philosofia / философия. тексты для семинаров / Виндельбанд Вильгельм. Теоретическая философия Канта

Вильгельм Виндельбанд

§ 59. Теоретическая философия Канта

Сам Кант центр тяжести своей философии усматривал в ее отличительной черте — том новом методе, который он назвал критическим или трансцендентальным. Тем замечательнее, что относительно этого метода среди исторических исследователей существует едва ли еще не меньше единогласия, чем относительно пути развития философа. Между тем как Кант льстил себя надеждой, что столетие не успеет закончиться прежде, чем тропинка, проложенная им через непроходимую чащу, превратится в широкую дорогу, споры об общем направлении и отдельных поворотах этой тропинки не стихли и поныне. Этот факт делает вероятным предположение, что, подобно тому как философское развитие Канта и центральный пункт его взглядов, точно так же как и его метод, не сводится к простой формуле, но, будучи соединением различных методологических подходов, допускает столь же различные толкования.

Кант называет свою философию трансцендентальной и противополагает ее «трансцендентному» стремлению прежней метафизики познать вещи в себе, и это противопоставление означает то, что он объявляет задачей своей философии определение условий априорного познания во всех областях человеческого мышления. В этом смысле трансцендентальным он хочет называть все, что относится к возможности всеобщего необходимого содержания нашей мысли. Но в высшей степени неточный и неопределенный язык Канта (явление необыкновенно замечательное при его всегдашнем педантизме), который настолько же способствует неясности его сочинений, насколько этому содействует и тяжеловесное построение текста, и который представляет ясную картину постоянной борьбы Канта со своими мыслями — этот его способ словоупотребления ответственен за то, что Кант не выдерживает установленного им различия между трансцендентным и трансцендентальным; и очень часто он, по старой привычке, употребляет «трансцендентальный» там, где подразумевает «трансцендентный». Поэтому более верным и допускающим меньше недоразумений является определение его метода, как критического, тем более, что этот термин появляется в виде вполне понятного и ясного противоположения. Кант называет догматической всякую философию, которая, не исследуя познавательной деятельности и ее границ, хочет приступать непосредственно к познанию вещей, исходя из каких-либо заранее принятых предпосылок и предвзятых суждений. Для Канта под это определение подходит как эмпиризм, так и рационализм его ближайших предшественников. Но не менее заслуживающим осуждения представляется ему и скептицизм, поскольку тот хочет доказать, что человеческое мышление не в силах удовлетворять тем требованиям, которые ему выдвигались в зависимости от разнообразных догматических предпосылок, и поскольку он, вследствие этого, порождает некоторого рода разочарование относительно познавательной способности человека. Таким образом, Кант вооружается против скептицизма не как против критики познания, а лишь в той мере, в какой скептицизм ставит эту критику в зависимость от догматических предубеждений. Задачей критической философии Кант считает новую (то есть построенное без догматических — как метафизических, так и психологических — предпосылок) формулировку понятия познания, а затем исследование того,

насколько человеческое мышление может реализовать это понятие. Таким образом суть критической философии коренится в ее гносеологической задаче, но затем это понимание переносится, хотя и с некоторыми изменениями, также и в другие области философии. В этом смысле можно сказать, что гносеологическую точку зрения Кант сделал руководящей для философии вообще. В теориях до Канта было уже достаточно предпосылок для такого отношения к теории познания. Они бесспорно есть у Локка, Лейбница, Юма, но предположение о том, что суждение о познавательной ценности представлений зависит от усмотрения происхождения последних, до Канта всегда связывало это гносеологическое исследование с психологическими теориями. Кант прежде всего обнаружил свою оригинальность тем, что уяснил для себя следующий факт: для оценки познавательного значения идеи совершенно безразлично, каким образом она возникла. Теория познания не должна быть ни описывающей, ни объясняющей психологией, она — наука критическая, исследующая ценность и поэтому, вместо того чтобы брать за основу предпосылки относительно сущности души и происхождения представлений, она, скорее, должна исходить из идеального понятия о познании — понятия, которое касается лишь имманентных различий в ценности представлений. В этом отношении Кант во главу своего систематического изложения критических исследований ставит идеал априорных синтетических суждений. Познания суть суждения, но такие суждения, в которых представления соединяются друг с другом в сочетания, основанные не на простом логическом анализе их содержания: это — суждения синтетические, имеющие притязание на общезначимость и необходимость. Значение различия между аналитическими и синтетическими суждениями многократно пытались уменьшить указанием на тот психологический факт, что одно и то же суждение может быть синтетическим для одного человека и аналитическим для другого. Это замечание настолько же несостоятельно, насколько оно не улавливает смысла делаемого Кантом различения, которое есть различение не в психологическом генезисе, а в гносеологическом обосновании. Аналитические суждения не имеют никакой познавательной ценности, ибо их формальнологическое обоснование дает лишь новую форму содержанию посылок. Истинной познавательной ценностью обладают лишь те суждения, которые

ставят представления во взаимную связь, основанную не на логическом отношении их содержания. Этой ценностью обладают прежде всего все соединения фактических представлений, приобретенные путем восприятия. В основании синтеза представлений лежит в этом случае акт опыта, потому-то Кант и называет эти суждения синтетическими суждениями a posteriori. И рационалистический характер его мышления полностью обнаруживается в том, что хотя он и признает законность этих суждений и считает их той почвой, на которой развивается наша познавательная деятельность, однако его теория познания принципиально не занимается их критикой. Хотя учение Канта и называют теорией или критикой опыта, но под этим прежде всего следует подразумевать отнюдь не исследование ценности тех единичных суждений, которые, как обыкновенно выражаются, приобретены путем опыта. Напротив, ни одно из этих суждений не доставляет Канту материал для философской критики: эта критика направляется на совершенно новый род познания, выдвигаемый Кантом в понятии априорных синтетических суждений. Теория Лейбница могла противопоставить verites defait лишь verites elernelles34, то есть логические основоположения, полученные путем анализа. Кант, напротив, находит, что существуют основополагающие соединения понятий, которые возникают не логическим путем, но тем не менее носят всеобщий и необходимый характер. Если же они существуют, то мы должны спросить себя, в чем же в этом случае заключается обоснование их синтеза. Этим вопросом и определяется задача философии Канта, а равно и критический метод ее решения.

Во всех областях человеческого сознания, а не только в области познания, Кант исследует вопрос о существовании априорных синтетических суждений, то есть первичных, логически не выводимых соединений понятий, имеющих в то же время всеобщее и необходимое значение. Но дело не ограничивается одним лишь констатированием их, напротив, лишь вслед за этим выступает более важный вопрос об основании заключающегося в них синтеза. Для критики только этим основанием определяется масштаб, сообразно с которым она обсуждает в каждом отдельном случае вопрос об обоснованности или необоснованности притязаний этих суждений на общезначимость и необходимость. Критический метод понимали таким образом, будто бы он из признания существования априорных синтетических суждений делает заключение относительно тех условий, при которых они возможны, и затем учит, что эти условия действительно существуют в человеческом уме, потому что констатирован их результат. Если бы таков был ход заключений Канта, то из констатированного им факта существования априорных синтетических суждений в метафизике сверхчувственного он должен был бы заключить, что определенное им путем дедукции условие существования этих суждений — интеллектуальная интуиция — присуще человеческому уму, ибо, в противном случае, с его стороны было бы полнейшим произволом относиться к притязаниям одной науки иначе, чем к притязаниям другой*. Но ход заключений Канта совершенно иной. Он признает априорные синтетические суждения не как материал для доказательства, но как объект для критики. При исследовании каждого рода этих суждений он рассматривает, при каких именно условиях они могут иметь право на существование, и затем спрашивает, выполнены или не выполнены эти условия в содержании суждений. И лишь когда этот вопрос решен в положительном или отрицательном смысле, тогда только произносится приговор о праве на реальность априорных синтетических суждений. Если же таков собственно прием критического метода, то, все-таки, не может быть никакого сомнения в том, что прием этот можно лишь с трудом вычленить из запутанных дедукций учения Канта. А в области практической философии, как бу-

· Подобное неверное понимание критического метода главным образом обусловливается односторонней опорой на «Пролегомены...». В этом сочинении Кант излагает не саму систему, но введение в нее, повторяющее его собственный разыскивающий ход мыслей. Поэтому он может здесь повсюду предполагать аподиктическую достоверность математики (и даже чистого естествознания), как нечто установленное и самоочевидное, и сделать это затем конечным пунктом своего исследования, руководствуясь данным принципом при критике метафизики, рассматриваемой как проблематичное знание. Здесь это значит: математика существует по праву. Почему? Только потому, что ее априорные синтетические суждения обоснованы в чистых созерцаниях пространства и времени. Есть ли что-либо подобное в метафизике? Нет. Следовательно, она существует не по праву. Этот личный взгляд Канта на проблему в «Пролегоменах...» весьма ярко выражен, но его не следует сопоставлять с объективным методом самой «Критики..», ибо согласно последней, мыслителю не следует быть пристрастным ни к какому притязанию на априорность, он должен с равной степенью тщательности проверять его право на существование.

дет показано ниже, он таким образом соединяется с другим подходом, что изменяется почти до неузнаваемости. Ясность этого метода затемняется, главным образом, тем, что, проводя его, Кант оказался вынужденным снова применить психологические предпосылки и исследования, ибо если вопрос относительно основательности притязаний априорных синтетических суждений на общезначимость и необходимость решается в зависимости от того, наличествуют или отсутствуют в человеческом уме условия существования этих суждений, то решение вопросов гносеологических, в конце концов, опять-таки связано с психологическим рассмотрением если и не происхождения представлений, то по крайней мере особенностей человеческого интеллекта, или, как выражается Кант вместе с эмпирической психологией своего времени — сил человеческого духа. Таким образом выходит, что если даже теория познания и формулирует свою задачу совершенно независимо от психологических предпосылок, все же для решения этой задачи она должна повсюду прибегать к психологическим фактам и теориям. И такая связь получает оправдание сама собой, раз мы вспомним, что речь идет о критике именно человеческой, а не какой-либо другой способности познания. Но Кант при обработке громадного материала не дал себе труда изложить отдельно эти ряды различных мыслей (в целом взаимно пополняющих и обусловливающих друг друга) и везде ясно указать их составляющие части, а этим самым он немало затруднил понимание своего философского труда, рассматриваемого в целом.

Из этого ясно, что в основе всеохватывающей критики Канта лежит не менее обширная трансцендентальная психология, и это тем более удивительно, что Кант в своей критике наук объявляет невозможной «рациональную* психологию и не признает за «эмпирической» психологией характера точной науки. Энергично критикуя ценности, он не упоминал о многочисленных психологических предпосылках, которые он не только использовал, но по самой природе вещей должен был использовать при решении каждой отдельной проблемы, и с помощью которых он воздвиг все здание своего нового учения. Итак, его учение совершенно подчиняет психологический элемент гносеологическому, но вместе с тем оно служит доказательством и того, что задача критики не может быть решена без помощи психологии.

Относительно психологического основания всей своей системы Кант яснее всего высказался отчасти во введении в «Критике способности суждения», главным же образом в маленькой статье, которая первоначально предназначалась для этого введения, а позже, с разрешения философа, в выдержках была напечатана С. Беком в конце его «Объяснительных выдержек из критических сочинений г-на проф. Канта» и под заглавием «О философии вообще» перешла в собрание его сочинений. Кант здесь принимает деление психических функций на три категории, — деление, которое было в ходу в современной ему эмпирической психологии под влиянием Зульцера, Мендельсона и Тетенса, и которое рядом со способностью познания и со способностью желания ставило способность ощущения. Кант прибавляет, что всем трем способностям присущи известные априорные синтетические суждения и что критическое исследование этих суждений и составляет задачу его трансцендентальной философии. Априорные синтезы, присущие способности познания, состоят из ряда суждений, которые устанавливают общезначимую и необходимую связь между основными понятиями нашего мировоззрения без формально-логического соединения этих понятий*. В области способности желания априорные синтезы состоят в том, что с одной стороны, воле приписывается всеобщее и необходимое отношение к определенным предметам, а с другой — известным волевым актам приписываются моральные предикаты «добрый» или «злой» и это имеет характер необходимости и общезначимости. Практические синтезы a priori суть суждения оценки, имеющие характер всеобщности и необходимости. В сфере способности ощущений априорный синтез состоит в том, что определенные предметы связываются с обладающими характером общезначимости и необходимости чувствами удовольствия или неудовольствия, которые обозначаются пре* Из этого утверждения, быть может, всего легче понять отношение Канта к шотландской школе. Эта школа, вопреки Локку и ассоциативной психологии, допускала существование и очевидность «основных суждений» и желала доказать их эмпирико-психологическим путем. В известном смысле эти «основные суждения» совпадают с кантонскими априорными синтетическими суждениями, с той лишь разницей, что шотдандцы признавали их абсолютной истиной здравого смысла, между тем как Кант подвергал сомнению их право на существование- Таким образом, Кант начинает именно с того, на чем остановились шотландцы.

пикатами красоты или безобразия, целесообразности или нецелесообразности. Априорные синтезы способности чувства если их назвать apotiori, суть суждения эстетические. Сообразно этому критическая философия делится на три главные части — критику теоретических, практических и эстетических априорных синтетических суждений, а вся система Канта — на теоретическое, практическое и эстетическое учение. Поэтому главную группу критических сочинений Канта образуют так называемые три великих «Критики...», из которых каждая представляет основное для одной из этих трех частей сочинение: «Критика чистого разума», «Критика практического разума» и «Критика способности суждения». Вокруг данных трудов группируются все остальные сочинения Канта, и все они имеют к ним более или менее близкое отношение.

Если под теоретической философией более ранних философов понимать прежде всего их научное обоснование мировоззрения, другими словами, их метафизику, то для Канта под это название по своим существенным чертам подпадает теория человеческого познания, то есть собственно теория о теории. Этого имени заслуживает его учение о науке, и лишь особенный характер этого учения дает нам право, как выяснится ниже, причислить сюда еще и натурфилософию.

Таким образом, основным вопросом теоретической философии Канта является вопрос об оправдании наук, содержащих в себе априорные синтетические суждения. Согласно схеме, изложенной впервые в «Пролегоменах...», Кант признает три таких науки. На первом месте стоит математика. Законы, устанавливаемые ею, без колебания признаются всеми за общезначимые и необходимые, а то, что они имеют к тому же и синтетический характер, Кант утверждал на основании своего вывода об интуитивном характере математического мышления. Второе место отводится «чистому естествознанию». Под этим названием Кант подразумевает систему положений, лежащих в основе всякого понимания и исследования природы, систему, которую он не застал готовой, но которую он сам создал лишь в первом издании «Критики чистого разума». В-третьих, притязание на необходимость и общезначимость своих положений выказывает метафизика со своим учением о душе, мире и Боге, причем ее положения лишь по видимости базируются лишь на логическом анализе, а на самом деле в основании их лежит акт синтеза.

Задача «Критики чистого разума* заключается в исследовании правоты этих трех наук, что, в свою очередь, выполняется в соответствии с психологической классификацией. Противоположность между чувственностью и мышлением порождает деление трансцендентального «элементарного учения» на трансцендентальную эстетику и трансцендентальную логику, при этом предметом первой является критика математики. Вторая, сообразно с тем, что мышление в качестве рассудка стремится найти рациональное познание чувственного мира, а в качестве разума желает, напротив, достигнуть познания мира сверхчувственного, разделяется на трансцендентальную аналитику и трансцендентальную диалектику так, что на долю первой выпадает критика чистого естествознания, а последней — критика метафизики.

Решающее значение для гносеологической критики Канта имеет психологическое убеждение в том, что, с одной стороны, чувственность и рассудок суть два ствола древа познания, быть может, соединяющиеся в его корне, но тем не менее вполне разъединенные в нашем сознании и различно функционирующие, и что, с другой стороны, всякое объективное, то есть необходимое и общезначимое познание созревает не на одном только из этих двух стволов, но, скорее, является их общим плодом. При этом чувственность играет женскую роль восприимчивости, рассудку же приличествует оплодотворяющая функция самодеятельности. И если в системе Канта все виды априорного познания обусловлены теми различными отношениями, в которые вступают между собой оба эти фактора нашего мышления, то в систематическом построении «Критики чистого разума» нельзя не заметить постепенного ослабления этого противоположения. Уже в трансцендентальной аналитике выясняется, что чувственность, еще выступавшая в трансцендентальной эстетике как некогда в диссертации на ординатуру в виде способности воспринимающей, в действительности представляет собой уже активный принцип, являясь синтетической функцией, которая находится в самой непосредственной связи с аналогичными функциями рассудка. В этом кроется основная причина затруднений в понимании «Критики чистого разума».

Если при этом Кант называет математику наукой интуитивной, то это нужно понимать не в том смысле, будто бы

из нее вообще устраняется деятельность рассудка. Образование понятий, суждение и умозаключение, разумеется, настолько же принадлежат ее аппарату, насколько и аппарату всех других наук. То, в чем Кант расходится с прежним пониманием, заключается лишь в том, что основания для понятий и аксиом*, которыми оперирует математика, нужно искать не в чисто логических процессах, а скорее в актах интуиции. Суждения, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками и что сумма пяти и семи равна двенадцати, не могут быть получены путем логического анализа понятий, служащих подлежащими этих утверждений. В понятии прямоты не заключается признака величины расстояния так же, как в понятии суммы двух чисел — признака другого числа. Таким образом, эти положения должны быть основаны на синтезе, а этот синтез не может быть основан на случайном опыте, потому что в таком случае нельзя было бы объяснить общезначимость и необходимость этих утверждений. Однократное или многократное измерение, однократное или многократное исчисление не может служить доказательством этих положений, но они становятся очевидными тотчас и непосредственно после того, как мы строим их содержание в интуиции. Когда мы проводим прямую линию между двумя точками, то в интуиции сразу же обнаруживается вполне самоочевидным образом, что не может быть никакой другой линии, которая была бы короче этой, и когда мы производим с числами действие сложения, точно так же не остается и тени сомнения в том, что при всяких условиях результат должен получиться одинаковым. Если, таким образом, основание для этого синтеза заключается в интуиции, то эти положения обязаны своей аподиктичностью не единичному опыту и не сумме нескольких единичных опытов, но скорее необходимости и общезначимости самого синтетического акта. Следовательно, эта

Кант никогда не утверждал, что в математике даже доказательства не ведутся в форме силлогизма, а покоятся на интуитивных соображениях Лишь Шопенгауэр впервые попытался вывести такое заключение, между тем как для Канта интуитивность математического метода ограничивается только построением понятий и аксиом, лежащих в основе ее доказательств. Неаподиктичность имеет значение лишь в том случае, если существуют общезначимые и необходимые акты интуиции. Но в интуиции все то, что составляет чувственные качества единичных предметов нашего восприятия — цвета, звуки и т. д., — все это обладает субъективной индивидуальной изменчивостью. Поэтому характером всеобщности и необходимости могут обладать лишь формы пространства и времени, и, аналогично, лишь в приложении к ним имеет значение математическая закономерность. Таким образом, то условие, при котором только и может быть оправдано притязание математики на общезначимость и необходимость, сводится к тому, что математика основана на сознании (рефлексии) необходимых и общезначимых форм всех интуиции вообще, и в том, что оба элемента математического построения, пространство и время, суть именно таковые формы — априорные интуиции. Исследование этого вопроса дает, таким образом, трансцендентальное учение об интуиции, то есть, согласно этимологическому значению слова, трансцендентальную эстетику.

Априорность пространства и времени Кант доказывает четырьмя способами. Представления о пространстве и времени не могут возникать исключительно путем абстракции из представлений о единичных пространствах и о единичных промежутках времени, напротив, последние уже заключают в своих признаках смежности и последовательности всеобщий признак пространственности и временности. Таким образом, эти представления, во-первых, не имеют эмпирического основания, а во-вторых, они еще сверх того суть представления, обладающие характером необходимости, так как возможно мысленно удалить из них все предметы, но не сами эти представления из предметов. В-третьих, пространство и время вообще не суть понятия в логическом значении этого слова (дискурсивные понятия), так как есть лишь одно всеобщее пространство и одно всеобщее время; представление же, которому может соответствовать только один объект, есть не родовое понятие, а интуиция. Да и отношение нашего пространства к единичным пространствам и нашего времени к единичным промежуткам времени совершенно иное, чем отношение родового понятия к своим видам или экземплярам. Единичные пространства и промежутки времени суть реальные части всеобщего пространна или времени, но единичный стол вовсе не есть реальная часть общего понятия «стол», наоборот, здесь общее представление «стол» есть лишь часть представления о единичном столе. Наконец, в-четвертых, понятие никогда не может мыслиться таким образом, чтобы предмет, соответствующий этому понятию, заключал в себе в виде своих реальных частей бесконечное множество единичных предметов. А так как пространство и время мыслятся именно этим последним способом, то отсюда следует, что они возникают лишь вследствие неограниченности интуитивной деятельности. Таким образом, исследуя то отношение, в каком находятся представления о пространстве и времени к нашим единичным созерцаниям, Кант находит, что последние сами-то возможны лишь потому, что в основе их находится пространство и время, как необходимые и всеобщие формы созерцания, как априорные интуиции. Раз это доказано, отсюда следует, что результаты усмотрения внутренней закономерности этих чистых интуиции — а ничего иного и не заключает в себе математика — имеют полное право на необходимое и всеобщее значение.

Таким образом, аподиктичность математики основывается на том, что пространство и время составляют априорные формы чувственной интуиции. Нужно точно усвоить понятие априорности, чтобы сразу избежать неверного понимания учения Канта. Его понятие априорности не имеет ничего общего с психологическим первенством, хотя, благодаря привычке Канта употреблять многозначащие неопределенные выражения, иногда и кажется, что между ними есть что-то родственное. Канту никогда и в голову не приходило утверждать, будто пространство и время суть врожденные идеи, вроде тех, какие допускало картезианство. Он никогда и не думал придерживаться мнения, что человек приносит с собой на свет представления об общем пространстве и общем времени и вставляет в них на соответствующие места единичные чувственные интуиции. Его понятие об априорности значит только то, что пространство и время образуют имманентную законосообразность, свойственную самому существу интуитивной деятельности, закономерность, которая не создается с помощью единичных опытов, но, напро-тив, со своей стороны принадлежит к принципам, образующим каждое отдельное восприятие. Поэтому, если мы вабстракции освободим форму пространства и времени от их частного чувственного содержания, то в нашем сознании останется лишь эта закономерность, которая при возникновении восприятий работает в нас без сознательного содействия с нашей стороны. Кант никогда подробно не рассматривал психологический вопрос о том, каким образом мы приходим к сознанию этой бессознательно в нас действующей закономерности. Там же, где он мимоходом касался этой проблемы, он всегда высказывался в том смысле, что эта закономерность может проникать в наше сознание не иначе, как во время ее применения к частным единичным восприятиям. В споре современных физиологов и психологов относительно происхождения представления о пространстве Кант, без сомнения, стоял бы на стороне эмпириков. Но его учение об априорности вообще не имеет ничего общего со всем этим спорным вопросом, и потому ему давали совершенно ложное толкование, считая возможным сравнивать его концепцию с нынешним нативизмом.