лекции философия / filos_lekz-7
.pdf
часть свободного времени, что служит самореализации личности. Быт же
— это скорее обобщённое, родовое начало во вне-производственной, досуговой деятельности. Дилетантами же чаще называют не совсем умелых любителей, чьи результаты заметно хуже по качеству, чем аналогичные труды профессионалов. Впрочем, грани между всеми ними сплошь и рядом условны. Гармонично распределённые в пространстве и времени жизни все три её основные сферы — быт, работа, досуг в норме оплодотворяют друг друга, тесно взаимосвязаны.
Однако паритет между ними становится возможен лишь после того, как профессионализация основных отраслей материального и духовного производства порождает блага и преимущества цивилиза-ции. Именно профессии составляют основу общественного благопо-лучия и социальноэкономически первичны по сравнению с бытовыми заботами членов индустриального общества. На постиндустриальном этапе обобществлению, механизации подвергается всё большая часть житейских занятий, но попрежнему за счёт технологического, информационного усовершенствования базовых профессий. Эти последние выступают в общественной роли интеллектуального лидера и научного, и вненаучных направлений современного познания.
Хотя феномен профессии по объёму и шире практики, своего высшего развития последняя достигает с его помощью, на стыке с теорией и вообще духовностью. Профессионализированные формы производства предъявляют высокие требования прежде всего к ин-теллекту работника, его духовному миру в целом. И в прошлом, и в настоящем мастер любого дела немыслим без определённого уровня общей культуры, нужной доли самостоятельности и самоуважения.
Надо заметить, что фигура мастера и феномен мастерства относят-
ся не только к профессиональной, специализированной, но и к массовой, народной культуре. В традиционном быту и относительно простом материальном производстве на фоне коллективной традиции выполнения тех или иных материальных или духовных функций, выделяются лица, чьи возможности и результаты возвышаются над средним уровнем. Опираясь на усреднённые формы работы, мастера особенно успешно, нередко неподражаемо творят своё дело 26. Соот-ветствующие качества проявляются так или иначе уже на самых три-виальных направлениях народной культуры (то и дело встречаются признанные окружающими образцовыми огородники, садоводы, автомобилисты, рыболовы, охотники и многие т.п. умельцы). Даже на казалось бы высокоспециализированных “этажах” народной культуры, вроде “этнонаук” (прежде всего знахарской медицины) или народ-
26 См. подр.: Мастер и народная художественная традиция Русского Севера. Петрозаводск, 2000.
ных искусств различаются обычные, рядовые и выдающиеся их представители — умельцы (популярные целители, ворожеи, сказители, художники и т.п.). Ими образуется некий промежуточный в рассматриваемом отношении слой более или менее профессионализирующихся любителей.
Дилетантизм, в свою очередь, не просто аномалия, случайность, частность, а одна их глубинных потребностей человеческого существа. Любительство позволяет человеку распространить своё “я” в те сферы жизнедеятельности, что лежат за пределами повседневности. А точнее и чаще всего — “имплантировать” внутрь своей повседневности ту или иную экзотику, эстетику, даже этику, вообще-то чуждую этим будням. Тем самым делается попытка выровнять пропорцию умственного и физического, идеального и вещного, старого и нового в биографии любителя и знатока чегото запредельного его профессиональной и житейской участи. А кроме того, попутно понять такие стороны собственной профессии и личной жизни, которые заметны только со стороны, причём не слишком рутинной.
В основе профессионального сознания и поведения — социаль-ный заказ, рыночный спрос, посторонний контроль, прямой или кос-венный. При несоответствии замысла, потребности, эталона с реаль-ными итогами деятельности профессионалы как правило испытывают весьма жёсткие санкции со стороны контролирующих инстанций, конкурентно-сбытовых механизмов рынка, общественного мнения и юридического закона, вплоть до вынужденного прекращения даль-нейших занятий этой практикой. Отсюда такие особенности профес-сии, как специальная подготовка, обычно многоступенчатая и перио-дическая; глубина мышления, обеспеченная его же односторонно-стью, сравнительно узкой специализацией; внешняя дисциплина и во-обще регламентация поведения на рабочем месте; иерархичность принятия и исполнения решений. Эпистемологически профессия выступает своего рода фабрикой интеллекта со всеми вытекающими из индустриальной организации и масштабного разделения труда возможностями и проблемами для личности и общества.
Любительская деятельность, в свою очередь, разнородна, но иначе, нежели профессиональная. Домен любителя расположен по-средине между бытом и трудом, а именно в сфере досуга. С помощью хобби там выстраивается своего рода светский монастырь, куда любитель на время скрывается от всех раздражителей, начиная с се-мейно-бытовых и заканчивая начальством, государством, обществом (в лице масс-медиа и т.п. “жучков”, плотно вкрученных в саму повседневность). Эта “башня из слоновой кости” — самое надёжное убежище для творческой души и утомлённого тела. Она украшает и возвышает досуг добровольного и бескорыстного знатока чего бы то ни было.
Для примера сошлюсь на В.В. Розанова — как только ни бранили его лично, заглазно и в печати, даже на дуэль вызывали за его публицистиче-
ские резкости и идейную двойственность. В своём открытом для читающей публике дневнике он признавался: пишут-де мне – “Ваше “Уединённое” разорвут; Вы затравлены”. Ни малейше не чув-ствую, т.е. ни малейше не больно. Засяду за нумизматику и “хоть тут тресни”. Я сам собрал коллекцию богаче (порознь), чем в киевском и чем в московском университетах. И которые собирали сто лет “ 27.
Любительская компенсация излишнего профессионализма нередко перерастает рамки каприза, игры, моды; приобретает серьёзный общественный резонанс. Дилетанты время от времени вносят полезный вклад в науку (взять хотя бы историческое и прочее краеведение) и в искусство. Целые жанры обязаны своим появлением их энтузиазму. “Авторская песня,
—разъясняет основоположник этого течения в нашей старне, — имеет смысл только тогда, когда она — от переполнения. ... Это совсем другой ход, чем в обычных профессиональных стихах. Хотя казалось бы, что всё должно быть одинаково, но это не так. ... Первая полоса этих песен была именно не у дилетантов, а у любителей. Хотя в переводе это одно и то же, но в обиходном смысле слова любитель есть любитель. В том значении, как, скажем, в XIX веке Аренский считался любителем. То есть когда — от любви. А если только потому, что пошло’, что хвалить начали... Ведь можно оплачивать и не деньгами, можно и рукоплесканиями... Авторская песня
—это внутренняя потребность” 28.
Отмеченный мотив любительства объясняет в нём едва ли не самое главное: авторское, личностное, новаторское начало. Якобы побочное, но излюбленное занятие предоставляет своему поклоннику непередаваемое ощущение первооткрывателя и соответствующую — лестную репутацию. Оседлавши любимого “конька”, интеллект дви-жим исключительно искренней и сильной мотивацией. В этом случае рекомендации и ограничения со стороны, наработанные кем-то штампы поведения не для него. Самый совершенный быт и большинство профессий с такого рода раскрепощением духа и тела справляются гораздо хуже, а нередко, напротив, придавливают личность своей мелочностью и вторичностью.
Повседневность и специализированные формы культуры
Разделение повседневной и специализированных сторон жизни возможно не только “по вертикали”: профессии (самые разные) versus быт (более или менее общий для целого социального страта), но и “по горизонтали” (онаученные, вообще интеллектуально рафинированные занятия и их
27Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй // В его кн.: Уединённое. М., 1990. С. 501.
28Анчаров М.Л. Сочинения. Песни. Стихи. Интервью. Роман. М., 2001. С. 126.
профанные, массовидные контратипы). В традиционных обществах кастовое деление отличалось крупным масштабом (воин, жрец, простой труженик), а разница в бытовом сознании и поведении между вождями, шаманами и остальными общинниками была не принципиальной. Так или иначе феодализированное Средневековье упрочило по сути ту же схему социальной стратификации в виде сословного деления (“первые” сословия с их книжно-церковной культурой и сословие “третье” с культурой двоеверной, устно-языче-ской в своей основе). В дальнейшем смысловая гомогенность обыденных и специализированных форм культуры, взаимопроникновение частного и общественного в жизни людей отличает архаизированные социумы, каких сохраняется сейчас больше всего на Востоке (образ-цом такого рода слитности служит шариат в зоне фундаментального ислама).
На Западе в Новое и особенно в Новейшее времена получает развитие и обобщение контроверза обычного “среднего” человека, с одной стороны, а с другой — специалиста любого рода, который монополизирует производство и применение особых типов знания. За первыми закрепляется роль исполнителя в материальном производст-ве да в сфере обслуживания, а вторые присваивают себе право творчества особых символов и сокровенных смыслов — в религии и философии, науке и технике, искусстве и педагогике, прочих областях духовной культуры. При сопоставлении с этими последними повседневность представляется заведомо низкой (поверхностной, примитивизированной, застойной, несамостоятельной) отраслью мышления и действия; сферой отчуждения человеческой самости. Здравый смысл профана и формы массового сознания больше не выдерживают конкуренции со спекуляциями идеологов, медитациями мистиков, озарениями художников; вообще экспертизами специалистов. С их помощью представитель индустриальной цивилизации всё чаще решает даже сугубо личные проблемы. Юристы, психоаналитики, банкиры, врачи, провизоры, воспитатели детей, социальные работники, авторемонтники и прочие, и прочие консультанты составляют уже некую внешнюю структуру мало-мальски состоятельной семьи. Они контролируют практически все секторы повседневности. Получается, что не только на Востоке, но и на Западе частная жизнь уступает давлению специалистов, только не со своего “фасада” (политики, морали, права, религии), а с “чёрного хода” (спальни, кухни, детской, кабинета).
Не случайно в философской литературе последнего времени сложилась тенденция противопоставлять повседневному знанию деятельность экспертов разного рода 29. Само по себе экспертное знание действительно
29 См.: Ионин Л.Г. Понимание и экспертиза // Вопросы философии. 1991. № 10; Микешина Л.А., Опенков М.Ю. Новые образы познания и реальности. М., 1997. С. 167– 178.
обладает определённой спецификой, однако не стоит подменять этим понятием особенностей и задач практического разума в целом. Экспертиза в собственном её смысле составляет одну из многих функций профессионализированной практики. Точнее сопоставлять повседневную деятельность, включая познавательно-мы-слительную, с деятельностью так или иначе специализированной — профессионально или же любительски 30.
Однако за очевидной разницей общего и особенного, широкого и узкого в познании и на практике скрывается нечто, напоминающее гегелевский взаимопереход противоположностей. Ведь кроме более или менее непосредственного и обобщённого выражения в составе устоявшегося на данный культурно-исторический момент здравого смысла, разговорного языка (просторечия) и т.п. усреднённых когнитологем, у обыденного сознания имеются ещё превращённые формы, соответствующие практически всем остальным, обособившимся в истории культуры типам духовности и практичности. Возникая и зрея на своей “духовной родине” — в быту и внутри простых элементов труда, обыденная мысль так или иначе экспансирует повсюду, где прямо затрагиваются жизненные интересы её носителей — людей “улицы”, представителей “толпы”, “массы”, а по сути — народа.
Превращённые формы повседневного сознания дублируют все ос-
новные типы специализированной деятельности, профессионализированного мышления. Припомним некоторые из них, наиболее массовидные.
В экономике это так называемая “трудовая этика” (М. Вебер) товаропроизводителей и всех прочих участников материального про-изводства и обмена. Правила игры на рынке товаров и услуг склады-ваются и изменяются задолго до и во многом совершенно независимо от экономической теории и специальной подготовки менеджеров. Не случайно отцыоснователи западного рынка поточного производства предметов массового спроса в своём большинстве были самоучками. Вроде Г. Форда с его “народным автомобилем” или Т.А. Эдисона с его фейерверком изобретений века. Первые поколения знаменитых династий русских купцов и промышленников также “академиев не кончали”, техническому прогрессу в соответствующих отраслях пред-принимательства и гуманитарной культуре обучались их дети и внуки. Перед нами едва ли не общее правило старта успешного бизнеса — интутивно-практически обнаружить подходящие для вложения денег сегменты рынка, которые не успели просчитать с помощью своих экспертов-профессионалов возможные конкуренты. Представления о путях получения прибыли и, главное, пути их реализации в экономической
30 См. подр.: Щавелёв С.П. Профессионал и любитель как субъекты практи-ки // Идеология и перестройка. Витебск, 1990.
практике предполагают синтез различных способностей — не только чисто интеллектуальных, но и эмоционально-волевых.
Все вместе они соответствуют тому, что по-русски просторечно называется “фартом”. По-видимому, это не просто удача в смысле слепого везения (сам жаргонизм, по-видимому, от нем. “Fahrt” — езда). Чтобы подфартило-посчастливилось требуется несколько условий. Здесь и объективно сложившаяся на практике ситуация, которую очень часто невозможно ни смоделировать теоретикам, ни просчитать экспертам. Тут и личные качества участника практической деятельности в их своевременном проявлении (“фартовый” означает не только “везучий”, но и “замечательный по своим личностным качест-вам”). Наконец, его решимость рисковать, ставить на кон житейское благополучие ради возможной прибыли такового, но с вероятностью его же убытка, даже краха (“фартовый” означает ещё и “лихой”, “озорной”). В силу своей стохастичности “фартовость” плохо поддаётся методологическому анализу и тем более воспроизведению уже сложившимися методами экономического прогнозирования. Однако в процессе трудовой практики обыденное по своей природе сознание и мышление видоизменяются в соответствующие формы прикладного интеллекта (в первую очередь социально-управленческий), которые обычно и обеспечивают успех наиболее жизненно важной деятельности.
Похожие механизмы отличают трансформацию обыденно-прак- тического знания в других сферах общественной жизни.
В морали обыденному её выражению соответствуют традиционные
кодексы нравственного поведения разных народов, слоёв общества. Все попытки целенаправленно преподать, даже просто вербализировать общеизвестные нормы морали отдают демагогичностью и хан-жеством. Властители дум за последние по крайней мере два века не устают напоминать об этом: “Я ещё не такой подлец, чтобы думать о морали” (В.В. Розанов). Усвоение образцов должного поведения происходит по большей части путём подражания, примеров “от против-ного”, а то и просто запугивания карательными санкциями со стороны старших и властных партнёров, либо подкупа теми или иными очень земными благами. Реальная практика деонтологического регулирования внутри той или иной из общественных групп (начиная с семьи и заканчивая производственным коллективом) худо-бедно преодолевает дихотомию гедонизма и ригоризма, в которой веками путается философская этика, включая И. Канта с его попыткой примирить эти два принципа нравственности.
В юриспруденции интересующий нас её пласт даже называется соответствующим образом — обычное право. Оно везде предшествует кодифицированному, а с его оформлением отступает в народные представления о справедливости и произволе, мере разрешённого (скажем, украсть у государства, что плохо лежит) и запретного (ук-расть у соседа) с точки зрения общественного мнения. Санкции обычая то строже
общественного мнения. Санкции обычая то строже соответствующих статей права писаного (скажем, конокрадов крестьянский “мир” чаще всего присуждал к смерти; в зоне фундаментального ислама сейчас так поступают с неверными жёнами), то либеральнее (на политические, т.е. антигосударственные деяния и тем более намерения оно вовсе не распространяется). Здравый смысл соответствующего общественного слоя регулирует минимум правоотношений, зато тех, от которых зависит само выживание этого рода-племени. Обычное право поэтому более консервативно, восхо-дит к дополитическим, потестарным порядкам. Оно остаётся у народа как бы в запасе на тот случай, если ему не помогут законы государст-ва. Такого рода подстраховка по ходу прогресса истории и культуры вообще многое объясняет в природе обыденного сознания в целом.
Вполитике обыденность выступает в столь могущественной роли, каково общественное мнение. На первый взгляд, таковое ограничивается досужими собеседованиями, пустопорожними спорами на политическую злобу дня. Но ведь обыденные взгляды на самый верх системы общественного управления предопределяют гораздо более серьезные для профессиональных претендентов на власть вещи — результаты выборов в органы государственной власти, плебисцитов и прочих способов прямого народоправства. А при экстремальных для социума ситуациях общественное мнение на время даже берёт бразды правления в свои руки — на вече, митингах, демонстрациях, медиадебатах, т.п. интеракциях.
Врелигии с определённых и до сих пор наличествует бытовая смесь язычества с национальными и мировыми верованиями. Элемен-ты монотеизма (в христианстве, исламе) или же агностицизма (в буд-дизме) на религиозной практике прекрасно уживаются с самой при-митивной магией в виде бытовых суверий и примет, атавизмами всех без исключения ранних форм религиозности. Образцом подобного микста может служить так на-
зываемое народное христианство, при-сущее русским с момента их крещения и до наших дней 31. Богослов-ская вера и каноническая обрядность слишком сложны и противоре-чивы с точки зрения народной мудрости. Её представители предпочи-тают, чтобы государственные и народные варианты религии сочета-лись для своего рода подстраховки. В итоге получается система взгля-дов на потусторонний мир не менее сложная, нежели любая офици-альная конфессия. Зато гораздо более функциональная на уровне об-щественной психологии.
31 Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Т. 1. Харьков, 1916; Т. 2. М., 1913; Гуревич А.Я. Народная магия и церковный ритуал // Механизмы культуры. М., 1990; Носова Г.А. Язычество в православии. М., 1975; Панченко А.А. Исследования в области народного православия. Деревенские
святыни Северо-Запада России. СПб., 1998.
В наибольшей степени прослеживаемая дихотомия присуща искусству. Сначала и всегда это фольклор (не только традиционно-кре- стьянский, но и модернизированный городской, разносословный); его аналоги в музыкальном, изобразительном творчестве (лирическая песня, лубок, художественное ремесло), а затем, с Нового времени, наряду со всем этим так называемая “художественная самодеятельность”
представителей самых разных сословий. Допустим, гитара — инструмент цыган и “парикмахеров” (мещан) в царской России, в пр-шедшем “культурную революцию” СССР озвучивала наивно-город-ской шансон и авторскую песню у интеллигенции, “блатных”, подро-стков — всех тех, кому остро недоставало официозной эстетики. Народное творчество эстетических ценностей в быту, труде, игре служит, как известно, важнейшим источником образов и ритмов для профессионального, академического искусства (так, сочинения Г.В. Свиридова, не получившего, в отличие от Д.Д. Шостаковича и С.С. Прокофьева высшего консерваторского образования, остались в мелодическом кругу народной песни, церковных напевов и городского романса). Со своей стороны, самодеятельное творчество адаптирует для обыденного потребления многие элементы “большого” искусства. Так, тексты одних поэтов сами собой становятся песнями и постоянно поются в народе, а другие, даже специальноДаже дляфилософияэтого сочиненныене чужда, —массовидномунет, остаются в““шлейфукнижной” самодеятенице”. - льного размышления о главном и вечном. Наивный реализм, народная мудрость, выраженные спектром фольклорных жанров (пословиц, поговорок, иных паремий; анекдотов, притч, сказаний, быличек и т.п. иносказаний) предвосхищают, дублируют и даже порой превосходят заключения интеллектуалов о природе человека, общественном устройстве, экологических вопросах. Конечно, наиболее абстрактные философемы онтологии или гносеологии остаются недостижимы для обыденного сознания с его рассудочными критериями. Тем не менее, образ жизни, состояние духа, достойные мудреца, всегда остаются верны своему народному прототипу. Вряд ли случайно почти все выдающиеся философы своей обыденной жизнью, да и стилем мышления воплощали соответствующие национальные характеры.
Что касается науки, то так называемые “народные, этнонауки”, вроде традиционной медицины и гигиены, метеорологии и агрикуль-туры, исторических сказаний и географических впечатлений от разных заграниц, т.п. советов, примет и рецептов на соответствующие случаи жизни, последнее время становятся предметом особого внимания методологов и культуроло-
гов 32. Разумеется, термин “наука” (как и только что понятие “философия”) употребляются в таком контексте в сугубо расширительном смысле, по сути синонимично вообще познанию соответствующих явлений природы и культуры, рассуждений по сходным проблемам жизни. Вошедший (в том числе и “по вине” обоих авторов этой книги) в лексикон российских философов термин “вненаучное” знание, если разобраться, совершенно неконцептуален. Принимая науку за точку отсчета истинности знания и точности метода, мы тем самым сужаем сами эти понятия — истины и точности по сути дела до рамок естествознания. Между тем, постклассическая эпистемология вполне закономерно пришла к плюралистической трактовке знания как полиморфного и гетерогенного. Однако и тезис о принципиальной равнозначности любых типов знания, вообще рациональности вряд ли “выправит крен метафизической ладьи”. Проведённое только что сравнение специализированных и обыденных вариантов со(знания) приводит к следующим предварительным суждениям на тему “Познание и культура”.
Методология поиска ответов на похожие вопросы (о природе, обществе, человеке) и тип продуцируемого на разных “этажах” общественной системы знания отличаются то менее (как в морали, религии, искусстве), то более (в политике, праве, экономике), вплоть до диаметральности (в естествознании, медицине, гуманитарных отраслях) — за счёт тех идеализаций, что в своих целях применяют учёные и практики-профессионалы, с одной стороны, а обыватели, с другой. Разумеется, указанные эпистемологические роли носят сугубо функциональный характер, так что на обыденном уровне способен рассуждать на чуждые для себя темы учёный или практик другой квалификации. В свою очередь обыватель возвышается над здравым смыслом, если того требуют задачи его профессиональной деятельности.
Разговор о традиционной культуре народа в таких её исходных областях, как землепользование, рацион питания, устройство жилища, планирование поселения, особенно гигиена и медицина, т.д., чаще всего впадает в крайности. Народные рецепты то предаются анафеме как скудные и даже дикарские, то превозносятся в качестве панацеи в условиях нынешнего экологического кризиса (Якобы “... они приобрели особую значимость в связи с резким ухудшением состояния здоровья населения и неспособностью официальной медицины в условиях повсеместного загрязнения окружающей среды и дороговизны лекарственных средств избавить население от таких массовых заболеваний, как рак, диабет, склероз” 33). На самом де-
32См.: Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М., 1989; Его же. “Народные науки” в отечественной истории // Традиции и революции в истории науки. М., 1991.
33Малето Е.И. [Рец. на кн.:] Традиционный опыт природопользования в России. М., 1998 // Отечественная история. 2001. № 3. С. 200.
ле отнюдь не народные целители избавили человечество от целого ряда смертоносных заболеваний, вроде оспы, холеры, туберкулеза и т.п., а именно учёные биологи и врачи. От других заболеваний (вроде указанных
вприведённой только что цитате) ни “народная”, ни официальная медицина не нашли эффективных лекарств, однако осуществлять профилактику, смягчать последствия этих болезней способна только научная медицина, равно как искать меры более эффективной борьбы с ними же. С развитием науки и наукоёмких технологий уровень заболеваемости и смертности неуклонно снижается, а средний возраст, вообще уровень жизни населения в промышленно развитых странах растёт (несмотря на подчинённые этим прогрессивным тенденциям их новые негативные последствия и угрозы). Сохранять и даже усовершенствовать те или иные приёмы народного опыта бывает полезно не только в медицине, но и в прочих сферах бытовой практики. Однако фатальные проблемы того же самого повседневного быта, связанные с угрозами жизни и перспективами благополучия массы людей, невозможно разрешить изнутри обыденных знаний и представлений. Призывы прямо вернуться к опыту крестьянско-ремесленно-промыс-лового хозяйства и быта многовековой давности стали ли бы реакционными, если бы не их вульгарный утопизм.
Сдругой стороны, никакая наука и, видимо, никогда не превратится
в“волшебную палочку” для решения как ни крути коренных проблем жизни и культуры. Прогресс науки продлевает средний возраст жизни, повышает уровень здоровья, но не отменяет ни болезней, ни страданий, ни самой смерти. Развитие техники повышает комфортность быта, делает более творческим труд и содержательным досуг людей, однако они по-прежнему, если не больше, чем в доиндустриальные поры балансируют на грани счастья и беды, надежды и отчания. В экзистенциальных же противоречиях жизни человеку помогает худо-бедно разобраться именно обыденное сознание с его менее жесткой, чем формальная, логикой; с его интуитивными механизмами веры, надежды, любви (с точки зрения науки и вообще специализированного сознания малоосмысленными).
Как же соотносятся все перечисленные выше, явно специализированные трансформации обыденного сознания с его смысловым яд-ром
— напротив, неспециализированным, в принципе общедоступ-ным? И, далее, как обыденное сознание, взятое в целом, соотносится с отдельными, уже вовсе неили же надобыденными, по сути профессионализированными сферами духовности — той же наукой, идеологией, религией, искусством и т.д.?
В качестве предварительного подхода к обсуждению такого рода во-
просов может быть предложена иерархии форм обыденного сознания. Где,
кроме первичных его зон, замыкаемых некими первоэлементами практики материально-преобразующего типа, оно, это сознание, вполне закономер-