами устанавливалось косвенное правление, ассимиляция этих народов осуще-

ствлялась постепенно путем миграции и административной адаптации.

9Weber M., 1978 54-56.

10Mann, 1995. The Autonomous Power of the State. In: Power in Modern States. Olsen and Marger (eds) Westview Press. Boudler. P. 325.

11Migdal J. 1987. Strong States, Weak States: Power Accomodation in Weiner, p. 396.

12Migdal. p. 397.

13Weber. 54-56.

14Здесь: на уровне гражданской нации, не путать с этнической принадлежностью.

15К примордиальным узам относят родство, клан, этничность.

16Geerz. C. 1994. Primordial and Civic Ties. P. 30.

17Гаджиев К. Политическая наука. М.: Международные отношения, 1998. С. 237.

18Òàì æå. Ñ. 236.

19Гакаев. Чеченский кризис: истоки, итоги, перспективы. М.: ЧКУ. С. 7.

20Официальный сайт республики Дагестан.

21Вайнахи – общее название ингушей и чеченцев (досл. близкие люди).

22Мамакаев М. Чеченеский тейп в период разложения. Грозный: Чеченоингушское книжное издание, 1973.

23Ware, Kisriev: Ware B, Kisriev E. 2001. Cultures of Peace and Violence in the Northern Caucasus: The Cases of Dagestan and Chechnya w/p ISPP Cuernavaca Mexico p. 8.

24Гакаев. Чеченский кризис: истоки, итоги, перспективы М.: ЧКУ. С. 9.

25Бабич И. Юридическая культура адыгов (история и современность). М., 2000. С. 36.

26Òàì æå. Ñ. 36.

27Ford P. 1995. Taming Feuds. In: Christian Science Monitor, 3/8. Issue 70.

28Бабич И. С. 37.

110