Хрестоматия / уильям 1

Самым известным представителем тех, кто находит уте­шение во втором мнении, то есть в перспективе полного уничтожения после смерти, пожалуй, является Лукреций. Вслед за Эпикуром и, вероятно, преследуемый страхом смерти, почти осязаемым на некоторых страницах его сочи­нения («О природе вещей».— Прим. ред.), он принимается доказывать, что смерть не может быть злом. Лукреций вы­двигает два основных аргумента, и оба они ведут к весьма существенному утверждению (кажется, именно это утверж­дение и является целью обоих), что по крайней мере для самого человека все равно, когда умирать, долгая жизнь не лучше короткой. То есть смерть не может быть злом не просто потому, что не существует такого человека, для ко­торого умирание есть зло, но потому, что нет такого вре­мени, в котором умирание является злом: раньше ли, поз­же ли — все равно.

В русле первого рассуждения ² страх смерти интерпре­тируется как путаница, основанная на представлении о на­шем существовании после смерти, когда нам останется только сожалеть о потере praemia vitae (вознаграждений жизни) и наслаждений жизни, печалиться при виде наших сожженных тел и пр. Предполагается, что страх смерти — это обязательно страх, вызванный какими-то пережива­ниями умершего человека. Но если смерть является пол­ным уничтожением, то никаких переживаний нет. По выра­жению Эпикура, когда есть смерть, нас нет, а когда мы есть, ее нет Таким образом, если смерть — это полное уничтожение, то человеку страшиться нечего. Второе рас­суждение непосредственно связано с вопросом: важно ли, когда наступает смерть? и утверждает, что независимо от того, раньше или позже умрет человек, он будет мертв в течение того же самого времени и, таким образом, для него все равно, когда он умрет: раньше или позже. Из обоих рассуждений следует вывод, что «nil igitur mors est ad nos neque pertinet hilum» («смерть значит нам ничто и ничуть не имеет значения») ⁴.

Даже при беглом взгляде на оба рассуждения очевид­но, что второе рассуждение противоречит первому. Ибо оно предполагает, что будь период смерти конечен, так что, умирая позже, мы умирали бы на меньшее время, то был бы смысл в желании умереть позже, а не раньше. Подобное предположение имеет смысл, лишь если зло смерти заклю­чается в каких-то свойствах, связанных с состоянием смер­ти. А именно это и отрицается первым рассуждением.

422

Важнее, однако, другое: странная логика второго рас­суждения может помочь нам выявить трудность, скрыто присутствующую в первом. Первое рассуждение, сводя возражение против умирания к путаному возражению про­тив состояния смерти и разоблачая несостоятельность пос­леднего в смысле смешения состояния смерти с состоянием жизни, усматривает подлинную истину жизни в том, что удовлетворение желаний и обладание praemia vitae суть благо. Нет разумных оснований не огорчаться потерей до­ма, детей, собственности, но неразумно думать о смерти — в соответствующем смысле — как о потере чего бы то ни было. Но возьмем две жизни'— одну очень короткую и оборвавшуюся до того, как были получены «вознагражде­ния», и другую, вполне «вознагражденную» и своевремен­но отмеченную удовольствиями. Трудно понять, почему вторая жизнь, судя по данным критериям, не должна оце­ниваться выше, чем первая. Но если вторая жизнь оцени­вается выше первой, то ошибочно рассуждение, доказы­вающее равноценность короткой жизни и длинной. Такое рассуждение видит причину ошибочности суждений о смерти в ошибочности суждений о сознании, при этом пред­полагая, что здравый смысл достаточно основательно су­дит о ценности praemia vitae и о печали, вызванной (осознанной) потерей этих вознаграждений. Но если prae­mia vitae полагаются ценными (и пусть даже мы считаем, что необходимой предпосылкой данного полагания являет­ся осознание обладания такими вознаграждениями), то получение их, конечно, лучше, чем неполучение, более дли­тельное обладание лучше короткого, и чем таких вознаг­раждений больше (при прочих равных), тем лучше. Но если это так, то, следовательно, нельзя утверждать, что более ранняя смерть есть то же самое, что смерть более поздняя, и что смерть не может быть злом,— и тогда мьгель о предпочтительности более поздней смерти уже не будет зависеть от путаной мысли мертвого человека, сокрушаю­щегося о своей потере. Она будет основываться на явно более здравом представлении: если praemia vitae и осо­знание их суть благо, то более долговременное осознание больших вознаграждений лучше, чем кратковременное со­знание меньших вознаграждений.

Имеет ли смысл это представление? В его подтвержде­ние, конечно, может быть выдвинуто соответствующее до­казательство. Если я хочу чего-то, то (при прочих равных условиях) я предпочту скорее такое положение вещей, при

423