П. В. Симонов. Эмоциональный мозг

потребностей, свобода - есть концентрированное обозначение социального идеала, а стремление к счастью предполагает поиск возможно более полной самореализации личности.

Три страсти, простые, но необычайно сильные управляли моей жизнью: жажда любви, поиски знания и нестерпимая жалость к страданиям человечества - в этом признании Бертрана Рассела также проступают уже знакомые нам мотивы «триады», модифицированные преобладанием тенденций «роста» и «для других».

Дело в том, что потребности всех трех перечисленных выше групп (биологические, социальные и идеальные) в свою очередь образуют две разновидности, одну из которых можно назвать «потребностями нужды», а вторую-«потребностями роста». Эти две разновидности потребностей обусловлены диалектикой сохранения и развития, присущей процессу самодвижения живой природы, включая человека и общество. Удовлетворение потребности нужды означает сохранение, удержание генетически заданных констант или ранее достигнутого в онтогенезе. Примером нужды в сфере биологических потребностей может служить голод. В области удовлетворения социальных потребностей нужда есть сохранение занимаемой позиции, а рост - ее улучшение. Овладение уже имеющимися сведениями удовлетворит нужду познания. Потребность роста применительно к познавательной деятельности побуждает искать принципиально новое, отсутствующее в современной науке.

Наличие потребностей нужды и роста, сохранения и развития объясняет тот повседневно наблюдаемый факт, что удовлетворение потребности в одних случаях редуцирует, ослабляет эту потребность, а в других - индуцирует, усиливает ее [Магун, 1978]. Ранее [Симонов, 1970] мы представили систему доказательств в пользу того, что тенденции сохранения и развития привели к формированию в процессе эволюции двух основных разновидностей эмоций - отрицательных и положительных.

Родство положительных эмоций и тенденций развития отметил Ф. Энгельс в письме к П. Л. Лаврову, где он пишет, что благодаря производству «стало возможным, как Вы правильно заметили, чтобы «человек вел борьбу не только за существование, но за наслаждение и за увеличение своих наслаждений, готов был для высшего наслаждения отречься от низших...» Борьба за существование,- если мы на момент оставим здесь в силе эту категорию,- превращается, таким образом, в борьбу за наслаждения, в борьбу не за одни только средства существования, но и за средства развития, за общественно - производимые средства развития, а к этой ступени категории из животного царства не могут быть применены» [К- Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 34, с. 137]. Принципиальное различие между положительными и отрицательными эмоциями обнаруживается при удовлетворении даже сравнительно элементарных потребностей, например, потребности в пище. Сильный голод, переживамый субъектом как отрицательная эмоция, побуждает удовлетворить его любыми съедобными веществами, лишь бы избавиться от мучительного для субъекта состояния. Удовольствие, получаемое от пищи, с необходимостью требует ее разнообразия, поиска новых питательных веществ, их новых комбинаций и способов приготовления. Иными словами, даже на уровне пищевой потребности положительные эмоции играют творческо-поисковую роль, содействуют освоению новых сфер окружающей действительности.

В области сексуального поведения значение положительных эмоций еще более возрастает, а значение отрицательных - уменьшается. Сколь бы ни было тягостно сексуальное воздержание, от него, в отличие от голода, как говорится «никто не умер». Анализ случаев самоубийства при неразделенной любви показывает, что человека толкает на этот отчаянный шаг не сексуальная депривация, но неудовлетворенность социальных, и особенно, идеальных потребностей. Трагедия несчастной любви имеет своим источником высшие человеческие мотивацииобманутое доверие, крушение жизненных идеалов, утрату смысла своего существования. Изучение депрессивных состояний психогенного (не органического) происхождения показывает, что ни житейские

трудности, ни социальные неудачи не ведут к депрессии. Что бы ни явилось непосредственной причиной депрессии - измена любимого человека, утрата служебного положения и т. п., не сама разлука, не само крушение карьеры формируют депрессивное состояние, но несправедливость случившегося, надругательство над жизненными идеалами, присущими данной личности, их обесценение. Отрицательные эмоции, возникающие на базе неудовлетворенных социальных потребностей, как правило, стеничны и агрессивны. В своих социальных неудачах человек склонен винить других, происки недоброжелателей, сложившиеся обстоятельства. Депрессия ему не грозит. Наконец, на вершине иерархической пирамиды потребностей мы встречаем мотивации, которые обслуживаются почти исключительно положительными эмоциями. Такова потребность познания и ее разновидность - трудно формулируемая словами потребность в создании и восприятии произведений искусства, так называемая эстетическая потребность. В отличие от голода, жажды, секса, потребности занимать определенное место в группе и т. п., ни научно-теоретическое познание, ни искусство не обладают внутримозговым аппаратом наказания. Их привлекательность обеспечивается только той радостью, которую несет постижение истины, только тем высоким наслаждением, которое человек испытывает от соприкосновения с прекрасным.

Творчество всегда окрашено положительными эмоциями на этапе возникновения гипотез. Механизм этой закономерности хорошо объясняется информационной теорией эмоций. Ведь новая догадка, предположение, замысел субъективно повышают вероятность достижения цели вплоть до того момента, когда логическая или экспериментальная проверка установят их истинную ценность. «Муки творчества» характерны для стадий поиска и отбора, столь часто завершающегося полнейшим разочарованием.

Большую побуждающую силу потребностей роста по сравнению с потребностями нужды давно отметила народная наблюдательность в известной поговорке о том, что «охота пуще неволи». Как и все другие потребности, нужда и рост индивидуально варьируют у разных людей. По-видимому, именно относительное преобладание одной из этих потребностей ведет к тому, что при исследовании так называемого уровня притязаний испытуемые делятся на две группы: на тех, кто стремится к успеху, и на тех, кто главным образом избегает неуспеха.

Преимущественная связь потребностей роста с положительными эмоциями, а потребностей нужды с отрицательными не отрицает вторичного распространения этих эмоций на соседние группы мотивов. Как положительные, так и отрицательные эмоции приобретают специфические черты в зависимости от характера потребности. Хроническая отрицательная эмоция, возникающая при угрозе неудовлетворения потребности нужды, квалифицируется как тревога, а при неудовлетворении потребности роста - как фрустрация. Тревога, сочетающаяся с отказом от действий, типична для невроза [Ротенберг, 1975]. В зависимости от неудовлетворенности потребностей нужды и роста формируются две формы депрессии: тревоги и тоски.

Третьим и последним параметром классификации потребностей служит их деление на группы «для себя» и «для других». Примером биологической потребности для других может быть родительский инстинкт, побуждающий спасать потомство ценой собственной жизни. Потребности для других особенно характерны для социальных мотиваций. В сущности, совесть есть ничто иное как социально-детерминированная норма удовлетворения потребностей «для других», присущая данному человеку. Идеальные (познавательные) потребности такого деления не имеют, поскольку не существует объективных истин «для себя» и «для других». Другое дело, что в процесс использования результатов познания вовлекаются материальные и социальные потребности во всем их многообразии и противоречивости. Преобладание идеальных (познавательно творческих) потребностей в структуре данной личности, квалифицируется некоторыми исследователями как ее преимущественная ориентация «на дело», отличная от ориентации на себя и на других [Божович, 1970; Гершуни, 1971]. Впрочем, ориентация «на дело»

может быть продиктована потребностью в вооружении (знаниями, навыками и т. п.), о которой мы скажем ниже.

Для правильного понимания закономерностей человеческого поведения важно помнить, что хотя все перечисленные потребности тесно связаны друг с другом и редко обнаруживаются в изолированном, чистом виде, они принципиально не выводимы друг из друга и не заменяют друг друга. Любая степень удовлетворения одного типа потребностей не избавляет человека от необходимости удовлетворять потребности другого типа: отсюда проистекает, в частности, так называемая бездуховность общества потребления.

Нет такого человека, которому было бы безразлично мнение о нем других людей. В. Леви приводит в одной из своих книг слова Паскаля: «Чем бы человек ни обладал на земле,- писал Паскаль,- прекрасным здоровьем, любыми благами жизни, он все-таки недоволен, если не пользуется почетом у людей... Имея все возможные преимущества, он не чувствует себя удовлетворенным, если не занимает выгодного места в умах. Ничто не может отвлечь его от этой цели... Даже презирающие род людской, третирующие людей как скотов, и те хотят, чтобы люди поклонялись и верили им...» [Леви, 1973, с. 250].

То же самое относится к потребности «для других», неистребимой даже у натур, казалось бы полностью замкнувшихся в эгоистическом одиночестве. Так Понтий Пилат из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» испытывает привязанность к своему псу. Так, глухой и бесконечно одинокий Герасим заботится о Муму.

Исходная самостоятельность потребностей, отсутствие их взаимозаменяемости важно учитывать при разработке научных основ воспитания и мер борьбы с антиобщественным поведением. По свидетельству В. Н. Кудрявцева [1974], только 3,7% краж, совершенных подростками, были связаны с материальным неблагополучием в семье. Во многих случаях агрессия подростков совершенно свободна от корыстных целей и представляет результат деформированной потребности самоутверждения в групповой иерархии. Духовный голод, неудовлетворенность потребностей в богатой впечатлениями, разнообразной, осмысленной жизни толкает к водке, стремительно упрощающей сферу потребностей субъекта: любой собутыльник - друг, любая женщина - желанна, любой незнакомый - объект для агрессии. В результате 80% убийств и 90% хулиганств совершаются подростками в пьяном виде.

П. Л. Капица вполне обоснованно считает, что рост духовных и умственных качеств населения можно количественно определить по сокращению числа преступлений, нервных заболеваний и случаев наркомании, подобно тому как улучшение здорового образа жизни оценивается по долголетию, а рост материального состояния - по валовой продукции на душу населения. Именно первую оценку нужно считать наиболее важной, поскольку она определяет судьбу данной общественной структуры [Капица, 1977]. Конкретный набор потребностей, их иерархия, доминирующее положение одних побуждений и вспомогательная роль других составляют «ядро» личности, наиболее существенную ее характеристику. Хотя любому человеку присущи все группы потребностей, хотя люди, принадлежащие к одной и той же эпохе, общественноэкономической формации, классу, национальности обладают сходной, исторически обусловленной структурой потребностей, их индивидуальная композиция уникальна и в наибольшей мере определяет неповторимость личности. Другие ее черты - специфические способности, темперамент, принадлежность к так называемому «мыслительному» или «художественному» типу имеют важное, но второстепенное значение. «Самый лучший человек тот,- говорил Л. Н. Толстой,- кто живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека - который живет чужими мыслями и своими чувствами... Из различных сочетаний этих четырех основ, мотивов деятельности - все различие людей» [цит. по Маркуша, 1979, с. 66]. Если перевести эту классификацию на язык потребностей, то лучшим окажется человек с преобладанием тенденции «для других» в сфере биологических и социальных потребностей в сочетании с потребностью познания, свободной от побочных влияний. Самый худший - эгоистически ориентирован

на себя, а свои суждения подчиняет не объективной истине, но заимствованным и утилитарно выгодным для него взглядам.

Развитие личности - это прежде всего и главным образом обогащение и «возвышение» (В. И. Ленин) потребностей данного человека, готовность «для высшего наслаждения отречься от низших» в соответствии с ленинским «законом возвышения потребностей» [Ленин. Поли. собр. соч., т. 1, с. 101-102]. Яркой иллюстрацией этого закона может служить признание Алексея Стаханова, которое приводит в своей статье В. Столетов: «Чего я стремился достичь в жизни?»-ставит вопрос зачинатель стахановского движения А. Стаханов и отвечает: а) на первых порах быть сытым; б) далее - получать высокие заработки; в) достичь «человеческого уважения»; г) с развитием классового самосознания возникло желание доказать, что без тебя не может обойтись шахта, целый коллектив; д) в конце концов выработалось понимание «необходимости быть лучше и выше самого себя» [Столетов, 1976, с. 3]. В отличие от охранительных критериев «выживания», о которых пишет Б. Скиннер, для марксизма «...высшими культурными и нравственными ценностями являются те, которые в наибольшей степени содействуют развитию общества и всестороннему развитию личности» [Федосеев, 1973, с. 36].

Из всех потребностей человека познание и творчество наиболее гармонично объединяют личное и общественное, диалектически «снимая» дилемму «для себя» и «для других», ибо для них такого разделения не существует. Любая деятельность человека тем свободнее от необходимости «сочетания личного и общественного», чем больше в ней выражено творчески-познавательное начало. Воспитывать «потребность в труде» безотносительно к его мотивам нелепо: трудится и стяжатель на своем огороде. Только труд как творчество, как выявление сущностных сил человека приносит радость и удовлетворение до получения конечного результата. А творчество возможно лишь при достижении субъектом определенного уровня квалификации.

Только квалифицированная деятельность способна стать деятельностью для других (вспомним, что говорили Толстой и Достоевский о любви деятельной и мечтательной). Опытный врач - эгоист полезнее окружающим, чем пламенный альтруист, отправляющий пациента на тот свет, благодаря своей профессиональной беспомощности. Вот почему квалификация в любой области наиболее надежно ведет к гармоничному удовлетворению всего комплекса потребностей, обеспечивая и материальное вознаграждение, и социальный престиж, и любовь окружающих, и наслаждение самим процессом реализации своих способностей и умений.

«Различные потребности внутренне связаны между собой в одну естественную систему...» - подчеркивал К. Маркс [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 368]. Тесная связь между потребностями ведет, в частности, к тому, что одни и те же средства могут служить удовлетворению многих потребностей. Средства (знания, умения, орудия, материальные ресурсы), добытые для удовлетворения одной потребности, как правило, оказываются полезными и для удовлетворения других. Отсюда возникает универсальная потребность в вооружении. Ярким примером наличия такой потребности и ее относительной самостоятельности служит игровое поведение в широком смысле.

Об автономии игровой мотивации свидетельствует, например, тот факт, что игровая борьба молодых животных не содержит элементов конкуренции и свободна от симптомов агрессивного поведения [Lorenz, 1967]. Подобно другим потребностям, она усиливается в условиях депривации: изолированные друг от друга каждый второй день золотистые хомяки при встрече удваивают продолжительность их игрового поведения [Слоним, 1976]. Целью, а следовательно, и определяющим признаком любой игры является совершенствование играющего, а не достижение внешней по отношению к субъекту цели. Так, благодаря игре дети овладевают навыками, которые им понадобятся лишь в дальнейшем.

Потребность в вооружении достигает высших и наиболее сложных трансформаций у взрослого человека. Накопление знаний, умений или, скажем, денег как универсального

средства удовлетворения биологических и социальных потребностей может приобрести самодовлеющее значение, что, например, и произошло со Скупым рыцарем в трагедии А. С. Пушкина.

Потребность в вооружении дополняется и коррегируется потребностью экономии сил. Если одна и та же цель может быть достигнута с помощью различных действий, предпочтение отдается тому из них, которое требует наименьшей траты энергетических ресурсов. Трансформации этой потребности чрезвычайно многообразны: от заурядной лени до совершенствования профессиональных навыков виртуоза. Не зря шутят, что большинство изобретений продиктовано ленью - желанием облегчить и упростить свой труд. Надо лишь помнить, что стремление к экономии сил ни в коем случае нельзя абсолютизировать, ибо это только одна гомеостатическая сторона человеческой деятельности, сосуществующая с ненасытностью и экспансией других потребностей человека.

Человек отличается «безграничностью своих потребностей и их способностью к расширению» [Маркс. Архив Маркса и Энгельса, т. 2(7). М., 1935, с. 235]. Ненасытность потребностей - условие развития, освоения новых сфер действительности, поиска новых, неведомых ранее средств и способов удовлетворения. Ненасытность потребностей непреложно требует исторически изменчивых социальных по своей природе норм удовлетворения. «Размер так называемых необходимых потребностей, равно как и способы их удовлетворения, сами представляют собой продукт истории» [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 23, с. 182]. Нормируются не только биологические и социальные, но и познавательные потребности. Каждая историческая эпоха, общественная формация, класс характеризуются своим сводом норм: обычаев, законов, морали, идеологии. Выявление и формулировка норм представляют важнейшую функцию индивидуального и общественного сознания.

Совокупность норм данной социальной общности или эпохи образует ее культуру. Культурным мы называем человека, чье поведение строго соответствует этим нормам. Поскольку нормы различны, различны и представления о культуре: например, вполне культурный европеец, плохо знающий нормы поведения, принятые среди японцев, может быть воспринят ими как человек малокультурный.

Непосредственные мотивы поступков, как правило, очевидны. Первичные, исходные побуждения выявить трудно - боль* шей частью они глубоко скрыты и от постороннего наблюдателя, и от самого субъекта. Например, женщина идет покупать пальто. Совершенно ясно, что у нее есть потребность в этом пальто. Она обрадуется, если купит его, и огорчится, если не найдет того, что бы ей приглянулось (хорошая иллюстрация для «предметности эмоций», о которой тоскует описательная психология). Но «потребность в пальто» - это результирующая целого комплекса потребностей: биологических, социально-престижных, эстетических. Какая из них в данном случае сыграла решающую роль, определила время покупки и выбор предмета? На этот вопрос не всегда ответит и сама покупательница.

Можно было бы привести множество примеров, когда человек, искренне веря, что действует для других, удовлетворяет свою сугубо эгоистическую потребность. Бывает и наоборот: твердо убежденный в преследовании личных целей, человек в действительности движим потребностью для других.

Вот эта трудность постижения подлинных мотивов поведения и породила убеждение в наличии каких-то сверх-регуляторов, которые управляют потребностями, хотя и не всегда справляются с ними. Необходимость таких регуляторов диктуется и переключающей функцией эмоций. Поскольку эмоции зависят не только от потребности, но и от вероятности ее удовлетворения, возникает угроза хронической переориентации поведения на менее значимые, но легко достижимые цели. Тем более должен существовать регулятор, контролирующий поведение и определяющий последовательность и допустимость удовлетворения той или иной потребности.

В качестве таких регуляторов традиционно рассматривают волю и сознание. Ниже мы постараемся показать, что воля не управляет потребностями, а присоединившись к какойлибо из них, содействует ее удовлетворению. Что касается сознания, то оно занято вооружением потребностей средствами и способами их удовлетворения. Таким образом, и воля, и сознание есть результат трансформации потребностей, этап их дальнейшей разработки. Недооценка этого обстоятельства ведет к настойчивым попыткам в случае антиобщественного поведения субъекта апеллировать к его «сознательности», что пока не удавалось ни одному реформатору-утописту, а в повседневной жизни так ослабляет эффективность воспитательной практики. На любом уровне высшей нервной деятельности человека потребности может противостоять только другая потребность.

ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ ВОЛИ

Представление о воле как феномене, противостоящем потребностям и воздействующем на них с наибольшей категоричностью, высказал Ш. Н. Чхартишвили: «Своим названием волевое поведение обязано тому обстоятельству, что ему дает начало, а также управляет им на всем его протяжении не какая-либо потребность, а сама личность как субъект воли...

Эти два явления - потребность и воля занимают, таким образом, совершенно различные места в психологической структуре личности» [Чхартишвили, 1967, с. 72-81]. Сходных взглядов придерживается Е. Н. Баканов [1977], полагая, что воля есть подчинение субъектом своих побуждений логике отражаемой им объективной необходимости с достижением (в пределе) их совпадения. Логику объективной необходимости отражает, по-видимому, сознание. Значит, суть воли заключается по Баканову в подчинении побуждений субъекта его сознанию. Сознание, потребности (побуждения) и воля функционируют как самостоятельные и зачастую конфликтующие между собой силы. Иных воззрений придерживается И. М. Сеченов. Отвергая не детерминированную врожденными задатками и условиями воспитания «свободную волю», И. М. Сеченов вместе с тем не отрицал ни активности человеческого поведения, ни наличия воли как реального и специфического механизма деятельности мозга. Более того, он подчеркивал, что развиваемое им «учение о не свободе воли» имеет важнейшее практическое значение, теоретически обосновывает возможность направленного влияния на процесс формирования человеческой личности в желательном для общества направлении. «Внешняя сторона действий, которыми общество ограждает себя от порочных членов,- писал Сеченов,- остается, следовательно, неизменной, признается ли в человеке свободная воля или нет. Изменяется только смысл их в том отношении, что на место возмездия становится исправление» [Сеченов, 1952, с. 443].

По мнению Сеченова, «...ни обыденная жизнь, ни история народов не представляют ни единого случая, где одна холодная безличная воля могла бы совершить какой-нибудь нравственный подвиг. Рядом с ней всегда стоит, определяя ее, какой-нибудь нравственный мотив, в форме ли страстной мысли или чувства... (Воля) одна, сама по себе, действовать не может, а действует лишь во имя разума или чувства...» [Сеченов, 1952, с. 260]. «Воля бессильна, пока она не вдохновится страстным хотением»,- утверждал К. С. Станиславский [1957, с. 290].

Признание зависимости воли от определяющего ее мотива сейчас же ставит вопрос о том, удовлетворению какой из сосуществующих и подчас конкурирующих между собой потребностей будут содействовать механизмы воли. И. М. Сеченов ответил на этот вопрос следующим образом: «...роль свободной воли целиком переходит на побуждение, пересиливающее все прочие» [Там же, с. 436]. Однако подобная формулировка нуждается в дальнейшем уточнении смысла, вкладываемого в понятие о «побуждении, пересиливающем все прочие». Невозможно считать волей доминирующую в данный момент потребность. Ведь курильщик, решивший бросить курить и тем не менее

отправляющийся за сигаретами, или игрок, наперекор всем доводам рассудка устремившийся к карточному столу, повинуются потребности, пересилившей все остальные. Тем не менее эти примеры могут служить иллюстрацией крайнего безволия, несмотря на то, что оба субъекта полностью сознают и причину своих поступков, и их возможные последствия. Следовательно, воля не просто господствующая потребность, но некоторый специальный механизм, дополнительный к одной из конкурирующих мотиваций и содействующий ее трансформации в действие, в поступок.

Мы полагаем, что филогенетической предпосылкой волевого поведения является «рефлекс свободы», описанный И. П. Павловым. В сопротивлении собаки попыткам ограничить ее двигательную активность Павлов увидел несравненно большее, нежели разновидность защитной реакции. «Рефлекс свободы» - это самостоятельная форма поведения, для которой препятствие служит не менее адекватным стимулом, чем корм для пищедобывательных действий, боль - для оборонительной реакции, а новый и неожиданный раздражитель - для ориентировочной. «Не будь его (рефлекса свободы),- писал Павлов,- всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение его жизни» [Павлов, 1951, с. 343].

Эта идея Павлова получила свое развитие в концепции «стимульно-преградной ситуации», разработанной В. П. Протопоповым [1935, 1950]. Он экспериментально показал, что «реакция преодоления», возникающая при наличии преграды и дополнительная по отношению к потребности, первично инициировавшей поведение (пищевой, половой и т. д.), играет очень важную роль в формировании приспособительных действий. Столкнувшись с преградой на пути к пище, животное начинает использовать не те варианты действий, которые ранее приводили к пищевому подкреплению, но хранящиеся в памяти способы преодоления сходных препятствий. Именно характер преграды, а не первичный мотив определяет состав действий, перебираемых в процессе организации поведения, способного обеспечить достижение цели.

На уровне человека взаимоотношения между реакцией на препятствие и первичным мотивом становятся исключительно сложными. Активность, вызванная преградой, в определенных случаях может оттеснить первоначальное побуждение на второй план, и тогда мы встретимся с упрямством, с поведением, где преодоление стало самоцелью, а исходный мотив утратил свое значение и даже забыт.

Для человека преграда - это совсем не обязательно внешнее препятствие. Преградой может стать и конкурирующая потребность. Тогда доминирование одного из конкурирующих мотивов будет определяться не только их соотносительной силой, но и возникновением активности, по отношению к которой субдоминантный мотив есть препятствие, «внутренняя помеха». С подобной ситуацией мы практически и встречаемся во всех случаях, когда принято говорить о «волевом подавлении» эмоций, а точнее, обусловивших эти эмоции потребностей. Следует помнить, что волевые качества субъекта сами по себе не имеют положительного значения, а как и другие психологические свойства решающим образом зависят от социальной ценности первичного побуждения. Итак, воля есть потребность преодоления препятствий. Как всякая иная потребность она может явиться источником положительных или отрицательных эмоций, обусловленных самим фактом преодоления (или непреодоления) преграды до того, как будет достигнута конечная цель. Ярким подтверждением относительной самостоятельности этой потребности может служить спорт. Если бы цель спортивных соревнований заключалась единственно в победе над противником, спортсмены должны бы были предпочитать возможно более слабых конкурентов. Однако хорошо известно, что победа над слабым противником не приносит ни радости, ни удовлетворения.

С другой стороны (и это отметил уже Сеченов) сколько-нибудь полная автономия воли лишает ее адаптивного значения, превращает в бессмысленное упрямство. Вот почему центральным вопросом психофизиологии воли остается вопрос о механизме, благодаря

которому воля начинает «служить» именно этой, а не какой-либо иной потребности. Здесь следует напомнить, что конкуренция между потребностями протекает на уровне их трансформации в соответствующие эмоции. Например, в опасной ситуации борьба между инстинктом самосохранения и потребностью соответствовать определенным этическим образцам переживается субъектом как борьба между страхом и чувством долга, чувством стыда при мысли о возможном бегстве с боевой позиции.

Вернемся теперь к нашему примеру с курильщиком. Разумеется, инстинкт самосохранения у человека сильнее потребности в никотине. Но вероятность смертельно опасного заболевания с точки зрения субъекта, во-первых, мала, а, во-вторых, отнесена к какому-то неопределенно отдаленному будущему. Согласно информационной теории эмоций в подобной ситуации потребность самосохранения не порождает отрицательной эмоции страха потерять здоровье или даже умереть. В то же время потребность в никотине генерирует достаточно сильную отрицательную эмоцию абстиненции наряду с воспоминанием о положительной эмоции удовольствия от затяжки табачным дымом. Таким образом, силы эмоций оказываются явно неравными и поведение ориентируется на удовлетворение потенциально более слабой (по сравнению с самосохранением) потребности в табаке.

Человек, обладающий развитой волей и решивший бросить курить, сопротивляется влечению к никотину не потому (точнее, не только потому), что боится заболеть раком легких, а потому, что воспринимает это влечение как преграду, как не свободу, порождающую вторичную потребность преодоления. Заметим, что вмешательство воли не отменяет универсальную регулирующую функцию эмоций, поскольку воля вмешивается в конкуренцию мотивов опять-таки на уровне эмоций - отрицательных в случае неспособности преодолеть «внутреннюю помеху» и положительных в случае «победы над собой».

В сущности определение воли как «побуждения, пересиливающего все прочие» (Сеченов) справедливо с той оговоркой, что имеется в виду потребность, устойчиво доминирующая в структуре данной личности. Если удовлетворение этой доминирующей потребности протекает в условиях, когда она порождает и наиболее сильную эмоцию, организация поведения не сопровождается вовлечением мозговых механизмов воли. Воля не нужна матери, бросающейся на помощь своему ребенку, как не нужна и человеку, целиком захваченному крайне интересным, а потому неотразимо привлекательным для него делом. Если же субдоминантные конкурирующие мотивы генерируют эмоции более сильные, чем эмоции, продиктованные доминирующим мотивом, включается механизм воли, обеспечивая достижение стратегически важных целей.

Выявление устойчиво доминирующей потребности происходит в ситуации выбора, вот почему в наиболее ответственных случаях мы прибегаем к принципу добровольности, вместо того, чтобы апеллировать к системе социального поощрения или наказания. Принцип добровольности отнюдь не противоречит детерминизму, хотя бы потому, что устойчивое доминирование одной из потребностей само по себе является результатом всей предшествующей истории формирования данной личности, сплавом ее естественных задатков и условий воспитания. Здесь уместно вспомнить глубокую мысль о том, что человек «...свободен не вследствие отрицательной силы избегать того или другого, а вследствие положительной силы проявлять свою истинную индивидуальность,...» [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 145]. В момент выбора и происходит выявление «истинной индивидуальности» субъекта, т. е. трансформация доминирующего мотива в поступок. Человек свободен в той мере,- утверждал Джон Локк,- в какой его действия соответствуют его желаниям.

Качеством, противоположным воле, является внушаемость, в том числе предрасположенность к гипнозу. Этот вывод подтвержден столь многими исследованиями, что вошел в энциклопедические определения внушаемости. «Внушаемость - восприимчивость к внушению; в более широком смысле - одно из

проявлений слабо развитой воли... Внушение - способ психического воздействия одного человека на другого, осуществляемого в бодрствующем и гипнотическом состояниях...

Внушение бывает сопряжено с ослаблением воли того, кто подвергается внушению, и подчинением его воле внушающего» [Большая советская энциклопедия, 2-е изд., 1951, т. 8, с. 306]. Аналогичное определение можно найти и в последнем третьем издании БСЭ «Внушение в широком смысле слова - воздействие на личность, приводящее либо к появлению у человека, помимо (а иногда и против) его воли и сознания, определенного состояния (например, бодрости, уверенности), чувства (например, страха), отношения (к объекту, к самому себе, к своему состоянию), либо к совершению человеком поступка, непосредственно не следующего из принимаемых им норм и принципов деятельности...» [Большая советская энциклопедия, 1971, т. 5, с. 169]. Слабость типа нервной системы представляет важное условие повышенной внушаемости личности [Часов, 1959]. По-видимому, наиболее обоснованным в настоящее время является представление о гипнозе как о частном случае имитационного поведения. Человек в гипнозе (ведомый) отказывается от самостоятельности и переносит ответственность за ситуацию на гипнотизера (лидера), сохраняя ответственность перед ним за выполнение внушения

[Hunt, 1979].

По данным В. А. Бакеева [1971, 1974], тревожность положительно коррелирует с внушаемостью у 83,5% исследованных лиц. Отдаваясь гипнозу, субъект переходит из ситуации информационного дефицита к полноте информации о том, что и как ему следует делать, поскольку источником такой информации становится не противоречивая действительность, а «всезнающий» лидер - гипнотизер. Естественно, что такой переход сопровождается возникновением весьма положительного эмоционального состояния. Тесная связь нервного аппарата положительных эмоций с механизмами тормозных (деактивирующих) влияний на высшие отделы мозга значительно облегчает развитие гипнотического сна в случаях, когда гипнотизер делает соответствующее внушение. Сон - вторичное следствие гипнотического состояния, а не первичный механизм, делающий внушение возможным и эффективным. Наблюдающаяся корреляция между глубиной гипнотического сна и действенностью внушения свидетельствует лишь о наличии общего механизма в основе этих двух симптомов, а отнюдь не о причинной зависимости внушаемости от глубины сна.

К сожалению, фактические данные о мозговых механизмах воли остаются крайне ограниченными. Для бихевиоризма воля просто не существует, ей нет места в системе «стимул - подкрепление» (поощрение или наказание). Менее решительно настроенные нейрофизиологи хотя и не отрицают самого факта наличия воли, но растворяют ее роль в крайне расплывчатых определениях. Например, какой реальный физиологический и психологический смысл несет определение X. Дельгадо, по мнению которого «роль воли сводится к тому, чтобы привести в действие уже сложившиеся механизмы двигательных актов» [Дельгадо, 1971, с. 186]. Мы не находим места для воли и даже упоминания о ней ни в одной из физиологических схем интегративной деятельности мозга, будь то принцип Т-О-Т-Е К. Прибрама или функциональная система П. К. Анохина. Неудивительно, что тем исследователям, которые отказываются последовать за Б. Ф. Скиннером и просто вычеркнуть волю из системы понятий о деятельности мозга, остается лишь констатировать неспособность современной физиологии сказать что-либо достоверное о связи воли с мозговыми механизмами.

В свете представлений о решающей роли четырех мозговых структур функции «эмоциональной» подсистемы гиппокамп - миндалина соответствуют роли эмоций в организации поведения: его ориентации на удовлетворение актуальной потребности с учетом наличной ситуации (миндалина) и расширением диапазона значимых внешних стимулов (гиппокамп). Подсистему фронтальная кора - гипоталамус можно рассматривать как церебральный субстрат воли, поскольку эта подсистема способствует стабилизации поведения, направляя его на удовлетворение доминирующей потребности, несмотря на

неблагоприятный прогноз и конкурирующие мотивы. Повреждение именно этих двух образований делает поведение выраженно «безвольным», поскольку нарушается способность выбора между конкурирующими мотивациями, между высоко значимыми и мало значимыми сигналами.

Итак, следуя за Сеченовым и Павловым, мы определяем волю как специфическую потребность преодоления препятствий («рефлекс свободы»), которая отличается от других потребностей тем, что всегда «приращена» к какой-либо иной потребности, инициировавшей поведение и породившей необходимость преодоления. Согласно Сеченову, воля есть «побуждение, пересиливающее все прочие», но это отнюдь не синоним мотива, почему-либо возобладавшего над всеми остальными в настоящий момент, не «этикетка для торжества сильнейшего стимула» (Ф. Харриман). Воля содействует трансформации потребности, устойчиво доминирующей в структуре данной личности, во внешне реализуемое поведение, в действие, в поступок. Именно устойчивость доминирующей потребности нередко побуждает человека поступать несообразно с обстоятельствами, вопреки обстоятельствам, что порождает у стороннего наблюдателя (да и у самого субъекта) иллюзию «свободной воли», якобы не зависящей от условий внешней среды. На самом деле поведение остается детерминированным, но не сиюминутной ситуацией, а доминирующей потребностью, сформированной прежде всего и главным образом условиями воспитания человека на протяжении всей его предшествующей жизни. Определенную роль здесь играют, разумеется, и врожденные задатки личности, в том числе - присущая ей выраженность «рефлекса свободы». В зависимости от индивидуальных особенностей механизмов воли, от волевых качеств личности господствующая потребность трансформируется в поступок или нет. Слабовольный человек может удовлетвориться «синицей в руках», продолжая сознавать несравнимо большую ценность «журавля». Внешне не реализованная, но продолжающая существовать потребность оказывает влияние на деятельность ряда других мозговых механизмов, в частности, на генерирование «психических мутаций» (см. ниже), на поиск способов разрешения мотивационного конфликта. Знание средств достижения цели (или интуитивная догадка о них) и способность использовать эти средства сочетаются далеко не всегда и не у всех. «Талант - это счастливая комбинация многих творческих способностей человека в соединении с творческой волей» [Станиславский, 1958, с. 30]. Стабилизирующая поведение функция воли имеет свою «ахиллесову пяту», которая становится особенно очевидной в случае необходимости творческого подхода к решению стоящих перед субъектом задач. Один из замечательных парадоксов высшей нервной (психической) деятельности человека состоит в том, что «рефлекс свободы» (употребим еще раз этот павловский термин) делает субъекта поразительно не свободным в сфере творчества, навязывая ему упорные попытки продвижения в одном и том же ранее намеченном направлении. Вот почему в процессе эволюции сформировался специальный механизм, защищающий определенные этапы творческой деятельности от вмешательства воли (см. ниже).

В развитии представлений о психофизиологии воли можно выделить три узловых этапа. Во-первых, это высказанное И. М. Сеченовым положение о том, что рядом с волей «всегда стоит, определяя ее, какой-нибудь нравственный мотив», что «роль свободной воли целиком переходит на побуждение, пересиливающее все прочие». Эта замечательная идея объяснила, почему человек очень часто действует не в соответствии, а вопреки сложившимся обстоятельствам, почему он обнаруживает относительную независимость от сиюминутных внешних влияний.

Второй критический момент связан с открытием И. П. Павловым «рефлекса свободы», для которого наличие преграды служит адекватным стимулом. Благодаря этому открытию стало ясно, что воля представляет не саму доминирующую потребность, но мозговой механизм, дополнительный к мотиву, первично инициировавшему поведение и создавшему стимульно-преградную ситуацию. Иными словами, воля оказалась