С У К А Л О А. А.

ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПРОФИЛАКТИКИ

ПРАВОНАРУШЕНИЙ В СФЕРЕ ПОДРОСТКОВО-

МОЛОДЁЖНОГО ДОСУГА.

Санкт-Петербург

1 9 9 6

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава 1. Социально-культурные факторы

ДЕЛИНКВЕНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ . . . . . . .

1.1. Субкультурная основа делинквентного

поведения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1.2. Причины и условия трансформации молодёжных

досуговых общностей в преступные группы . . . .

1.3. Модели социальной активности делинквентных

объединений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава 2. Социально-педагогические методы

ПРОФИЛАКТИКИ ПРАВОНАРУШЕНИЙ В

МОЛОДЁЖНОЙ СРЕДЕ . . . . . . . . . . .

2.1. Тактика и методика социально-педагогического

анализа личности делинквента . . . . . . . . . . . . . . . . .

2.2. Специфика использования социально-педагогичес-

ких методов адаптации и коррекции личности . . . .

2.3. Возможности использования педагогического

потенциала учебно-воспитательных учреждений в

социально-профилактической деятельности . . . . .

2.4. Ресоциализация личности в закрытых условиях . . .

Глава 3. Проблемы обеспечения социально-

ПРОФИЛАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В

КУЛЬТУРНО-ДОСУГОВОЙ СФЕРЕ . . . . . . . . . . .

3.1. Субъекты, приоритеты и ресурсы социально-про-

филактической деятельности . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

3.2. Проблемы социально-педагогического контроля

криминогенной активности молодёжи . . . . . . . . . .

3.3. Принципы разработки социально-профилактичес-

ких программ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ЗАКЛЮЧЕНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

БИБЛИОГРАФИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Г Л А В А 1.

СОЦИАЛЬНО - КУЛЬТУРНЫЕ ФАКТОРЫ

ДЕЛИНКВЕНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ.

1.1. Субкультурная основа делинквентного

ПОВЕДЕНИЯ.

Субкультура отечественного преступного мира или “делинквентная субкультура” остается вплоть до настоящего времени одним из наименее изученных явлений. Прежде всего это объясняется трудностями вычленения совокупности признаков, позволяющих увидеть данную социально-культурную систему в целостности. Зарубежные и отечественные исследования явлений “призонизации”, структур преступных групп, типов преступников и причин правонарушений Х1Х - начала ХХ веков не затрагивали проблемы культурной детерминации социальных отклонений. Исключение составили труды З.Фрейда, раскрывшего роль культуры в формировании социального поведения индивида.

Неразработанность культурологического подхода в анализе и оценке социальных отклонений вполне естественна. Это объясняется относительной неразвитостью культурологической мысли в тот период, отсутствием широкого общественного интереса к подлинной жизни преступных сообществ, их деятельности. Отдельная “экзотическая” информация черпалась, как правило, из произведений детективного жанра и даже “прорыв” интереса к данной сфере, связанный с публикацией и “самиздатом” произведений В.Шаламова и А.Солженицина, существенно не отразился на характере отечественных криминологических исследований.

Советская юридическая наука не признавала существование “делинквентной субкультуры”, обозначая данное явление как “уголовную романтику” или “романтику преступного мира”. Иногда допускалось использование понятия “другая жизнь”. Аналогично понятие “профессиональная преступность” и “организованная преступность” заменялись категорией “криминальный профессионализм”. Данная проблематика также почти не освещалась и в специальной литературе, предназначенной для служебного пользования. Предпринятая нами в 1980 году попытка исследования “делинквентной субкультуры” как системного явления повлекла запрет на проведение научных изысканий в этой области. Поэтому дальнейшее наше исследование носило неофициальный характер.

Обвальный рост преступности, ее масштабы, организованный характер, навязывание общественному сознанию антигуманных эталонов и ценностей заставляет обратиться к анализу истоков культурной эрозии, поражающей, в первую очередь, молодежное сознание и сферу молодежного досуга. В наш повседневный лексикон довольно прочно вошли такие слова и выражения, как “сходка”, “тусовка”, “урка”, “фарцовщик”, “малина”, “баш на баш”, “шпана”, “блат”, “балдеть”, “вешать лапшу на уши” и множество других, имеющих делинквентное происхождение и обладающих специфической смысловой нагрузкой. “Блатная” тематика заняла прочное положение в репертуарах большинства авторов-исполнителей. Представители преступного мира, ставшие героями кинофильмов и литературных произведений, уже не воспринимаются со знаком минус. Стереотипы делинквентного поведения, подкрепляемые резонантными стереотипами не лучших образцов американской и отечественной кинопродукции, активно заполняют сферу досуга. В результате нормативно-ценностная система, не получая социально-позитивных подкреплений, становится искаженной, “зеркальной”, разрушает сложившийся образ жизни как отдельных социальных групп, так и общества в целом.

Делинквентно-субкультурная “ориентированность” очень характерна для молодежного сознания. Проведенные нами выборочные исследования по специальной методике посетителей молодежных дискотек в ряде районов г. Санкт-Петербурга выявили почти 60% уровень наличия делинквентных стереотипов в сознании молодых людей (исследовано 243 чел., 68 девушек и 175 юношей в возрасте 16-18 лет). Изучение поведения подростков и молодых людей в досуговых группах и стойких неинституциональных объединениях (опрошено 57 участковых инспекторов ИДН-ОППН г. Санкт-Петербурга и 29 Ленинградской области) в основном подтвердило тенденцию “делинквентной эрозии” молодежного сознания.

Криминалитет в начале 90-х годов практически взял под контроль многочисленные неформальные объединения. В ряде регионов этот процесс проходил довольно болезненно, характеризовался жестокими столкновениями между различными группировками. Внутри самих “неформальных” объединений различной ориентации уже в середине 80-х годов наблюдалось значительное число участников, имевших непосредственных криминальный опыт, которые, в основном, и являлись носителями делинквентной психологии. Многообразие проявлений молодежной жизни, стремление к идентификации с различными ценностными субкультурными системами постепенно унифицировалось на делинквентно-субкультурной основе. Рэкет и установление контроля преступных группировок над территориями, предельно ограничили пространство и возможности развития различных молодежных инициатив, тем самым “решив” одну из наиболее острых социальных проблем начала 90-х годов.

В каждом обществе существует определенная социальная группа “отверженных”, его “дно”. Как правило, это исключенная из экономической и активной социальной жизни часть населения представлена бездомными, бродягами, алкоголиками, уличными проститутками, беспризорными детьми. “Дно”, как явствует из произведений В.Гюго, Ч.Диккенса, О.Бальзака, М.Горького и др. всегда являлось и средой обитания преступного мира и базой его воспроизводства. Соответственно, в обществе складывалось отношение к преступности как “социальному дну”, оно “ограждалось” соответственными мерами безопасности. Однако социально-экономическая и политическая ситуация 80-90-х годов, изменив традиционные системы ценностей, “перевернув” эталоны социальных оценок, вывела на арену тип жесткого, преуспевающего, изворотливого, состоятельного молодого человека. Такие качества, как честность и порядочность, интеллигентность, образованность и культурность оказались в числе не только не престижных, но и презираемых значительной частью молодых людей. Новый культурный эталон не только изменил традиционные нормативные представления, но и открыл границы непомерной экспансии социальных отклонений, обусловил патологический крен общественной жизни. В этот стереотип лучше всего вписался традиционный делинквент, обладающий всем набором необходимых свойств. Субкультура преступного мира стала заполнять образовавшийся культурный вакуум и тем самым качественно изменила характер социализации молодежи. К сожалению, негативные последствия сложившейся ситуации недооцениваются, и, пожалуй, не осознаются как федеральном, так и на региональном уровнях законодательной и исполнительной власти.

Отечественная делинквентная субкультура не является субкультурой “дна”, хотя “дно” живет по ее законам. Она автономна, но не локальна, необычайно жизнестойка, имеет прочную социальную базу.

“Системность” данного явления заставляет обратиться к анализу исторических, культурных, социально-психологических, этнографических и иных факторов, обусловивших развитие делинквентной субкультуры в российском социально-культурном пространстве.

Уголовная среда дореволюционной России довольно подробно описана в работах В.Александрова, Г.Брейтмана, М.М.Дорошевича, Н.М.Ядринцева, фундаментальном исследовании М.Н.Гернета “История царской тюрьмы”. В 20-30 годы довольно обширные криминологические и пенитенциарные исследования, проведенные отечественными учеными (263), позволили собрать ценный научный материал о быте, поведении, формах досугового самовыражения представителей преступного мира. В последние десятилетия значительный общественный резонанс, помимо публикаций В.Шаламова и А.Солженицина приобрели художественно-публицистические произведения Л.Габышева, А.Дрипе, А.Леви, Г.А.Медынского, Н.Нима, Л.Самойлова и др. авторов, познакомивших широкую аудиторию с острейшими проблемами организации и исполнения наказаний в местах лишения свободы, лагерным бытом, психологией несовершеннолетних осужденных, особенностями функционирования и развития делинквентной субкультуры.

Классические зарубежные культурологические исследования (Д.Аусубель, Р.Бэлл, Э.Дюркгейм, Д.Коллеман, А.Коэн, Г.Маркузе, Б.Малиновский, Дж.Мид, Т.Парсонс, Ф.Тенбрук, Р.Швендтер и др.) рассматривают большинство субкультур как составную часть общенациональной культуры. Носителями субкультуры выступают определенные социальные группы, выделяемые по различным критериям, Молодежь как особая социальная группа также является носителем особой культуры.

Несмотря на существенные различия во взглядах и понимании этой проблемы, суть воззрений большинства зарубежных ученых заключается в следующих положениях:

- Неформальные группы молодых людей в процессе своего общения осуществляют собственную социализацию посредством особой культуры. Наличие собственной субкультуры рассматривается как типичных признак таких групп. Иногда понятие “субкультура” отождествляется с группой, иногда его рассматривают как собирательное понятие для обозначения различных феноменов. Группа молодых людей, выступающая как носитель этой культуры, как правило, отвергает культуру взрослых. Причиной формирования такой культуры является общение молодых людей и выработка ими собственных целей, а важнейшей функцией - признание статуса личности, получение того престижа, в котором отказывает ей общество взрослых.

-Поскольку молодежь занимает особое, “краевое” место, то неформальная группа выступает инстанцией социализации, готовит переход от детства к взрослости. Субкультура частью ученых в данной роли оценивается как негативная, дисфункциональная, противостоящая традиционной культуре. Другие авторы рассматривают субкультуру молодежи как систему внутри общей национальной культуры, подчеркивают такие ее черты, как единообразность, массовость и стереотипность, отмечают в отдельных случаях социально-классовый характер ценностных ориентаций в различных по составу группах.

Наиболее видными современными исследователями “делинквентной субкультуры” по праву следует считать Р.Бота, А.Коэна, В.Миллера, Б.Файна. Они полагают, что преступность в любом случае порождается субкультурой низшего общественного слоя, подчеркивают тот факт, что делинквентная молодежная субкультура включает в себя систему убеждений и ценностей, норм и форм поведения, правил внутреннего общения и отношений к “миру взрослых”. Выбор молодым человеком альтернатив поведения в таких условиях становится, как правило, преступным выбором.

Понимание “делинквентной субкультуры”, носителями которой являются в основном неформальные группы выходцев из беднейших слоев, как составляющей части молодежной культуры свидетельствует о ее “встроенности” в социум в довольно определенных границах.

Жесткий социальный контроль, осуществляемый в большинстве развитых зарубежных государств, локализует данное явление, как правило, в масштабах группы. Возможно, поэтому молодежные группы являются основным объектом исследований. Для американской социологии не характерно рассмотрение в едином комплексе проблем “призонизации” (законов тюрьмы) и “делинквентной субкультуры”. Очевидно, социальная реальность не дает оснований для постановки и рассмотрения проблемы в таком ракурсе. Вместе с тем проблемам этнопсихологии и формирующимся на данной основе моделям делинквентного поведения американские ученые уделяют довольно пристальное внимание.

При определенной схожести ряда характеристик, делинквентная субкультура в странах СНГ и некоторых восточноевропейских государствах отличается от западно-европейской и американской. Отечественная делинквентная субкультура обладает определенной тоталитарностью и универсальностью, связанными с особенностями ее функционирования в социуме. Она не замкнута на группу, а экстраполирована в различные сферы, где интегрируется с профессиональными субкультурами (в торговле, обслуживании). Однако базовые делинквентно-субкультурные элементы необычайно устойчивы как в пределах одного, так и нескольких регионов. “Съезды” представителей профессионального преступного мира, помимо прочих проблем, решают и вопросы “делинквентных эталонов”, являющихся универсальными стандартами для всех преступных сообществ.

Распад СССР не повлек за собой распад криминального пространства. Скорее наоборот. Появились более широкие возможности преступного сотрудничества в экономической сфере. Национальный фактор, как констатируют большинство специалистов, не играет в преступных сообществах доминирующей роли. Гораздо острее проявляется проблема землячеств связанная чаще всего с разделом сфер влияния. Иногда проявляется бытовой негативизм к “кавказцам”, “азиатам”, но крайние формы неприязни обретают индивидуально-личностный оттенок и адресуются отдельному лицу. “Интерациональность” преступной среды жестко обеспечивается “воровским законом”, что оказывает существенное влияние на большинство криминогенных сфер. Однако не следует недооценивать и общую тенденцию роста национализма, что может впоследствии сказаться и на характере преступности в целом.

К числу иных качественных характеристик отечественной делинквентной субкультуры следует отнести и такие, как ее мифологичность, довольно жесткий ритуализм, развитую коммуникативную систему, песенно-поэтическое и прикладное художественное творчество, являющие сами по себе уникальный феномен. В современных российских условиях делинквентная субкультура представляет собой необычайно развитую, сложную, целостную систему, анализ которой довольно затруднен на основе использования отдельных концептуальных подходов. На наш взгляд, наиболее продуктивными в последние годы явились попытки польских социологов, опиравшихся на классическую психоаналитическую традицию и “вынужденное включенное исследование” Л.Самойлова, использовавшего принципы и методологию этнокультурного анализа.¹

Исследования польских социологов осуществлялись преимущественно в закрытых условиях. Объектом являлся контингент правонарушителей молодежного возраста, целью - установление причин формирования жесткой стратификационной системы в изучаемой среде. Польские социологи почти не использовали категорию “делинквентная субкультура”, употребляя при анализе ее проявлений понятие “другая жизнь”. Основные выводы польских исследователей заключаются в следующих положениях. По мнению С.Ядлевского и А.Подгурецкого “это явление” (другая жизнь) не исчезает так проста из-за непрерывных, ежедневных, постоянных взаимных контактов. Эти контакты нельзя контролировать, выбирать, исходя из степени деморализации лиц, содержащихся в закрытых учреждениях. И поэтому здесь возникают сложные конгломераты индивидов и небольших групп, признающих противоположные системы социальных, этических, культурных ценностей и даже стремящихся руководить этими системами. Порядок жизни в закрытых учреждениях, формирующийся под влиянием заправил, порой полностью исключает влияние института воспитателей, учителей, руководителей. Так называемая “другая жизнь” в различных воспитательных, исправительных заведениях, существует независимо от официальной жизни, которую можно наблюдать внешне и которая предписана нормами совместного общежития (416, 200).

Сущность “другой жизни”, по мнению исследователей, заключается в особой стратификации в среде осужденных. Позиция индивида в системе неформальных зависимостей представляет собой равнодействующую многих перекрещивающихся переменных, каждая из которых является составляющей в общей иерархии престижа. Существующая стратификация характеризуется многими чертами чрезмерной жестокости. Этим объясняется тот факт, что основная тяжесть положения осужденного состоит вовсе не в мучительности изоляции, а в совмещении этого наказания с наказаниями, проистекающими из той межличностной системы, в которой осужденный оказался.

“Другая жизнь” в закрытых условиях формируется прежде всего под влиянием стиля быта, связанного с молодежной подкультурой преступников и проявляется в наиболее отчетливой форме среди осужденных молодого возраста. Польские социологи считают, что существующее в закрытых условиях административное давление, лишая возможности агрессивной разрядки против официального порядка, формирует скрытую агрессивность. Потребность в разрядке требует искусственной ситуации. В результате этого взаимная агрессия кодифицируется вокруг определенных положений. Этим установленным порядком становится структура, обозначенная как “другая жизнь”. Она преобразовывает взаимные наказания в стратификационно упорядоченную систему наказаний и удовольствий. Такая система в сущности и являет собой уникальный социокультурный феномен.

Действие механизма “другой жизни” объясняется преимущественно социально-психологическими причинами. В нормальном мире общение людей, как правило, выступает источником взаимного удовольствия. Взаимные отношения признают “взаимность” в силу самого принципа, без побочных соображений. Люди ищут взаимности и находят во взаимных отношениях необходимое им эмоциональное удовольствие. В ситуации социальной изоляции, где взаимодействие между индивидами приобретает характер отмежевания, отталкивания, сами взаимные отношения становятся источником страданий, наказаний.

Однако это отталкивание не в состоянии разорвать границы замкнутой социальной системы. Отталкивание со временем теряет принципиальный характер и приобретает черты целесообразности. Человек в этой ситуации становится средством для другого человека в получении им субъективного понятого удовольствия. Система стратификации упорядочивает отношения. Если кого-нибудь заталкивают на низший уровень в этой иерархии - то это является наказанием, возвышение - награда. Занятие соответствующих позиций в иерархии социальной системы - это фиктивное внедрение вещных отношений в мир, лишенных вещей. Человек оказывается низведенным до положения вещи и тем самым оказывается в установленных унизительных ситуациях. Но коль скоро тело вообще в чувствах людей связано с их личностью, то овеществление тела (гомосексуальное насилие) - это также есть и овеществление личности посредством унижения, а порой и уничтожения ее достоинства.

Извращенный мир, построенный на овеществлении других, представляет собой и ту сферу, где личность осуществляет попытку своей реинтеграции, защиты и восстановления под угрозой полного распада, обусловленного внешним аккумулированным насилием. В итоге А.Подгурецким и другими польскими авторами делается следующий вывод: “В тех социальных системах и в тех социальных ситуациях, в которых основным типом отношений между людьми является взаимное признание, одобрение, из которых вытекает сам факт удовлетворения, субстанция для развития явлений “другой жизни” отсутствует; а в тех социальных системах, где основным видом отношений между людьми являются вещноцелесообразные структуры, “другая жизнь” находит условия для своего развития” (416, 210 - 211).

Несмотря на бесспорную ценность результатов проведенных исследований, следует отметить определенную сфокусированность авторов на пробеле стратификации, объясняемой как следствие внешнего административного давления. Здесь же приводится ряд сведений, согласно которым в среде осужденных за хозяйственные преступления такая стратификация не наблюдается. Очевидность противоречия подтверждается и нашими наблюдениями за развитием молодежных досуговых групп в естественной среде. Резкая стратификация происходит в большинстве досуговых групп, формирующихся по типу банд и преследующих определенные внешние цели. Стратификационная модель, понимаемая как результат фрустрационно-агрессивных реакций оставляет вне поля зрения и социально-культурную природу “другой жизни”.

Л.С.Самойлов при анализе делинквентной субкультуры использует, прежде всего, этнографический метод. “Погружение” в конденсированную криминальную среду исправительно-трудового учреждения позволило автору глубоко изучить традиции и нормы, механизмы аккультурации и диффузии, системы стратификации и коммуникации, проблему живучести и многие иные элементы делинквентной субкультуры. Л.С.Самойлов рассматривает данное явление как совокупность традиций и норм, навязываемых уголовным миром всему социальному окружению (в закрытых условиях) и, главное, как архаическую модель первобытного общества на стадии разложения, функционирующую в современных условиях.

Данная авторская позиция подкрепляется обширной системой аналогий с архаическим обществом - трехступенчатой структурой, институтом побратимства - “кентовки”, обрядами инициаций, системой “табу”, татуировок, убогостью жаргона, суевериями. Сходство с архаическим и даже первобытным обществом усматривается в биологической природе человека, которая практически не изменилась за последние 40 тысяч лет. Следовательно, человек был адаптирован к социокультурной среде того времени - первобытному обществу, верхнему палеолиту, родовому строю. Человеческая природа осталась первобытной. Все остальное наращено культурой, выработавшей механизмы и структуры компенсации противоречий между психофизиологическими данными и современными социокультурными условиями его существования. В этом суть системы воспитания и системы рекреации человека. “Если же людей с дефицитом культуры собрать вместе, сосредоточить в закрытых сообществах и вольно или невольно предоставить им некоторые возможности самоорганизации (а именно это и сделано в “исправительно-трудовых” лагерях), то в таких сообществах социальное бытие людей естественно приобретает те структуры и формы, которые вполне соответствуют природе человека, не воспитанного в современной культуре. Природе дикаря.” (471, 213).

Уникальность исследования Л.С.Самойлова, основанного на применении этнографического подхода, заключается в особом ракурсе понимания стратификации, традиций и норм, стиля быта уголовного мира как особого феномена культуры, имеющего исторические истоки и коренящегося в биологической природе человека. Ценность исследования заключается не только в описании специфики стратификации. кастовости, традиций уголовной среды - это известно практическим работникам, а в попытке с культурологических позиций найти пути социальной превенции распространения делинквентной субкультуры.

Естественно, автора не могли удовлетворить традиционные криминологические объяснения данного феномена - как копии модели социальных отношений в обществе, но в более жестокой форме, как попытка личностной реинтеграции или как специфики закрытых сообществ. Поэтому в качестве одного из вариантов решения данной проблемы Л.С.Самойлов предлагает применение культурологических критериев стабильности и нестабильности культуры. Если культура - некий объем информации, хранящийся вне индивида в обществе, то при передаче этой информации индивиду из поколения в поколение формируется определенная культурная преемственность, обеспеченная коммуникационными каналами. Разрушение коммуникативной связи прервет распространение самого явления. В социально-регулятивном аспекте для этого необходимо сокращение сроков наказания, отказ от заключения в колониях и повышение общего уровня гуманистической культуры народа (471, 214 - 215).

Принимая и разделяя в целом позицию автора мы, вместе с тем, полагаем ряд выводов дискуссионными. Безусловно, как макропроблема повышение уровня гуманитарной культуры народа могло бы существенно сказаться на криминальной ситуации в целом. Но необходимо ясно осознавать вопросы наличия для этого объективных условий и ресурсов, духовной элиты, институтов социализации, социально-культурных программ, особенно для потенциально-криминогенных социальных групп. На наш взгляд, колонии сами по себе, как форма содержания преступников, нейтральны. Общая ориентация пенитенциарной науки исторически была противоположной. Классическая “принстонская система” - одиночного заключения - постепенно менялась на иные, предполагающие расширение социальных контактов. Это повлекло возникновение явлений “призонизации” - законов тюрьмы. Содержание преступников в домашних, обычных условиях, как предлагают сторонники гуманизаторской ориентации, не исключает их контакты с преступными группами и возможность совершения новых преступлений.

Продолжительность срока не определяет степень субкультурной зараженности. Делинквентной аккультурации наиболее интенсивно подвергаются лица молодежного возраста и несовершеннолетние, не обладающие жизненным опытом и должным уровнем культуры. Отбывающие длительные сроки в колониях строгого режима в гораздо меньшей степени склонны интенсифицировать межличностные отношения на делинквентно-субкультурной основе. Носители “воровских законов” в такой ситуации перестают быть руководящей элитой и превращаются в отдельную социальную группу. Это характерно и во многих колониях для несовершеннолетних с налаженным процессом ресоциализации. Там не практикуется понятие “мужик” и средний слой не выделяется как особая каста, что наблюдается и в колониях строгого режима.

Ликвидация в 1993 году колоний усиленного режима и превращение их в общережимные - псевдогуманистический акт, приводящий к еще большей диффузии делинквентной субкультуры. Данное решение можно объяснить только исключительными соображениями лиц, его принимавших, или давлением “митинговой” демократической общественности.

Проведенные нами в 1978 - 1987 гг. исследования делинквентной субкультуры и возможностей ресоциализации личности (527), а также последующие изыскания в данном направлении, позволяют рассматривать делинквентную субкультуру как сложное системное явление, определяемое совокупностью различных факторов: ментальных, социальных и социально-психологических, этнических и этологических, фольклорно-художественных, психологических и психопатологических. Гораздо сложнее выделить основную социальную группу, являющуюся носителем делинквентной субкультуры. Если делинквентную субкультуру рассматривать в качестве “подпольной”, то напрашивается вывод о том, что основной генерирующей ее группой является профессиональный преступный клан “воры в законе”. Однако явное несоответствие между ограниченностью “клана” и широтой “растворенности” делинквентной субкультуры в обществе свидетельствует о ее более глубинных культурных основаниях и резонантности в общественном сознании.

Рассматривать всю преступность как результат делинквентной аккультурации также явилось бы значительным преувеличением. Несмотря на определенную эффективность делинквентной аккультурации, особенно в сфере молодежного досуга и в наиболее концентрированных формах - в местах лишения свободы, по нашим наблюдениям существует активное сопротивление, стремление личности остаться вне субкультурных традиций. Это обусловлено, прежде всего, силой традиционных культурных привязанностей к семье, близким, иным социальным ролям, статусу. Огромное значение имеет место в делинквентной иерархической системе. Если для значительной части “среднего” слоя характерна “формальная адаптация” к существующим условиям и произволу “элиты” (очень напоминающая по сути политическую индифферентность в обществе как к правым, так и к левым радикальным лозунгам), то “низы”, отверженные, чаще всего утрачивают многие элементы традиционной культурности при активном непринятии делинквентных традиций. Однако, в редчайших случаях смены страты, представители отверженных оказываются наиболее жестокими и непримиримыми преследователями своих бывших собратьев. Большинство представителей “элиты”, их положение не только устраивает, но и открывает значительные возможности в организации преступной деятельности.

Неустойчивость отдельных элементов делинквентной субкультуры, в частности, механизмов аккультурации, поддерживается довольно жестокой стабилизирующей системой запретов и санкций. Субкультура как бы обретает самодавлеющий характер, а личность оказывается в поле притяжения как минимум двух культурных систем. Маргинальность, раздвоенность, разрушение “Я-концепции” заставляют личность искать варианты “выхода из игры” (“завязать”), что почти невозможно ввиду закрытости социально-культурного пространства - от мест лишения свободы до референтной группы.

Объяснение феномена делинквентной субкультуры несводимо к анализу действия совокупности социально-психологических или этнокультурных факторов. Особенности российского криминального сознания в значительной степени определяются спецификой российского менталитета. Мифология и психология преступного мира, ценностные ориентации, художественное творчество, стиль быта и досугового поведения носят отличительные черты ортодоксальной веры в “праведность”, правомерность преступной деятельности. Об этом позволяет судить анализ таких источников, как материалы уголовных дел, личные дела и дневники индивидуального изучения осужденных, продуктов художественного творчества - текстов песен, стихотворений, рисунков-татуировок, расшифровка смысловых значений жаргонных оборотов, а также результаты многолетнего включенного наблюдения.

Мифология преступного мира является, в определенном смысле, стержневой основой, содержанием доминирующего мировоззрения в делинквентных сообществах. Вероятнее всего предположить, что она сложилась на бессознательном уровне в процессе “негативной конвергенции” культур в пределах российского социально-культурного пространства и обладает “зеркальными” характеристиками, присущими российскому менталитету. В противоположность специфическим чертам “ядра” российской национально-культурной ментальности, таким, как “низкая значимость факторов материального благополучия (в пределе - аскетизм, самоотречение); неукорененность в настоящем и обращенность в прошлое или будущее; преобладание социальных ориентаций над индивидуально-личностными; этатированность сознания (патернализм); целостное и недифференцированное отношение миру (единство мировоззрения и образа жизни) (325, 11 - 12), делинквентно-субкультурная мифология интегрирует иные свойства. Высокая значимость материального благополучия, “красивой жизни”, неуемного стремления к наслаждениям.“Корыстность” психологической установки дополняется отрицательным отношением к власти, государству, большинству социальных институтов, ориентированностью на настоящее и равнодушием к прошлому и будущему. “Патернализм” складывается по отношению к главарю и, особенно, “воровскому закону”. Однако лидер, как бы он ни был авторитетен, в случае нарушения им “закона”, свергается. Идентификация с традицией сильнее, чем с конкретным лицом, отсюда и понятие “вор в законе” - личность, не принадлежащая себе, включенная в фетишизированную систему. Мир в делинквентном сознании также оказывается раздвоенным. С одной стороны - это окружающий традиционный мир с его правилами и условиями, с другой - мир “субкультуры”, где личность существует реально. Базовое ментальное стремление к целостности при реальной культурной маргинальности формирует потребность переделать мир “под себя”, создать его целостным и непротиворечивым. Это энергетическое поле, очевидно, питает характерную для делинквентной субкультуры “экспансию вширь”.

Один из ключевых мифов представляет собой понимание свободы как соотношения категорий “свобода-воля-беспредел”. В делинквентном лексиконе слово “свобода” практически не употребляется. Категория “воля”, закрепленная в повседневном лексиконе, наиболее адекватно отражает содержание криминологизированного сознания. Большинство опрошенных нами осужденных не смогли объяснить разницу между “свободой” и “волей”. Основные ответы сводились к трактованию “воли” как понятия, более соответствующего внутреннему мироощущению. “Свобода” - это только возможность что-то совершать или не совершать в повседневной жизни, вне мест лишения свободы.

“Воля” - это, прежде всего, “свобода духа”, выражающаяся в “вольных поступках”, в неограниченной “вольнице”. “Воля” - не обязательно стремление к криминальной деятельности. Это, скорее, способность жить, исходя только из внутренних, осознаваемых и неосознанных побуждений и импульсов (гулять, так гулять; воровать, так воровать и т.п.). “Вольность”, по своей сути, может вступать в противоречие с “воровским законом”. “Забирающие вольность” (“загребающие под себя”, “выпадающие из системы”, “волки-одиночки”, “отмороженные”) могут оказаться жестоко наказанными и преследуемыми за уклонение от соблюдение делинквентных норм и отказ от принятия какой-либо социальной роли в иерархической системе.

Понятие “беспредел” в отличие от соотношения категорий “свобода-воля” четко фиксируется и осознается практически всеми соприкасавшимися с криминальной средой. “Беспредел” - это не только ничем не ограниченный произвол, чинимый представителями преступны сообществ и сопровождаемый крайними формами бессмысленной жестокости и насилия во время совершения преступлений. “Беспределом” характеризуется и произвол по отношению к другим “стратам” в делинквентной иерархии, допускающий даже нарушение “воровского закона”. “Беспредел” может носить как спонтанный, так и организованный характер. В целях устрашения и контроля над территориями периодически совершаются акции против мелких предпринимателей, налеты на рынки, офисы, заказные убийства.

Российский “беспредел” не идентичен классическому пониманию террора, хотя традиции российского терроризма, безусловно, сказались на характере отечественного криминалитета. Террор более определен, рационален, адресован, преследует конкретные цели. “Беспредел” - доведение преступления до бессмысленности, абсурда. Ментальные характеристики Российского сознания - широта, доведение любого дела до крайности, бескомпромиссность, гениально осмысленные в научных и литературных трудах от Н.А.Бердяева до Д.С.Лихачева и от Ф.М.Достоевского до Б.Л.Пастернака, у определенной части криминалитета обретают “бессмысленность и беспощадность” действий, становятся имманентно присущими характеристиками как самовыражения, так и бытия. “Укоренённость в сознании данных ориентаций обусловлена мифологией “права на волю и беспредел” в отличие от временных, “лозунговых” установок, приводивших в отечественной истории к разрушению храмов, к крайностям в политической борьбе.

Мифология “права на беспредел” в делинквентной субкультуре дополняется мифологией “правового нигилизма”. Собственно эпицентром активного неприятия являются нормы уголовного законодательства. Неприятие любых правовых норм определяется особой позицией субъекта, предписываемой субкультурной традицией. Субъект как бы сам олицетворяет источник “права”. Система “делинквентной мотивации” создает у него иллюзию справедливости совершаемых действий. Наиболее характерные мотивационно-мифологические конструкции, утверждающие “право” на преступление, свободу от социальных норм сводятся к ссылке на более важные обстоятельства, целесообразность, “справедливость” и обвинение жертвы - они этого заслуживали (ограбили предпринимателя - так ему и надо или “синдром Деточкина”). Естественно, отрицается ответственность и реальный вред. Права другого человека в расчет просто не берутся. Действует “право” силы и произвола.

В российской психологии исторически сложился двойной стереотип отношения к преступнику. Его образ зачастую ассоциировался с образом поборника справедливости, “борца”, или “жертвы” несправедливости, обстоятельств. Строгой дифференциации между “народным заступником” и “преступником”, в отличие от других культур, не произошло. “Ворами” были названы и Степан Разин и Емельян Пугачев. Мифологическая сущность данного стереотипа нашла выражение в стихах одного и матерых убийц 20-х годов: “Я молодой бандит народный и им останусь навсегда, мой идеал - любить свободу, буржуев бить всех не щадя...” ².

Этим же стереотипом сознания можно объяснить и равнодушное отношение к самым жестоким преступлениям против “неугодных лиц”.

Другой стереотип связан с верой в жестокость и незамедлительность кары как эффективных средств борьбы с преступлениями. Массовое проявление такой жестокости описано А.М.Горьким в “Несвоевременных мыслях”. Здесь отражена еще одна крайность национальной психологии - “беспредел” криминалитета компенсируется установкой на жестокость возмездия.

Миф о “ворах в законе” также является одним из ключевых в понимании природы криминального сознания. “Вор в законе” на протяжении многих десятилетий представляет собой центральную фигуру, “эталон” преступного мира. Делинквентно-субкультурная традиция довольно активно культивирует этот миф, окружая “вора в законе” романтическим ореолом и наделяя его “благородными” качествами. Но романтизированный образ не имеет ничего общего с реальностью. “Карьера” вора в законе” - путь тяжких и жестоких преступлений, предательств, сведения счетов и т.п. Отечественный “вор” в этом смысле ничем не отличается от сицилийского или американского мафиози. Разница лишь в том, что за сицилийцем может стоять сила родового клана. Но и тот и другой стремятся впоследствии создать себе респектабельный имидж (Дон Вито более 20 лет был мэром Палермо и около сорока возглавлял сицилийскую мафию, не научившись до конца своих дней читать и писать).

Преступный мир не является статичным. Если в 40-е годы в нем происходила жестокая борьба трех воровских законов, то в начале 1980-х годов стала активно складываться новая генерация (финансово-экономическая и торговая мафия). Союз новой и “традиционной” генераций и представляет в настоящее время мафиозную элиту криминалитета. Романтический миф о “ворах в законе” склонны поддерживать и главари преступного мира. В ряде случаев при соблюдении конспиративных правил они давали интервью представителям прессы (295,8; 63 и др.).

Стремление создать имидж современного делового человека, заботящегося о других, заявление о том, что “мафия” составляет основу могущества государства и т.п. преследуют очевидную цель - снизить в общественном сознании негативную оценку в отношении главарей организованной преступности и тем самым способствовать дальнейшему расширению сфер ее влияния. По оценкам специалистов, отечественная мафия по своему экономическому и криминальному потенциалу, возможностям коррумпирования государственной системы превосходит любые мировые аналоги. Новая экономическая ситуация, необычайно расширив возможности преступной деятельности, в определенном смысле завершила формирование нового типа российского делинквентного менталитета. Российский мессианизм, тем самым, обретает новые формы своего выражения.

“Воровской закон”, на который опираются мафиозные и профессиональные преступные структуры, является не только сводом правил, регулирующих взаимоотношения в преступном мире, но и мощным субкультурным, консолидирующим криминалитет фактором. Мифологичность отношения к “закону” связана преимущественно с верой в могущество стоящих за ним сил, приобретающей религиозный оттенок. Особенно характерно это для подростковой и юношеской среды, где “игра в воров” обретает характер веры, а та, в свою очередь, формирует поведенческие императивы.

“Воровской закон” является, по сути, “кодексом” преступного поведения. По своей структуре, логике формирования положений, он практически не отличается от уставов, разрабатываемых любой самодеятельной общностью на определенной стадии своего развития. Этот факт свидетельствует в пользу понимания криминальной инициативы как особого социокультурного феномена, подчиненного общим принципам развития самодеятельных объединений.

“Свод правил” преступного поведения предполагает, прежде всего, наиболее общие принципы криминальной деятельности. Долгие годы одним из них являлся принцип невмешательства в политическую деятельность, подвергнутый в 80-е годы частично ревизии. Среди иных правил - принципы взаимопомощи и круговой поруки; “воровского долга” (“этики и чести”); неотвратимости жестокого возмездия за нарушение “закона”.

Особое место в “законе” занимают правила финансовой деятельности. Финансовые ресурсы (“общак”) складываются из отчислений с доходов от преступной деятельности и составляют около 10-20%. “Кассы” могут храниться и в регионах, но статьи расходов утверждает региональный или общий съезд. Основные расходы - коррупция госаппарата и правоохранительной системы, помощь осужденным, финансирование доходных проектов - особенно в сфере наркобизнеса, скупка контрольных пакетов акций и др. “Хранение” кассы поручается наиболее авторитетным лидерам, которые несут ответственность за исполнение бюджета перед “съездом”.

Высший “распорядительно-законодательный” орган - съезд. На региональном и локальном уровнях - “сходка” (сходняк). Принимаемые на них решения собственно и составляют “воровской закон”. Однако распорядительные функции гораздо шире. Здесь утверждаются или назначаются наместники (главворы), фиксируется раздел сфер влияния и принципов деятельности на чужой территории, принимаются решения о санкциях и расправах глобального характера. Полномочия “воров в законе” также очень велики. Он единолично распоряжается своими средствами, организует преступную деятельность, содержит законспирированный аппарат, включающий “разведку” и “контрразведку”, регулирует взаимоотношения в подчиненных сообществах, может выносить приговоры. По данным А.И.Гурова в пределах СНГ старая генерация “воров в законе” составляла в начале 90-х годов 514 человек (125).

“Воровской закон” также включает в себя: правила и порядок приема в “закон”; принципы распределения властных полномочий; основы “кадровой политики”; систему проверки “надежности” и “контроля” за деятельностью участников; порядок занятия мест в высшей иерархии. “Свод правил” предполагает нормативы и тактику поведения личности при контактах с представителями государственных структур или правоохранительной системы. Ритуал принятия решений на всех уровнях очень напоминает восточную традицию “досторхана”. Старшим ставится проблема, затем следуют поочередные высказывания мнений. По наблюдениям специалистов (съезды “воров в законе” в Дагомысе), между заседаниями могут быть довольно значительные перерывы для кулуарного обсуждения проблем.

Жесткость предписаний несколько снижается на более низких ступенях криминальной иерархии. Но тут более явственно действует “дух закона”, интегрированный в моделях поведения, стиле досуговой деятельности, в межличностных отношениях. Нижестоящие “этажи” преступной иерархии не информируются о сути принятых решений. Информация распространяется недирективными коммуникативными способами. Чаще - как суждения-императивы, исходящие от авторитетного лица.

Делинквентная мифология и нормативные предписания оказываются наиболее резонантны проявлениям этологических моделей социального поведения. Нейтрализуя традиционные механизмы аккультурации, делинквентная субкультура “ питает” развертывание архаических типов социальной активности с присущими элементами иерархической структуры. Вместе с тем делинквентная традиция придает им особую форму, вносит “сознательный” характер и целесообразность, наполняет ценностными смыслами содержание деятельности, личности, локализуя и переориентируя при этом вектор ее волевых усилий.

В естественных социальных условиях данный архаико - этологический тип (банда) является частным случаем в структуре моделей досуговых групп. В такой ситуации делинквентная традиция имела бы довольно ограниченные возможности своего воспроизводства. Социально-психологический потенциал мог бы быть довольно быстро исчерпан либо нейтрализован усилиями правоохранительной системы. Этот “недостаток” сверхкомпенсируется коммуникационно-художественным пластом делинквентной субкультуры, часто принимаемым многими исследователями за ее сущность.

Собственно коммуникация - это жизнь преступного мира. Информация, несмотря ни на какие преграды, может быть в точности передана куда угодно. Для этого используются практически любые средства - от шифров и тайнописи, специальных алфавитов (тюремные руны) до современных средств связи. Связь обеспечивают особо приближенные к элите лица (“кони”). В целях получения необходимой информации широко практикуется подкуп должностных лиц, а также электронные средства (344, 57 - 74).

Жаргон, как оперативное тайное коммуникационное средство возник довольно давно. Существуют первоисточники, написанные на языке преступников еще в XVI веке. Корни отечественного жаргона, по мнению специалистов, имеют цыганское, еврейское, персидское, санскритское, немецкое, славянское, финское, латинское и др. происхождение. Многие из терминов устарели. Другие, наоборот, обрели новую жизнь и оттенки. При относительной устойчивости основных, наиболее часто употребляемых понятий, как и татуировок, в различных регионах возможно наполнение формы новыми смыслами и значениями.

В жаргоне довольно отчетливо прослеживаются, очевидно, исторически сложившиеся, несколько основных понятийных групп. Они, естественно, не охватывают весь сленг, насчитывающий около 10.000 слов, но дают возможность определенной систематизации ключевых понятий и терминологии постоянного оборота. Жаргон является одним из мощных средств иррадиации делинквентной субкультуры в обществе. Явственно прослеживается “негативная конвергенция” сленгов “системы”, иных молодежных субкультур с жаргоном уголовного мира. По различным оценкам в повседневный речевой оборот молодежи довольно прочно вошло 150-200 жаргонных оборотов и слов.

В качестве основных понятийных групп возможно выделить такие, как: “социально-ролевая”, “образа действий”, “информационно-вспомогательная”. Данный принцип структурно-функциональной систематизации “подсказан” опытными преступниками, использующими его как метод обучения жаргону новичков.

Социально-ролевая группа включает в себя понятия, связанные со статусом личности в преступной среде, типом преступников, их профилизацией (мастью). Множество терминологических нюансов позволяет судить о важности на первый взгляд несущественных статусных и социально-ролевых признаков. Так, например, к “вору в законе” могут быть применены в зависимости от конкретной ситуации такие слова, как “блатной” - т.е. преступник, презирающий все, кроме “черного кодекса”, “пахан”, “бугор”, “главвор” (как правило, зоны или отряды в ИТУ). Выполняющие роли ближайших подручных определены как “быки”, “бойцы”, “гладиаторы”. Более низкая категория - “чистые и грязные фраера”, “шестерки”, “чуханы”, самый низкий статус - опущенные - “козлы”, “петухи” и т.п. В отношении женщин смысл терминов несколько меняется. “Блатная” - понятие, обозначающее просто воровку. “Бигса” - девушку свободного поведения. Женщины такого типа в жаргоне определены множеством оттенков. “Бигса” может быть “понтаплевная”, “каркалыжная”, “фартовая”, “профура”. “Ночных бабочек”, “интердевочек” в преступном мире определяют понятием “фильдеперсовая девочка”, “путанка”, “хиппесница”.

Особую категорию в данной группе представляют собой клички. Как правило, она сохраняется за человеком до конца жизни. Клички глубоко психологичны. С очень большой точностью подмечается самое типичное и характерное в человеке, его привычках, манере разговаривать и держаться, излагать свои мысли. В отдельных случаях клички представляют собой искажение фамилии или имени, иногда отражают какие-либо физические недостатки.

Понятийно-смысловая группа “образа действия” отражает поведение определенного лица, предписанное социальной ролью и характер межличностных отношений. Здесь обозначения способов преступных действий, их маскировки, принципов поведения в различных ситуациях, характера развлечений, а также особенностей быта. Обычные слова в жаргонном контексте обретают совершенно иной смысл. Так слово “наказать” обозначает обман, “наколоть” - найти объект для совершения преступления, “гнуть арматуру” - вести себя конфликтно, вызывающе, демонстративно, с наглой бравадой. “Бомбить”, “бомбануть” - совершить кражу со взломом, “венчание” - суд, “вилы” - предупреждение об опасности, “гонки” - поездки воров - гастролеров и т.п.

Наряду с изменившими смысл понятиями, в данной группе много и специфичных жаргонизмов. Так, выражение “бить понт” означает выдавать себя за честного человека, а “брать прописью” - резать одежду. Выражение “гоп - стоп” означает налет, грабеж, а “ломать ксиву” - проверять полномочия, документы, иногда информацию.

Информационно - вспомогательную группу составляют понятия, обозначающие те или иные предметы, определенных должностных лиц, учреждения и т.п. Обладая самостоятельным значением, данные термины, как правило, играют вспомогательную роль при передаче смысла речи. Так, например, “академия” - тюрьма, воровская школа, “баш” - доза анаши на один прием, “бан” - вокзал, “воздух”, “лавы”, “башли” - деньги, “шапиро” - адвокат, “шнифты” - глаза, наблюдатели и т.п.

Кодификация сообщений в процессе общения встраивается в практику устной речи, придает ей не только информационный, но и ценностно-ориентационный, психологический смысл, складывающийся из множества лексических нюансов. Владение “арго” само по себе значит мало. Личность должна быть “органична”, встроена в данную смысловую систему. Только тогда она для преступного сообщества “подлинная”, “своя”.

“Пропуском” в преступный мир являются и татуировки-символы. Распространение этого культурного феномена в новое время среди европейцев исследователи связывают с открытиями Кука. Однако еще в древности имело место закодирование выражений и раскрашивание тела замысловатыми знаками, отражавшими имущественное положение людей, отношение их к богам, профессиональные признаки, кастовость и т.д. Изучению этой проблемы было посвящено ряд исследований, но как феномен преступного мира татуировки впервые исследовал Ч.Ломброзо(306; 344 и др.).

Классификация татуировок необычайно сложна ввиду практической невозможности определения критериев систематизации. Очевидно, что татуировки, как и жаргон, представляют собой сплав профессионально-преступных субкультурных элементов (“мастей”), дополненный статусно-ролевыми характеристиками.

Наиболее полное собрание отечественных татуировок принадлежат Л.А.Мильяненкову и Д.С.Балдаеву, систематизирующим их по распространенности, половозрастным признакам, профессиональным, клановым, религиозным и иным показателям.

Татуировки-символы прежде всего позволяют по внешним признакам отделить “своих” от “чужих”. Они содержат информацию о статусе человека в преступной среде, его уголовной биографии, действиях, на которые он способен. С другой стороны, носитель татуировок вынужден действовать согласно тем символам и стереотипам, которые якобы олицетворяет. Выяснение отношений при подтверждении статусных характеристик часто приводит к столкновениям в преступной среде, как правило, с тяжелыми последствиями.

В молодежной среде часто встречаются татуировки с изображением церквей, по количеству куполов определяется срок, проведенный в местах лишения свободы. Этому же служит и изображение звеньев цепи, как правило, в сочетании с ножами, кинжалами (судимость за хулиганство), иногда с тюльпанами и розами, означающими, что обладатель данной наколки встретил свои 16 и 18 лет в местах лишения свободы. Но роза, обвитая вокруг кинжала приобретает уже совершенно иной смысл - “смерть проституткам”.

В числе наиболее распространенных татуировок - изображения быков на груди и спине (бойцы, подручные у заправил преступного мира), оскаленные пасти леопардов и тигров (агрессивен, зол на закон), розы ветров на плечах и на коленях (не встану перед законом или ни перед кем на колени, но в центральных российских регионах символ авторитета), орлы и парусные корабли, обозначающие попытки побега из мест лишения свободы.

Признаком высокого статуса в преступной среде является проткнутый кинжалом и обвитый змеей череп. При этом, если голова змеи поднята вверх, то обладатель такой татуировки с преступной деятельностью не покончил. Различные изображения котов означают “коренных обитателей тюрьмы” (аббревиатура КОТ). На руках, как правило между большим и указательным пальцами, часто накалывается пять точек (четыре составляют четырехугольник и пятая в центре) означающие отбывание срока в местах лишения свободы, многочисленные перстни на пальцах - бубновая и пиковая масть - негативная настроенность к требованиям закона и воровская специализация, белая через темное поле - проход через “зону” и многие другие.

Кроме татуировок - символов можно встретить наколки, представляющие собой аббревиатуры различного смыслового содержания. Так, аббревиатура “БОСС” означает “был осужден советским судом”, “ЛОРД” - лягавым отомстят родные дети, “БАРС” - бей актив, режь стукачей и т.п.

Образцы художественно-прикладной деятельности близки по тематике татуировкам. Это чеканки по металлу, инкрустации, резьба по дереву, различные кулоны, браслеты, перстни. Несовершеннолетние правонарушители увлекаются карандашными рисунками на носовых платках, которые потом закрепляются на материале посредством кипячения в растворе поваренной соли. Традиционная символика здесь обширно дополнена порнографией, фашистской атрибутикой, элементами поп-арта, религиозной тематикой. Даже поверхностный анализ содержания рисунков убедительно свидетельствует об интеграции негативных элементов различных субкультур в особую, противостоящую традиционной культуре систему.

Разнообразна по тематике песенно - поэтическая часть делинквентной субкультуры. Тематика песен связана с “романтикой” совершения преступлений, с особенностями отбывания срока наказания, с субъективными переживаниями лиц, лишенных свободы. Главным “героем” обычно выступает личность, способная “презреть” общественные нормы и требования. Данный типаж с небольшими вариациями характерен для большинства песенно-поэтических образов. Особое место занимает тема взаимоотношений с законом, обществом, проблемами внутренней мотивации преступного поведения.

Делинквентно-субкультурная песенная традиция нашла воплощение и в творчестве многих авторов исполнителей, в том числе: В.Высоцкого, А.Розембаума, А.Новикова, М.Шуфутинского. Очевидно, сами того не желая, барды оказали существенное влияние на поддержание “имиджа” романтического героя преступного мира, способствовали распространению субкультурных ценностей в молодежной среде. Например, в первой половине 80-х годов особой популярностью пользовался “одесский цикл” А.Розенбаума и в молодежных общностях часто исполняли “Гоп - стоп, мы подошли из - за угла” и “Я Сэмен, в законе вор”. Что касается музыкальной тематики большинства песен, то она не отличается оригинальностью мелодий, довольно функциональна, часто заимствуется из самодеятельного молодежного музыкального репертуара.

Сама проблема формирования художественного пласта делинквентной субкультуры необычайно сложна. Одним из очевидных факторов, так или иначе повлиявшим на ее формирование, является “искусство и поэзия ГУЛАГа”. Значительное число творческих работников, оказавшихся в лагерях в 30-50 годы, осужденные в последующие годы за уголовные преступления, “умельцы”, самодеятельные художники и поэты из криминальной среды оказали значительное влияние на уровень художественного продукта и его распространение.

Популярность делинквентной тематики в молодежной среде и “тягу” бардов к творчеству в делинквентно-субкультурной традиции можно объяснить ментальной резонантностью делинквентной мифологии в молодежном сознании и субкультурной экспансией, компенсирующей дефицит традиционной культуры.

Субкультура преступного мира обладает значительной притягательностью для подростка и юноши. Противоправная деятельность окружена таинственным романтическим ореолом. Там действуют независимые личности, живущие по своим законам, способные на решительные действия, всех презирающие. Естественно, образ, наделенный такими качествами, становится референтным, особенно если у подростка или юноши не складываются отношения в школе, семье, ближайшем социальном окружении.

Делинквентная субкультура не исчерпывается обозначенными нами в данном параграфе составляющими ее структурными элементами. Вне рамок рассмотрения остались вопросы социальной организации, традиций и ритуалов, некоторые социально-психологические аспекты, которые будут освещены при дальнейшем изложении материала.

Относительно широкое распространение делинквентной субкультуры в общественной жизни и, особенно в молодежной среде, свидетельствует о важности для преступного мира выполняемых ею специфических функций. Являясь, прежде всего, формой развития и самосохранения криминальной инициативы, обеспечивая интеграцию и воспроизводство преступности, делинквентная субкультура представляет собой особую сферу социальных отношений и культурную среду, обусловливающую делинквентную аккультурацию личности и ее деиндивидуализацию.

В рамках делинквентной субкультуры системно объединены, сконцентрированы или зеркально отражены духовные, культурно-архаические, этологические, социально-психологические, экономические, правовые факторы, обусловливающие формирование преступного типа личности, деформацию общественного сознания, моральных ценностей.

Делинквентно-субкультурная экспансия свидетельствует о глубоком кризисе культуры, разрушении традиционных институтов социализации и социальной организации. Существующая в обществе недооценка и недопонимание роли традиционной культуры создает дополнительные возможности “делинквентного поглощения” ключевых социально-культурных сфер, в т.ч. культурно-досуговой.

Поскольку основным носителем традиционной культуры является интеллигенция, а делинквентной - криминалитет, то внутрикультурный ценностно-ориентационный конфликт развертывается в полюсах “культурность-делинквентность”. Особый российский вариант развертывания рыночных отношений создает устойчивые социальные ориентации отнюдь не в пользу традиционных культурных ценностей.

Доминирование процессов “негативной конвергенции” с культурами западно-европейских стран в США (325, 19), в такой ситуации создает реальные предпосылки негативной национально-культурной аутентичности, интеграции национализма, ортодоксального коммунизма и криминалитета на приемлемой для всех ценностно-ориентационной основе.

Методологическая значимость понимания делинквентной субкультуры как особого социально-культурного явления, ее содержания, функций, сфер распределения и т.д. может способствовать поиску адекватных, фиктивных средств, разработке социальных технологий блокирования процессов ее распространения и дальнейшей локализации.

1.2. ПРИЧИНЫ И УСЛОВИЯ ТРАНСФОРМАЦИИ

ДОСУГОВЫХ ОБЩНОСТЕЙ В ПРЕСТУПНЫЕ ГРУППЫ.

Продолжительное изучение различных подростковых и молодежных объединений в условиях конкретных территорий, их субкультуры, моделей социальной активности, внутригрупповых взаимоотношений так или иначе приводит к необходимости научной интерпретации многочисленных фактов, свидетельствующих о сложных, многомерных процессах в сфере молодежного досуга. Использование методологии конкретных наук - социологии, социальной психологии, психологии далеко не всегда позволяет выявить закономерности развития, присущие сфере молодежного досуга. Представляется, что при анализе молодежных объединений, среды их общения, специфики деятельности невозможно “чисто” разделить научные дисциплины. Вследствие этого обстоятельства возникает необходимость рассмотрения совокупности интегральных характеристик функционирования и развития сепаратных субкультур и социально-психологических процессов в молодежной среде в рамках единой системы. Такую возможность представляет констатация молодежных субкультурно - досуговых систем как особой социокультурной категории. В многочисленных публикациях последних лет (А.В. Громов. А.С. Запесоцкий, О.С. Кузин, В.Т. Лисовский, З.В. Сикевич, Э.П. Теплов, А.П. Файн и др.) глубоко анализируются явления и процессы, присущие таким молодежным образованиям.

Операциональные возможности использования категории “молодежные субкультурно-досуговые системы” (МСД) в изучении процессов трансформации традиционной культуры и формирования делинквентного сознания могут быть определены рядом координат - характеристик, системно отражающих реалии сферы молодежного досуга. К числу последних следует отнести такие как: тип развития молодежной инициативы в определенном социально - культурном пространстве; социально-психологические характеристики общности или включенных в систему общностей; социально-пространственные характеристики распространения системы (локальный, территориальный, экстерриториальный масштаб).

Вычленение типа развития молодежной инициативы как одного из основополагающих признаков МСДС обусловлено важностью использования критерия “отношения к традиционным ценностям культуры”, лежащего в основе такой типологизации. Однако в контексте социально-психологических и социально - пространственных характеристик развитие молодежной инициативы не может быть сведено только к констатации традиционного, альтернативного, асоциального или криминального вариантов. Развитие инициативы связано с особенностями социально - культурной ситуации в регионе, с популярностью тех или иных идей и ценностей, молодежной модой, характером потребления художественного продукта. Оно может проходить в довольно жестких, экстремальных или наоборот, мягких, пассивно - созерцательных и ретретистских формах.

Тип инициативы, по существу, отражает субкультурно-досуговые ориентации подростков и молодежи, складывающиеся под влиянием совокупности условий и обстоятельств, порождающих специфические молодежные проблемные ситуации. Выбор вариантов и способов их разрешения личностью и общностью определяет направленность развития молодежной инициативы.

В случае наличия в регионе условий развития и сохранения традиционной культуры (развитая социально-культурная сфера, устоявшиеся традиции, значительный социально - педагогический потенциал субъектов социально-культурной деятельности и др.) естественно, велика вероятность развития МСДС по традиционному варианту. В такой ситуации МСДС выступают как действенный фактор социализации, культурной преемственности, являются промежуточной ступенью бесконфликтного “перехода от детства к взрослости”. Если социально-культурная ситуация характеризуется “разрывом ткани” традиционной культуры, сокращением ее базы, в т.ч. и в сфере досуга, неэффективной системой социальной профилактики, то неизбежно изменение соотношения МСДС в пользу деструктивных, девиантных инициатив.

Особую роль играет характер ценностей, на которые ориентируются или от которых отказываются участники тех или иных МСДС. Если превалируют традиционные, то важно соотношение общечеловеческих, национальных, этнокультурных и иных смыслов в формировании субкультуры конкретной системы. От этого во многом зависит характер “встроенности” МСДС в социум, взаимодействие с другими субкультурами. Так агрессивно-дезадаптивный вариант проявления социальной активности общности может возникнуть на почве отождествления себя участниками с этнокультурными эталонами, носящими сами по себе характер традиционной, но иной культурной системы. Личный “опыт поражения”, “социальная фрустрация” и др. факторы блокируют возможности “культурного диалога” и порождают стойкие субкультурные конфликты. Сюжет знаменитого мюзикла Л.Бернстайна и одноименного фильма Р.Вайса “Вестсайдская история” прекрасно иллюстрирует логику поведения участников двух МСДС, сложности взаимной адаптации в конкретных социально - культурных условиях.

Исследование социально-психологических характеристик молодежных объединений выходит далеко за рамки сугубо молодежной проблематики. Природа разновидностей человеческих общностей коренится в этологических, архаико - культурных феноменах, является предметом исследования многих наук, прежде всего социальной этологии, эволюционной этики, социальной психологии. В числе наиболее распространенных “базовых” моделей человеческих общностей часто упоминаются такие, как: клуб, коалиция, банда, секта, клика (150), а также коллектив, как особый тип объединения, возникающего в результате социальных усилий. Социально-психологические модели молодежных общностей, как показывают наши наблюдения, опрос экспертов (Северо-западный регион России), а также изучение материалов социологических и криминологических исследований в различных регионах СНГ, не всегда возможно выделить в “чистом” виде. Нередко они носят промежуточный характер, заимствуя часть признаков из базовых характеристик иных типов общностей.

Наиболее распространенный тип общности в МСДС - клуб. Как социально-психологическое явление молодежный клуб (142; 324) обладает совокупностью характеристик, отражающих его социально-этологическую и культурную природу. В качестве ведущего признака “клуба” исследователи отмечают “отсутствие инструментальных целей и приоритет мотивов к развлечению, отдыху, общению”. Реализация социогенной природы данных человеческих потребностей связана с необходимостью “ухода” от отношений “руководства-подчинения”, от иерархизированных структур. Для подростка это форма удовлетворения “реакции эмансипации” от мира взрослых, сфера игрового поведения, нерегламентированных контактов, “экологическая ниша” развивающейся личности. В клубе, как общности, наиболее ценен обмен мнениями, позициями, информационный совместный поиск и выбор форм потребления художественной культуры. Предметная деятельность носит подчиненный характер. Цели деятельности не формулируются и не прогнозируются. Часто оцениваемое взрослыми как “бесцельное” времяпрепровождение молодыми людьми выполняет важную психологическую функцию “реализации коллективного бессознательного” (К. Юнг) а социальный характер обретает само содержание досугового общения.

Второй признак - “отсутствие жесткой иерархической структуры”. Приоритет связей “по горизонтали” важен как одно из условий социализации. В детской и подростковой психологии общения идеи равенства и солидарности (не зазнавайся, не высовывайся, не считай себя лучше других и т.п.) обретают особый смысл. В клубной общности лидерство как бы санкционируется участниками. Основными принципами отношения к лидеру выступают: признание и доверие. Возможность какого то бы ни было давления либо блокируется, либо изменяет структуру взаимоотношений в группе.

Третьим признаком “клуба” является “примерно одинаковый социальный и интеллектуальный статус участников”. Однако, если в иных возрастных группах он предстает как один из основополагающих (философские, элитные клубы) то в молодежной среде реализуется в соответствии с ее спецификой. Примерно однородные по составу подростковые объединения являются как бы “стартовыми площадками” социальной градации, но в юношеских “клубах” состав участников уже более стабилен. Дифференциация по интересам, склонностям, предпочтениям завершается образованием новых клубных общностей.

Уединенное от посторонних место сбора, выступающее в качестве четвертого признака “клуба” является непреложным условием “безопасности”. В этом смысле “клуб” предстает как закрытая общность. В социальной практике в различные исторические периоды “закрытость” осуществлялась посредством института клубного членства: порядком приема в клуб, высокими ставками членских взносов, институтом рекомендателей, сословным цензом и многим другим.

“Отрицательное отношение к чужим” как последний, пятый признак “клуба” логически завершает понимание молодежной клубной общности как особого культурно-досугового явления, обладающего признаками “закрытой” группы. Однако отрицание иных лиц, иной субкультуры не носит агрессивный характер. Клуб, по своей сути, не экстравертированная общность. Неприятие каких-либо идей, ценностей или конкретных лиц не означает “борьбы” с инакомыслием. Скорее, разделение проходит по вектору “мы - они”, что необходимо для внутренней интеграции клубной общности.

Клуб, и тем более молодежный, не может по своей социально-психологической сущности являться целостным объектом социально-педагогических усилий. Концепция Н.К.Крупской и др. советских педагогов о превращении клуба в общедоступное место общения противоречила природе данного типа объединения. В связи с этим клуб в “чистом” виде сохранился в предшествующий исторический период преимущественно в молодежной среде.

Клуб-коалиция - одна из наиболее типичных форм молодежных досуговых объединений. От традиционной клубной модели ее отличает открытость. Отсутствие негативного отношения к “чужим”. В клубе-коалиции более выражено стремление сформулировать цели и программу деятельности группы. Само целеполагание, наличие предмета деятельности или поиски такого предмета существенно влияют на характер внутригрупповых связей. Между участниками возникают инструментальные отношения, они более определены, иногда формализованы. Вместе с тем в отличие от “чистой” коалиции (четко обозначенные цели, формально определенные связи между участниками, ярко выраженные инструментальные отношения) в данной общности сохраняется приоритет связей по горизонтали, доминирует мотивация, связанная с реализацией потребностей в развлечении, отдыхе, нерегламентированном общении.

Промежуточное положение “клуба-коалиции” как общности, сочетающей элементы разных моделей, определяет в молодежной среде ее неустойчивость, что влияет на возможность наиболее полной самореализации участников в относительно долгосрочной перспективе. Преимущество “открытости” с иной стороны, оборачивается неспособностью активного противодействия внешним негативным влияниям. В социальной практике “клуб-коалиция” нередко трансформируется в криминогенную досуговую структуру.

“Секта” и “клика”, как типы досуговых общностей не характерны для молодежной среды. Секта (единство ценностей, психологическая зависимость от лидера, закрытость от внешнего мира) не возникает в силу сложностей самоорганизации по первым двум признакам. Это не означает, что молодые люди не становятся членами различных, как правило религиозных, сект. Но в таком случае происходит включение индивида в уже существовавшую или возникающую под эгидой сильного духовного лидера структуру.

“Клика” представляет собой экстраполированную в сферу досуга модель неформальных отношений в официальных структурах. В данной общности отношения иерархизированы, но базируются на личной зависимости занимающих в иерархии более низкие ступени. В “клике” межличностные связи инструментально не опосредованы. Как тип досуговой общности “клика” является характерной сопутствующей моделью бюрократизированных социальных структур, особенно в условиях ограниченного социального пространства (небольшой город, гарнизон и т.п.). Типичный случай “клики” в молодежной среде в предшествующие десятилетия представляли собой аппаратные структуры комсомольско-молодежных организаций.

Банда представляет собой наиболее социально - деструктивный тип досуговой общности. Механизм ее возникновения в молодежной среде проследить достаточно сложно, хотя феномен широко освещен как в художественной (Д.Лондон, У.Голдинг и др.), так и в научно - публицистической литературе. Безусловно, социально - этологическая и культурно-архаическая природа данного типа общности опосредованна многочисленными социально-культурными факторами, определяющими специфику как внутренней структуры банды, так и форм проявления ее активности.

В качестве первого признака “банды” выступает “приоритет связей по вертикали”, обладающих большой степенью жесткости. Все отношения замыкаются на лидере. Вопросы межсубъектных отношений, распределения благ, определения целей деятельности, тактики действий и др. - безраздельная прерогатива лидера. Авторитет лидера практически непоколебим и может быть сломлен либо другим авторитетом через определенную систему унижения, либо дискредитирован крайне неблаговидным поступком с точки зрения внутригрупповых ценностей. Личные качества лидера определяют характер социальной активности банды, степень ее агрессивности. Иерархическая структура, как и в закрытых условиях, трехступенчата. Но низший слой в досуговой общности не отверженные, а “резерв” банды, охраняемый и опекаемый лидером, а в бандах со сложной структурой - кругом авторитетных лиц. Данный характер отношений присущ профессионализированным криминальным сообществам, нуждающимся в “резерве”, в пополнении преступных кланов.

В России на рубеже Х1Х - ХХ веков профессиональные преступные кланы составляли основу криминалитета. “Разделение труда” в преступном мире (как и раздел сфер влияния) были, в определенном смысле, оптимизированы в рамках существовавшей социальной системы. Революция и гражданская война, кардинально изменив криминальную ситуацию в стране, обусловили доминирование иного типа взаимоотношений внутри “банды” как общности, что впоследствии явилось одним из мощных факторов формирования клана “воры в законе”. Временное правительство освободило уголовный элемент из мест заключения. Экономический хаос, разруха периода гражданской войны обернулись наличием огромного количества выброшенных из социальной жизни людей и повальным беспризорничеством. Аналогичную роль на рубеже 80 - 90х годов сыграла политика “гуманизации” обращения с правонарушителями, резкий спад производства, разрушение социальной сферы, беспризорничество.

В 20-е годы “банды” как тип общности “подпитывали” молодые люди, прошедшие школу войны и насилия, беспризорники, различного рода политические экстремисты. Неоднородность состава, однотипность деятельности, низкий в массе криминальный профессионализм определили приоритет типа внутренней самоорганизации экстраполированный из мест лишения свободы. Вершина криминальной пирамиды того времени - “жиганы”, “урки”, “паханы”. Непосредственно к ним примыкают “люди”, выступавшие в качестве ближайших подручных. Низший слой - “фраера” - чистые, грязные, в “свободной американке”, т.е. не определившиеся в криминальной структуре. Ожесточенная борьба внутри банд за власть между “жиганами” (единоличными лидерами, державшими всех членов группы под жестким контролем и распределявшим “добычу”) и “урками”, позиция которых заключалась в формуле “не жить за счет собратьев” по существу отразила противоречия, присущие данному типу социальной общности.

В современной сфере молодежного досуга присутствуют оба варианта иерархической структуры “банд”. В отдельный регионах России, чаще всего специалисты называют такие, как: “Казань”, “Набережные Челны”, “Воркута”, “Чебоксары” и др. данный тип социальной общности является подавляюще-преобладающим в сфере досуга. В С-Петербурге на конец 1994 г. по данным службы безопасности ГУВД³ официально на учете состояло более 400 молодежно - подростковых криминогенных групп.

Проведенные нами опросы несовершеннолетних осужденных, отбывающих наказание и совершивших преступления в группе, показали, что большинство участников не осознавали себя членами банды или преступной группировки. В сознании подростков и юношей доминировали “клубные” мотивы, преобладало идеализированно - романтическое отношение к лидеру группы, хотя большинство отслеживали жесткость внутригрупповой структуры, присущую “банде”.

Следующий признак банды - сплоченность, которая блокирует страх, нерешительность, неопределенность. Деятельность “встроенной” в банду личности должна соответствовать групповым эталонам или указаниям лидера. Проявление нерешительности, испуга, неуверенности резко осуждаются. Зачастую здесь происходит проекция собственной слабости “на другого”. Страх “ответственности” и страх “неадекватности” образуют определенный социально - психологический симбиоз, каждая из сторон которого требует компенсации - выпивки, наркотиков, агрессивного поведения. Этот же фактор порождает ощущение предопределенности, иногда обреченности. Однако в последние годы ощущение “страха” в отношении общества, деятельности правоохранительных органов выражены менее явственно. Ментальная парадигма “воля - беспредел” в современных условиях способствует формированию иного ценностного отношения к общественным институтам. Страх компенсирует субъективное ощущение “права” на действия, которые личностью субъективно не воспринимаются в качестве преступных. Опасность конфликта с другими криминальными группами является более реальным и мощным фактором групповой консолидации. Банда почти всегда в той или иной форме готовится к противодействию “чужим”. Агрессивное отношение к ним и является третьим признаком “банды”.

Природа подростковой и молодежной агрессивности исследована достаточно глубоко. В рамках концепций “врожденной агрессивности”, “фрустрации - агрессии”, “компенсаторной природы агрессивности”, “формы самоутверждения и самореализации”, “конфликта интересов”, “когнитивного диссонанса” и др. довольно широко освещены многие вопросы причинности и мотивации агрессивного поведения. В социально-педагогическом аспекте проблема “агрессивного отношения к чужим” нас интересует в контексте деятельности банды по осуществлению контроля над территорией и завоеванию социального пространства. Социально - этологическая природа данного фактора, выступающего и как четвертый признак “банды”, очевидна. Контроль над территорией является основным, далеко не всегда осознаваемым мотивом агрессивной активности в отношении “чужих”. “Гастроли” на чужой территории могут привести к жестоким конфликтам. Постоянные столкновения между подростково - молодежными группировками различных районов, как в городах, так и в сельской местности, наибольший размах приобрели на рубеже 80-90-х годов. В ряде случаев (Альметьевск, Казань, Солигорск - Белоруссия) столкновения носили массовый характер. Криминальный тип социальной активности существенно деформирует и образ жизни молодых людей. Социальная энергия значительной части молодежи направляется на обеспечение собственной безопасности, что неизбежно сказывается на ее культурном уровне.

В отдельных регионах практически вся досуговая деятельность подростков и молодежи находится под контролем организованных территориальных группировок, взимающих с подростков, молодых людей, а иногда и их родителей плату “за безопасность” на своей территории. Многочисленные криминологические исследования в России в странах СНГ показывают, что лидеры молодежных банд, как правило, контролируются криминалитетом и нередко действуют по прямым указаниям лидеров преступного мира.

Молодежные криминогенные группировки выполняют довольно важную роль в расширении сферы влияния криминалитета. Однако, криминальные профессионалы, специализирующиеся на отдельных видах преступлений заинтересованы только в конкретных помощниках. Иное дело-контроль над уличной торговлей, сферой мелкого предпринимательства, а также попытки вторжения в иные области социальной жизни. Криминалитет, активно включая часть молодежи в преступную деятельность, оказывает серьезное влияние на социально - психологические процессы в сфере образования, особенно в системе ПТУ, в воинских коллективах, неформальных общностях, семье.

Преступное сообщество, “воры в законе”, являющееся вершиной пирамиды криминалитета, хотя и обладает признаками, присущими “банде”, представляет собой особый тип социально-организованной общности. Такая форма организации сочетающей возможности “экспансии вширь” и “экспансии внутрь” известна как “орден”, “масонская ложа”. Однако, в основе консолидации данной криминальной структуры не духовная идея, вера и т.п., а чистый прагматизм: власть в преступном мире и контроль над всеми сферами преступной деятельности.

Как профессиональное преступное сообщество “воры в законе” оформилось в 30-е годы. “Закон” представлял и представляет до настоящего времени преступный кодекс, несоблюдение которого карается, как правило, смертью. “Воровской закон” содержит: принципы взаимоотношений с властью и государственными структурами; круговой поруки; взаимопомощи, в т.ч. и материальной; порядок распределения властных полномочий в преступной среде; этикет поведения “вора в законе”; определяет полномочия высших властных структур (съезд, сходка); принципы финансирования преступной деятельности; порядок пополнения сообщества (система поручительства); определяет формы взаимоотношений с правоохранительными органами.

“Воры в законе” в 30-е годы практически подчинили себе все неофициальные структуры в лагерях и тюрьмах, установили систему поборов с заключенных. Кроме этого, они часто использовались администрацией мест заключения для подавления и уничтожения лиц, осужденных по политическим мотивам в годы сталинизма. По свидетельствам специалистов (опрос бывших работников ГУЛАГа), в штрафных батальонах в годы войны “воры в законе” составляли незначительную часть в сравнении с другими группами бывших заключенных и направляемых туда лиц, не пользовались особой властью и авторитетом. Миф о патриотизме “воров в законе” в действительности, очевидно, имеет под собой очень мало оснований.

В послевоенный период монополия на власть в преступном мире “воров в законе” была нарушена “новыми воровскими законами”. “Польские воры”, “беспредельщики”, “красные шапочки”, “ломом подпоясанные” и т.д. вербовались, в основном, из числа бывших полицаев, власовцев, бандеровцев, членов иных националистических группировок, части отколовшихся “воров в законе”. В результате кровавой борьбы с новыми образованиями “воры в законе” отстояли и даже упрочили свою монополию.

Борьба с организованной преступностью в 50-е годы, реорганизация системы исправительно - трудовых учреждений существенно оздоровили обстановку в стране. На довольно длительный период организованная преступность попала под жесткий социальный контроль, а “воры в законе” ушли в глубокое подполье. Сферы их влияния были резко ограничены. Новый подъем “воров в законе” наметился в начале 80-х годов. Съезд лидеров преступного мира, проходивший в Закавказье в 1983 году, определил стратегию и тактику влияния преступного мира на государственные структуры посредством коррупции государственного аппарата, прежде всего, правоохранительной системы. Последовавшие в конце 80-х годов съезды в Дагомысе и принятые на них решения существенно повлияли на общую направленность современных негативных процессов в России и стран СНГ.

История деятельности преступных сообществ представляет интерес в контексте нашего исследования в следующих аспектах: какова роль криминалитета в формировании среды обитания подростка и молодого человека, характера его досуга, стиля поведения, моделей активности и внутренней структуры молодежных объединений? Интенсивное влияние криминалитета на различные стороны молодежной жизни в настоящее время практически не оспаривается никем из специалистов. Тем не менее механизмы этого влияния исследованы довольно фрагментарно, зачастую без учета специфики и качественных характеристик молодежных общностей. Доминирующий интерес в такого рода исследованиях, и это вполне понятно, был проявлен к социологическим аспектам различных нетрадиционных для отечественной молодежной среды явлений.

Делинквентно - субкультурный срез в исследованиях молодежной проблематики в силу его “встроенности”, “растворенности” менее явственен в сравнении с иными факторами. Возможно в силу данного обстоятельства его изучение, за исключением отдельных публикаций (411) с попыткой идентификации делинквентной субкультуры и молодежной криминальной субкультуры, что, по нашему мнению, искажает суть явления, довольно затруднительно, требует специальной методики и должно осуществляться по специальной программе. Одно из направлений такого поиска представляет собой обобщение и систематизация опыта работы инспекций по делам несовершеннолетних - отделов предупреждения правонарушений несовершеннолетних, позволяющие проследить в наиболее общих чертах типичные варианты делинквентной трансформации подростково - молодежных досуговых объединений. Молодежные субкультурно-досуговые системы в определенном смысле системно отражают взаимовлияние социально-педагогических и криминологических факторов в досуговой сфере. Это позволяет использовать последние в качестве основного объекта исследования трансформации досуговых объединений в криминогенные группы.

Молодежные субкультурно - досуговые системы криминального типа представляют собой одну или несколько взаимосвязанных досуговых общностей, основные ценности и деятельность которых определяются субкультурными традициями преступного мира. Доминирующая форма социальной организации таких объединений - “банда”. МСДС криминального типа являются наиболее мощным фактором, обусловливающим трансформацию как досуговых групп, так и личности в криминогенные сообщества. Роль данных МСДС в формировании сферы молодежного досуга, особенно по месту жительства, в его криминализации оценена явно недостаточно. Представляя явный противовес социальным структурам, выполняющим социально-педагогические функции, связанные с организацией воспитывающей среды, девиантные МСДС в современных условиях лишают сферу молодежного досуга статуса “нейтрального социально - культурного пространства”. Свободное развитие индивида в сфере досуга становится проблематичным. Очевидно, с этим косвенно связаны как тенденция приватизации досуга, так и стремление части родителей изолировать от “улицы”, локализовать детей в рамках иных МСДС. Такие возможности предоставляют различные частные учреждения, в идеале - организации скаутов. Однако большинство подростковых и молодежных объединений складываются на основе территориальной общности, преимущественно в результате соседских и школьных контактов, совместной развлекательно - игровой, познавательной и др. видов деятельности.

Изучение особенной трансформации досуговых общностей в криминогенные группы и связанных с этими процессами деформаций личности позволяет выделить основные факторы данных изменений. Ими являются: делинквентно - субкультурная эрозия досуговых объединений; социально - психологическая трансформация общностей; модификация деятельности группы и поведения личности.

Делинквентно - субкультурная эрозия подростково - молодежной общности, включенной в МСДС иной ориентации или представляющей собой неустоявшуюся, ассоциативную общность, предполагает контакт с системой делинквентных ценностей. Первичные формы такого контакта - с элементами субкультуры, смыслами имеющими универсальный характер - дружба, взаимовыручка, моральная поддержка. Если для неустоявшейся ассоциативной общности культурный контакт со смыслами, противопоставляемыми традиционной культуре, социальной действительности носит характер “проб и ошибок”, то “клуб” и “клуб-коалиция” приходят к необходимости поиска новых ценностей в результате кризиса содержания деятельности. Потребность ощутить себя в социальном пространстве, попробовать на прочность собственные идеалы, ценности или способствовать их утверждению, “взрывает” клубную общность. Если сопротивления в окружающем молодежном социуме нет, к идеям и ценностям относятся лояльно, то клуб развивается как клуб - коалиция, расширяя сферу своего влияния. В случае активного сопротивления социума, конфликта с иными общностями, клуб либо распадается, либо изменяется его внутренняя структура по типу “секты” или “банды”. Опыт силового взаимодействия вынуждает бывшие клубные объединения формулировать идеологическую модель, превращая ее в “знамя” консолидации общности. Параллельно “идейному” оформлению возникает понимание необходимости насилия как непреложной формы самоутверждения (типичный случай такого варианта развития представлен в фильме Ю.Мамина “Бакенбарды”).

Приход к пониманию необходимости насилия - вне зависимости от того, ответ ли это на реальное или мнимое насилие других общностей - один из важнейших элементов делинквентной трансформации группы. Если противник более мифический, чем реальный, группа консолидирована, то параллельно с изменением внутренней структуры начинается активно освоение окружающего пространства. Но, чаще всего, внутренний энергетизм такой общности довольно быстро исчерпывается, она распадается на ряд клубов и клубов-коалиций. Процесс начинается снова - либо в рамках единой МСДС, либо с новых ценностных позиций. В случае активного противодействия среды, чреватого возможностью “поражения”, если общнось не распадается, то неизбежен поиск сильного союзника. Наиболее вероятный вариант такого “союза” - установление контроля над объединением криминальной структуры, ее включение в МСДС иной ориентации. Данная ситуация приводит к постепенному перерождению объединения, но обратного выхода нет. Межличностные связи и отношения опосредуются принципиально новым содержанием.

Основными проводниками, носителями субкультурных ценностей являются лица, имеющие криминальный опыт или отбывающие наказания в исправительно-трудовых учреждениях. Их влияние и авторитет базируются на криминальном опыте, знании правил поведения в преступной среде, связях. Экстраполяция законов “зоны” в досуговую среду впрямую связана с мировоззрением и влиянием таких лиц. Специфика мировосприятия большинства из них не допускает иной, помимо делинквентной, системы взаимоотношений в социуме. Собственно досуговая среда, сфера, по своей сути, свободных взаимоотношений и контактов перестраивается в духе делинквентных традиций. Действенность криминальных норм бытия микросоциума подтверждается реальной практикой. Для “жизненного успеха” не требуется учиться, преодолевать значительные трудности на жизненном пути к отдаленному во времени результату. Перевернутая вертикаль социальных ценностей в данной ситуации используется как мощный катализатор делинквентной аккультурации.

Следующим условием делинквентно - субкультурной трансформации является готовность группы и личности к восприятию определенной системы взглядов и ценностей. Потребность в социальной защите и поддержке, опыт поражения и неадекватности, страх, нарушение эмоциональных связей в семье создают реальные предпосылки интеграции личности и группы в иную субкультурную систему. Но формы этой интеграции - персонифицированы. Делинквентная аккультурация носит индивидуально - личностный характер - “наставничество” под эгидой дружбы, предполагающее обратные обязательства. Их невыполнение, “несоблюдение правил”, влечет за собой довольно жестокие санкции в отношении “отступника”. Если личность довольно прочно “встроена” в иные сферы социальной жизни и контакт с иными контркультурными системами носит преимущественно познавательный характер, обусловливающий широкий спектр социализации индивида и его способность к восприятию и усвоению иных социальных ролей, то, исчерпав потребность в данной среде, личности трудно вернуться к прежнему образу жизни. Делинквентная среда жестко держит подростка и молодого человека. Методы различны - угроза, шантаж, клевета, избиения - вплоть до сексуального насилия, обрекающего личность подростка на вечный нижний статус в делинквентной социальной иерархии.

Социально - психологические механизмы делинквентной аккультурации замыкаются на лидера объединения. Процесс принимает параллельный характер. Лидер выступает связующе - передаточным звеном субкультурных традиций и ценностей, а в случае необходимости организатором групповых противоправных действий. Итог делинквентной аккультурации - модификация поведения объединения и личности, изменение внутренней структуры групп, формирование искаженных ценностных ориентаций.

Последствия влияние делинквентно-субкультурных факторов на культурно-досуговую сферу и личность довольно тяжело отражаются на различных сферах социальной жизни. Делинквентное мировосприятие формирует конфликтный стиль поведения личности, обусловливает ее дезадаптивность к социуму. С этим связано и изменение временных перспектив, ценностных ориентаций, неспособность принятия новых социальных ролей. В крайнем варианте - преступный мир становится естественной средой обитания личности.

Забытый в последние годы тезис о необходимости педагогизации культурно - досуговой сферы вновь обретает свою значимость. Вместе с тем, необходимо понимание того факта, что в современных условиях это социально - педагогическая деятельность особого рода, требующая учета многочисленных социальных, социально - психологических, психологических факторов. В первую очередь необходима ясность в концептуальном понимании объекта социально - педагогических усилий. Представляется, что социально - педагогические усилия в сфере молодежного досуга должны предполагать в наиболее широком плане организацию противодействия делинквентной аккультурации на уровнях: организационном, социально - психологическом, индивидуально - личностном. Однако такая система работы в культурно-досуговой сфере еще не сложилась. Имеющийся опыт носит преимущественно локальный характер, отражает в большинстве случаев практику социально-педагогической работы подвижников. Деятельность инспекций по делам несовершеннолетних может создать определенные предпосылки декриминализации сферы молодежного досуга, но ее усилия целенаправленны и явно недостаточны для осуществления социально-педагогического контроля над развитием ситуации в целом.

Изучение особенностей социально - культурной трансформации подростково-молодежных общностей в делинквентные группы представляет возможность сформировать целостное представление о сфере молодежного досуга как области социально - профилактической деятельности. В качестве основных теоретических позиций, позволяющих приступить к организационно-функциональному моделированию социально-педагогических систем могут быть использованы следующие тезисы:

1. Сфера молодежного досуга в условиях современной социально-экономической ситуации не является культурно-нейтральной или культурно-полифоничной системой. В наиболее общем виде она представляет собой область негативной конвергенции девиантных субкультур при доминировании криминально-субкультурных элементов. Сфера молодежного досуга выступает как ключевое пространство взаимного противодействия делинквентно - субкультурных и социально-педагогических факторов.

2. В качестве основных носителей различных сепаратных субкультур в молодежной среде целесообразно рассматривать молодежные субкультурно-досуговые системы, представляющие собой промежуточную форму развития молодежной самодеятельной инициативы от объединения к движении. Основной признак таких систем - субкультурная общность. В зависимости от масштаба деятельности МСДС могут рассматриваться в качестве локальных (как правило, сводимых к объединению, действующему на конкретной территории) и экстерриториальных, универсальных. На рубеже 80-90-х годов типичные примеры МСДС являли: “панки”, “металлисты”, “попперы”, “битники”, “система” и др. общности, исчезнувшие, в значительной степени, в результате субкультурно - делинквентной аккультурации.

3. Социально - культурные предпосылки трансформации досуговых общностей в криминогенные группы возникают в результате: делинквентной аккультурации, перерождения внутренней структуры досуговых объединений, модификации поведения личности и изменения содержания деятельности группы.

4. Социально - профилактическая деятельность представляет одно из приоритетных направлений социальной работы в сфере молодежного досуга, является обязательным условием как декриминализации, так и последующей педагогизации культурно - досуговой сферы. Отсутствие или неэффективность такого элемента социальной защиты общества может обернуться угрозой значительных социальных деформаций с труднопрогнозируемыми последствиями.

1.3. МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ

ДЕЛИНКВЕНТНЫХ ОБЪЕДИНЕНИЙ.

Констатация молодежных субкультурно - досуговых систем как особого социального явления расширяет возможности системного исследования тенденции криминализации культурно - досуговой сферы, выявления ее механизмов, а также разработки мер социальной превенции. МСДС как объект исследования обладают рядом преимуществ. Прежде всего, это возможность совмещения криминологических и культурологических методов исследования и интерпретации фактов.

В фундаментальных криминологических исследованиях последних лет (262; 516; 406; 411; 431; 258; 554; 415 и др.) глубоко изучены специфические черты пространственной локализации преступных молодежных группировок, причины количественного роста криминогенных досуговых неформальных объединений подростков, которые рассматриваются в качестве базы молодежной преступности. Значительное внимание уделено изучению моделей социальной активности криминогенных досуговых групп. Чаще всего такие модели рассматриваются как разновидности преступлений или констатируются как формы криминальной экспансии. Проблемы психологии делинквентного поведения, социальной активности досуговых групп и др. в криминологических исследованиях строго дифференцируются или рассматриваются в структурно-функциональном комплексе.

В отличие от криминологического подхода, предметный культурологический анализ в значительно большей степени сфокусирован на системном рассмотрении проблем: делинквентности и социально-культурной среды; дезадаптации и адаптации в социуме; психолого-педагогических условий декриминализации пространства развития личности. Интеграционный, культурологический подход также позволяет в процессе научного поиска более широко использовать методы различных гуманитарных дисциплин и интерпретировать результаты исследований. В данном контексте представляющиеся на первый взгляд прикладными некоторые социально-педагогические проблемы обретают характер ключевых в понимании причинности и условий делинквентного поведения.

Проблема изучения форм социальной активности МСДС и моделей поведения криминогенных досуговых объединений в современных условиях обрела особую значимость по ряду причин. Так, на рубеже 80-90 гг. досуговые объединения обладали гораздо большей автономностью и диапазоном форм выбора досуговой деятельности. Это порождало широкий спектр различных ценностных систем в молодежной среде. Формирование в регионах мощных криминогенных структур существенно повлияло на характер досуговой деятельности многих МСДС.

Значительная часть делинквентных объединений довольно прочно “встроена” в криминалитет и им контролируется. Соответственно, в современной сфере молодежного досуга сложились модели социального поведения, не характерные для большинства зарубежных стран. Общая тенденция пространственной локализации криминогенных объединений, сокращение численности их участников, “компактность” банд, напр. в США, Франции, Японии и др. государствах позволяет достаточно эффективно влиять на молодежную преступность используя методы разрушения организационной структуры таких группировок.

В российских условиях тенденция локализации ограничивается, как правило, рамками криминальной МСДС, которая не сводима к локальной банде. Субкультурная общность в случае ликвидации одного из элементов обусловит воспроизводство и сохранение делинквентной системы. Опыт деятельности инспекций по делам несовершеннолетних, уголовного розыска свидетельствует о неэффективности использования традиционных методов и подходов в работе с криминальными группировками в современных условиях. Эту позицию разделяют и большинство экспертов - криминологов из США, ФРГ, Дании, Финляндии, изучавших состояние молодежной преступности в С-Петербургском регионе в 1991 - 1995 годах. Очевидно, что МСДС все чаще обретают статус не только объекта исследования, но и объекта уголовно-превентивной и социально - педагогической практики.

Вторая тенденция - криминализация культурно-досуговой сферы посредством осуществления контроля криминалитета над делинквентными МСДС и через них молодежной среды в целом. Влияние данного фактора в гораздо большей степени изменяет качественные параметры сферы молодежного досуга, в том числе и характер социальной активности молодежных объединений. Анализ их деятельности с позиций социально-психологической реакции на требования социальных норм или типа развития самодеятельной инициативы оставляет вне рассмотрения ряд специфичных вопросов, связанных с характером адаптации общности или МСДС в существующей социальной системе. Шкала “адаптивности - дезадаптации” позволяет “увидеть” совокупность базовых характеристик как МСДС, так и локальных криминальных общностей.

Дезадаптивно-агрессивная модель поведения общности является одной из наиболее распространенных форм криминальной активности. Социально-психологическая структура общности почти всегда представляет собой “банду”. МСДС дезадаптивно-агрессивного типа также преимущественно организованы как банды с многоуровневой структурой, но выполняемые ими функции гораздо шире. Здесь отчетливо проявляются элементы социальной организации сообщества, обладающие значительным потенциалом развития. Социальная активность личности довольно жестко регламентируется и направляется на достижение целей, заявленных как интересы группы, фактически-контролирующей группировки, тесно связанной с криминалитетом.

Организационная структура характеризуется территориально-возрастными признаками. Каждая из групп действует на отдельной территории и включает в себя представителей определенного двора, улицы, квартала. В первичных группах четко определен лидер, обозначены функции и обязанности участников. Подростки 10 - 14 лет выполняют функции разведчиков, связных, иногда являются соучастниками правонарушений и преступлений. Их задачи - поиски и изучение объектов преступлений, их проверка, выставление постов предупреждения и оповещения, сбор информации о подростках и их родителях, иных подростково-молодежных общностях. Фактически, выполняя типичные для определенной группы в криминальной структуре (банды) функции (“шестерок”, “шнифтов”, “шнырей” и т.п.), подростки рассчитывают на защиту группировки и, как правило, она гарантируется.

В повседневном обиходе делинквентная терминология “зоны” не используется, так как обладает определенным унизительным оттенком. Наиболее употребимые и распространенные определения - “салаги”, “шелуха”, “чайники”, “пионеры” и иные термины в зависимости от принятых в конкретном регионе.

Безопасность подростков, “резерва” общности гарантируют лидеры и непосредственно обеспечивают старшие возрастные группы. Но безопасность гарантируется только при условии взаимных обязательств. Таким образом, возникает довольно прочная круговая порука всех участников. “Защищенность” расширяет возможности агрессивного поведения подростка в школе, в обществе сверстников. Нежелание иных подростков вступать в конфликты и вынужденные с их стороны уступки воспринимаются как знаки признания и уважения. Неадекватность самооценки укрепляется ближайшим окружением подростка из старших возрастных групп. Фактически досуговое общение превращается в механизм делинквентной социализации подростка.

Погружение в мир делинквентной субкультуры далеко не всегда происходит бесконфликтно. Нормы и ценности, усвоенные ранее более взрослыми и авторитетными участниками, как правило, не подлежат критике. В то же время “наставники” не всегда склонны безупречно выполнять нормы групповой морали. Тогда в дело могут вмешиваться более авторитетные лица или подростками избираются свои способы мести и противодействия “обидчику” внутри самого объединения.

Тематика общения, в процессе которого осуществляется ценностно-информационный обмен, касается проблем семьи, школы, “красивой жизни”, успеха, быстрого обогащения, силы и влияния, оборотистости и расторопности в совершении правонарушений и преступлений. Анализируются также неудачи и их причины, всячески восхваляются лидеры группы и их качества.

Интенсивность делинквентной аккомодации обратно коррелирует с встроенностью подростка в социум, его связью с традиционными институтами социализации. Очевидно, что для существования и функционирования делинквентной структуры становится необходимым раннее отчуждение подростка от традиционных институтов социализации, девальвация таких ценностных смыслов, как неприкосновенность личности, собственности, отказ от насилия. Относительно ранняя монологизация сознания подростка происходит вследствие субкультурной референтации. Диалогизм сознания обусловливается потребностью личности в гармонизации со средой обитания, в идентификации с определенным кругом идеалов, ценностей, значимостей. Социально-культурная референтация, в свою очередь, как следствие диалогичности сознания предполагает наличие относительно целостной, внутренне неантагонистичной, динамичной культурной среды. Субкультурно-логизированный диалог выхолащивает ценностно-смысловое содержание бытийных характеристик культуры. Сознание монологизируется и вновь вступает в диалог с “голосами девиантных субкультур”. В итоге это определяет устойчивую тенденцию к формированию делинквентных установок в сознании подростка, обретающих свою логику развития.

Возрастной критерий в определении позиции личности в иерархической структуре не является безусловным. Личные качества участников дезадаптивно-агрессивных формирований играют значительную роль в изменении их статуса в группе. Нами неоднократно констатировалось выдвижение в качестве лидеров 14 - 15 летних подростков, отличавшихся физической силой, особым складом ума, либо жестокостью. Региональная специфика также накладывает отпечаток как на характер деятельности формирований, так и на мотивацию участников. На протяжении последних десятилетий для С-Петербургского региона не являлась типичной вражда или иные формы соперничества городских районов. Следовательно, потребность в защищенности и ее реализация на практике обретала иные формы, отличные от существующих в крупных промышленных регионах России и СНГ и, тем более, сельской местности.

Наиболее активная часть группировки - исполнители (бойцы, гладиаторы, супера, быки, молодые и т.д.) в возрасте 15 - 18 лет. Они являются основными участниками столкновений, исполнителями различного рода преступлений. Статус и авторитет каждого из бойцов в группировке зависят от его криминальной активности, проявления волевых качеств, находчивости, расторопности и сообразительности при совершении противоправных действий. Контроль по вертикали со стороны лидеров - более жесткий, нежели в отношении подростков. Нерешительных, отступников группировка жестоко преследует и третирует. В отдельных регионах за попытку выхода из общности взымается значительная плата и если личность не связана с группировкой обязательствами - наличие долгов, невыполнение обещаний, не является “прикрытой” за совершенное преступление, то она может оказаться вне делинквентной структуры. В С-Петербургском, Вологодском, Мурманском регионах выплата “отступных” или “выкупа” не характерны. Чаще всего отступника клеймят и компрометируют в глазах его ближайшего окружения. Наиболее лояльное клеймение - предатель, ненадежный, стукач, чушок и др. Такой вариант предостерегает от вступления в какие-то бы ни было сделки и отношения с данным юношей, способствует формированию вакуума вокруг личности. Насмешки со стороны девушек, связанных с группировкой, обидные прозвища, презрение сверстников порой являются более эффективным средством, чем угрозы и избиения.

Жесткий вариант стигматизации - гомосексуальное насилие или его имитация с клеймением отступника соответствующими унизительными характеристиками. В таком случае клеймо на юноше может сохраняться долгие годы и существенно повлиять на характер становления и развития личности. Реабилитация в глазах группы возможна только через совершение жестокого преступления - чаще всего оскорбление “смывается кровью обидчика”. Не подлежат стигматизации юноши, прошедшие “зону”, за исключением случаев, если группа располагает компрометирующей информацией из мест лишения свободы.

Наиболее важные функции, выполняемые данной социальной стратой в объединении или МСДС - сбор средств, “дани” с контролируемых структур или лиц, отчисления в общую кассу группировки, защита общности, лидеров от деятельности правоохранительных органов.

Тактика поведения дезадаптивно - агрессивных групп вне зависимости от региональных особенностей имеет много общего, отражает делинквентно-субкультурные стереотипы. Лидеры группировки практически не отчитываются в расходовании средств, однако всем сообщается, что деньги нужны на благородные цели: помощи в “зону” либо освободившимся оттуда, подкупа должностных и влиятельных лиц, поддержки других группировок, для иных важных мероприятий. В действительности львиная доля средств передается криминальным структурам и расходуется на личные нужды верхушки криминальной пирамиды.

Гораздо более сложная форма самосохранения - противодействие правоохранительным органам. Повышенная активность данной страты, маскировка истинных организаторов и лидеров далеко не всегда позволяют даже опытным специалистам квалифицированно разобраться в структуре группы, выявить подлинных организаторов и исполнителей преступления. Наиболее типичный вариант - кто-то из группировки берет вину и ответственность на себя, либо эту ответственность на него “возлагают” в процессе следствия путем дачи ложных показаний. Иногда посредством угроз и шантажа, несовершеннолетних вынуждают изменить показания в ту или иную сторону и тем самым исказить суть и последовательность событий. Параллельно нажиму подвергаются свидетели, их родственники, иногда ближайшее окружение. Наиболее типично давление на пострадавших с целью вынудить их отказаться от заявлений. Имидж всесилия группировки поддерживается угрозами последующей мести пострадавшим и свидетелям. Если собственного потенциала группировки недостаточно, реальная угроза целостности велика, то лидеры могут обращаться за содействием к криминальным структурам, с которыми установлены тесные контакты.

Такой вариант взаимодействия возникает, как правило, когда квалифицированные и оперативные следственные действия угрожают целостности организационной структуры группировки. Наши наблюдения, опрос экспертов позволяют сделать вывод о непрочности и непоследовательности шантажа, несмотря на наглость, напористость и максимализм характера угроз. Страх ответственности вызывает панику, скоропалительные решения, а нехватка информации - ошибочные действия, продиктованные стремлением “индивидуального спасения”. В такой ситуации наступает острый кризис отношений и реальные возможности распада группировки достаточно велики.

Тем не менее, по ряду причин тактика противодействия правоохранительным органам срабатывает довольно часто. В результате серьезно ретушируется реальная картина положения дел на территории. Деятельность правоохранительных органов, усилия иных социальных институтов становятся малоэффективными, а криминалитет сохраняет свой потенциал. Ситуация усложняется в случае наличия в регионе стойкой криминальной МСДС, так как “выпадение” одной из группировок не затрагивает систему в целом. Сохраняется ее делинквентно - субкультурный потенциал и, следовательно, возможности аккультурации культурно-досуговой сферы.

Один из типичных способов психологической обработки - возмущение окружающей несправедливостью, особенно деятельностью правоохранительных органов. Вокруг “невинно” осужденных создается определенный ореол, им оказывают помощь, знаки внимания. Данный феномен наблюдается во всех возрастных группах криминалитета. Ощущение “справедливости - неправедности” является одним из стержневых компонентов криминологизированного сознания. Криминальная деятельность находит психологическую опору в компенсаторной по сути мотивации “праведности” действий в ответ на “несправедливость”. Наблюдаемые нами случаи массового неповиновения осужденных в местах лишения свободы убеждают в том, что данный мотив является мощным консолидирующим средством, умело используемым организаторами-лидерами в своих интересах. Массовым проявлениям предшествует интенсивный внутренний уголовный террор, а поводом - вполне закономерные действия правоохранительных органов.

Данная модель типична и для подростково-молодежных криминологизированных территориальных объединений. Напряженность внутренних взаимоотношений определяет уровень агрессивности общности, выбор форм и способов социальной реакции. Случаи массовых беспорядков в ряде регионов СНГ, укоренившаяся во многих городах России пресловутая “казанская модель” и ее современные модификации убеждают в аналогичности социально-психологических процессов в местах лишения свободы и территориальных подростково-молодежных объединениях. В большинстве случаев цикличность, замкнутость “круга делинквентной социализации”: “территория - места лишения свободы - территория” исследователи объясняют влиянием лиц, прошедших “зону”. Действительно, их авторитет базируется на опыте жестких делинквентно-субкультурных отношений, более глубоком знании законов преступного мира. В то же время абсолютизация роли указанных лиц ведет к недооценке ряда социально-психологических, культурных факторов формирования девиантного поведения.

Одним из данных факторов является высокая резонантность подростково-молодежной среды на делинквентно-субкультурные нормы и ценности, вторым - результативность преступного поведения при минимальных интеллектуальных и энергетических усилиях. Поверхностное и примитивное усвоение основ рыночных отношений в сочетании с поверхностным усвоением стереотипов делинквентного поведения порождает новый социальный молодежный тип - полуобразованного, но самоуверенного молодого человека с психологическими установками уголовника и манерами поведения “под делового человека”.

Старший возрастной слой группировки и ее лидеры - это лица, имеющие значительный криминальный опыт, пользующиеся влиянием и авторитетом в своем ближайшем окружении. Возрастной ценз основной массы колеблется в пределах 18 - 25 лет. Роль данного слоя в непосредственном создании “криминального фона” в регионе минимальна, эту функцию выполняют несовершеннолетние. Однако данная возрастная группа представляет значительную социальную опасность в силу следующих причин:

- Неопределенного или неустоявшегося социального статуса части молодых людей, особенно демобилизованных из вооруженных сил или вернувшихся из мест лишения свободы. Повышенная социальная активность данной категории лиц связана с необходимостью решения возникающих проблемных ситуаций - поиском постоянного источника дохода, решением жилищной проблемы, удовлетворением сексуальной потребности. Предшествовавшая криминальная практика, опыт неуставных взаимоотношений, стремление решить проблемы в кратчайшие сроки наиболее оптимальными и доступными способами определяет формы и стиль социальной активности данного контингента;

- Осознавая себя частью групповой структуры, но занимая в данной иерархии привилегированное положение, личность заинтересована в существовании и распространении такой системы, т.к. она является одним из важнейших средств решения личных проблем;

- Делинквентно-субкультурной мотивации деятельности, способствующей интеграционным процессам в общности и порождающей сложные конгломераты взаимоотношений. Данная социальная группа собственно и цементирует региональную МСДС, представляя собой в то же время базу криминалитета.

Лидеры группировки иногда при посредничестве “высших” авторитетов могут решать между собой различные проблемы - разграничения сфер влияния, возвращения долгов, временных перемирий, совместного противодействия правоохранительным органам.

Региональную систему взаимосвязей различных группировок отследить необычайно трудно. Сложные цепочки и конгломераты отношений имеют в своей основе различную мотивацию. Практика расследования преступлений и возможности, предоставляемые законом, позволяют, в лучшем случае, выявить лишь характер соучастия конкретных лиц в совершенном правонарушении. Социально-психологические зависимости могут быть определены лишь по косвенным признакам, в частности, выполняемым функциям.

Выдвижение авторитета, лидера группировки обычно осуществляется ближайшим референтным окружением. Этот факт ритуально не обозначен. Как правило, авторитетные участники группировки возлагают на конкретное лицо выполнение организаторских функций и распоряжение кассой. Остальная масса участников об этом впрямую не информируется. Возможен также вариант назначения криминалитетом лидера из числа авторитетных лиц группировки. В таком случае “элиту” группировки ставят в известность о принятом решении. Такое “назначение” гарантирует поддержку авторитету со стороны всей криминальной структуры региона и лишить его власти могут только те, кто наделил его такими полномочиями.

Лидер, его окружение, хотя и пользуются огромными возможностями в плане контроля над деятельностью участников группировки, в то же время находятся под постоянным пристальным вниманием как “снизу” так и “сверху”. Этот фактор значительно влияет на характер взаимоотношений внутри системы. Необходимость сбора информации заставляет лидера иметь собственную агентуру внутри общности, а “недовольные” имея выход на более высокие авторитеты, могут информировать их о неблаговидных, с точки зрения делинквентной морали, поступках лидеров объединения. Порождаемые таким характером взаимоотношений подозрительность и недоверие являются “ахиллесовой пятой” общности. Очищение рядов от “стукачей” нередко приводит к преступлениям с тяжелыми последствиями.

Существенные изменения в формах криминальной активности, произошедшие на рубеже 80 - 90х гг., необычайно расширили спектр совершаемых преступлений. Если в 70-е годы в структуре преступности несовершеннолетних преобладали кражи и хулиганские действия, то в 90-е годы, как показывает контент - анализ публикаций по проблемам преступности несовершеннолетних (свыше 200 единиц), резко увеличился фактор жестокости при совершении преступлений. Известны факты убийства несовершеннолетними своих родителей с целью завладения деньгами и имуществом; зверских убийств и последующего захоронения своих сверстниц; случаи жестоких истязаний и пыток, в том числе электрическим током; похищения детей, несовершеннолетних девушек с целью их изнасилования; подростковое сутенерство - поставка клиентам 12 - 13-летних девочек; торговля наркотиками, вовлечение в наркосеть, а также убийства или разбойные нападения на граждан “просто так”, для поднятия в глазах группы своего престижа, или по заказу, в связи с долгом (в данном случае объект не важен: подросток или юноша “должен” кому-нибудь, как правило, нанести ножевые ранения или совершить иные преступные действия). Подростковый максимализм и “всеядность”, восприимчивость, в совокупности со страхом усиливают иррационализм при совершении преступных действий. В то же время преступления обретают синкретичный характер, сочетают элементы многих противоправных действий.

Наиболее распространенным видом преступной активности в последние годы стал так называемый “наезд”, сочетающий элементы вымогательства, шантажа и угроз, насильственных действий, уничтожения принадлежащего третируемым лицам имущества - от краж до поджогов и, в ряде случаев, взятие заложников. К сожалению, данное явление прочно укоренилось в современной действительности. “Рэкет и рэкетиры” стали, в определенном смысле, частью повседневной жизни и постоянной потенциальной угрозой безопасности каждого гражданина, семьи, и, тем более, молодого человека.

Алгоритм “наезда” довольно прост и типичен. Первый этап - выбор объекта. В качестве такового в первую очередь избираются состоятельные лица - как по внешним признакам, так и в отношении материального положения и доходов которых у группировки имеется соответствующая информация. Затем проводится тщательная проверка на предмет “прикрытия” конкретных лиц криминалитетом, их связей и возможностей. Иными “объектами” вымогательства становятся молодые люди - мелкие торговцы, предприниматели и агенты, работающие на территории контролируемой группировкой, розничные и мелкооптовые торговцы наркотиками и иные лица в зависимости от конкретных обстоятельств. Наиболее типичный случай - невозвращение долгов или псевдодолга, навязанного неугодным лицам с целью их последующего вовлечения в орбиту группировки как “невыполнивших обязательства”.

Следующий этап - формулировка мотива “наезда”. Психологически данный мотив должен быть “справедливым”. Типичные формулировки - “не хорошо иметь большие деньги (или нечто иное) и не делиться с ближними”, “долги необходимо возвращать”, “если хочешь жить спокойно - плати” и т.п. Формы “наезда” могут быть как жесткие, агрессивные, с требованием немедленных платежей и так называемым “включением счетчика”, т.е. увеличением суммы с каждым просроченным днем платежа, иногда в кратном долгу размере, или “мягкие” по форме - с вежливыми напоминаниями об платежных обязательствах.

В отношении взрослых граждан со стороны молодежных группировок распространен способ вымогательства в форме “охраны” детей. Поскольку по своим психолого-возрастным особенностям и стилю жизнедеятельности дети не могут быть выключены из социума, они являются наиболее уязвимой социальной группой и эффективным средством давления на родителей. Приемы такого давления различны. Ребенка могут избить или ограбить по дороге домой или в школу, а также начать притеснять в учебном заведении по мелочным причинам обвиняя при этом жертву в создании конфликтов. Иной способ - азартные игры с участием круга подставных лиц. Проигравшийся попадает в орбиту долговых обязательств, что делает его чрезвычайно уязвимым перед попытками шантажа в силу личной убежденности в “правоте шантажистов”.

Один из вариантов “наезда” - посредничество с получением больших комиссионных вплоть до всей суммы долга между кредитором и должником. Сложность юридического анализа данной ситуации заключается в том, что посреднику - рэкетиру делегируются права собственника, и, если нет признаков причинения “объекту” существенного вреда, то нет и признака самоуправства. Следовательно, такие действия с трудом поддаются правовой оценке, тем более, если дело касается несовершеннолетних. Единственным критерием вымогательства здесь может служить мера требуемого, отделяющая возвращение своего от вымогательства. Но ее, как показывает практика, установить чрезвычайно трудно.

Субкультура внеправовых отношений, неотъемлемым элементом которой является спекуляция на традиционных моральных нормах, довольно легко внедряется в социальную практику. “Рэкет, наезд” перестали восприниматься как нечто противоестественное. Анализ социальной базы “рэкета” свидетельствует о том, что данной деятельностью нередко занимаются лица, ранее ничего общего не имевшие с криминалитетом: студенты ВУЗов, бывшие комсомольские активисты, спортсмены, демобилизованные военнослужащие, в т.ч. проходившие службу в Афганистане (типичный пример - уголовное дело Иванова - Самолетова в Кировском Р.Н.С. г.Ленинграда, 1989 г.) и представители иных социальных групп. Иногда дело доходит до курьезов, некоторые из вымогателей обзаводятся “удостоверениями рэкетира”.

О степени внедренности субкультуры внеправовых отношений в молодежное сознание и социальную практику косвенно свидетельствуют результаты осуществленных под нашим руководством исследований в 14 ПТУ Ленинградской, Архангельской, Новгородской, Вологодской областей, республике Карелия. В целом до 90% юношей и свыше 60% девушек (использовался метод доверительной беседы социальными работниками данных ПТУ, 1993 г.) отметили, что внеправовые действия являются естественным способом разрешения конфликтов и проблем в их учебных заведениях.

На третьем этапе группировка прибегает к активным действиям. “Наезд” должен быть доведен до конца т.к. в противном случае авторитет и влияние общности оказываются под угрозой. Падение “престижа” в рамках МСДС или более высокого слоя криминалитета несет угрозу потери самостоятельности общности, переподчинения ее другим авторитетам и, естественно, утрату источников дохода. Криминологизированная система не прощает нерешительности, сомнений и последовавших вслед за этим неудач.

Если угрозы не возымели действия, “объект” дает уклончивые или противоречивые обещания, тянет время. то следуют предварительные санкции. Их характер зависит от различных обстоятельств. Но санкции преследуют одну цель - усилить эффект нагнетания страха, сломить волю жертвы к противодействию, загнать в угол. На данной стадии организаторы “наезда” нередко утрачивают чувство реальности и способность объективно оценить возможности “жертвы” по возвращению долга. Азарт “охоты”, ощущение всесилия в процессе преследования начинают превалировать над первичной целью. Сам факт расправы с должником становится кульминацией “наезда”, его целью, что и объясняет необычайную жестокость совершаемых преступлений. Если долг возвращен или заплачены отступные, то участники группировки иногда испытывают некоторое разочарование и ищут новый повод повторить “наезд” на данное лицо или найти “псевдодолжников”.

Разбор нами многочисленных фактов правонарушений такого рода, беседы с потерпевшими и преследователями, ретроспективный анализ и реконструкция событий позволяют установить ряд типичных факторов, способствующих развитию ситуаций вымогательства и шантажа. Так, поведение жертвы или ее неосторожность в обещаниях являются мощным, провоцирующим “наезд” фактором. Сама ситуация нередко бывает объективной. Существует определенная группа лиц, в т.ч. и среди молодежи, склонная делать долги, рассчитывая их не возвращать и давать невыполнимые обещания (это не относится к профессионализированным мошенникам, действующим под прикрытием криминалитета). При этом обещание, данное с большой долей вероятности, всегда рассматривается криминологизированными структурами как конкретное, требующее неукоснительного выполнения обязательств. Иной вариант - обращение за посредничеством к группировке с целью возвращения долга. Если в процессе “взимания долга” должник заплатит больше или же он обладает связями с иными криминальными объединениями, пользуется их покровительством, то “кредитор” рискует сам оказаться на месте потерпевшего. В случаях “псевдодолга” ситуация развивается по сценарию “прецедент - должник - наезд”. Примерами наиболее типичных “сценариев” могут служить вымогательства, практикуемые в студенческих общежитиях. Один - два лица обращаются с просьбой о размене крупной суммы денег, нередко в валюте. Затем через некоторое время “объекту” заявляется, что он (она) при размене их “обсчитал” на крупную сумму, требуют возвращения долга с огромной компенсацией за каждый просроченный день. Также типичны случаи “автоаварий”, при которых жертве объявляется крупна сумма долга или требуется в залог имущество, обычно квартира.

Отказ от “наезда” группировка может осуществить только в случаях вмешательства (запрета) авторитетов, при противодействии иной группировки, взявшей жертву под защиту (обычно между группировками ведутся переговоры с решением частных вопросов - так называемая “стрелка”), а также при вмешательстве правоохранительных органов. Последний вариант является нежелательным для группировки не в силу опасности уголовного преследования, т.к. при отсутствии свидетельской базы факты шантажа и вымогательства установить довольно трудно, а потенциальной опасностью попадания в поле зрения работников милиции.

Дезадаптивно - агрессивная модель поведения общности и в ряде случаев МСДС при всей ее типичности и универсальности может развиваться только в определенных социальных условиях, способствующих результативности таких форм досугового поведения.

Дезадаптивно - коррумпированная модель социальной активности общности основана на реализации дезадаптивно - деструктивных установок в отдельных сферах социальной деятельности при избегании прямых конфликтов с законом и правоохранительной системой. Элементы аккомодации и ассимиляции - как подчинение среде и преобразовании ее “под себя” проявляются в различных, иногда противоречивых образцах социального поведения. Принимая некоторые цели социальной системы, общность не принимает способы достижения этих целей, изыскивает свои, основанные на определенных компромиссах пути “включения” в социум при сохранении криминальной ориентации.

Дезадаптивно - коррумпированная модель возникает на стыке интересов криминалитета и коммерческих структур, т.к. совместная деятельность обеспечивает и тем и другим социальное и экономическое пространство, создает условия сравнительно быстрого обогащения как уголовной, так и предпринимательской элит при обеспечении их относительной безопасности. Корысть становится доминирующим мотивом деятельности группировки, в которую подросток и юноша вступают не ради “поиска справедливости”, а рассчитывая на быстрое продвижение в ней. В итоге криминальная карьера может в кратчайшие сроки юноше, не требуя от него годов учебы, добросовестного труда и наличия хоть каких-либо талантов и способностей дать ощутимые материальные блага, а иногда и значительную власть.

Карьера, безусловно, начинается с драк, краж, вымогательства, т.е. завоевания авторитета. Но в качестве основных задач “бойцов” группировки выступают такие виды криминальных действий, как разведка и нападения на конкурирующие коммерческие структуры, охрана товара, его сопровождение и многое иное, в зависимости от конкретных обстоятельств. Помимо непосредственных платежей “за безопасность”, коммерческие структуры принимают на работу причастных к группировке или рекомендуемых ею лиц, что предоставляет юноше определенный статус, обеспечивает стабильный доход.

Особым направлением деятельности группировок такого рода является контроль на наркобизнесом и проституцией на своей территории. Группировка отбирает привлекательных девочек-подростков и постепенно различными методами и способами (в т.ч. и посредством наркотической зависимости) превращает их в послушных исполнительниц воли лидеров. Девушки используются и для шантажа, влияния на нужных лиц, установления связей с иностранцами. Группировки весьма заинтересованы в контактах с представителями власти, правоохранительных органов и особенно юристами - адвокатами.

В отличие от дезадаптивно - агрессивных объединений, возрастная градация и распределение социальных ролей в группировках дезадаптивно - коррумпированного типа выражены менее явственно. Взаимоотношения в большей степени рационализированы и функциональны. Преследования за отказ от участия в деятельности группировки более лояльны. Жестоко карается только невыполнение конкретных поручений и обязательств.

Функции подростков 12 - 14 лет, ассоциированных в группировку, заключаются в контроле над рынком мелких услуг - протирка стекол и мойка автомобилей, торговля газетами, сувенирами и т.п. Разрешение на такую деятельность дают лидеры объединений. Ими определяется территория, характер коммерческих услуг и доля прибыли, которую подростки должны передавать группировке. Сменить род деятельности или территорию подросток может только с разрешения авторитетов. Взамен ему гарантируется безопасность и поддержка в случае возникновения конфликтов. При необходимости подростки могут использоваться и в других целях, но степень их автономности достаточно велика.

Школа криминально - рыночных отношений, осваиваемых за счет пропусков занятий и, следовательно, серьезных пробелов в образовании, вряд ли является полезной. Опыт рыночных отношений, осваиваемый подростком вне наставничества и контроля профессионалов, как это практикуется в развитых странах, не может сформировать цивилизованного предпринимателя. Подростки не включаются в тот или иной вид профессиональной деятельности. Его цель - заработать деньги и впоследствии, как показывает практика, такой подросток легко переключается на совершение противоправных поступков, если они приносят значительный доход.

Дезадаптивно - лояльная модель поведения отражает совокупность вариантов приспособления к социуму ассоциативных групп безнадзорных несовершеннолетних. Бежавшие из семьи, детских домов, интернатов или просто брошенные родителями, нередко в результате продажи жилой площади, подвергшиеся насилию, а также подростки с серьезными психическими аномалиями образуют неустойчивые стаи - ассоциации, объединение в которые просто помогает физическому выживанию. Группировка в таком случае выполняет довольно важные функции - психологической поддержки, создает иллюзию некоторой защищенности. Социальные перспективы у данной категории - практически нулевые. Как правило, это подростки, неуспевающие в школе в силу как своих психологических особенностей, так и социальных причин, страдающие задержками развития, не имеющие профессиональных склонностей и трудовых навыков, неспособные к установлению продолжительных эмоциональных контактов. В случаях их направления в приемники - распределители, приюты или возвращении в семью, они, как правило, вновь совершают побеги.

Лишенные элементарного медицинского контроля, ведущие беспорядочную половую жизнь, обитающие на чердаках и в подвалах, питающиеся объедками, подростки подвергаются серьезной опасности и являют собой группу риска распространения инфекционных заболеваний. В силу своего социального положения, психологических особенностей, они становятся “легкой добычей” криминалитета, использующего подростков в качестве послушных исполнителей преступлений.

Обычный путь данных подростков - в воспитательно-трудовые колонии. В целом, там они хорошо адаптируются т.к. обладают необходимыми коммуникативными навыками, но очень редко завоевывают престижные позиции в делинквентной иерархии.

К сожалению, вплоть до настоящего времени отсутствуют достоверные сведения о количестве таких подростков в регионах. Наши попытки отслаивания биографий бывших безнадзорных, освободившихся из мест лишения свободы, не позволяют выявить типичной картины их последующей адаптации в обществе.

Характеризуя формы проявлений социальной активности данного подростково - молодежного контингента как дезадаптивно - лояльные, следует иметь ввиду лежащее в основе поведения подростков социально-психологическое противоречие - стремление адаптироваться в окружающей социальной действительности, обрести статус, признание и нежелание, невозможность реализовать эту потребность в предлагаемых обществом вариантах. Деятельность благотворительных организаций, в т.ч. и зарубежных (религиозные миссии, создание ночлежек и приютов) вплоть до настоящего времени оказывается малоэффективной для создания условий решения проблемы в целом. Очень мала вероятность возвращения детей в семьи. Невелика и восприимчивость к религиозным учениям, примерно как и к обучению в школе. Проекты ночлежек - приютов для детей (германская модель) не ориентированы на решение проблемы социальной адаптации детей и подростков, в конкретных региональных условиях могут даже усилить негативные последствия безнадзорности.

Для дезадаптивно - лояльной модели не характерно также развитие ассоциации - стаи в какой-либо тип досуговой общности. Очевидно, это связано с постоянной стрессовой ситуацией, когда личность подростка ориентирована только на решение проблемы физического существования.

“Коррумпированность”, как вводимый нами ключевой признак данного типа общности, определяется реально существующей тенденцией слияния криминализированных молодежных группировок с коммерческими структурами, инвестированием и отмыванием в них нелегальных капиталов, что упрочивает позиции обоих сторон. Опасность данной тенденции в том, что у участников таких формирований чрезвычайно мала вероятность нормальной адаптации к требованиями цивилизованного общества, к нормам социального взаимодействия, морали, общечеловеческим ценностям. Существующая точка зрения о социальной перспективности такого типа врастания молодежи в рыночную экономику представляется ошибочной и бесперспективной, т.к. приобретение в результате “отнимания”, не есть приобретение в результате производства. Сохранение такой тенденции разрушает нормальные экономические связи, превращает часть экономики в мафиозно - монополистическую макроэкономическую систему.

Классификация моделей социальной активности различных дезадаптивных групп открывает определенные возможности: в понимании сущности социально - психологических процессов в подростково - молодежной среде; в раскрытии механизмов делинквентной аккомодации личности и общности; разработке социально - педагогических технологий ориентированных на профилактику и разрешение круга проблем, порождаемых каждым из типов социальной активности.

3.2. ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНО - ПЕДАГОГИЧЕСКОГО

КОНТРОЛЯ КРИМИНОГЕННОЙ АКТИВНОСТИ МОЛОДЕЖИ.

Криминологические исследования молодежных объединений последних лет, в частности Р.М.Булатова, В.Д.Ермакова, Л.М.Прозументова, В.Ф.Пирожкова, Э.П.Теплова, А.В.Шеслера и др. специалистов, свидетельствуют о констатации большинством авторов качественно новых для отечественных условий явлений. Изучение подростково-молодежных группировок численностью до ста и более участников, приводит исследователей к точке зрения о существовании новой разновидности антиобщественного объединения, которое довольно затруднительно охарактеризовать и как подростково-молодежную группировку и как преступное сообщество (258, 247 - 250).

В отличие от преступного сообщества (как известного уголовному праву института), деятельность которого носит конспиративный характер и, соответственно, круг участников определен и стабилен, данные формирования характеризуются относительной открытостью и нестабильностью. Межличностные отношения в таких сообществах опосредованы досуговыми интересами их членов. Досуговые и криминальные ориентации участников не вносят существенных противоречий в содержание их деятельности.

Проблемы криминологического и культурологического анализа молодежных субкультурно-досуговых систем наряду с исследованием их структуры, особенностей функционирования, состава участников, моделей социальной активности и др. неизбежно включают вопросы социальной превенции негативной деятельности как данных нетрадиционных формирований, так и локальных криминогенных группировок.

Сложности поиска путей решения отмеченного круга проблем заключаются, прежде всего, в качественном изменении условий и содержания уголовного законодательства. Уголовно - правовые меры, несмотря на наличие ряда статей в законодательстве, неспособны нейтрализовать процессы формирования сильного криминогенного фона - практически криминогенных МСДС - на конкретных территориях. Согласно нормам действующего уголовного права, практически невозможно привлечь к ответственности за создание молодежных объединений, ориентированных на преступную деятельность конкретных лиц. Криминологи, предлагающие введения ряда правовых норм и квалифицирующих обстоятельств по вовлечению несовершеннолетних в преступную группировку (уговоры, запугивание, обещания, шантаж, невыполнение обязательства и др.), не вполне учитывают досуговую природу таких формирований. В случае введения ответственности за посягательства на нормальную социализацию подростка, неизбежно возникает круг вопросов, связанных с установлением умысла, базой доказательств, что в итоге сделает норму либо не действующей, либо обусловит переход на позиции “объективного вменения”, что обернется ригористическим искажением сути вводимых норм.

Если лидер группировки объясняет свои действия по ее созданию мотивами защиты от иных криминальных формирований (хотя сам факт признания лидера в создании группировки практически невероятен в силу ее досуговой природы), или объявляет “сбор средств” для помощи родственникам осужденных участников объединения то попытка разрешения проблемы с правовых позиций вряд ли представляется возможной. В данной ситуации понимание социальным работником истинных мотивов и содержания действий лидера, но не оснащенного правовым инструментарием, приводит его к педагогическому проигрышу.

Анализ конкретных ситуаций показывает, что между действиями лидеров группировки и степенью их общественной опасности существует значительная, как правовая, так и педагогическая ниша, интенсивно используемая криминалитетом в своих целях. В случаях, когда авторитетные участники группировки учат “правилам” общения с милицией, рассказывают о способах совершения преступлений и приводят такого рода факты, обучают некоторым “эффективным” стереотипам поведения, хранят общие деньги и совершают многие аналогичные поступки, то их действия не попадают в сферу уголовного законодательства. Когда же деятельность лидеров обретает признаки преступлений, их защищает круговая порука общности, тактика противодействия правоохранительной системе.

Сами авторитеты нечасто совершают конкретные преступления. Их функция - организаторская. В результате мозаика преступных действий группировки не складывается в единую картину. Уголовные дела, возбужденные по конкретным фактам в отношении различных лиц, являющихся участниками группировки, не могут быть соединены в одно, так как нет признака соучастия. Введение в уголовное законодательство ответственности за создание подростково-молодежных преступных группировок и активное в них участие, как отмечают специалисты (258, 250 - 256), потребует решения ряда специфических вопросов уголовного и уголовно-процессуального права, таких, как: опасности объективного вменения и расширительного толкования понятия “преступная группировка”; решения ряда процессуальных проблем; внесения корректив в оперативно-розыскную деятельность в отношении несовершеннолетних. В идеальном варианте - решении проблем на уровне уголовного и уголовно-процессуального законодательства обстановка на конкретных территориях вряд ли существенно изменилась бы в лучшую сторону. Изоляция лидеров далеко не во всех случаях способна разрушить делинквентную группировку и, тем более, МСДС, если не затрагивается ее организационная структура, сохраняются причины и условия, способствующие противоправной деятельности. В то же время отказ от уголовно-правовых мер или внесение серьезных изменений в законодательство в плане его гуманизации в современных условиях могут сделать бессмысленными и бесперспективными любые общественно-государственные инициативы в плане реализации молодежной политики в культурно-досуговой сфере.

Объективные сложности уголовно-правовой профилактики правонарушений в молодежной среде и ее потенциальные возможности способствуют определению роли и значимости социально-педагогических факторов в решении данной проблемы. Существующая недооценка в понимании возможностей социально-педагогической деятельности связана с рядом доминировавших в предшествовавшие годы представлений о месте и роли самого социального работника. Приоритет идеологической работы в культурно-досуговой сфере существенно деформировал систему выполняемых им функций и ряд важнейших сфер, требовавших приложения социально-педагогических усилий, остались практически вне социального контроля. Вопросы социальной профилактики неизбежно рассматривались в контексте идейно - политического воспитания как борьба с пережитками прошлого в сознании подрастающего поколения. Педагоги - организаторы в учебных заведениях, в соответствии с рекомендациями и планами воспитательной работы, где специальная профилактическая деятельность не предусматривалась (практику правового воспитания, как она осуществлялась на деле, трудно отнести к таковой), не могли уделять ей соответствующего внимания. Кроме этого, социальные педагоги в своей массе не обладали необходимыми знаниями и навыками в такого рода деятельности. Руководители досуговых объединений, коллективов художественного творчества могли лишь опосредованно влиять на личность посредством включения ее в какой-либо вид творчества или позитивной социальной деятельности. Гораздо ближе к проблемам трудновоспитуемой молодежи были руководители подростковых территориальных и военно-патриотических клубов. Но их сеть в различных регионах страны существенно различалась как количественными параметрами. так и кадровым составом. Низкий уровень заработной платы не позволял обеспечить данное направление воспитательной работы в культурно-досуговой сфере квалифицированными специалистами. В постперестроечный период значительное сокращение инфраструктуры культурно-досуговой деятельности с детьми и подростками еще более обострило хронические проблемы в сфере социальной профилактики.

Главным изъяном существовавшей практики социально-профилактической деятельности является отсутствие взаимодополняемости правоприменительной и социально-педагогической работы на территориях. В сочетании с разрозненной деятельностью служб как внутри МВД, системы народного образования и, тем более, между ними, эффект фрагментарности значительно усиливается. Этот факт отмечается большинством специалистов, вынужденных решать частные воспитательные задачи в зависимости от функциональных обязанностей.

В сложившейся практике социально-профилактической деятельности основная роль отведена отделам предупреждения правонарушений несовершеннолетних ( инспекциям по делам несовершеннолетних) и соответствующим подразделениям уголовного розыска. Деятельность указанных подразделений регламентируется нормативными документами - соответствующими приказами МВД и осуществляется в рамках действующего законодательства.

Изучение содержания нормативных документов и анализ практической деятельности инспекторов ИДН-ОППН выявляет ряд существенных, на наш взгляд, противоречий и проблем, изначально предопределенных существующими нормативными актами. Главной проблемой представляется противоречие между объемом закрепленной приказами деятельности и реальной возможностью ее осуществления. В функции инспектора ОППН входит, помимо социально-педагогической деятельности - выявление и постановка на учет определенных категорий несовершеннолетних, профилактическая работа по отдельным направлениям: контроль за поведением несовершеннолетних осужденных условно; употребляющих спиртные напитки и наркотические вещества; имеющих психические расстройства; доставленными в ОППН по различным основаниям, в т.ч. заблудившимися и покинутыми, оставшимися без родительского попечения; взаимодействие с комиссией по делам несовершеннолетних, судом, органами прокурорского надзора, учебными заведениями. В обязанности инспектора также включена работа с родителями в неблагополучных семьях; с воспитателями - общественниками; ведение учетно-профилактических карточек и профилактических дел; работа по заявительским материалам; оформление различного рода документации предусмотренной приказами; выполнение поручений руководства, связанных с проведением профилактических мероприятий на территории и многое иное. В результате несбалансированность рабочего места вынуждает инспектора формализовать свою деятельность. Учитывая сложившуюся практику прокурорского надзора и служебного контроля, ориентированного на документальное оформление действий, инспектор неизбежно уделяет приоритетное внимание процедурным вопросам. Данное противоречие подтверждает проведенный инспекторами ИДН-ОППН хронометраж рабочей недели. В зависимости от обстоятельств, от 30 до 50% рабочего времени инспектора уходит на отработку документации. Значительная часть лимита времени затрачивается на розыск несовершеннолетних, если нет возможности их вызова, и на решение неотложных ситуаций, нарушающих все первичные планы деятельности.

Данная примерная иерархия значимости и последовательности направлений служебной деятельности оставляет довольно мало возможностей непосредственной работы с несовершеннолетними и их родителями. Безусловно, опытные сотрудники компенсируют дефицит возможностей за счет знания территории и высокого профессионализма, однако они также, как и менее квалифицированные коллеги, далеко не всегда способны вникнуть в индивидуальную проблемную ситуацию подопечного. Инспектора отмечают, что проблемная ситуация подростка и юноши анализируется с точки зрения алгоритма дальнейших процедурных действий. Подопечному с позиций закона разъясняются правовые последствия его поведения и чаще всего - характер мер, которые могут быть к нему применены. Более глубокий психолого-педагогический контакт требует гораздо больших человеческих и профессиональных ресурсов, которыми инспектор не располагает. Педагогический опыт свидетельствует, что в постоянном контактном взаимодействии, при условии почти ежедневного обмена информацией социальный педагог может “вести” не более 3 - 5 воспитуемых. В данном факторе коренится еще одно из присущих “несбалансированному рабочему месту” инспектора противоречий. В итоге, квалифицировано спланированная и закрепленная нормативно модель социально-профилактической деятельности не срабатывает даже в идеальном варианте на уровне человеческого фактора. Попытки повышения результативности деятельности ИДН -ОППН посредством усиления административного контроля дают временный эффект, т.к. усиление внутренней напряженности, неоправданная интенсификация и поспешность в решении служебных задач не всегда в последующем благоприятно сказываются на обстановке в регионе.

Данные противоречия - между административной системой контроля и реальными приоритетами социально-профилактической деятельности, также, как и несбалансированность рабочего места, являются одними из труднопреодолимых в рамках сложившейся практики. В качестве варианта возможного разрешения имеющегося противоречия можно предложить функциональное разделение обязанностей и специализацию сотрудников по отдельным направлениям деятельности. В первую очередь - это необходимость введения в штат должностей психолога и психиатра, способных принять на себя решение круга вопросов, требующих специальных знаний.

Ключевой проблемой всей социально-профилактической деятельности является выбор и разработка методов, педагогического инструментария и овладение им на практике как особого рода коллективной технологией специального использования. Такое, на первый взгляд несколько парадоксальное трактование подхода к отбору педагогического инструментария продиктовано продолжительным изучением практики педагогической работы с несовершеннолетними правонарушителями. К сожалению, отдельные педагогические технологии, довольно широко применяемые на практике и описанные в специальной отечественной и зарубежной литературе, оказываются малоэффективными вне системного использования. Качественные изменения самого объекта социально-профилактической деятельности в культурно-досуговой сфере обусловливают обращение к социально-педагогическим системам, вобравшим опыт, сочетающий элементы социальной организации и индивидуального влияния на личность в ситуации доминирования контркультурных, в нашем случае - делинквентно - субкультурных факторов.

Проблема влияния социально - правовых факторов на поведение личности возникла довольно давно и достаточно исследована в криминологии. Один из ее аспектов - изучение влияния “призонизации” на формирование преступного поведения. Сам термин был введен в 1940 г. американским социологом Д.Клеммером для обозначения совокупности явлений, возникающих в условиях тюремного заключения и затем переносимых в жизнь за пределами тюрьмы. В целях пресечения данных явлений (субкультуры преступного мира), получивших широкое распространение в первых американских тюрьмах и, стремясь добиться покаяния (Penitens), в США в начале ХХ века была разработана и апробирована система исправления заключенных, получившая название “пенсильванской” - от штата, где она была реализована наиболее полно. Суть системы заключалась в содержании заключенных в одиночных камерах с целью их полной изоляции друг от друга. Исключение возможности общения препятствовало возникновению каких-либо форм социальной организации. Основная идея создателей пенсильванской системы заключалась в содействии исправлению заключенного через его покаяние. Ее достоинства состоят в предупреждении негативного воздействия осужденных друг на друга, простоте содержания и управления учреждением. Предполагалось, что одиночное заключение может способствовать обдумыванию осужденным своего поведения, а также исключает в последующем возможности опознания друг друга. Однако данная система не получила широкого распространения из-за достаточно высокой стоимости содержания заключенных. Имели место попытки привлечения осужденных к труду, но труд в одиночных камерах оказался малоэффективным, как и результаты “покаяния”.

Иной вариант представляла собой “оборнская” система, где широко использовался труд заключенных, а в целях предупреждения негативных воздействий друг на друга, им запрещалось разговаривать.

Несмотря на предпринимавшиеся в последующем поиски путей нейтрализации явлений призонизации и проводившиеся в данном направлении исследования (605; 348; 263 и др.), их результаты не оправдывали, как правило, возлагавшихся на них надежд. Попытки изменения функций администрации мест заключения, режима содержания осужденных, использование интенсивных психотерапевтических методик не в состоянии были существенно повлиять на делинквентную “Я - концепцию” личности и среду в целом. Ошибочность самого направления поиска заключалась в стремлении разрешения проблемы либо правовыми, либо ригористическими мерами. Индивидуальная религиозно-духовная и психокоррекционная работа оказывалась неэффективной, в силу ориентированности на внутренний мир субъекта и не затрагивала его социальные связи.

Расширение круга поиска научных подходов к решению данной проблемы обусловило обращение к вопросам социальной организации делинквентных сообществ, к накопленному педагогическому опыту. Уникальные возможности в этом смысле представляют результаты социального эксперимента А.С.Макаренко, опиравшегося на лучшие традиции отечественной педагогической науки.

Социально-педагогическая значимость опыта А.С.Макаренко, несмотря на огромное количество публикаций, в т.ч. и резко критических, осмыслена не в полной мере. Такой аспект, как раскрытие механизмов нейтрализации действия делинквентно - субкультурных факторов в подростково-молодежной среде практически оказался вне поля зрения отечественных специалистов. Методы и “система” А.С.Макаренко в ряде случаев абсолютно неправомерно и непродуманно внедрялись под педагогическими лозунгами в практику воспитательной работы. Возникшее в 60-е годы в известном смысле как противовес педагогической заорганизованности школы и сферы досуга коммунарское движение использовало и творчески развивало демократические идеи А.С.Макаренко в новых социальных условиях.

Существующие в настоящее время крайности в оценке педагогического наследия А.С.Макаренко, акцентуация консервативных элементов разработанной им системы, забвение и отрицание уникальных социально-педагогических новаций не способствует объективному переосмыслению деятельности замечательного педагога. Культурологические и некоторые социально-педагогические идеи А.С.Макаренко получили явно недостаточное развитие в отечественной науке и практике. Внедрение формальных элементов организации социума как коллектива в спецшколах и спецПТУ, воспитательно-трудовых колониях, в ряде школ-интернатов при игнорировании сущностных характеристик могло обернуться только негативными педагогическими последствиями.

Разработанный А.С.Макаренко социально-педагогический инструментарий явился в первую очередь реакцией широко образованного и талантливого педагога - практика на доминировавшие в среде воспитуемых делинквентно-субкультурные нормы и ценности, стандарты поведения в специфичных условиях детского учреждения. А.С.Макаренко, в отличие от педагогов - предшественников, в частности А.Я.Герда и коллег современников острее почувствовал необходимость противопоставления криминальному типу социальной организации (банде) не общинную или семейную педагогические модели, а новый тип общности.

Педагогическая практика убедительно свидетельствует о том, что личность подростка и юноши, включенного в общность, но разделяющего иные ценности, не в состоянии противостоять ее давлению. Также оказываются тщетными любые попытки социального педагога привить или навязать систему иных правил поведения, взглядов, отношений. Общность оказывает противодействие различными способами - от демонстративно-агрессивных до конспиративно - лояльных, провоцируя проблемные ситуации и вынуждая педагога принимать спорные решения, которые истолковываются однозначно негативно. Как результат - делинквентная самоорганизация общности нередко оказывается более действенной, нежели организованные педагогические усилия. Такие ситуации отнюдь не являются редкостью в детских учреждениях. Анализ положения дел в школах - интернатах, детских домах, ПТУ г. С-Петербурга, разбор педагогических ситуаций на заседаниях правления Детского фонда им. Ф.М.Достоевского в 1991-92 гг. с привлечением специалистов, показал в ряде случаев полное бессилие неоднократно сменяемой администрации в решении элементарных вопросов. Первые главы “Педагогической поэмы” убедительно свидетельствуют о том, что и А.С.Макаренко оказался в подобной ситуации.

Значение, которое сам автор и исследователи его педагогической деятельности уделяют методу “педагогического взрыва”, несколько преувеличено. Данный метод обладает только стартовым потенциалом ограниченного действия. Его невозможно использовать многократно. Кроме того, необычайно велик педагогический риск, а в случае неудачного применения метода последствия обретают труднопреодолимый эффект прежде всего для педагога. В социально - педагогической практике самого А.С.Макаренко это был, скорее, частный случай, который явился одним из средств подчинения своему влиянию наиболее авторитетных подростков.

Сущность социально-педагогических новаций в плане социального формирования нового типа общности заключалась в ином. Понимая роль и значение лидеров в подростково-молодежной среде и используя их потенциал в позитивно - созидательных целях, А.С.Макаренко ясно осознавал опасность устоявшегося авторитета в стабильной общности. Вне педагогического влияния подростковая среда легко обретала черты, присущие банде как типу социальной организации общности. Предотвратить такой вариант ее развития возможно только нейтрализацией влияния лидера по вертикали, при нестабильности социума - широкими межличностными контактами по-горизонтали. В этих целях и были реализованы идеи института дежурных командиров и сводных отрядов.

Роль дежурного командира А.С.Макаренко не сводит к дежурству как таковому, заключающемуся в выполнении определенных функций, как это характерно для общинного в выполнении определенных функций, как это характерно для общинного и семейного типа организации общественной жизни подростков в определенных условиях. Это, скорее, полномочный распорядитель в той части вопросов, которые касаются соблюдения заданных правил всеми членами общности. У неформального лидера, таким образом, отбирается значительная часть его прерогатив. Он вынужден либо содействовать дежурным командирам, либо вступать в конфликт и стремиться подчинить своему влиянию нескольких лиц, выполняющих данные функции. В итоге лидер обречен на проигрыш, так как борьба за единоличное определение содержания деятельности формально организованной общности для него деперсонализирована. Его притязания не находят поддержку у сверстников, ибо представляют опасность для сложившихся или складывающихся стереотипов повседневной жизни. Параллельно возрастает влияние лиц, выполняющих обязанности дежурных командиров и их стремление к солидарному противодействию агрессивным наклонностям “авторитета”. При таком соотношении позиций социально-педагогическая ситуация довольно легко может быть взята под контроль. У педагога возникает реальная возможность не только управления внутренними процессами, но и наполнения их новыми ценностными смыслами через изменение мотиваций действий участников. После подрыва авторитета лидера вполне возможен его переход как под влияние педагога, так и к скрытому противодействию. Но его потенциал во втором варианте оказывается довольно ограниченным и не может представлять серьезной угрозы.

Принцип сменяемости авторитетов, реализуемый через институт дежурных командиров, в значительной степени подрывает основы делинквентной самоорганизации общности. А.С.Макаренко дополняет сменяемость организаторов-распорядителей сводными отрядами. Если в первом случае основная цель - не дать устояться делинквентному авторитету, то сводный отряд - временная неустоявшаяся общность под руководством временного лица, созданная для выполнения строго определенной задачи. Обилие межличностных контактов и их интенсивность блокируют возможности негативной консолидации складывающихся неформальных структур в связи с тем, что личности включенной в широкую систему взаимоотношений, затруднительно их предельно локализовать по горизонтали и вертикали. Такая модель расширяет социальное пространство личности, возможности свободного выбора партнеров по общению вне формализованной структуры.

Наши беседы в 1988 г. с бывшими воспитанниками коммун им. А.М.Горького и Ф.Э.Дзержинского косвенно подтвердили феномен целостности общественной жизни - практическое отсутствие разделенности формальных и неформальных взаимоотношений. Однако бывшие коммунары отрицали какую-либо внутреннюю дискомфортность в периоды своего пребывания в учреждениях под руководством А.С.Макаренко.

Сам Антон Семенович данные методы не считал универсальными. Впоследствии он отдавал предпочтение стабильным (7-15 человек) разновозрастным коллективам - отрядам (318). Принцип создания разновозрастных отрядов также способствовал регламентации отношений “доминирование - подчинение”.

Естественность взаимоотношений старших и младших относительно несложно наполнить первичным антиделинквентным ценностным смыслом - заботой старших о младших. Отношения ответственности далее подкреплялись новыми ценностными императивами, получившими уже отличную от существовавшей, социально-психологическую основу, такими как: “справедливость”, “взаимопонимание и взаимовыручка”. Постоянное социальное движение внутри объекта, обладающего формальными признаками организационной структуры даже при обновлении части ценностных смыслов, не могло еще само по себе создать устойчивые основания ее антиделинквентного развития. Сохранение жесткой иерархизированной структуры (элемента “банды”) поэтапно подменяется отношениями ответственной зависимости. Вектор индивидуальной ориентированности на лидера обращается на группу в целом. Но длительный сложный процесс смены ориентиров возможен только на иных культурных основаниях при условии замещения агрессивных устремлений творческими (Э.Фромм).

Массовое интенсивное включение воспитуемых в художественное творчество в системе А.С.Макаренко было не случайным. Освоение элементов традиционной культуры на основе самодеятельности и, в первую очередь, эстетических ценностей, дополняемое школьным образованием, закладывало иные основы межличностных отношений и культуры личности. Обогащение внутреннего мира, формирование духовных потребностей, расширение кругозора личности серьезно подрывало основания делинквентно - субкультурной социализации. Иные ценностные ориентиры на данном этапе качественно меняли социальный облик общности.

Новые трудовые отношения в системе А.С.Макаренко не были самоцелью, хотя и в трудах самого автора и исследователей его творчества им уделено главное внимание. Труд сам по себе, как неоднократно утверждал Антон Семенович, нейтрален и может сформировать как раба, так и свободного гражданина новой формации. Иное дело - выстраивание социальных отношений вокруг предмета труда и реализация принципов справедливости и взаимопомощи в распределении заработанных благ. В противовес делинквентному вымогательству и поборам предлагается и реализуется на практике социальная защищенность каждого, что является действенным антикриминальным фактором. Реализация данных принципов и выстраивание нового типа отношений возможны только в условиях открытости и демократичности общности. Важнейший ее элемент - самоуправление. В данном случае авторитет не завоеван, а делегирован лицу, обладающему способностями к действию в интересах общности. Сама же общность может через механизмы самоуправления эффективно контролировать и направлять действия авторитета на реализацию общих целей.

Триада “руководитель-актив-коллектив” фактически представляет собой отражение этапов декриминализации общности. Первичное деформирование группы через предъявление жестких требований соединяется с переориентацией лидеров или вынуждение их действовать под контролем руководителя. По мере переориентированности значительной части общности некоторые распорядительные функции переходят к активу и затем к органу самоуправления, выражающему интересы всех или большинства участников (коммунаров).

Новый тип социальной организации получил название коллектив, широко укоренившееся в общественном сознании. Необычайное распространение метода и системы А.С.Макаренко в социальной практике (в том числе и на строительстве Беломоро-Балтийского канала), обусловлено в значительной степени идеологическим заказом на жесткий тип самоорганизованной структуры в демократической оболочке. Это имело мало общего с сущностью метода. Сложность организационной структуры нового типа общности, сочетание в нем жестких и демократических элементов давало возможность его спекулятивного внесистемного использования. Развитие в педагогической науке данного метода, его творческое переосмысление и применение в различных социокультурных системах далеко не всегда оказывалось благоприятным. Изначально заложенный в новых принципах организации общности потенциал декриминализации личности нередко использовался для ее нивелировки и подавления коллективом. Поскольку коллектив “вышел” из “банды” в результате социокультурной реорганизации, но сохранил часть присущих последней характеристик, то как инструмент социализации он представлял оптимальный вариант в социальных условиях 30-х годов. Возможно поэтому, а также в силу убежденности автора в том, что созданная им модель воспитания является коммунистической по своей сути, она превратилась в неотъемлемую часть системы коммунистического воспитания.

Анализ позиций автора, его последователей, интерпретаторов и критиков “коллектива” как типа социальной организации общности требует отдельного исследования. Вместе с тем проблема методологической значимости использования принципов декриминализации различного типа досуговых общностей определяет необходимость сравнения их характеристик с признаками коллектива. В данном контексте возможен поиск ответа на вопрос: насколько коллектив как общность, создаваемая усилиями социальных субъектов адекватна природе человеческой самоорганизации, в том числе и в ее этолого-психологическом аспекте.

Выделенные А.С.Макаренко основные социально-педагогические признаки коллектива позволяют в единых методологических рамках предпринять попытку его сравнения с иными типами досуговых общностей. Так, один из основополагающих признаков - наличие общественно и личностно-значимой цели в коллективе, понимается только в формах осознанной деятельности. В колонии им. А.М.Горького - это прежде всего стремление “жить по-иному”, образ другой жизни, который реализуется в повседневной предметной деятельности. При таком целеполагании оптимально сочетание интересов личности и общности. Коллектив становится естественным средством достижения личностью желаемых результатов. В банде цели деятельности не всегда четко определены. Коллективное бессознательное явно превалирует в общем понимании смысла деятельности и устремлений общности. Это оставляет пространство для личного самоопределения. Вместе с тем предметная деятельность предельно конкретизирована. Завоевание территориального и социального пространства базируется на корыстной мотивации и борьбе с чужими. В этом аспекте интересы личности и “банды” вполне совместимы. В коалиции цели четко обозначены. Личность может их принять или не принять. В первом варианте она добровольно действует в интересах всей общности. Полное совпадение интересов личности и группы в “клубе”. Цели могут быть общественно значимы, но подчинены мотивам и стремлению к отдыху и развлечениям.

В отечественной педагогической литературе предыдущих десятилетий “общественная значимость цели” трактовалась с идеологических позиций, а не как социально одобряемая цель деятельности общности. В таком контексте цели деятельности иных типов объединений вряд ли могли считаться обладающими социальной полезностью. Это не могло не найти свое отражение в стремлении коллективизировать различные формы общественной жизни. Но сама идея коллектива повинна здесь менее всего.

Ценностно - ориентационное единство как совокупность отношений к системе тех или иных ценностей роднит коллектив с сектой и, частично, с бандой. В коалиции преобладают инструментальные отношения, клика и клуб допускают чрезвычайно широкий диапазон взглядов при условии соблюдения общих правил поведения, которые не идентичны единству ценностных ориентаций. Необычайно сильное ЦОЕ у объединений, стремящихся к завоеванию социального пространства. Для различных политизированных общностей данный фактор предстает как совокупность основополагающих взглядов и оценок на политические события или устройство общества.

В коллективе велик потенциал унификации ценностей (аналогично секте) и вероятность его распада в случае наличия противоположных ценностных систем. Следовательно, оптимален вариант интеграции ценностей по отношению к целям деятельности коллектива. Если цели не обновляются, становятся труднодостижимыми или нереалистичными, то данные обстоятельства также могут серьезно отразиться на ценностно - ориентационном единстве коллектива.

Своеобразным социальным регулятором и фактором самосохранения коллектива является развитая формальная структура. Собственно, она представляет его каркас, обеспечивающий, с одной стороны, интересы членов коллектива, решение различных инструментальных задач, с другой - самоорганизованность объединения. Если в банде структура взаимоотношений иерархизирована, тоталитарна, подчинена лидеру и контролируется его ближайшим окружением, то коллектив оставляет довольно широкие возможности для самовыражения индивида и его влияния на принятие решений. Свобода выхода из коллектива для личности, либо исчерпавшей себя в нем, не нашедшей отклик своим устремлениям, либо обогащенной новыми ценностями, опытом социальной практики, является довольно действенным условием самосохранения данного типа объединения.

Существующая в коллективе относительная свобода выбора форм социальной активности и наличие определенных условий самореализации личности (78) обусловливает психологическую совместимость участников. Она основана на доверии друг к другу, возможности сохранения своей автономности при включении в коллективную деятельность, признании окружающими качеств и способностей личности, взаимоуважении. Высокая критичность и требовательность к себе и окружающим как условие психологической совместимости довольно проблематичны. Отсутствие критического отношения и требований разрушает формализованные связи и отношения. Предъявление требований в жестких формах - подавляет возможности самовыражения личности. В каждом конкретном случае все зависит от педагогического профессионализма и интуиции руководителя или социального работника, курирующего коллектив.

Развитая система внешних связей роднит коллектив с коалицией и существенно отличает его от секты, банды и клуба. Открытость - с точки зрения антикриминального потенциала общности - возможность культурного обогащения каждого участника коллектива. Обращенность к ценностям традиционной культуры, связи с различными институциональными структурами, общественными объединениями также расширяют возможности коллектива как микросоциума в социализации своих членов.

Коллектив как особый тип социальной организации общности возникает в результате внешних усилий, но впоследствии обретает свою логику развития. Его антикриминальный потенциал заключается в интегрированной совокупности ряда присущих этолого-психологическим моделям человеческих общностей характеристик при социально-одобряемой системе ценностей.

Третья группа проблем - типичные, накапливавшиеся в течение последних десятилетий вопросы организации подросткового и молодежного досуга. Кризисное состояние данной сферы достаточно полно проанализировано в работах В.Д.Ермакова, В.Т.Лисовского, В.Д.Лутанского, Ф.С.Махова, Б.А.Титова и др. авторов, материалах периодической печати. Помимо традиционно острой нехватки средств, отсутствия необходимого числа высококвалифицированных кадров для данной сферы, одними из ключевых являются проблемы создания и нормативного регулирования деятельности социально-педагогической службы, в компетенции которой решение вопросов как социальной профилактики, так и организации досуга, не входящих в комепетенцию инспекций по делам несовершеннолетних. Представляется, что такие структуры должны действовать на единой правовой основе под руководством региональных органов исполнительной власти.

Создание реальных возможностей зарабатывания подростками в свободное время средств на карманные расходы могло бы способствовать решению одной из важнейших проблем их адаптации в социуме. В противном случае отсутствие возможности легального заработка становится действенным криминогенным фактором.

Использование социально-педагогического потенциала институциональных структур и общественных инициатив в социально-профилактической работе также невозможно вне опоры на правовую базу, включающую и механизмы лицензирования их деятельности. В связи с этим возникает проблема субъекта-координотора социально-профилактической работы в региональном масштабе. Эта функция может быть передана отделам предупреждения правонарушений несовершеннолетних или непосредственно исполнительной власти в регионах. В любом из вариантов субъектам социально-профилактической деятельности в качестве одной из ведущих предстоит решение проблемы создания оптимальных социально-педагогических условий декриминализации культурно-досуговой сферы.

3.3. ПРИНЦИПЫ РАЗРАБОТКИ СОЦИАЛЬНО-

ПРОФИЛАКТИЧЕСКИХ ПРОГРАММ.

Разработка и реализация социально-профилактических проектов и программ - относительно новое явление в отечественной практике социальной превенции. В отличие от традиционного планирования, программирование представляет собой иной организационно-управленческий тип проектирования, обладающий ярко выраженной целевой или адресной ориентацией, опирающихся на иные методы разработки, экспертизы, формирования ресурсов. Переход к программированию обусловлен новым характером социально-экономических и правовых отношений. Административно-директивные методы регулирования объективно утратили свою значимость и переход в систему отношений “заказчик - исполнитель” потребовал иного подхода к проектированию решений социальных и культурных проблем.

Осознание необходимости поиска новых методов организации социальной профилактики при сокращении количества неспециализированных субъектов и изменении характера их функций связано с определением стратегии осуществления контроля над преступностью и правонарушениями. Исторически сложившаяся сверхцентрализация правоохранительной системы в Российской Федерации в ряде случаев вступает в противоречие с объективными условиями реализации на местах решений, вырабатываемых в высших эшелонах руководства. В отличие от сложившейся международной практики, сочетающей директивное управление и гибкое применение правоохранительных мер на местах (федеральное и региональное разделение полномочий, состава преступлений, функций и т.д.), в России решение данных проблем наталкивается на трудности связанные, в первую очередь, с особенностями федерального устройства страны.

Регионально-территориальное звено (область, город, район) обретает особую значимость в современных социально-экономических условиях по ряду причин: значительной дифференциации показателей криминогенной обстановки, культурно-национальными особенностями проживающего населения, спецификой социально-экономического развития региона, а также различием потенциальных возможностей проведения социально-профилактических мероприятий. Объективно, складывающаяся ситуация в регионах требует гибкого применения превентивных мер различного рода. Данная тенденция вскрывает ряд проблем и противоречий коренящихся в причинах как организационного характера так и являющихся следствием сложившихся в теории и практике подходов. Планирование социально-профилактической деятельности как на федеральном так и на региональном уровнях помимо директивно-распорядительных издержек предполагало объемную информационную базу включавшую совокупность разнородных показателей. Обязательными данными информационно-аналитического обеспечения являлись сведения по направлениям: статистических и оперативных учётов госструктур на всех уровнях - от госкомстата до конкретного объекта; результаты специальных исследований в т.ч. и более ранних такого же рода в целях сопоставительного анализа; отчетная документация правоохранительных органов. Аналитический этап планирования предусматривал выявление, группировку и анализ ряда данных по обширной системе критериев. Сбор информации на региональном уровне отличался степенью конкретизации и системой показателей различных социальных факторов: демографических, экономических, социокультурных, управленческих, организационно-правовых (508, 20-39). Отдельным направлением являлось информационное обеспечение и планирование в отрасли и на конкретном объекте (завод, учреждение). Социально-профилактическая работа с подростками и молодежью рассматривалась как составная часть указанных направлений деятельности.

Масштабность информационно-аналитического обеспечения при всех ее несомненных плюсах определила громоздкость и стремление к “оптимальности” планирования. Это неизбежно требовало значительных временных затрат на различных стадиях планирования, принятия организационно- управленческих решений и практической реализации проектов. Объективная ситуация на стадии реализации далеко не всегда соответствовала отраженным в проектах информационным показателям. Неизбежные ошибки в прогнозировании, исходная “заданность” параметров и принципов планирования также вели к нерациональному использованию ресурсов и потенциала субъектов социально-профилактической деятельности.

Существенной особенностью административного подхода явилось превалирование правоприменительной деятельности при распорядительно-управленческих методах включения в профилактическую работу неспециализированных субъектов. Они должны были решать поставленные задачи опираясь на собственные ресурсы иногда в ущерб основной деятельности, что в психологическом плане исполнителями воспринималось как излишняя нагрузка и приводило к формализму в работе, а иногда и просто игнорировалось под благовидными предлогами. Фактически происходила подмена естественных оснований социально-педагогической деятельности различных субъектов навызыванием им социально-профилактической функции. Такое положение вещей фактически дублировало отношение к делу на местах. В результате даже оптимально спроектированная социально-профилактическая деятельность формализовалась ввиду незаинтересованности кадров в ее результатах, а явные провалы ставились в вину конкретным исполнителям.

На региональном уровне отмеченные тенденции обретают более выраженный характер, обладают сильно проявляющейся спецификой. Становится очевидным, что методы разработки и реализации социально-профилактических программ должны опираться на учет глобальных тенденций и региональной специфики. Это требует различия в подходах к их типологизации и формированию. Целесоообразность инновационного подхода может быть аргументирована следующими соображениями:

- криминогенная обстановка неодинакова на различных территориях. Действие глобальных тенденций влияющих на характер и уровень преступлений и правонарушений опосредуется рядом социально-культурных факторов. Вследствие этого в масштабах региона возможно наиболее адекватное дифференцированное реагирование на совокупность негативных явлений. Однако реализация такого подхода возможна в 2-х вариантах: при наличии правовой базы разграничения полномочий специализированных субъектов или минимизации роли правоохранительных органов в социально-профилактических программах, что обусловит приоритетность иных субъектов;

- оперативностью: сбора и обработки информации, определения приоритетов, разработки и реализации программ;

- мобильностью ресурсного обеспечения программ и проектов.

Между тем приходится констатировать, что современная практика социально-профилактической деятельности, как отмечалось, носит на себе отпечаток как административно-ригористического так и гуманизаторского подходов. С одной стороны, это обусловило частичный демонтаж фундаментальных позиций социально-профилактической деятельности, с другой, наложило отпечаток на деятельность правоохранительных органов и создало условия попустительства криминальным проявлениям. Сложившиеся ранее стереотипы социально-профилактической деятельности оказались малопригодными в современных условиях. Так неприменимы такие принципы организации социально-профилактической работы как “партийности” и “демократического централизма”, требуют переосмысления принципы “директивности”, “системности”, “конкретности”, “реальности”. Исключены такие субъекты деятельности как партийные органы и организации, трудовые коллективы. Существенно изменился характер действия социально-управленческих факторов, качественно иные черты обрели сферы здравоохранения, образования, культуры. Отсутствуют действенные механизмы привлечения общественности к социально-воспитательной работе. Это обусловливает необходимость разработки иного подхода основанного на отказе от ряда принципов характерных для существующих моделей, формулировки новых целей, задач социально-профилактической деятельности. Представляется, что сохранение преемственности в деятельности специализированных субъектов социальной профилактики, использование потенциала институциональных структур и общественных инициатив возможно в рамках интеграционного подхода. Данная модель предполагает опору на принципы, позволяющие достигнуть оптимального сочетания деятельности различных субъектов в реализации социально-профилактических целей и задач. Основными принципами интеграционного подхода могут быть заявлены такие как:

- паритетности государственной и общественной инициатив в решении социально-профилактических задач. Данный принцип предполагает равноправное партнерство различных субъектов в инициации, разработке и реализации программ исходя и своих потенциальных возможностей. Отмеченный принцип является своеобразным антиподом принципу “директивности” и расширяет возможности в создании государственно - общественных структур способных осуществить реализацию программ и проектов в качестве принципиально новых субъектов-интеграторов социально-профилактической деятельности;

-оптимального правового обеспечения социально-профилактической деятельности. Опора на широкую законодательную базу (федеральное и региональное законодательство) вызвала необходимость превенции в различных социальных сферах с различными категориями молодежи, в специфичных условиях попадающих в область действия различных законодательных актов. Социально-профилактические программы могут содержать лишь такую деятельность, средства и методы реализации целей которые полностью соответствуют требованиям действующего законодательства;

- научности, предполагающей высококвалифицированное обеспечение программ на стадиях: информационно-аналитической, проектирования и реализации; проведение комплексных исследований, разработку рекомендаций, подготовку и переподготовку кадров. Научные исследования не предполагают ограничение рамками программ. Изучение комплекса факторов как обусловливающих правонарушения так и согласованность деятельности субъектов профилактики обеспечивает эффективность программ. В определенном смысле, принцип научности может быть рассмотрен и в аспекте контрольных функций. Системное научно-методическое обеспечение программ может оказаться экономически выгодным т.к. при условии концентрации научных усилий в регионе и создании информационного банка отпадет необходимость в дорогостоящих и малоэффективных социологических исследованиях. В значительной степени этому может способствовать и опора на принципы:

- Проблемно-целевой ориентации социально-профилактической деятельности предполагающий смену традиционных ориентиров при разработке программ. Так целесообразен отказ от доминирующей ориентации на уровень, структуру и динамику правонарушений, факторы, способствующие правонарушениям и сведения о правонарушителях. Это не означает отказа от анализа криминогенной обстановки, но ведущими ориентирами становятся проблемы и проблемные ситуации как территории так и конкретных социальных групп молодежи. Такой подход расширяет пространство социально-профилактической деятельности блокируя возможности появления новых групп риска, сокращает вероятность нерационального использования ресурсов. Целевой аспект в реализации заявленного принципа означает ориентацию на конкретные социальные отклонения и провоцирующие их факторы. Таким образом “интегративность” проявляется в определенного рода синхронизации потребностей различных социальных групп молодежи в решении своих проблем и субъектов социально-профилактической деятельности в создании условий, нейтрализующих действие негативных тенденций. Реализация данного принципа изменяет сам характер социально-профилактических программ и обусловливает их культурологическую ориентацию, что автоматически расширяет круг субъектов превенции;

- Целевого ресурсного обеспечения. При всей очевидности и аксиоматичности данного принципа его реализация крайне затруднена ввиду многосубъектности социальной профилактики. Большинство организаций используют собственные ресурсы или реализуют их в соответствии со своей спецификой деятельности. Ресурсная выделенность как непременное условие требует правовой регламентации отношений “заказчик-исполнитель” в данной сфере. Но, в свою очередь, в роли заказчика при оптимизации данной модели могут выступить некоторые специализированные субъекты. Практика показывает, что объективно финансирование субъектов как и поступления из разных источников вне отношений “заказчик-исполнитель” под определенные программы на конкурсной основе не дают должного эффекта. В свою очередь необходимость концентрации сил и средств затрагивает проблему создания принципиально нового субъекта социальной профилактики способного взять на себя функции социального заказа, ресурсного обеспечения и координатора социально-профилактической деятельности в молодежной среде;

- Адресности и персонификации социально-профилактической деятельности который предполагает ориентацию на конкретные группы подростков и молодежи, восстановление деформированных связей личности и общества. Личность включенная в делинквентно-субкультурную систему и принимающая ее ценности в качестве основополагающих нуждается в культурной компенсации. Поэтому персонификация и заключается в преодолении барьеров восприятия традиционных культурных смыслов.

Проблема объекта социально-профилактической деятельности довольно подробно отражена в специальной литературе. В то же время заявленные принципы, обусловливая интеграционный характер программ посредством усиления их культурно-педагогической ориентации, расширяют аудиторию и сферы применения проектов. Такое положение вещей, в определенном смысле, способно компенсировать “уход” ряда субъектов из области социальной превенции.

Технология разработки социально-профилактических программ предполагает несколько этапов связанных с анализом криминальной ситуации в регионе, формированием концепций социально-профилактической деятельности в т.ч. определением приоритетных направлений; разработку структур различного типа программ; экспертизу программ. Основные принципы и методы проектирования социокультурных программ, разработанные Г.М.Бирженюком и А.П.Марковым, нашли довольно широкое применение в практике культурного развития регионов. Учитывая данное обстоятельство, а также фактическое выполнение социально-педагогических, профилактических функций рядом субъектов социокультурной деятельности данная методика может быть использована при разработке социально-профилактических программ.

Общность подходов обусловливается социально-педагогической природой как профилактических так и культурных программ, ориентацией на ряд идентичных социальных групп и категорий населения. Кроме того, реализация программ, ориентированных на культурные цели создает условия разрешения социальных конфликтов, снятия напряженности в обществе, расширяет возможности самореализации личности в различных видах творческой деятельности, блокирует негативные тенденции характерные для данного этапа развития культуры. Тем самым практически каждая культурная программа выполняет функцию ранней профилактики правонарушений.

Различия в подходах к проектированию связаны с определенным отличием культурно-воспитательных и социально-профилактических целей, что отражается на функциональной ориентации программ. Наиболее явственно это может проявиться в решении проблемных ситуаций связанных с непосредственной и предпреступной профилактикой, а также предупреждением рецидивных преступлений. Отличия также обусловливаются существующей необходимостью индивидуализации применения социально-педагогических технологий; сложностями использования потенциала досуговых объединений (при условии их социально-одобряемой ориентации) в профилактических целях. Общность досуговых увлечений в молодежных объединениях не означает близость правовых ориентаций участников групп и, тем более, не гарантирует социально-приемлемое правовое поведение. Учет данного фактора обусловливает иной контекст анализа и интерпретации проблем культуры досуга молодежи. Существенны различия также между определенной унификацией социально-профилактических целей - предупреждение различных форм преступного и противоправного поведения и широтой и многообразием целей социально-культурной деятельности.

Социально-педагогическая природа культурных и профилактических программ, доминирование тех и других в сфере молодежного досуга при отмеченных различиях свидетельствует также в пользу интеграционных принципов организации социальной превенции. Алгоритм разработки базирующихся на реализации данного подхода программ может быть представлен как совокупность этапов каждый из которых обладает системой взаимосвязанных характеристик.

Этап анализа криминогенной ситуации в регионе и факторов, обусловливающих отклоняющееся поведение в молодежной среде предполагает сбор и анализ необходимой информации по ряду направлений. Прежде всего необходимо определить региональную криминогенную и социокультурную специфику; выявить приоритетные направления социально-профилактической деятельности; определить социальные группы и объединения молодежи обладающие значительным криминогенным фоном; выявить региональный ресурсный потенциал социально-профилактической деятельности.

Система сбора, обработки и анализа информации должна обеспечивать совокупность данных позволяющих как накопить необходимые сведения так и определить приоритеты социально-профилактической деятельности. Группировка данных возможна по следующим параметрам: уровень, структура и динамика правонарушений в регионе; сведения о правонарушителях; способствующих правонарушениям факторах; состоянии профилактической деятельности. Анализ и обработка данных целесообразны в соответствии с градацией принятой в уголовном законодательстве, по показателям зарегистрированных преступлений и правонарушений за определенный период и в расчете на численность населения или социальной группы, по состоянию долей групп преступлений от общей массы и сопоставления данных за предшествующий период. Целесообразен также их дифференцированный анализ. Статистический учет по данному направлению осуществляется в требуемом объеме структурами правоохранительных органов. Сложность анализа заключается в определении принципов интерпретации банка данных. Обработка статистических сведений не представляет возможности вычленить проблемы, которые предстоит решать в рамках социально-профилактической деятельности. Также довольно сложно использовать в данных целях традиционно сложившуюся в практике принятия решений органами исполнительной власти и охраны правопорядка опору на банк сведений по коэффициентам преступности и правонарушений; о вреде, причиненном преступлениями и иными правонарушениями; о распространенности по объектам; по территориальной локализации и времени совершения и т.д.

Изучение иных направлений - демографических факторов (миграция, структура населения), экономических (инфраструктура, ресурсы, транспортные коммуникации, доходы населения, жилищные условия и т.д.), социокультурных, управленческих, организационно-правовых выявляет предельную дифференциацию объекта исследования. Это сужает возможности использования программ и, тем самым, ставит под вопрос их целесообразность.

Очевидно, что наиболее перспективна ориентация на проблемы конкретных социальных групп молодежи выделенных по следующим критериям: возрастные характеристики, социальный статус, территориально-субкультурная общность. Следующая группа - проблемы семьи и семейного воспитания. Третья группа проблем связана с социально-педагогической деятельностью институциональных структур - учебных и учебно-воспитательных заведений, ряда производств, общественных объединений.

Специфика социально-профилактической деятельности в качестве базовых приоритетных направлений предполагает такие как: преступность и правонарушения во всех проявлениях; наркомания; беспризорность; суицид; правовой нигилизм; сексуальные отклонения; индивидуальное негативное поведение (трудновоспитуемость). В свою очередь каждое из направлений также широко дифференцируется по составу, причинно-следственным механизмам, личности субъектов социальных отклонений. Очевидно, что каждая из программ, осуществляемая в рамках приоритета должна обладать высоким уровнем технологичности позволяющим решать в ее рамках частные проблемы. Основные ориентиры при разработке и реализации проектов не могут преследовать решение частных задач. Цель программирования - создание оптимальных условий решения проблем, противоречий, блокирования развития негативных явлений провоцирующих различные виды социальных отклонений.

Проектирование социально-профилактических программ предусматривает наличие концепции организации социально-превентивной деятельности в регионе. Традиционный подход предполагал опору на комплекс мер осуществляемых по следующим направлениям: социально-экономические и социально-культурные меры; правовая пропаганда; специальные профилактические меры предупреждения отдельных видов правонарушений и совершенствование организации профилактической работы. Затем, как правило, определялись и конкретизировались меры и направления социально-профилактической деятельности в контексте социально-экономического развития территории. Субъектом реализации являлся региональный совет профилактики правонарушений.

Интеграционный подход предполагает использование методов социального маркетинга позволяющие вычленить ключевые проблемы и причинно-следственные связи обусловливающие рост и функционирование тех или иных видов социальных отклонений. Единый концептуальный подход в то же время предусматривает дифференциацию деятельности специализированных субъектов и общесоциальной превенции при ориентации на решение узловых проблем. В то же время необходимо предварительно предусмотреть неизбежную рассогласованность действий различных субъектов в силу использования ими различных методов и подходов, систему координации их деятельности.

Концепция социальной превенции в регионе призвана реализовать базовые цели - снижение уровня преступлений и правонарушений, осуществление контроля социальных отклонений, устранения причин способствующих росту негативных явлений. Конкретизация задач зависит от определения приоритетов социально-профилактической деятельности. Задачи общесоциальной превенции во многом идентичны направлениям решения проблем различных социальных групп молодежи в рамках государственной молодежной и региональной культурной политики. Задачи деятельности специализированных субъектов определены законодательством. Таким образом интегративность социально-профилактических программ обусловлена доминированием социально-педагогических технологий в решении конкретных проблем, характером решения задач, ориентацией на конкретную социальную группу молодежи. В определенной степени при таком подходе цели и задачи общесоциальной и специальной превенции делегируются, переводятся в контекст решения конкретных молодежных проблем.

Разработка социально-профилактических программ предусматривает проектирование матрицы на основе результатов социологических исследований. В оптимальном варианте - паспортизацию объекта социальной профилактики правонарушений и социальных отклонений. Наиболее оптимальным при ее разработке представляется использование следующих параметров.

Территориально-пространственные ориентиры, степень локализации. К таким показателям относятся: учебные и учебно-воспитательные заведения - ВУЗы, школы, училища, ПТУ, школы-интернаты, детские дома; учреждения культуры - стадионы, дома культуры, учреждения туризма, парки, клубы, игровые и спортивные площадки; средние и мелкие коммерческие заведения - предприятия, рестораны, кафе, казино, торговые заведения, сфера услуг; крупные промышленные и торговые предприятия; места компактного проживания молодежи - общежития, туристические гостиницы; локально определенная территория (микрорайон, квартал, дом, поселок); места постоянного сбора молодежи; инициативные объединения граждан; учреждения закрытого типа - ВТК, спецшколы и спецПТУ, места лишения свободы.

Следующая градация - социальные группы подростков и молодежи попадающие в сферу социальной превенции: школьники 5-9 классов, учащиеся старших классов, учащиеся ПТУ, средних и средних-специальных учебных заведений, школ-интернатов, студенты, молодые рабочие крупных предприятий, работники коммерческих структур и сферы услуг, субкультурные группы, группы риска, беспризорные, родители - одиночки, семьи трудновоспитуемых детей, осужденные молодежного возраста, освобожденные из мест лишения свободы.

В качестве основных приоритетов, как отмечалось ранее, с учетом сложной структуры возможных направлений деятельности целесообразно выделение разновидностей социальных отклонений. Их могут дополнить такие как: правовой нигилизм, беспризорность, сексуальные отклонения, пьянство, дорожно-транспортные правонарушения, семейная педагогика, правовая и психологическая поддержка, ресоциализация в учреждениях закрытого типа.

Формирование матрицы по отмеченным параметрам позволяет с довольно высокой степенью адекватности представить большинство направлений социально-профилактической деятельности, проследить их взаимосвязи, оптимизировать использование ресурсов, а также систематизировать первичную информацию по интересующих проблемам.

Процедура сбора первичной информации, обеспечивающая необходимый объем сведений, может опираться на использование различных методик. Важно установление приоритетных направлений, социальных групп, степени локализации проблемы и, естественно, вычленение самих проблем. В этих целях представляется близкой к оптимальной система методов применяемых в целях анализа социально-культурной жизни региона (Бирженюк Г.М., Марков А.П. 64, 76-94; 455) в сочетании с сведениями статистического учета о преступлениях и правонарушениях и их динамике в регионе. В случае расхождения данных полученных различными методами целесообразно отдание предпочтения оценкам экспертов либо разработке дополнительных программ. Неизбежен также учет фактора “запаздывания” социально-профилактического реагирования. В связи с этим важен прогностический анализ развития негативных тенденций.

Процедура контент-анализа материалов периодической печати может быть модифицирована в аспекте извлечения необходимой информации отражающей точки зрения представителей различных социальных групп на проблемы социальных отклонений и способов их профилактики следующим образом. Процедура отбора текстов содержащих необходимую информацию помимо публикаций может предполагать анализ документов - статистических отчетов, аналитических записок, докладов. В таком случае система индексов дополняется сведениями об источнике и авторстве соответствующего документа, его характере.

Следующая группа индексов, отражающая проблематику в сфере социальных отклонений и сопутствующих им факторов должна соответствовать их разновидностям и по мере необходимости маркироваться дополнительными данными. В числе последних могут быть проблемы трудоустройства, социальных прав и гарантий молодежи, здравоохранения и др. Специфическая криминологическая информация фактически дополняется различного рода социальными сведениями, отражающими реальное влияние тех или иных обстоятельств на характер социальных отклонений.

Категории молодежи также целесообразно маркировать в соответствии с выделенными социальными группами, принадлежностью к субкультурным общностям и группам риска. По выделенным характеристикам также определяется и широта охвата материала, локализация проблемы относимой к тому или иному уровню, а также “знак информации” - удовлетворенность состоянием решения проблемы; смешанная информация; неудовлетворенность, недовольство.

Индексация рекомендаций автора публикации или документа по исправлению ситуации может быть осуществлена по следующим параметрам: органы законодательной власти регионов; органы исполнительной власти; правоохранительные органы - милиция, суд, прокуратура, конкретная организация; учебное заведение; предприятие; культурно-досуговое, спортивное учреждение; место жительства; конкретная территория; общественные организации; иные институционализированные и неинституционализированные структуры.

На основании прочтения текстов и систематизации индексов (в зависимости от специфики региона возможны значительные отличия) целесообразно составление карточек первичного учета текстовой информации и сводной таблицы, где показатели по индексированым параметрам выражаются в количественном и процентном взаимоотношениях. Данная таблица позволяет с высокой степенью адекватности оценить общественное мнение по исследуемому кругу вопросов.

Профессиональная оценка региональной ситуации возможна в результате научно обеспеченной работы с экспертами знающими регион, владеющими официальной и неофициальной информацией, компетентными в “больных” вопросах жизни молодежи, имеющими специальные знания и опыт в сфере объекта экспертизы. Процедура отбора экспертов должна носить многоступенчатый характер и личность эксперта должна отвечать ряду критериев - высокой квалификации в своей области, устойчивости взглядов, определенным моральным качествам: непредвзятости, искренности, независимости, заинтересованности в экспертной работе (64, 85-87). Здесь возможны различные социологические процедуры выбор которых зависит от организаторов экспертизы. Вместе с тем представляется необходимым привлечение в качестве экспертов ряда руководителей специализированных субъектов социальной превенции и опытных организаторов социально-профилактической деятельности.

Процедура работы с экспертами заключается в их опросе как в условиях взаимной анонимности так и совместно над предлагаемыми для оценки показателями. Целесообразно использование в процессе многоступенчатой процедуры вопросов типа: “Какие категории молодежи нуждаются в особом внимании при организации социально-профилактической деятельности?”; “Какие приоритеты социальной превенции представляются Вам наиболее актуальными для организации социально-профилактических программ?”. Предложенные организаторами категории и приоритеты подлежат неоднократному ранжированию экспертами с учетом вносимых или дополнений и изменений. Отдельный вопрос может быть связан с формированием ресурсов социально-профилактической деятельности и использованием потенциала региона.

Сведение в таблицу результатов экспертных оценок (аналогичную региональной матрице которая в свою очередь может быть видоизменена и расширена) в сочетании в данными контент-анализа и криминальной статистики позволяют уяснить (пересечение социальных групп молодежи, социальных отклонений и иных факторов) проблемы требующие использования специальных социально-профилактических программ. Опрос экспертов связанный с ресурсным обеспечением проектов важен для этапа программирования. Здесь возникает необходимость делегирования данного вопроса - формирования ресурсов - в сферу социального управления.

Конкретизация проблемных ситуаций региона и способов их решения возможна в процессе использования метода “деловой игры”. В то же время неопределенность координирующего субъекта социально-профилактической деятельности может существенно девальвировать ценности полученных результатов и на стадии разработки и реализации возможно “растаскивание” программ, как и ресурсов, по субъектам СПД.

Специфика социальной превенции в культурно-досуговой сфере определяет типы программ опирающиеся на преимущественное использование социально-педагогических методов. В отличие от культурно-досуговых программ в основание типологизации которых положены критерии доминирующего интереса, ориентации на конкретную социальную группу, оказания платных услуг социально-профилактические программы лишь частично преследуют цели культурно-творческого развития личности. Весьма проблематична и коммерческая ориентация таких программ в сфере досуга молодежи, т.к. рынок подобного рода услуг отсутствует (здесь не подразумевается сфера услуг ориентированных на базовую потребность в безопасности). Наиболее целесообразной представляется типологизация программ по направлениям общей и специальной превенции с делением на подвиды (адаптационные, коррекционные, ресоциализирующие) при определенной ориентации на социальные группы молодежи, субкультурные объединения и группы риска. Естественно, базовый тип программ связан с доминированием субъектов специализированной и неспециализированной социально-профилактической деятельности. Вполне целесообразно также сочетание общепревентивных и культурно-досуговых программ со специальными в отношении конкретных социальных групп.

Характер программ определяется целями и задачами, содержанием используемых методов. Выделение 6 основных подвидов способствует универсализации программ и использованию технологии практически всеми потенциальными субъектами, выполняющими социально-профилактические функции. Примерная структура программ реализующих цели социальной превенции включает следующие разделы:

1. Приоритетное направление, проблемная ситуация.

2. Пространство социально-профилактической деятельности.

3. Объект социальной профилактики.

4. Цели и задачи, характер программы.

5. Субъекты социальной профилактики.

6. Формы и методы реализации, содержание деятельности.

7. Координатор программы (возможно, заказчик).

8. Ресурсное обеспечение, оценка затрат.

9. Сроки исполнения.

Порядок формирования данного типа программ требует определения приоритетного направления, причинно-следственных связей и условий функционирования негативных явлений; наиболее уязвимых социальных групп (группы) молодежи; пространства социально-превентивной деятельности. Далее изучаются характеристики конкретного объекта социальной превенции (образовательный ценз, досуговые увлечения, личностные характеристики лидеров, система взаимосвязей, типичные проблемные ситуации) в зависимости от его масштаба. Цели и задачи, характер программ определяется содержанием выявленных проблем и проблемных ситуаций на основании которых в свою очередь, разрабатываются конкретные мероприятия, определяются методы и формы деятельности. Данный тип программ не может предусматривать использование специальных оперативных методов. Специализированные субъекты также не рассматриваются в качестве первоочередных. Их использование возможно в контексте решения общепрофилактических задач. Это не исключает вероятность осуществления координационных функций одним из субъектов (наиболее вероятно привлечение отделов профилактики соответствующих структур МВД) социальной превенции.

В отличие от предыдущего типа специализированные программы ориентированы на конкретные группы риска, криминальные общности на территориях и экстерриториальные субкультурные системы. Доминирующим направлением в данных программах является правоприменительная деятельность с использованием специальных как оперативных так и социально-педагогических методов дополненных системой воспитательных мероприятий закрепляющих достигнутые позитивные результаты. Данные программы, в определенном смысле, создают необходимые предпосылки, условия “педагогизации среды”, “инфраструктуру” использования первого типа программ. Примерная структура специализированных программ может быть следующей:

1. Характер проблемной ситуации.

2. Пространство социально-профилактической деятельности, территориальная локализация.

3. Группа риска (криминальная общность).

4. Задачи социально-профилактической деятельности.

5. Субъекты социально-профилактической деятельности.

6. Основные методы (специальные, социально-педагогические).

7. Этапы, содержание СПД, педагогическое обеспечение программ.

8. Сроки.

9. Оперативное руководство (координирующий орган, конкретная структура МВД).

10. Дополнительное ресурсное обеспечение.

Особенности формирования данного типа программ заключаются в использовании специальных методов органами внутренних дел в соответствии с их функциями. Но в отличие от повседневной деятельности правоохранительных структур по осуществлению оперативного контроля обстановки их инициаторами могут выступать различные общественные организации, педагогические коллективы и т.п. Пример - группы “рокеров” организующие ночные поездки в спальных районах, образовавшиеся криминальные группы в учебных заведениях, сфере услуг, по месту жительства. Ресурсное обеспечение таких программ заключается в изыскании дополнительных резервов (правоохранительные органы используют собственные ресурсы) в целях социально-педагогического обеспечения привлеченными субъектами правоприменительных мер.

Учитывая современное состояние организации социально-профилактической работы, ее многосубъектность, разработка и реализация данных программ способна создать реальные условия концентрации организационных, материальных, кадровых ресурсов на решении наиболее значимых проблем молодежи и предупреждении правонарушений в сфере молодежного досуга. Широкий спектр возможностей использования программ в различных сферах и универсальность их типов не уменьшает значимости сферы досуга в аспекте как общесоциальной так и специальной профилактики. Как пространство наиболее интенсивно функционирующих криминогенных и социокультурных факторов она является ключевой в использовании технологий, позволяющих блокировать негативные субкультурные явления. Специальное вычленение культурно-досуговой сферы при выработке стратегии региональной превенции правонарушений практически нецелесообразно в силу интеграционной природы социально-культурной деятельности создающей условия развития традиционной гуманистической культуры.

1 мы сознательно не останавливаемся на анализе и оценке результатов многочисленных исследований делинквентов, осуществлённых в США и др. странах по различным программам, руководствуясь соображениями “максимальной близости” к объекту.

2Литературная газета.-19.08.1989г.№ 29 (5251) с.13.

3 Сведения не опубликованы.