В.И.ПОСТОВАЛОВА
ЯЗЫК
КАК ДЕЯТЕЛЬНОС
ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ
В.ГУМБОЛЬДТА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
В. И. ПОСТОВАЛ ОВА
ЯЗЫК
КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
1 . -1 |
|
ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА | |
: ; ™ . __ за"«'--<ого те;.м|„у. |
| ||
i : ■ : ! ,! 1 |
ю ю | ||
1 ' ' ' ' |
СП по |
j сСязстк:'..: бкйл::.л.\.'..."'. | |
|
|
|
^ цц, А. М, Гор-у;югд * j У. Ворошилоагр:.4 |
|
& у |
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» Москва 1982 | |
|
t' |
|
|
ВВЕДЕНИЕ
4602000000-220
042
(02)-82
В книге проводихся логико-методологический анализ концепции В. Гумбольдта с позиций принципа деятельности. Дается характеристика этого принципа и его места в философии и методологии, рассматривается типология деятельностных представлений языка в лингвистике.
Ответственный редактор
доктор филологических и психологических наук А. А. ЛЕОНТЬЕВ
469-82, км.
I Издательство «Наука» 1982 г.
В разные эпохи интеллектуально-духовной деятельности людей на первый план выдвигаются различные базисные категории, в значительной мере определяющие стиль мышления своего времени. Такие категории, по удачному выражению Э. Г. Юдина (1978, 272), «как бы консолидируют мыслительное пространство соответствующей эпохи, задают этому пространству вектор движения и в большой степени определяют тип и характер предметов мысли, порождаемых данной эпохой». Две базисные категории являются характерными для современного способа научного миропостижения— «система» и «деятельность», приходящие на смену видения объектов как «структур» и «вещей». Эти категории тесно взаимосвязаны, так что, обращаясь к одной из них, неизбежно приходят к необходимости введения другой. Системность — конститутивное свойство деятельности, которая в свою очередь может быть охарактеризована как сверхсложная система.
Понятие деятельности в современном познании и прежде всего в гуманитарном начинает играть центральную роль, позволяя осуществлять универсальную характеристику мира человека в целом и отдельных фрагментов этого мира, исследуемых гуманитарными дисциплинами, а также производить обоснование конкретных предметов ■гуманитарного знания. Это понятрш иепользуется в них или в функции объяснительного принципа (предельной абстракции в роли экспланаторного средства), или же как средство задания и развертывания предмета исследования. Возрастание методологической роли категории деятельности вызывает необходимость осмысления и понятийной спецификации этой категории средствами различных научных предметов таких, как социология, психология, лингвистика, и анализа деятельностных представлений ^в этих дисциплинах.
I*
Деятельностный подход в лингвистике имеет несколько генетических источников. Он возникает: 1) под влиянием и в русле идей немецкой классической философии и романтизма с выдвижением оригинальных лингвистических идей (концепция В. Гумбольдта); 2) из попыток интерпретации идей Гумбольдта и их трансформации применительно к современной лингвистике (Л. Вайсгербер, Г. В. Рамишвили); 3) под влиянием ситуации в психологии и методологии с выдвижением оригинальных собственно лингвистических идей (теория речевой деятельности, первоначально психо-лингвистика); 4) из попыток осмысления идей конструктивизма в лингвистике и бихейвио-ризма (порождающая грамматика); 5) дедуктивно из методологии (эпистемологическая концепция Г. П. Щедро-вицкого применительно к лингвистике).
Деятельностная ориентация в построении картины языка в ходе исторического пути лингвистической науки сменялась нередко прямо противоположной, а иногда и сосуществовала с ней. После блистательного опыта дея-тельностной трактовки языка у Гумбольдта в лингвистике наблюдается охлаждение к деятельностному видению языка и попыткам построения теоретических концепций, исходящих из понимания языка как деятельности. И лишь в сравнительно недавнее время (последние десятилетия) интерес к такому подходу возобновился. К числу факторов, способствовавших возрождению этого интереса, можно отнести следующие.
Структурализм, широко популярный еще в недавнее время, в известном смысле исчерпал себя. Наметились тупики имманентного подхода к исследованию языка с его принципом «язык в самом себе и для себя». Попытка преодолеть семиотический формализм, широко распространенный в период структуралистского мировидения и приводящий (при определенном понимании) к забвению подлинной природы языка как гуманистического явления, вызывает встречную волну интереса к антропологическому взгляду на язык в самом широком (небиологическом) смысле слова и способствует преодолению узких рамок имманентного мировидения.
В лингвистике последних лет все ощутимее стало стремление рассматривать не столько структуру языка в ее имманентности, сколько определять действие языка на человека, культуру, социум. Этой теме посвящены многие этнолингвистические и социолингвистические ис-
следования. Обращение к культурологическому и антропологическому планам существования языка приводит к необходимости исследования языка как знаковой системы на широком фоне изучения ситуаций человеческой деятельности и способствует расширению предмета изучения теоретической лингвистики.
К настоящему времени лингвистика уже пережила некоторый шок новизны генеративных моделей языка с их конструктивистским стилем мышления, и идея языка как деятельности в ее отвлечении от конкретной техники теоретического воплощения вновь перемещается в центр внимания лингвистики.
С попыткой разрешения проблемы «дегуманизации» лингвистики связана далеко не тривиальная проблема обоснования адекватности лингвистического знания. В настоящее время становится очевидным, что гуманитарное знание нуждается в более глубоком обосновании, чем знание естественнонаучное и математическое. Идеал естественнонаучного знания, базирующийся на идее получения в науке картины независимого «божественного» наблюдателя (см.: Мамардашвили, Соловьев, Швырев ФН 1972), оказался недостижимым вследствие неустранимости человеческого фактора в процессе познания. Попытки перенести каноны естественнонаучного мышления в гуманитарные науки не увенчались успехом. Кстати, многие из таких канонов классического научного мышления поставлены под сомнение даже применительно « естественным наукам.
Авторы многих деятельностных концепций в лингвистике, несмотря на несхожесть техник исследования и на различия в толковании понятия деятельности, возводят себя к Гумбольдту, «чьим туманно-глубоким прозрениям в сущность языка, по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 29), мы не перестаем удивляться». Концепция Гумбольдта запимает особое место среди деятельностных представлений языка. Экзотичность его стиля мышления, сложность теоретических построений и глубокая интуиция вот уже полтора столетия неизменно притягивают к себе внимание лингвистов и философов. Собственно говоря, все'последующие деятельностные представления языка можно рассматривать как редукцию программы Гумбольдта с утратой ее отдельных компонентов или же как ее альтернативы, принципиально противостоящие ей но своему замыслу. Для адекватной оценки такой ситуации необходимо оха-
рактеризовать деятельностное движение в целом, его границы и возможности, а также внутренние средства развертывания идеи деятельности, приводящие к многовариантности деятельностного представления объектов в науке. Понимание специфики каждого из вариантов деятельностного представления языка невозможно без осмысления филоеофско-методологичееких оснований деятельностного подхода в целом.
Обращение к идеям Гумбольдта может быть осуществлено через ряд интерпретаций, каждая из которых дает возможность лишь частичного проникновения в мир его концепции.
Поскольку Гумбольдт в полную меру выступает скорее как философ языка, чем теоретик лингвистики (многие идеи его концепции самим Гумбольдтом не развернуты эксплицитно), то каждую оригинальную интерпретацию его концепции можно рассматривать как особый вариант построения лингвистической теории на базе философии языка Гумбольдта. «В. Гумбольдта охотно интерпретировали,— пишет В. А. Звегинцев (1978, 175), — и создалась своеобразная гумбольдтовская мифология, инерция которой ощущается и ныне». Как это обычно случается, на историю часто смотрят с позиций того исторического времени, в котором живет интерпретатор. Гумбольдт в этом плане тоже не составляет исключения. Так, в период увлечения структуралистскими идеями в Гумбольдте видели прежде всего идейного предшественника Ф. де Сос-сюра и Л. Ельмслева. В настоящее время актуальным становится обращение к изучению деятельностного начала его концепции. Следует заметить, однако, что Гумбольдт близок нашей эпохе с характерным для нее стилем теоретического мышления не только своей деятельностной трактовкой языка, но и некоторыми другими сторонами, не имплицированными с неизбежностью гносеологической исходностью категории деятельности (энергейи). В частности, представляет интерес свойственный ему диалектический подход с проблемой разрешимости противоречий в картине мира, а также антропологический подход, акцентирующий особую роль естественного языка в духовной жизни человека. В настоящее время наблюдается тенденция к синтезу ряда смежных наук и отказу от глубоко разъедающих процессов все возрастающей и часто неоправданной дифференциации научных дисциплин. В этом плане Гумбольдт, выдвигавший идею создания
целостной науки о человеке, оказывается близким нашей эпохе.
Можно отметить несколько способов интерпретации концепций.
1. «Внутриконцептуальная» (онтологически наивная) позиция идентифицирует интерпретатора и автора интер претируемого текста. В соответствии с основной установ кой этой позиции интерпретатор видит свою задачу в том, чтобы достроить здание концепции, не завершенное, по его мнению, автором. Он занимается по существу имита цией работы автора и его мало интересует рефлексия над основаниями собственной деятельности — выявление того субъективного момента, который он привносит в рекон струируемую концепцию. Успех работы интерпретатора в этом случае определяется в значительной степени со размерностью и созвучностью интерпретатора личности интерпретируемого автора.
2. «Надконцептуальная» позиция — позиция созна тельно проводимой реконструкции концепции. Целостный мир концепции созерцается реконструктором-интерпрета тором из внешней позиции наблюдателя. Ценностью для исследователя-интерпретатора будет сохранение (точнее восстановление) целостности реконструируемого мира кон цепции, завершенного по замыслу, хотя, возможно, и не достроенного в деталях. В отличие от онтологически наив ной позиции, где считается, что содержание концепции доступно интерпретатору во всей своей полноте и подлин ности, в данной позиции учитывается субъективный мо мент в толковании концепции и допускается возможность существования различных трактовок анализируемой кон цепции.
3. При «межконцептуальной» позиции происходит кри тика фрагментов концепции под углом зрения возможно сти включения их в собственную теорию. Содержание концепции «распредмечивается» и рассматривается как часть теоретического багажа единого потока идей науки. Ценностью в этой ситуации является не восстановление духовного мира автора или содержания концепции, а со хранение преемственности в науке. В крайних вариантах межконцептуальной интерпретации возможен максималь ный произвол в обращении со смысловым богатством кон цепции, не ограничиваемый ценностными регулятивами со хранения ее единого смыслового теоретического простран ства, какие характерны для других видов интерпретаций.
7
Интерпретация входит в число процедур так называемой внутринаучной рефлексии, осуществляющей методологический анализ науки (в том числе лингвистики) с точки зрения стоящих перед ней специальных задач и специфических особенностей ее предметной области (см.: В. А. Лекторский, В. С. Швырев, ФМН 1972; Булыгина 1980, 119). Внутринаучная рефлексия имеет свою специфику, внутренние пределы и ограничения. Она ставит своей непосредственной задачей рефлексию, т. е. размышление не над объектом науки, в частности, языком, а над определенными проблемами науки (в нашем случае лингвистики) и носит, следовательно, метанаучный характер. Можно говорить о двух видах авторефлексии (самосознания) в науке — философской рефлексии над содержательно-онтологическими основаниями данной науки и логико-методологической рефлексии. Внутринаучная рефлексия содержит два этапа: понимание ситуации (в нашем случае понимание смысловой структуры концепции Гумбольдта) и аналитическую экспликацию понятого с помощью логических средств.
Для осуществления внутринаучной рефлексии необходимо совмещение двух углов зрения — позиции лингвиста и методолога. «Чистый» методолог, имея средства для анализа концепции как таковой, не обладает всей полнотой понимания ситуации, знанием «контекста» существования реконструируемой концепции. Он окажется при выполнении этой задачи в роли иностранца, не включенного в культуру народа, язык которого он изучил. «Чистый» лингвист, понимая ситуацию, которая сложилась в лингвистике вокруг феномена реконструируемой концепции, окажется без достаточно полного языка, не имея специальных логико-методологических средств, необходимых для экспликации понимаемого. Отсутствие таких средств приведет лишь к частичной выраженности понимаемого. Если видение «чистого» методолога, передавая в ситуации типическое (то, что обычно бывает в подобных случаях), не сможет передать уникальности ситуации, то видение «чистого» лингвиста, передавая уникальное, не акцентирует в ситуации типического (инвариантного).
Первый этап интерпретации представляет собой вхождение в концепцию, ее понимание. По Бетти (см.: Гай-денко 1975, 173), процесс интерпретации, направленный на достижение понимания, представляет собой трехчленный процесс, конечными составляющими которого явля-
ются интерпретатор как «живой, мыслящий дух» и соответственно «дух, объективированный в смысловых формах». Соприкосновение этих конечных пунктов, считает Бетти, осуществляется не непосредственно, а через посредство смысловых форм текста, в которых объективированный дух, выражая и воплощая себя, противостоит интерпретатору как некоторое устойчивое инобытие. Задача интерпретатора состоит в том, чтобы сделать понятным («распредметитъ») то, что было опредмечено в произведении (смысловой форме), в котором выразил себя дух. Поскольку понять можно лишь то, что имеет смысл, то основной процедурой при этом становится метод смысловой интерпретации текста, направленный на распредмечивание смыслов, «закованных» в рамках концепции.
Результатом применения герменевтического метода смысловой интерпретации текста может быть реконструкция семантической структуры текста или же воссоздание целостности духовной индивидуальности его автора. Именно во втором смысле понимал задачи герменевтики Шлейермахер. В его толковании герменевтика предстает как искусство, позволяющее повторить творческий акт гения; однако, «если в творчестве гения бессознательное начало преобладало над сознательным, то в творчестве интерпретатора сознательное должно преобладать над бессознательным» (см.: Гайденко" 1975, 138). По-видимому, воссоздание творческого акта гения — задача недостижимая и конечной целью интерпретации остается логическая экспликация понятого.
К числу актуальных проблем первого этапа интерпретации — понимания — относятся в первую очередь вопросы, связанные с характеристикой видов понимания, выявлением условий и разработкой техники проникновения в концепцию. При анализе интерпретации целесообразно различать логическое (интеллектуальное) понимание и внелогические формы пониманий, а также частичное понимание и полное, включая и взаимопонимание. Обычно полное понимание имеет своим ядром логическое понимание, а на своей периферии — внелогические формы (эмоциональный настрой, основные мотивы и образы, ритмику и т. д.1). Поскольку в герменевтической ситуации наблюдается раз-деленность во времени интерпретатора и автора, то в та-
1 Так, Г. Шпет замечает, что когда он писал свою «Феноменологию» (1914), у него звучал внутри вагнеровский «Тангейзер».
кой ситуации нет собственно взаимопонимания, а есть одностороннее понимание (вчувствование, вживание, погружение в смысловое пространство, логическое просеивание смыслового поля и т. д.). Этим герменевтическая ситуация интерпретации отличается от типично-коммуникативной ситуации общения нескольких лиц.
Если ситуацию интерпретации схематически изобразить как «интерпретатор—текст—автор», то в зависимости от трактовки самой процедуры интерпретации «интерпретатор» и «автор» могут быть осмыслены по-разному: как два духа (см. приведенные рассуждения Бетти) или же как два психических мира, две реальности (более широкие, чем просто психические духовные миры), изолированные друг от друга и замкнутые в себе. При первом понимании происходит отвлечение от психологического облика автора и интерпретатора, во втором случае оба они рассматриваются во всей полноте своих духовно-психологических черт. В рассматриваемой схеме «интерпретатор—текст—автор» симметричность в трактовке интерпретатора и автора не всегда соблюдается и не всегда является необходимой. Так, «автор» по числу своих релевантных признаков может оказаться беднее, чем «интерпретатор» (он может рассматриваться лишь как носитель всечеловеческого разума) или же предстать во всем богатстве своих черт.
Существуют различные уровни понимания текста в зависимости от того, что считается информативным в тексте. Очевидно, что условия и ситуации логического понимания у автора и интерпретатора могут быть различны. Чтобы интерпретатор был в состоянии понять автора, они должны иметь нечто общее. Таким объединяющим началом является прежде всего их общий логический мир (мир смысла) или при особом понимании — общечеловеческий разум, представителями которого выступают и интерпретатор и автор. «.. .общий смысл, общий логос, — замечает П. П. Гайденко (1975, 149), — и будет тем средним термином, который связует двух субъектов и делает их открытыми друг другу на уровне логических смыслов» 2.
При наиболее благоприятных условиях понимания интерпретатор обладает знанием культурно-исторического
2 Этот общий логос у Гегеля именуется абсолютным духом, у Канта и неокантианцев — трансцендентальным субъектом.
10
контекста эпохи, в которую жил автор. Возникают вопросы, должны ли автор и интерпретатор принадлежать одной эпохе или по крайней мере одной культуре, или же для интерпретатора достаточна осведомленность о внутреннем мире автора, а также вопрос об идентичности (однотипности, созвучности) духовных миров интерпретатора и автора (ср. идею: каждый видит лишь то, что хранит в своем сердце). По-видимому, оба эти требования являются слишком сильными. Часть информации о реконструируемой системе смыслов может быть получена из внутриструктурного анализа интерпретируемого текста за счет существования в системе феномена «значимости» в соосюровском понимании термина.
Второй этап в интерпретации концепции заключается в экспликации понятого. Экспликация представляет собой выход вовне, размыкание замкнутого мира концепции, раскрытие ее содержания.
Важный момент в осуществлении интерпретации концепции состоит в установлении взаимосвязи двух ее основных этапов — понимания и экспликации понятого.
Деятельность науки может быть описана с помощью ряда абстракций, отвлекающихся от деталей этой деятельности, — абстракций научного предмета вообще, концепции вообще, научного предмета в его конкретности, концепции конкретного ученого. Последние два случая представляют собой также абстракции, поскольку они — плод деятельности интерпретатора.
Выбор логико-методологических средств экспликации в процессе интерпретации зависит во многом от жанра эксплицируемого произведения. Жанр, в котором работал Гумбольдт, это философская рефлексия над проблемами языка с попытками лингво-теоретического осмысления ее результатов.
Для осуществления интерпретации концепции Гумбольдта необходимо иметь представление об особенностях строения конкретно-научного и философского знания. Структура философского знания (по крайней мере в его рационалистическом варианте) включает два важных момента: базисные понятия («реальность», ее уровни, «субстанция» и т. д., единицы реальности) и универсальные объяснительные принципы. В научном знании речь идет , уже о конкретно-предметной реальности и ее уровнях, а также о конкретно-научных средствах объяснения. При реконструкции концепции какого-либо мыслителя обычно
л 11
за ядро принимают абстрактную модель концепции вообще и максимально ее индивидуализируют3.
Задача настоящей работы — анализ концепции Гумбольдта с позиций принципа деятельности на фоне его внутренних возможностей и с учетом последующих попыток деятельностного представления языка в лингвистике. В соответствии с этой задачей в работе имеются три логические части: 1) общий анализ принципа деятельности в философии, методологии, науке с выявлением его границ и возможностей, а также рассмотрение методологических стратегий исследования деятельности (гл. 1, частично заключение) 4; 2) типология деятельностных представлений в лингвистике (гл. 3); 3) анализ концепции Гумбольдта на фоне внутренних возможностей принципа деятельности в целом и с учетом типологии деятельностных представлений языка в лингвистике (гл. 2).
Поскольку нас интересовала в этой работе преимущественно реконструкция концепции Гумбольдта в целом, а не построение лингвистической теории на ее основе, то основной акцент делался на раскрытии внутренней целостности концепции, ее уникальности. Наша работа по реконструкции концепции Гумбольдта носит логико-методологический характер и основное внимание в ней уделяется соответственно не изложению содержательной стороны концепции (см., например, Рамишвили 1978; Леонтьев 1963), а анализу ее конструктивно-формальной стороны и технике ее задания. При избранном ракурсе анализа воссоздание целостной картины содержательнононто-логических представлений Гумбольдта отодвигается на второй план. Мы пытались рассматривать концепцию Гумбольдта под углом зрения внутренних границ и возможностей деятельностного способа мышления в целом, поэтому на первый план были выдвинуты типологические связи его концепции с другими теориями, воплощающими принципы деятельностного представления, а не характеристика ее генетико-исторических связей.
3Будем считать, что модели философской и научно-теоретической концепций совпадают по своему строению (отвлекаясь от де талей их различия).
4 Многие из них могут быть совместимы с гумбольдтовской по- зицией.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Категория деятельности в философии, методологии, науке
Осмысление феномена деятельности в настоящее время осуществляется в двух направлениях: в дисциплинах фи-лософско-методологического плана и в конкретных науках (психологии, социологии, лингвистике). По удачному выражению В. С. Швырева (1976, 80), в первом случае претендуют на целостную картину постижения «мира деятельности» в его «единстве многообразия», а во втором — на «многообразие этого единства». В дисциплинах фило-софско-методологической ориентации выявляется специфика деятельности как реальности особого рода, выясняется отношение этой реальности как определенной формы бытия к бытию в целом, а также вырабатываются представления об общей формальной структуре деятельности и ее типах. В дисциплинах частно-научного характера осуществляется воспроизведение определенного вида деятельности как предмета научного изучения в их теоретической картине в соответствии с канонами научно-теоретического мышления. В дисциплинах этого типа понятие деятельности развертывается через представление о ее внутренних механизмах, картина которых выражается средствами этих наук. Речь в данном случае идет не о тех науках, которые непосредственно осуществляют предметную интерпретацию понятия деятельности и где понятие деятельности, осмысленное в их рамках, задает специфическую для них идеальную действительность в ее особых границах и позволяет установить закономерности развертывания их идеальных объектов.
Роль понятия деятельности при задании картины мира в философских концепциях не всегда одинакова, колеб лясь от периферийной категории до категории в роли универсального объяснительного принципа. Использова ние деятельности в последней роли — сравнительно, позд- яее явление. •■-->:..
13
В античном мышлении роль универсального объяснительного принципа играло понятие космоса, к которому возводились последние основания всей реальности. В космосе усматривался источник всего миропорядка. Античный «космос» представлял собой предельное обобщение всего видимого и мыслимого. Он выступал как идеальный первообраз вещей, источник их смысла и жизни, вечно созерцающей себя самого и изливающий из себя формы на все существующее (Лосев 1927; 1967).
В Новое время в качестве универсального объяснительного принципа начинает играть понятие природы. Это понятие было известно и раньше (см. понятие physis-у древних греков и понятие.natura у римлян), но оно не выступало в роли универсального объяснительного принципа.
Когда говорят о понимании природы как объяснительного принципа, то имеют в виду предельно широкое понимание природы как всего сущего, целого мира в бесконечном многообразии его проявлений и форм. В более узком смысле под природой понимают природу как противостоящую обществу, которое является частью природы в широком смысле.
Такая неоднородность феномена, покрываемого понятием природы в широком смысле слова, вызывала сомнения в универсальном характере этого понятия, и наряду с понятием природы в качестве универсального объяснительного принципа стало использоваться также понятие деятельности. В Новое время понятия природы и деятельности в сходной функции универсальных абстракций становятся соседствующими.
Понятие деятельности исследовалось вплоть до недавнего времени преимущественно в рамках философии. Исключение составляет опыт осмысления деятельности в лингвистике в лингво-философской концепции В. Гумбольдта. С середины XX в. началось интенсивное изучение деятельности в методологии и специально-научных предметах.
К числу дисциплин общего характера, ориентирую-■ щихся на изучение феномена деятельности, в настоящее время относятся теория деятельности и общая (философская) антропология '. Вопрос о возможности и целесооб-
1 О возможности построения философской антропологии на марксистских основаниях см. у М. С Кагааа (1974).
14
разности создания и существования теории деятельности как самостоятельной науки и о ее методологическом статусе (т. е. ее типе и связи с другими дисциплинами) является дискуссионным. Имеются две противоположные позиции по этому вопросу.
В соответствии с первой точкой зрения считается, что теория деятельности как особая наука о деятельности либо невозможна в принципе, либо нецелесообразна. Приводимая в этом случае аргументация сводится к следующему. Деятельность как универсум сущего не может делиться на части (свои частные подвиды), сохраняющие ее специфику в целом. Поскольку теоретическое сознание имеет своим предметом изучения отдельные фрагменты действительности, а не действительность в целом, то теоретическое знание о деятельности в целом невозможно2. По убеждению В. А. Лекторского (1976, 63—64), наиболее плодотворным было бы не построение какой-либо особенной общей теории деятельности, но скорее конкретная реализация исследовательских программ, в основе которых лежит определенное понимание природы деятельности, структуры и генезиса ее форм.
В соответствии со второй позицией полагается, что теория деятельности как самостоятельная дисциплина вполне возможна и необходима. Она может быть построена либо как содержательно-теоретическая дисциплина (типа общей теории систем в том варианте ее, который приписывает своим моделям онтологический статус3, либо как сцециальная методологическая дисциплина.
Первая точка зрения развивается, например, Э. С. Мар-каряном, по мнению которого общая теория деятельности должна быть направлена на осмысление самого феномена деятельности, а также синтезирование и интеграцию специально-научных перспектив его рассмотрения4.
Точка зрения о методологическом характере теории деятельности развивается в исследованиях Г. П. Щедро-
2Н. Ф. Наумова (1976, 93) обращает внимание на тот факт, что наблюдающиеся в социологии неудачные попытки в истолкова нии деятельности как свойства, вида или сферы эмпириче ского поведения связаны с тем, что любой частный вид дея тельности теряет свойство быть ею по крайней мере для ис следователя.
3 Этот подход, очевидно, опирается на понимание деятельности как «бытийной» категории.
4 О попытке Э. С. Маркаряна определить деятельность в терми нах теории информации см.: 1973, 13—15.
15
вицКого, согласно концепции которого теория деятельности возникает как попытка снять противоположность Между наукой с ее ориентацией на объект и эпистемологией с ее ориентацией на источники познания. Теория деятельности при таком замысле, задавая единое пространство движения для любых эпистемологических и феноменологических ориентации, соединяет оба Пространства —• науки и эпистемологии — и задает способы движения в них. В Понимании Г. П. Щедровицкого, теорий деятельности • является последним основанием всякой методологии. В этом смысле "ее можно считать метаметодологиче-Ской Дисциплиной, поскольку объектом изучения в ней могут быть не только структуры практической деятельности, но и сама методологическая деятельность и поскольку она как бы замыкает всю рассматриваемую структуру деятельности извне. По-видимому, теория деятельности как содержательная теоретическая наука невозможна, а вероятна лишь как формально-методологическая дисциплина. По справедливому замечанию Э. Г. Юдина (1978, 303), «у понятия деятельности нет единого, раз навсегда фиксированного содержания, которое как инвариант выступает в любых предметных конструкциях». Поэтому всякая попытка придать теории деятельности статус содержательной дисциплины выводит ее или в область философии или в область конкретных наук.
Рассмотрим кратко содержательно-методологические ходы осмысления мира деятельности, предложенные в фи-лософско-методологичеекой рефлексии деятельности и частично разработанные в рамках научного осмысления деятельности. Отметим эти стратегии в максимально «обезличенном» виде, отвлекаясь от того, в какой сфере духовного производства — философии, методологии или науке —■ они были разработаны. Некоторые из таких методологических ходов изучения деятельности оказываются в принципе неприемлемыми для науки, например, игнорирование в деятельности ее предметного начала.
Выбор различных методологических ориентации в осмыслении мира деятельности приводит к различному пониманию и самой деятельности, ее структуры, категориальной характеристики и выбору контекстуального окружения в концепциях.
Задание методологических ходов в осмыслении деятельности будет служить в нашей работе фоном для описания типологии деятельностных представлений языка
16
Ё лингвистике, а также своеобразным ключом к интерпретации концепции В. Гумбольдта, выявлению оригинальности его путей деятелыгостного представления языка.
Философско-научные, а также конкретно-научные осмысления деятельности, наблюдаемые в разных традициях, отличаются друг от друга тем, как они отвечают на следующие вопросы:
Каково отношение деятельности и бытия, в частно сти, рассматривается ли универсум деятельности как все объемлющий или же наряду с природным миром;
Вычленяется ли субъект деятельности или проис ходит генетическая редукция субъекта деятельности и да лее рассматривается уже возникший, безличный универ сум деятельности. Каков субъект деятельности — индиви дуальный/коллективный, трансцендентный/эмпирически наблюдаемый;
Возможна ли чистая деятельность. Какова трак товка предметности и отношение к ней;
Отношение к регулятивным механизмам деятель ности (нормам и т. д.). Спонтанность или целерациональг ность деятельности. Проблема оснований деятельности. Поиски смысла деятельности и его локализация;
Внешне-функциональная характеристика деятельно сти, возможность рассмотрения ее в качестве единствен ного исчерпывающего основания культуры и человече ского существования. Установление того, является ли дея тельность универсальным объяснительным принципом или выступает как абстракция меньшей степени силы.
Центральный момент, различающий философские концепции в их трактовке деятельности, связан с вопросом о соотношении деятельности и бытия. Имеются два подхода к его разрешению (Швырев 1976, 69—70). В первом случае деятельность рассматривается как особого рода реальность, имеющая свое собственное строение и противостоящая бытию как чужеродное начало. При этом деятельность трактуется как активное начало, а бытие — как пассивное, косное начало, которому она навязывает чужеродные ему формы организации. К приверженцам этой позиции В. С. Швырев относит с известными оговорками Канта, Фихте и некоторых представителей современного экзистенциализма.
При втором решении вопроса деятельность редуцируют к определенным феноменам природной или социальной действительности и «гасят» ее в них, хотя при этом сам
17
.'ПоетовшняяН
9 7 8 9 3 3
факт существования деятельности может и не отрицаться. При этом решении подчеркивается субстанциональная тождественность деятельности и бытия, субъекта и объекта. Деятельностная сущность субъекта понимается здесь, по Швыреву (1976, 70), как имманентный продукт развития самого бытия, как атрибут субстанции, которая может пониматься материалистически, пантеистически (Спиноза) или же объективно-идеалистически (Гегель, Шеллинг, Тейяр де Шарден).
Если взаимоотношение бытия и деятельности проинтерпретировать с ~ помощью категорий естественное (Е)/искусственное (И), то при первом решении, где деятельность противостоит миру как чужеродное начало, допускаются два универсума: Е-универсум и И-универсум, а при втором решении — единый универсум Е- или И-при-роды (в зависимости от трактовки генезиса универсума). Так, например, в концепции Гегеля единый универсум рассматривается как порождение деятельности духа, форма его инобытия и является, следовательно, И-универ-сумом. Аналогичное решение имеется и у Канта, в трактовке которого деятельность самосознания рассматривается не как простое воспроизведение «преднайденного» содержания, а как конструктивная творческая акция. Мир предметов (природа), который предстает для каждого индивидуального, эмпирического субъекта как данная ему и существующая независимо от его сознания действительность, интерпретируется Кантом как некая конструкция «сознания вообще».
В едином универсуме при втором решении могут выделяться Е- и И-части, например, природа и социум, или же Е-, И- и Е-И-части (двойной естественно-искусственной природы). В концепции Маркса Е-И-часть универсума интерпретируется как «очеловеченная природа», т. е. часть Е-мира, освоенная, ассимилированная и включенная тем самым в И-мир человека. В отличие от природы в «чистом виде» очеловеченная природа включена в систему социальных связей и до известной степени преобразована человеком (см.: Маркс, Энгельс 1956, 594).
Сфера взаимодействия природы и общества именуется в различных концепциях как техносфера, антропосфера, социосфера, ноосфера. Последнее понятие развивается в работах В. И. Вернадского (1977).
Для передачи взаимоотношений мира и деятельности в некоторых концепциях (см. работы О. И. Генисарет-
18
_ ого) используется понятие «действительности» — осво-|яной деятельностью части мира, где снимается противопоставление деятельности и мира и где деятельность об-зует с миром устоявшееся единство. В марксистской Еищепции вся материальная и духовная культура челове-ства интепретируется как запечатленная в веществе вироды деятельность человека (общественного суще-ва), а само вещество природы предстает как носитель свойственных ему по его природе социальных свойств. Для изучения взаимодействия человека и мира исполь-ется связка «субъект—объект—деятельность», при актов ке которой возможны различные методологические |ратегии: 1) акцентировка связи «субъект—объект» без омипапия о деятельности, 2) рассмотрение деятельности атрибута субъекта и 3) акцентированность на самой вятельности вне связи «субъект—объект». Второй шд был представлен в немецкой классической фи-софии, исходным допущением которой было отожде-иение человека с его самосознанием. Активность яовека для немецкой классической философии сводится вжде всего к деятельности его самосознания. Централь-проблемой этого направления становится отношение 5ъекта и объекта в акте познания, исследование актив-сти субъекта в мышлении, анализ сознания как дельности.
Природный мир, понятый как результат деятельности ьекта («тетичеекого» акта полагания), не имеет при эм понимании в самом себе истины. Трансценденталь- философия, в том варианте как она представлена, на-рнмер, у Фихте, видит «истину вещи — в деятельности, аиу необходимости — в свободе, истину объекта — субъекте» (Гайденко 1970, 58).
В концепции Маркса (см.: Маркс, Энгельс 1955 бражение человека, опиравшееся на схему «субъ-IF—объект», заменяется схемой субъект^объект, где стельность, изображенная как прямоугольник, представ-собой нечто большее, чем простая связь между субъ-гом и объектом (Кристостурьян 1976, 10). . ■ Трактовки деятельности могут отличаться пониманием 5'ьекта деятельности и тем, рассматривается ли в каче-Г'ве генетически исходной деятельность субъекта или же Вятельность как бессубъектный универсум. На феноме-иогическом уровне (уровне явления и видимости) дея-юсть нередко предстает как бессубъектная актив-
19
2*
ность. Даны лишь ее результаты в виде отчужденных форм культуры, которые противостоят индивиду и «навязываются» ему как внешняя необходимость. На ноуменальном уровне (уровне сущности) деятельность в большинстве концепций в генетическом плане трактуется как активность субъекта. В концепциях, признающих наличие субъекта деятельности, в качестве такового могут выступать индивидуальный субъект (личность) или же надиндивидуальный — трансцендентальный субъект или различные социальные группы. Иногда деятельность понимается расширительно как эквивалент движения вообще 5. Так, Аристотель, раскрывая онтологические основания деятельности человека, обозначает одним понятием «энергейя» и деятельность человека и движение природы (ФЭ 1967, 340).
Э. С. Маркарян (1973, 12) обращает внимание на то, что в исследовательской практике наблюдаются тенденции использовать термин «деятельность» в двух смыслах — в более узком для обозначения лишь человеческой активности и в более широком — для обозначения широкого класса процессов, включая и процессы неорганической природы (например, процессы вулканической деятельности). Сам Маркарян останавливается на промежуточном решении. В его понимании (1973, 13), понятие деятельности призвано отобразить уникальное свойство всех живых систем, не известное миру неживой природы, и поэтому оно не может быть использовано ни для наименования движения в системах неживой природы, ни для обозначения лишь активности людей. М. С. Каган (1974, 37) считает разумным для названия свойственного живой материи внутренне-детерминированного движения использовать термин «активность», поскольку такое движение может выступать и как «активность» и как «реактивность».
Важный момент, по которому различаются философ-ско-методологические и частно-научные подходы к изучению деятельности в их антропологической ориентации, касаются отношения деятельности к отдельному человеку. Деятельность может рассматриваться либо как непременный атрибут отдельного человека (то, что им произво-
5 Неясно, принципиально ли бессубъектна деятельность » этом случае.
20
дится, создается и осуществляется), либо как исходная универсальная целостность более широкого порядка.
При втором подходе, по словам Г. П. Щедровицкого (1975, 85), «универсум социальной деятельности не может уже рассматриваться как принадлежащий людям в качестве их атрибута или достояния, даже если мы берем людей в больших массах и организациях. Наоборот, сами люди оказываются принадлежащими к деятельности, включенными в. нее либо в качестве материала, либо в качестве элементов наряду с машинами, материалами, знаками, социальными организациями и т. п.»; другими словами, «не отдельные индивиды создают и производят деятельность, а наоборот: она сама „захватывает" их и заставляет „вести" себя определенным образом».
В марксистской концепции создателем очеловеченной действительности, всех предметных форм культуры, а косвенным образом — через изменение вещей — и творцом самого человека считается труд — наивысшая форма человеческой деятельности (см.: Маркс, Энгельс 1960, 188; J957, 441).
Важный пункт, определяющий различия в трактовках деятельности, касается предметного характера деятельности и соотношения деятельности и предметности. Первая проблема, которая возникает в этом случае перед исследователями деятельности, состоит в том, возможна ли «чистая» деятельность, или всегда ли деятельность предметна.
Идея о допустимости существования беспредметной, чистой деятельности развивается в философии Фихте. Фихте, впервые универсализовавший принцип деятельности в философии и провозгласивший его в качестве всеобщего основания культуры, рассматривал абсолютный субъект («Я») как чистую самодеятельность, как свободную творческую активность, созидающую свой объект — mhd («не Я»). По Фихте, все, что предстает как объект (вещь, данность), является продуктом деятельности этого субъекта. Он исключает возможность любого абсолютного бытия самого по себе, кроме чистого акта деятельности «Я». Исходным, абсолютно первым и совершенно безусловным основоположением человеческого знания для него является акт действия, Tathandlung, или чистая деятельность, которая предварительно -не предполагает никакого объекта для себя, а производит его сама. В этом акте действование становится непосредственно делом (Tathand-
21
lung букв, 'дело—действие'). Чистый акт деятельности, где тождественны «Я» как действующее начало и результаты деятельности, объект и процесс деятельности, рефлексия и объективация, и представляет для Фихте единственную абсолютную реальность; по Фихте, «всякая реальность действенна, а все действенное есть реальность» (Огурцов 1976, 198). Из чистых актов деятельности «Я» осуществляется дедукция категориальных форм теоретического разума, а также объективных форм деятельности, полагающих себе предмет.
Альтернативная точка зрения развивается в марксизме. В отличие от Фихте, который предпосылал процессам опредмечивания чистую деятельность «Я», в марксистской концепции всякая деятельность предметна. Понятие предметной деятельности — центральное понятие марксистской философии. По Марксу, «беспредметная» деятельность, т. е. деятельность, которая не выполнялась бы ни в каком материале и не воплощалась бы ни в каком объекте, принципиально невозможна: деятельность, не отнесенная к объекту, превратилась бы в некий неуловимый и мистический actus purus (Лекторский 1976, 61).
В философско-методологических концепциях по-разному разрешается вопрос о предметности и о связи ее с деятельностью. Возможны различные методологические стратегии в зависимости от того, акцентируется ли в связке деятельность/предметность деятельность (а предметность подавляется), или же, напротив, предметность (а деятельность игнорируется), или же акцентируются оба элемента, рассматриваемые в их диалектическом взаимодействии.
Связь деятельности и предметности выражается обычно с помощью понятий опредмечивание/распредмечивание и отчуждение/овладение (присвоение) б. В трактовке соотношения деятельности и предметности имеются, таким образом, две стратегии: подавление предметности и выявление их диалектической взаимосвязанности.
Первую стратегию можно проследить, например, в немецком романтизме, трансцендентальной философии Фихте и так называемом актуализме (Д. Джантиле,
6 О понятии «присвоения» см. у Маркса в «Экономическо-фило-софских рукописях 1844 года» (Маркс, Энгельс 1956, 591). См. также: Каган 1975, 44—45.
22
М. Блондель) — одном из направлений современной метафизики в западной философии (см.: Огурцов 1976). Вторая стратегия представлена в концепциях Гегеля и Маркса.
В понимании романтизма жизнь предстает как постоянный процесс жизнетворчества, вечное -обновление в мире пещей и идей. Для романтиков мир принципиально незавершен, а процесс творческого становления бесконечен. Абсолютизируя спонтанное, лишенное внутренней целенаправленности движение и игнорируя в деятельности ее объективирующий смысл, романтики всегда были готовы к «подавлению» предметности ради неуловимого, непрерывно льющегося и постоянно меняющегося потока активности.
Близок романтической трактовке предметности и Фихте с его попыткой «растворить всякую данность, позитивность, предметность в деятельности» (Гайденко 1970, 58—59). При такой постановке вопроса, замечает 11. П. Гайденко (там же), «перед Фихте возникает задача объяснить, почему же, если источником всего вещественно-предметного мира является активность, деятельность, почему же сама эта деятельность не выступает в адекват-гюй форме, а принимает образ вещей? Почему она всегда предстаёт пред нами в виде некоей данности... если он кладет в основу всего деятельность, то он должен прежде всего понять, почему эта деятельность опредмечивается».
Отголоски романтического отношения к предметности можно уловить в рассуждениях представителей концепции актуализма. Рассматривая деятельность как непрерывный процесс становления, как бесконечную, незавершающуюся актуализацию, это направление трактует всякую остановку в деятельности и отложение деятельности в ее результатах (создаваемых произведениях) — как отчуждение.
Понимая все устойчивое и устоявшееся («уже = положенное») в истории культуры как иллюзию отчужденного сознания, актуализм ставит под сомнение само предметное бытие произведений культуры. Актуализм, как и некогда романтизм, подавляет предметность в деятельности, считая, что в предметности ее продуктов «угасает» сам акг деятельности.
Романтическому мировоззрению принципиально противостоит гегелевское понимание соотношения деятельности ir предметности. Гегелю чуждо романтическое подавление предметности и стремление к обязательному распредмечи-
23
ванию объективности. Развивая идею о тождестве действительности и субъекта, он тем самым разрушает, по словам В. А. Лекторского (1970, 220), «метафизическую базу между „ноуменальным" характером духовного субъекта и „феноменальными" формами проявления его деятельности». Гегель понимает деятельность как целостное, целерациональное движение, протекающее между двумя Полюсами — объективация в своих результатах и последующее «снятие» форм предметности. По Гегелю, «истинное бытие человека... есть его действие», «предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть» (цит. по: Батищев 1967, 155).
Диалектическое взаимоотношение деятельности и предметности развивается в концепции марксизма (см.: Маркс, Энгельс 1956, 517—642). В марксизме предметная деятельность, взятая в своем наиболее чистом виде как всеобщий способ бытия человеческой культуры, раскрывается с помощью категорий опредмечивания и распредмечивания. Деятельность в ее конкретном определении (предметная деятельность) предстает как диалектическое единство взаимопроникающих и противоположно направленных процессов опредмечивания и распредмечивания, как их конкретное тождество.
В концепции Маркса опредмечивание (Vergegenstand-lichung) трактуется как преобразование действующей способности человека в форму предмета, т. е. как «процесс превращения свойств субъекта деятельности, выступавших в виде характеристик его способа действия, его движения и жизни, в свойства объекта деятельности, ,в характеристики, которые передаются человеком предмету и получают новую форму существования, неотделимую от своего предмета-носителя» (Батищев 1963, 15; см. 1967, 155). Распредмечивание (Entgegenstandlichung) представляет собой обратный процесс перехода из форм предметности в форму «беспокойного движения», в форму живой человеческой активности, в действующую способность7. Г. С. Батищев (1967, 155) обращает внимание на то, что
7 Поскольку в деятельности осуществляется преобразование вещества природы, то опредмечивание в деятельности предстает как овеществление (Versachlichung, Verdinglichung), а сама деятельность—как труд. См.: Маркс, Энгельс 1956, 560—563, 566. Г. С. Батищев (1967, 155) подчеркивает, что опредмечивание и распредмечивание не следует смешивать с реализацией идеального плана-замысла и с соотношением цели и резуль-
24
распредмечивание в понимании Маркса есть не утрата предметности, а лишь «погружение» ее в деятельностный процесс. Этим, в частности, отличается марксистская трактовка распредмечивания от понимания Гегеля, трактовавшего распредмечивание как процесс, снимающий предметность как таковую, и от Фихте, который отождествлял распредмечивание с разотчуждением.
Центральный момент, по которому различаются методологические стратегии осмысления деятельности, касается регулятивных механизмов деятельности и ее оснований, а также смыслообразующего характера деятельности (в другой терминологии — спонтанности или регулятив-ности деятельности).
Наблюдаются две тенденции в разрешении этой проблемы в зависимости от отношения к двум взаимодополнительным характеристикам деятельности — ее процессуально-динамическому началу и регулятивным механизмам.
При первом решении (романтизм, актуализм), где приоритет отдается живому потоку активности как иррациональному порыву, основное внимание уделяется акцентированию живых актов деятельности, живой динамики творческого процесса. Для этого направления характерно скептическое отношение к нормам, выкристаллизовавшимся в прошлой деятельности. Регулятивы деятельности есть для них косная и окаменевшая вещная реальность.
Введение принципа спонтанности деятельности и отказ от обязательно-принудительных регулятивов равнозначны признанию произвольности деятельности и превращению ее в самодеятельность, осуществляющую максиму «Я хочу».
При втором решении, представленном в так называемом нормативизме (в его последующей характеристике мы следуем А. П. Огурцову 1976), основное внимание сосредоточивается на регулятивно-нормирующих механизмах деятельности. Усматривая в нормах (парадигмах) подлинную субстанцию деятельности и гипертрофируя тем самым нормативное начало деятельности, это направление приходит к разрыву связей между нормами и живыми актами деятельности. Нормы трактуются в этом
тата. Там же см. критику гегелевского понимания опредмечивания, отождествляемого им с отчуждением и овеществлением,
25
направлении как регулятивные структуры, вынесенные за пределы деятельности и «отрешенные» от нее. Нормы грансцеденты (вне-положены) по отношению к динамическому потоку деятельности. Это — не полагающиеся в живых актах деятельности образования, а «уже = положенные» образования, внешние по отношению к акту деятельности и выступающие по отношению к нему в обязательно-принудительной форме. Функция нормы при осуществлении действия состоит в том, чтобы закрепощать деятельность «деспотизмом» правила и ограничивать тем самым ее творческое начало.
Нормативистские тенденции, по наблюдению А. П. Огурцова, четко прослеживаются в наметившемся в недавнее время повороте от наивно-онтологической трактовки проблем в области теории познания к их дея-тельностно-нормативному толкованию. Это приводит в свою очередь к возрастанию роли методологии в составе гносеологии. Методология при этом трактуется не как традиционное учение о методах, а как дисциплина, ориентирующаяся на исследование норм, средств и процедур познавательной деятельности. Сама же гносеология начинает пониматься как теория регулятивов познавательной деятельности (процедур открытия, выбора между теориями) . Современная методология науки проявляет большой интерес к исследованию порождающих познавательных структур8, что выражается в выдвижении на первый план эвристики, в изучении роли конструктов и операциональных определений в познании, процедур моделирования и обоснования, истолковываемых часто операциона-листически, а также роли нормативных принципов (экономии, простоты, изящества и т. д.). Тенденция к нормативным трактовкам деятельности прослеживается также в попытках построить теорию науки на основе принципа деятельности, в создании так называемой деонтической логики, где разрабатываются семантико-прагматические критерии оценки суждений (см.: Ивин 1967; 1973), а также в создании нормативной этики. В исследованиях
8 См. идеи конструктивистской теории науки П. Лоренцена, трактовку науки как исследовательского процесса у Г. Тернебома и Г. Радницкого.
О соответствующих попытках в отечественной методологии науки, осуществляемых в исследованиях И. С. Алексеева О. И. Генисаретского, В. М. Розина, Г. П. Щедровицкого см.: Достовалова 1978.
нормативистской ориентации большое внимание уделяётсй связи действий с символическими языковыми средствами и правилами, функционирующими в речевом общении и регулирующими деятельность. Формы естественного языка рассматриваются нередко как своего рода изначальные «архетипы», предопределяющие мировидение человека (гипотеза Сепира—Уорфа, идеи неогумбольдтианетва) и влияющие тем самым на его действия.
Можно отметить две тенденции в трактовке движущих сил деятельности. В соответствии с первой из них речь может идти только об имманентной логике деятельности, в соответствии же со второй — полагается, что деятельность развивается не только по своей имманентной логике, но и по логике предмета. Первой позиции придерживался, например, Фихте. Основой возникновения природного мира (мира вещей), по Фихте, является внутреннее противоречие самого субъекта (Я), противоречие его деятельности, где наблюдается несовпадение идеи с реализацией, задачи — с ее исполнением. Предметный мир (мир данностей) есть, по Фихте, плод несовершенства и противоречивости самой деятельности (Гайденко 1970, 58). Эта противоречивость, однако, является источником постоянного «восстановления» деятельности (ее возрождения), вынужденной преодолевать постоянно «конечность» своего продукта и обреченной на бесконечность этого пути. «Удовлетворение, преодоление противоречия было бы смертью деятельности, — пишет П. П. Гайденко (там же, 59), анализируя концепцию Фихте, — а потому природа, этот «материал, который надо преодолеть», есть необходимый момент самой деятельности, средство, за счет которого она живет. Пока существует противоречие, несоответствие между замыслом и реализацией, стремлением и формой его удовлетворения, до тех пор будет существовать деятельность».
Вторая позиция в трактовке движущих сил деятельности представлена в марксизме. В отличие от немецкой классической философии с ее признанием принципа однозначной детерминации деятельности (имманентной логикой деятельности) в концепциях, базирующихся на марксистской теории деятельности, принимается положение о ее двойной детерминации — по логике предмета, и по логике самой деятельности.
Важный пункт, по которому различаются трактовки деятельности в концепциях, допускающих регулятивное
27
начало в деятельности, это вопрос о том, допускается ли целерациональный характер деятельности. Эта проблема есть вместе с тем проблема оснований деятельности, ее законосообразности и смыслообразующего начала.
Идея целерационального характера деятельности принимается в немецкой классической философии, неогегельянстве и неокантианстве. Для Гегеля последнее основание деятельности составляет разум, а сама деятельность есть целенаправленное, исторически вынужденное действие. Такое понимание было связано с тем, что за деятельностью и ее результатами Гегель усматривал дух, придающий конечным актам деятельности бесконечную размерность. Для немецкой классической философии характерно наличие инвариантных целостных структур (разум, мировой дух, трансцедентальный идеал и т. д.), которые, замыкая деятельность, придавали ей смысл. Идея целерационального характера деятельности нашла свое выражение в развиваемой Гегелем схеме «цель, средство, результат», включая и сам процесс деятельности. Допущение о разумности деятельности приводило к рассмотрению в концепции Гегеля только форм рациональной деятельности духа и ее наивысшей формы — самосознания (рефлексии) . По Канту, отношение субъекта к объекту определяется двумя несводимыми началами — познавательным и нравственным. Кант настаивал на примате практического разума над теоретическим, полагая, что именно нравственное начало определяет смысл и оценку деятельности. В центре внимания философии Канта было не только выявление деятелыюстиых механизмов чистого разума (категориальный синтез и т. д.), но также обоснование возможности теоретического постижения законов свободы и всеобщих априорных необходимых принципов и норм нравственно-этической деятельности человека.
Проблема осмысления оснований моральной, правовой, политической и некоторых других видов «практической» деятельности стала в центре внимания разработанной в немецкой классической философии спекулятивной дисциплины «практической философии», или философии деятельности.
Последними течениями в западной философии XX в., делавшими попытки рационалистического обоснования деятельности и усматривавшими в разуме подлинное основание культуры и деятельности, были неогегельянство и неокантианство. В концепции неогегельянца Б. Кроче
28
деятельность понимается как активность мирового духа. Для Кроче мир — феномен, а дух — ноумен. По его мысли, «единственная реальность — это динамичность, деятельность, целесообразность, дух» (цит. по: Огурцов 1976, 211). В работах баденской школы неокантианства, в исследованиях Э. Кассирера о роли символических структур в культуре делается акцент на межличностных (общечеловеческих) компонентах культуры, выступающих в функции регуляторов деятельности и определяющих ее направленность.
Принцип деятельности продолжал оставаться в центре внимания философской мысли и в последующее время, определяя содержание полемики многих философско-ме-тодологических течений XIX и XX вв. При этом были подвергнуты критике основы понимания деятельности в немецкой классической философии и прежде всего идея целерациональности деятельности. Сомнение относительно целерационального характера деятельности объединяет самые разные направления в философии — волюнтаризм и иррационализм А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Э. Гарт-мапа и современный экзистенциализм (М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр), предшественником которого выступил датский религиозный мыслитель С. Кьеркегор. В этих течениях наблюдается тенденция перемещения акцептов с рациональных моментов целеполагания на глу-биттные слои экзистенционального сознания личности, не объективирующиеся в актах ее деятельности, но образующие базисную инвариантную структуру личности. Разумному началу в человеке и деятельности как разумному целеполаганию в этих направлениях была противопоставлена воля (которой приписывался онтологический статус и которая провозглашалась основой мирового и индивидуального существования) или же более широко — чело-иеческое существование, переживание, жизнь.
Определение деятельности через разум в немецкой классической философии (Гегель) и характеристика ее как целенаправленного движения означало вместе с тем Полагайте в деятельности целостного смысла, сопряженность ее результатов со всей структурой целого. Отказ от идеи целерационального начала в деятельности приводил соответственно к игнорированию смыслообразующего характера деятельности, что можно проследить в трактовке процессов творчества двумя крайними вариантами современной метафизики деятельности — актуализмом и норма-
29
тивизмом. В отличие от немецкой классической философии в концепции актуализма течение творческого процесса считается обусловленным лишь самодеятельностью творца, которому приписывалась миссия, считавшаяся ранее призванием абсолюта (бога, мирового духа), олицетворявшего собой объективную необходимость. Понимание же деятельности как спонтанного, чистого, бесцельного движения и вечного творчества и подавление в ней предметного начала равносильно игнорированию объективного содержания и смысла деятельности.
В исследованиях нормативистской ориентации, где нормы рассматриваются как единственное, что гарантирует необходимость и обоснованность актов деятельности, предстающей как автоматический поток активности, структурация и направленность которого уже задана нормами, деятельность с неизбежностью трактуется как процесс, лишенный смыслообразующего значения. Отказ от идеи смыслообразующего значения деятельности не позволяет нормативистским концепциям адекватно решать проблему ее творческого характера. Отказываясь от трактовки деятельности как процесса, оживотворяющего нормативы и содержащего тем самым возможность отступления от них и даже их изменения, эти концепции оказываются не в состоянии провести разграничения двух видов деятельности, связанных с отклонением от существующих норм, — творческого созидания и девиантного асоциального поведения, направленного на прямое разрушение ценностей культуры.
Идея целерационального характера деятельности оказала большое влияние на научные дисциплины, опирающиеся на такое понимание. «Печать, которую наложило на категорию деятельности время ее рождения XVIII в., —• отмечает Н. Ф. Наумова (1976, 91) —это не подвергавшаяся сомнению связь позитивной социальной деятельности и рациональности... поведения человека». Такое скрытое отождествление деятельности и рационального поведения (и даже сведения первой ко второму), по словам Н. Ф. Паумовой (1976, 22), было унаследовано позднее западной социологией (М. Вебер, Т. Парсонс), которая из двух независимых вариантов исторически первоначального понимания деятельности — как активности (самодеятельности) и рациональности — избрала в качестве своей первоосновы первый.
30
Концепции деятельности отличаются также тем, считается ли деятельность исчерпывающим основанием человеческого существования (культуры и жизнедеятельности человека). Здесь возможны две альтернативные позиции. Согласно первой, деятельность принимается в качестве такого основания, в соответствии со второй это считается невозможным. В рамках первой позиции различаются в свою очередь два подхода, рассматривающие в качестве такого основания деятельность духа или же человеческую деятельность. Исчерпывающим основанием человеческого существования деятельность (понимаемая как деятельность духа) признавалась в немецкой классической философии. Принцип деятельности, составлявший ее ядро, в субъективно-идеалистической философии Фихте выступал даже в качестве первопринципа — единственного способа обоснования философии, единственного основания человеческой культуры и бытия человека9.
Если в немецком идеализме объяснительная нагрузка понятия деятельности направлялась на раскрытие активной природы духа, то в марксизме акцент переносится на рассмотрение человеческой деятельности, которая трактуется уже как подлинная субстанция культуры, человеческого мира, как естественноисторическое основание жизни человека и общества. Марксизм понимает под деятельностью специфически человеческую форму активного отношения к окружающему миру, содержание которой состоит в целесообразном изменении и преобразовании этого мира путем освоения и развития наличных форм культуры. Основная функция деятельности состоит в том, чтобы обеспечивать непрерывное развитие человеческого общества, а тем самым и личности, поскольку существование общества и его развитие считается непременным условием бытия и самого человека. Деятельность представляет собой такую форму жизнеактивности, которая призвана воспроизводить сверхприродные условия бытия человека — социальные отношения, культуру и самого человека как биосоциальное существо (см.: Каган 1974, 48). В качестве единственной субстанции культуры деятельность признается в некоторых концепциях антропологической философии, среди которых наиболее популярны
9 В других же концепциях немецкого идеализма принцип деятельности дополнялся иными принципами философского сознания — «субстанцией», «разумом», «созерцанием»,
31
прагматическая концепция (в ее инструменталистской версии) Д. Дьюи, трактующая человека как практическое, действенное, волевое существо, и концепция А. Гелена с ее пониманием человека как деятельного, открытого миру существа, отношение которого к миру определяется семиотически (культурным опытом), а не биологически (врожденными реакциями). Если в центре внимания немецкой философии была деятельность духа, то современная философия, перестраивающаяся на базе понятия деятельности, ориентируется на осмысление деятельности человека. По словам А. П. Огурцова (1976, 209—210, см. 206—207), в современном антропологически ориентированном философском сознании «размерность человеческого бытия рассматривается как единственная размерность бытия, а тем самым и философии», а ведущая характеристика человеческого бытия, деятельность — превращается в «систему отсчета, которая выявляет differentia specifica человека, его отношение к миру и его место в космосе». Ограничение же философского сознания конечным человеческим существованием и замыкание этого сознания на самом себе приводит к вынесению за скобки философии вопросов о бытии, не выводимом из действий человека (но тем не менее определяющим его смысл и деятельность), и, следовательно, к «деонтологизации» философии.
Постепенно на рубеже XIX—XX вв. в западной философии наметилась тенденция отказа от понимания деятельности как единственного основания культуры и сущности человека и замены понятия деятельности другими более содержательными (с точки зрения выдвигающих их концепций) расчленениями. В рамках этого направления происходят поиски новых онтологических фундаментов познания, культуры, деятельности, в качестве которых начинают выступать интуиция (А. Бергсон), жизненный мир (Э. Гуссерль), экзистенция (М. Хайдеггер) или религиозное переживание (С. Кьеркегор). Так, в феноменологии Э. Гуссерля была поставлена под сомнение самодостаточность форм деятельности, сложившихся в новоевропейской культуре, и была сделана попытка включить их в более широкий контекст «жизненного мира» человека.
Философско-методологические стратегии исследования феномена деятельности получают различное воплощение в теоретических концепциях с помощью особой мыслительной «техники». Развертывание деятельностного пред-
32
ставления может осуществляться с помощью диалектических процедур опредмечивания/распредмечивания (в частности, наделение результата деятельности атрибутами субъекта и т. д.) и через приписывание объекту антиномических характеристик (например, язык может определяться и как эргон и как энергейя, как конечный или бесконечный по своей природе). Далее оно может происходить путем отождествления деятельности с системой и последующего применения всей техники современного системно-структурного мышления10. Наконец, оно осуществимо с помощью категориального развертывания связки норма/реализация путем применения собственно деятель-ностной логики. Естественно, что эти методологические ходы могут переплетаться.
Понятие деятельности (или, в марксистском варианте, понятие предметной деятельности) стало основой для многих социально-гуманитарных дисциплин и прежде всего социологии, психологии, некоторых концепций в лингвистике.
Введение принципа деятельности в научное познание позволяет дать более адекватное объяснение явлениям социальной природы, создавая теоретическую базу для представления социальной действительности как естественно-исторического процесса. При данном подходе заново очерчиваются границы социальной реальности и указывается источник ее законосообразности. Такой взгляд, когда деятельность ставится в центр универсума,"а индивид утрачивает свою изначальную суверенность и предстает как орган деятельности, как ее необходимый и незаменимый элемент, открывает целые пласты надындивидуальной реальности (см.: Юдин 1978, 291—292).
Введение категории деятельности в социальное познание и трактовка деятельности как социальной по своей природе позволяет избежать двойного редукционизма — сведения социальной реальности к психологической реальности индивидуальных поведений11 и к культурной реальности безличных норм и институтов (Наумова 1976, 90).
!0 См. замечания В. С. Швырева (1976, 77) о том, что деятельность как предмет исследования представляет собой системно-структурное образование.
11 Такой редукционизм был типичным для традиционной гума-нитаристики. По словам Э. Г. Юдина (1978, 292), прежние абстракции так или иначе сводились к представлению реальности, с которой как со своим предметом изучения имело дело социальное познание, «в виде совокупности индивидов,
33
3 В. И. Постовалова
При деятельностном объяснении на второй план отходит и факт физического существования в социуме, поскольку первичной и исходной при таком подходе является деятельность, формирующая глубокие и содержательные связи между элементами социума. Соответственно при описании явлений языка на второй план отодвигается факт материального обличья языка, а в центре внимания оказываются его внутренние (энергейтические) характеристики. При деятельностном подходе, как и при структуральном, происходит отвлечение от материальности (субстанциональности) языка, однако оба эти направления акцентируют различные стороны «ипостаси» языковой природы.
Введение деятельностной трактовки языка дает новое решение ряду традиционных лингвистических проблем относительно соотношения социального и индивидуального в речевой деятельности, творческого характера языка, вариативного и инвариантного, новое решение проблем связи языка, мышления, сознания.
tMlABA ЁТОРАЙ
ЛИНГВО-ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ В. ГУМБОЛЬДТА И ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА
Вильгельм Гумбольдт был первым среди лингвистов, который сознательно положил в основу своей концепции языка принцип деятельности и осуществил деятельностное представление языка, развернув тезис о языке как деятельности в теоретическом плане.
В логико-методологическом смысле представление объекта исследования есть фиксирование его (репрезентирование) в предмете исследования в соответствии с определенным аспектом видения'. Аспект видения объекта может задаваться через посредство категорий и соответствующих научно-теоретических понятий.
С известной долей условности можно говорить о различении трех видов представлений: 1) философского («метафизического») представления, реализуемого философскими средствами; 2) абстрактного предметно-методологического, осуществляемого в терминах формалистической теории деятельности типа общей теории систем; 3) конкретно-предметного. При построении деятельност-ного представления в последнем случае должен быть указан конкретный вид предметной деятельности. Очевидно, что только в этом последнем случае речь может идти о подлинной научной теории, а не чистой методологии и философии.
Рассматриваемое различение важно для анализа концепции Гумбольдта как концепции лингво-философской, в которой совмещены оба вида представлений — философское и научно-теоретическое. Видение языка как деятельности — ведущий мотив миропонимания Гумбольдта. Однако деятельностный взгляд на язык есть лишь один из компонентов его лингво-философской концепции. По-
психологических субъектов, тайну бытия которых надо искать в голове каждого из них»,
1 Онтологическим коррелятом методологического понятия «представление» является «существование».
35 . 3*
нять этот компонент адекватно можно только в контексте глобального замысла всей его концепции. Поэтому для раскрытия специфики деятельностного представления языка у Гумбольдта нам необходимо обратиться к анализу его концепции во всей ее целостности.
Мы рассматриваем концепцию В. Гумбольдта, опираясь преимущественно на его фундаментальное исследование (Humboldt 1963) 2. Именно в этом «поразительном, трудном для постижения, туманно-колеблющемся в своих основополагающих понятиях и, однако, неизменно волнующем произведении», по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 7), наиболее полно нашла свое выражение деятель-ностная трактовка языка.
В концепции Гумбольдта можно выделить несколько черт, находящихся в тесной зависимости друг от друга, их число и порядок выделения достаточно условны. Эти черты назовем особыми подходами к исследованию языка. В них выражается специфика задания пространства исследования, определения природы языка как исследуемого объекта и акцентирования аспектов его изучения, а также избрания способа видения языка и технических средств реализации этого видения. К числу ведущих черт гумбольдтовской концепции можно отнести: 1) экстенси-визм (широкий контекст рассмотрения предмета изучения), или антиимманентизм; 2) деятельностно-динамиче-ский («энергейтический») подход (исследуемый объект рассматривается как деятельность и сила, т. е. как некая сущность, порождаемая определенной деятельностью как силой и выступающая по отношению к другим сущностям как определенная сила); 3) диалектизм (видение объекта как внутренне противоречивого); 4) антропоморфизм (организмический подход); 5) системно-целостный подход (онтологически объект рассматривается как определенная целостность, хотя методологически и допускается известный аналитизм); 6) процессуализм в егоимпульсно-генетическом варианте (объект рассматривается преимущественно в момент его зарождения как постоянно возрождающийся), потенциализм и панхронизм (в отличие от историзма и при наличии процессуализма); 7) типоло-гизм; 8) дедуктивизм в построении теории и объяснении (движение от первоначал — возведение к первоначалам); 9) континуальность, синтетизм (тесная спаянность ком-
2 Далее при ссылке на эту работу будем давать только номера страниц.
36
понентов концепции, видение объекта через категориальные склейки); 10) образно-метафорический характер видения объекта3.
Как видим, первая черта — экстенсивизм — именует способ задания предмета исследования языка. Деятельно- стно-динамический подход говорит о природе исследу емого объекта, как бы отмечая, из какой субстанции по строен объект (он есть деятельность) и каковы его доми нирующие свойства (сила). Системно-целостный подход задает способ организации субстанции объекта. Процес- суализм, панхронизм и типологизм задают аспекты виде ния объекта (он рассматривается не статически, а в дви жении; панхроническое видение у Гумбольдта не ста тично). Антропоморфизм указывает на тип репрезента- тора (поставщика аналогий при трактовке природы объ екта 4 и, возможно, на природу рсследуемого объекта. Диалектизм и дедуктивизм задают способ видения объ екта и соответственно тип его представления в концеп ции. '
Последующее изложение будет посвящено логико-методологической характеристике каждого из этих подходов и выявлению специфических черт понимания их у Гумбольдта. При этом мы будем, по возможности, отмечать, как каждая из рассматриваемых черт связана с идеей деятельностного представления языка, уточняя и конкретизируя это представление.
ОБРАЗНО-МЕТАФОРИЧЕСКИЙ ПЛАН
Есть два типа теоретических текстов, две стилистические манеры написания. Тексты первого типа в их окончательном виде максимально рафинированы и обездвижены, в них скрыты следы предшествующей работы мысли —
3В интерпретации Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 555), в основе языковой теории В. Гумбольдта лежат три постулата: «Язык есть система», «Язык есть энергейя, а не эргон», «Язык есть форма», которые развертываются в концепции Гумбольдта с помощью понятий энергейи, внутренней формы и т. д. Можно было бы выделить в качестве самостоятельной особую черту концепции Гумбольдта, связанную с акцентированностью формы в языке. Мы считаем понятие формы сложным образованием, в котором запечатлелись особенности многих черт концепции Гумбольдта и рассматриваем это понятие в разделе о конти нуально-синтетическом плане стиля мышления Гумбольдта.
4 О понятии репрезентатора см. в работах Н. И. Кузнецовой, М. А. Розова, Ю. А. Шрейдера.
37
обрывки рассуждений, лакуны в движении мысли, Ёсё несовершенное 5. Тексты второго типа — автопортрет мыслителя, в них отражаются нюансы размышлений автора: безудержный поток ассоциаций обгоняет в них строгий строй отрефлектированных логических построений и затем, на следующем этапе движения, загоняется частично в этот строй, утрачивая свою стихийность и приобретая логические очертания (переводятся на теоретический язык).
К текстам второго типа принадлежат и работы В. Гумбольдта. Причины этого — как субъективные вкусы великого мыслителя, так и объективные — стилистико-эстети-ческие идеалы и ценности его эпохи, а также особенности жанра, в котором он работал. Гумбольдт — не только языковед, но и философ, а специфическая черта философского мышления — его принципиальная метафоричность6, незапрограммированность, незаалгоритмизированность. Составной частью философского стиля (по крайней мере его некоторых видов) является художественность, роднящая его с поэтическими творениями и отдаляющая от научных построений.
«В поэзии превалирует неизъяснимое... в науке — объяснимое, — пишет Г. В. Степанов (1980, 199—200),— в поэзии доминирует единичное и особенное, в науке —■ общее и всеобщее (... в поэзии единичное представительствует за общее, в науке общее выводится из единичных фактов); в поэзии господствует многозначность, наука избегает многозначности; поэтический текст «текуч» и непрерывен, научный дискретен: поэтический язык характеризуется эмоциональностью и экспрессивностью, науч-
5В рамках первого типа имеются две возможности оформления текста. Это или рафинированный стиль Мысли, где в слоге ценится элегантность, лаконичность, непротиворечивость или же, напротив, нарочито алгоритмизированный стиль с безуп речным формально-логическим обличьем, как будто предназна ченный для чтения автоматам с искусственным интеллектом и
, поэтому максимально обезличенный. Сказать «обезличен» в этом случае было бы неточно, так как этот стиль, особенно в его крайних случаях, дает портрет гносеологического идеала, стоящего за этим стилем, — преувеличенного подчеркивания объективности и полной десубъективизации знания, уверенности во всемогуществе науки и научного стиля мышления, преклонения перед ложно понятой математизацией.
6 Многие из таких первоначальных интуиции Гумбольдта у по следующих интерпретаторов-теоретиков нашли свою конструк тивно-логическую обработку.
38
ный — строгим понятийным содержанием; поэзия «по природе» предполагает различные прочтения (время прочтения, индивидуальность читателя и т. д.), научный текст (также «по природе») рассчитан на одинаковое понимание, независимо от времени, места прочтения и темперамента читателя; ... наконец, поэтический смысл, выраженный в конкретном тексте, не тиражируется» в других «семантических репрезентациях» (не изменив поэтической значимости), один и тот же научный смысл может быть выражен в различных текстах (не меняя при этом своего значения)».
Гумбольдтовский стиль мышления — единство философского и научно-понятийного движения и его существенная черта — метафоричность.
В научном мышлении метафоричность относится обычно к «дотеоретическому» этапу мышления. «Не следует забывать, — пишет Р. Карнап (1971, 325), — что как в истории науки, так и в психологической истории научного творчества вначале теория появляется как вид воображения, видения, вдохновляющего ученого задолго до того, как он обнаружит правила соответствия, которые могут помочь подтвердить его теорию»7. В некоторых теоретических текстах представлены нередко сразу оба слоя мышления — «дотеоретический» (метафорический) и собственно теоретический, где метафоры развиты до уровня конструктивных построений. Особую сложность представляют научно-философские тексты, где метафорика — составная часть философского рассуждения.
Метафорика Гумбольдта — источник его теоретических ассоциаций, многие из которых нашли и свое теоретическое воплощение (разработку). Метафорика Гумбольдта, задавая первовидение идеального мира языка у Гумбольдта, составляет интуитивный пласт семантического мира его концепции. По основным образам Гумбольдта можно предугадать многие черты теоретической системы великого мыслителя. Мы будем говорить о «метафорике» в очень условном смысле, включая сюда помимо метафор в подлинном смысле слова, также слова обыденного языка, сохраняющие свою изначальную образность. Здесь нам
7 См. рассуждения Р. Карнапа (1971, 325), что многие ионические теории (которые нельзя считать собственно-научными) служат по крайней мере картинными представлениями теории '-п—t — примитивные начала науки»).
39
термином «метафорика» важно подчеркнуть дотеоретиче-ские средства задания смыслового пространства концепции. «Нельзя понять законченного организма мысли и жизни, не заглянувши в те первичные интуиции, из которых он вырастает», — пишет А. Ф. Лосев (1930, 9), т. е. в тот начальный нерасчлененный опытный зародыш, из которого потом вырастают большие систематические построения (там же, 294—295).
Каковы же первичные интуиции Гумбольдта, запечатленные в его дотеоретическом языке 8?
Метафорика Гумбольдта как бы говорит нам, предваряя его теоретические рассуждения о том, что: 1) мир и язык есть вечное движение (см. смыслы, связанные с образами потока, кругов на воде, русла реки, колеи, дороги, полета, парения и др.); 2) мир и язык есть деятельность, следы которой видны повсюду (см. излюбленные образы отпечатка, печати, оттиска); 3) мир и язык изменчивы, это огонь, пламя, молния, вспышка, рождение; 4) мир и язык — это жизнь, одухотворенность, гений, «вет (нечто антропоморфное по крайней мере язык) (см. образы живописи, света, красок, увиденных как бы глазами человека); 5) мир — это целостность, где все переплетено и связано (см. образы нити, ткани, круга); 6) в мире, хотя все и связано, есть свои изолированности (см. идею круга вокруг человека).
Первую идею о том, что мир есть движение, Гумбольдт выражает на «дотеоретическом» уровне концепции, используя прежде всего представления о пути и дороге. См.: «Необходимо через изображение формы познать тот особенный путь (den specifischen Weg), каким идет (einschlagt) язык и вместе с ним нация, к которой он принадлежит, к выражению мысли (с. 423); «Среди всех явлений^ по каким познается дух и характер, лишь язык пригоден к тому, чтобы раскрыть оба вплоть до самых таинственных ходов (Gange) и изгибов (Falten)» (с. 416); «Языки — орудия, необходимые для духовной деятельности, колеи, по которым она совершает свое течение (Bahnen, in welchen sie fortrollt) (с. 655); «Язык глубоко входит в духовное развитие человечества, он со-
* Вспомним, что излюбленным «образом» Соссюра — источником его теоретических ассоциаций — была игра в шахматы. Образность мышления в теоретических рассуждениях последующего времени отнюдь не исключается. См. образы «вертикального)) # «бокового» давления у А. Мартине.
40
провоЖдает (begleitet) erd на каждой ступени Местных успехов и упадков (Vor=—bder Riickschreiten) (с. 386); «Язык оформляется иначе у народа, который охотно следует одинокими путями абстрактных размышлений» (das gem die einsamen Wege abgezogenen Nachdenkens verfolgt) (c. 404—405). •
Вторая группа образов, используемая Гумбольдтом для передачи идеи движения, — это образы потока, русла, кругов на воде. См.: система— «словно русло (das Bett), no {которому поток (Strom) языка катится (fliefit) из одного века в другой» (с. 448); «Никто не понимает слова в том же самом значении, что и другой, и мельчайшее различие переливается (zittert) по всему пространству языка, как круги на воде (wie ein Kreis im Wasser) (с. 439); «Язык есть русло (das Bett), по которому дух может катить (fortbewegen) свои волны с твердой уверенностью, что источники, к которым они его подводят, никогда не иссякнут» (с. 553).
Третья группа образов, используемых для передачи идеи движения, связана с представлением о движении в воздухе. Это — взлет (Aufflug) (с. 396, 634), парение. См.: «Дух парит (schwebt) над языком как над бездонной пучиной (Tiefe), из которой он может всегда почерпнуть тем больше, чем больше он из нее уже получил» (с. 553); «Китайский язык признает... в правильном расположении слов форму, невидимо парящую над речью (eine unsichtbar an der Rede hangende Form) (c. 711).
Центральную идею своей концепции о том, что язык есть деятельность, Гумбольдт выражает на дотеоретическом языке, используя образы оттиска, печати, следа, отпечатка (Geprage— с. 569, 386). См.: «Синтез есть продукт силы в мгновение порождения языка и обозначает точно степень ее мощи. Как на слабо оттиснутой монете (eine stumpf ausgepragte Miinze), хотя переданы все очертания и детали формы, но не хватает блеска ... так точно и здесь» (с. 474); «... законы есть не что иное, как пути (Bahnen), по каким движется духовная деятельность при порождении языка, или, при другом сравнении, как формы, в каких она чеканит (auspragt) звуки» (с. 464); «... интеллектуальные преимущества языков ... основываются исключительно на упорядоченной, крепкой и ясной духовной организации народов ... и составляют ее образ, или даже непосредственный отпечаток (Abdruck)» (с. 464).
41
Идея всеобщей изменчивости, импульсивности движения выражается с помощью образов огня, молнии, пламени (Flamme) (с. 678, 394). См.: «В языке точно также, как в непрерывно пламенеющих мыслях людей (in den authorlich fortflammenden Gedanken der Menschen) не может быть и мгновения истинного застоя» (с. 548); «Истинный синтез (die wirkliche Gegenwart der Synthesis) ... пронзая язык своим светом (durchleuchtet) подобно молнии (gleich einem. Blitze), переплавляет (in einander verschmolzen hat) соединяемые в нем вещества как огонь (Gliith) из неизвестной области» (с. 606—607).
Мысль об антропоморфности языка передается с помощью понятий, выражающих идею жизненности — дряхлость (Ermatten) (с. 558), лицо, дыхание (Hauch) (с. 413, 568). См.: «Понятие не в состоянии отделиться от слова, как человек не может сбросить с себя свое лицо. Слово есть индивидуальная форма понятия» (Der Begriff vermag sich aber ebensowenig von dem Worte abzulosen, als der Mensch seine Gesichtsziige ablegen kann. Das Wort ist seine individuelle Gestaltung) (c. 478). Идея жизненности подчеркивается и негативными утверждениями: «Язык ни при каком условии нельзя изучать как омертвевшее растение (wie eine abgestorbene Pflanze)» (с. 481). Отметим, что образы из неорганической природы — большая редкость для Гумбольдта. К их числу относится сравнение образования языка с кристаллизацией в природе (с. 554).
Весьма популярны у Гумбольдта образы света (Licht — с. 394, 405; Durchschimmernde— с. 568) и цвета. См.: «Язык приобретает как бы прозрачность и позволяет видеть внутренне говорящего» (Sie gewinnt gleichsam an Durchsichtigkeit und lafit in das Innere des Sprechenden schauen) (c. 567); «Душа могла бы также мало понять артикуляцию (звуков), как слепой — цвет (Farbe), если бы в ней не было собственной силы осуществлять эту возможность» (с. 431). Гумбольдт сравнивает звуковое богатство в языках с колоритом в живописи9 (с. 463). Язык часто напоминает, по его мнению (с. 474), искусство (Kunst), особенно в самой глубокой части своего функционирования (Verfahren) 10. Известные ассоциации
*См. также использование ассоциаций из мира музыки — клавишей (Taste) духовного инструмента (с. 559). 10 Речь идет о языковом синтезе.
42
навеваются у Гумбольдта при размышлении над работой скульптора (с. 396).
Идея целостности языка передается путем аналогий с тканью, нитью, кругом. См.: «Язык можно сравнивать с необычной тканью (Gewebe), в которой каждая часть более или менее отчетливо связана с другими, и все части — с целым» (с. 446; см. 396); «По своей внутренней природе язык составляет связную ткань аналогий (em zusammenhangendes Gewebe von Analogieen), каждый чуждый элемент в которой может удержаться лишь посредством его собственной связи» (das eigene Ankmipfung) (с. 679); «Языку нельзя ... в собственном смысле учить, можно лишь пробуждать его в душе; необходимо только отпускать нить, по которой он сам будет развиваться (man kann ihr nur den Faden hingeben, an dem sie sich von selbst entwickelt)» (c. 412).
Излюбленная идея Гумбольдта — это идея круга (der Kreis) (с. 392), целостности, точки зрения, что символизирует очерченность языка, его оформленность, автономность, изолированность11, грапицу, выйти за которую находящемуся внутри круга не дано (или затруднительно?). См.: «Звуковая форма есть выражение, которое язык создает для мысли, но ее можно также рассматривать как скорлупу (ein Gehause), в которую как бы втискивается (nineinbaut) язык» (с. 457) 12. Образ круга Гумбольдт считает более предпочтительным, чем в известном смысле альтернативное представление языка как пространства, расширение которого происходит путем присоединения или как бы завоевания вне его лежащих областей (с. 399) 13.
ЭКСТЕНСИВНОЕ НАЧАЛО В ЗАДАНИИ ПРОСТРАНСТВА ЯЗЫКА
При задании предмета изучения возможны две интенции, два пути. В первом случае исследователь, ярко высвечивая интересующую его точку, оставляет все остальное,
11 Такие изолированности (круги) напоминают монады Лейбница
(1935).
12 См. приводимый выше образ кругов на воде. Образ границы широко используется в последующих концепциях лингвистиче ской относительности. См., например, у Л. Витгенштейна (1958, афоризм 5—6).
13 См. также образ ключа, открывающего замкнутое: «Природная способность к языку является всеобщей для человека, и все,
43
связанное с ней, как бы во мраке. Во втором случае он как бы прожектором высвечивает все пространство и на нем интересующую его точку, которая видна не во всех подробностях, но на широком фоне (в широком теоретическом контексте). В. Гумбольдт избирает второй путь. Центральная черта его концепции языка — «экстенси-визм» 14. Этим термином можно условно обозначить черту, противоположную имманентному исследованию языка «в самом себе и для себя» 15 В. Гумбольдт рассматривает язык в широком контексте, включая в число координат поля исследования языка группы понятий, организуемые в рамках его концепции в неразрывную целостность:
язык (языки);
человек, народ, племя, человечество;
мир, природа, предметная действительность 16;
мысль, мышление, мировидение;
дух, национальный дух;
цивилизация, культура, этнос;
деятельность, действие, сила.
Связующим звеном между этими группами служит категория деятельности 17. Сам экстенсивизм можно рассматривать как следствие принятия принципа деятельности и прежде всего вытекающего из принципа деятельности частного принципа о влиянии созданного продукта на его созидателя. В определенном смысле экстенсивизм есть экспликация деятельностного подхода.
Экстенсивизм как признак концепции языка Гумбольдта следует понимать в весьма условном смысле; Трактовка языка у Гумбольдта в определенном смысле и
по-видимому, имеют в себе ключ(den Schliissel) к пониманию всех языков» (с. 651).
14 Термин «экстенсия» используется В. Гумбольдтом в его про тивостоянии к «интенсии» для выражения отношений пред ставления к пространству и времени, с одной стороны, и к сте пени напряжения чувства — с другой (с. 479). Мы используем термин экстенсивизм, опираясь на замечания Г. В. Рамишвили (1978, 203) о том, что гумбольдтовская «великая идея изучения языка в экстенсии по всему пространству духовной жизни че ловека основывается на им же открытом интенсивном измере нии языка как энергии».
15 Подробно разбор имманентной и антиимманентной точек зре ния при задании предмета изучения в лингвистике см. у В. А. Звегинцева (1971).
16 Неясно, синонимы ли мир и природа у Гумбольдта.
17 Элементы 1—6 могут рассматриваться либо как субъекты дея тельности, либо как ее продукты.
44
шире, и уже по сравнению с другими концепциями языка: шире, так как Гумбольдт рассматривает язык в контексте «человек—дух—природа—этнос» в отличие от попыток имманентного рассмотрения языка, уже по сравнению с семиотическими интерпретациями языка, включающими в поле своего рассмотрения также искусственные языки, поскольку концепция Гумбольдта это теория естественного языка.
Рассмотрим подробнее координаты, задающие пространство существования языка (исследования языка) в концепции Гумбольдта — категориальные связки «язык—дух», «язык—человек», «язык—мышление», «язык—действительность», «язык—этнос (культура)» и их более сложные комбинации.
Первая координата, задающая поле существования языка — это связка «язык—дух».
Понятие духа в концепции Гумбольдта — одно из самых сложных и необычных с точки зрения последующих лингвистических построений — является типичной категорией в рамках спекулятивно-философского мышления немецкой классической философии. «Многие мысли, — пишет Гете, — произрастают лишь из общей культуры, как цветок из зеленой ветви. В пору цветения роз розы распускаются повсюду» 18. Хотя в гумбольдтовской концепции нет прямых заимствований из философских концепций его времени (см.: Шпет 1925), в ней нашла свое отражение общая духовная атмосфера Германии XVIII в. Типичной чертой этого времени было использование в качестве объяснительного принципа деятельности, рассматриваемой как атрибут духа. Выступая первоначально как предпосылка анализа познания, понятие деятельности стало использоваться сначала в функции объяснительного принципа, а затем в рамках немецкой классической филосо-
18 Цит. по: Декоративное искусство в СССР, 1981 № б, с. 6. Эта же идея о влиянии духовной атмосферы времени на творчество мыслителя хорошо выражена у Л. С. Выготского (1967, 26): «Всякий изобретатель, даже гений, является всегда растением своего времени и своей среды... Его творчество исходит из тех потребностей, которые созданы до него и опирается на те возможности, которые опять-таки существуют вне его». Такое утверждение, естественно, в значительной степени преувеличение. В творчестве мыслителя есть и вневременные компоненты. Он может как бы настраиваться на волну «живших» в прошлом идей и тем самым быть вне своего времени или генерировать новые идеи.
45
фии — как последнее основание отношения человека к действительности, как первоматерия человеческого мира, который стал трактоваться как универсум деятельности. В философии Фихте деятельность начинает рассматриваться даже как субстанция всей культуры и основание всех сфер человеческого бытия 19. Что же означает признать деятельность субстанцией культуры и человеческого бытия? Это значит признать самотождественность деятельности, квалифицировать ее как первооснову реальности культуры, всего существующего, которая обусловливает возникновение и исчезновение конкретных вещей и явлений, оказываясь причиной самой себя. Ведь субстанция (от лат. substantia) и означает в первоначальном понимании сущность, «то, что лежит в основе всего», и, следовательно, то, что тождественно само себе20. Назвать деятельность субстанцией означает использовать деятельность в качестве универсального объяснительного принципа.
Как же происходит объяснение реальности путем обращения к деятельности как субстанции в немецкой классической философии? При таком объяснении реальность наделяется, по словам Э. Г. Юдина (1976, 84), определенными свойствами, состав которых зависит от истолкования этой субстанции, а точнее от модуса абсолюта, стоящего так или иначе за этой субстанцией. Таким абсолютом счи-
19 Э. В. Ильенков (ФЭ 1970, 151) определяет субстанцию как «объективную реальность, рассматриваемую со стороны ее вну треннего устройства, безотносительно ко всем тем бесконечно многообразным видоизменениям, в которых и через которые она в действительности существует», как материю «в аспекте единства всех форм ее движения, всех возникающих и исче зающих в этом движении различий и противоположностей».
20 Задавшись вопросом о логическом содержании идеи субстан ции, П. П. Гайденко (1975, 181) приходит к заключению, что субстанция есть онтологизированный логический принцип тож дества («Субстанция —это то, что всегда равно, тождественно себе») и что в философии немецкого идеализма (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель) вместо субстанции в качестве самотожде ственного начала выступает субъект («... учение' о трансцен дентальной субъективности... сохранило в себе это самотож дественное начало»).
Если субстанция это самотождественность, то неясно, что означает утверждение, что субъект как самотождественное начало выступает вместо субстанции. См. также замечания В. Г. Юдина (1976, 83) о высокой онтологической достоверности деятельности, благодаря которой она представляется «амотбяг-дественной, независимо от контекста употребления. ' " "
46
хается в немецкой классической философии дух — некое надприродное начало; главный атрибут духа, т. е. его неотъемлемое свойство, без которого он не может ни существовать, ни мыслиться, есть спонтанная (самопроизвольная, самодеятельная, самоопределенная) разумная активность. Реальность трактуется как порожденная деятельностью абсолюта, как его «инобытие». Деятельность при таком понимании предстает как саморазвертывание некоторой рациональной программы, обусловленной собственной имманентной логикой, а логика (законосообразность) деятельности трактуется как источник и причина изменений во всем предметном мире. Этот тезис, принимаемый во всей классической немецкой философии, по-разному интерпретировался в ее различных вариантах — у Канта, Фихте, Гегеля; но общая идея обращения к трансцедентальному субъекту оставалась незыблемой для всех.
Перейдем к характеристике силы духа в концепции Гумбольдта, рассматривая это понятие под углом зрения интересующих нас методологических вопросов. Свойства силы духа, по Гумбольдту, носят двоякий характер: абсолютно онтологические (искони присущие ему по самой его природе, независимо от воспринимающего их человека) и гносеологического оттенка (атрибуты духа, как они видятся и воспринимаются глазами человека). Сила человеческого духа, по Гумбольдту, в самом своем существе человеку не доступна. Она открывается косвенно — через свои проявления (язык, цивилизацию, культуру и т. д.). Ее проявления — это ее создания, сила духа является человеку в том, что она производит, открывается в своих созданиях.
Поскольку непосредственное проникновение в мир духа невозможно, то всякое постижение его есть собственно говоря реконструкция, восстановление, предугадывание его черт. Гумбольдт обращает внимание на известную ограниченность даже такого косвенного проникновения в мир духа. Это связано с тем, что проявление человеческой духовной силы неодинаково по своей форме и степени в различных видах, которые она создает. Первопричина явлений скрыта в разных проявлениях духа по-разному. Поэтому исследователь может проникнуть в эти проявления силы духа с различной степенью глубины. Как бы многое из жизни духа и ни приоткрывалось при таком косвенном наблюдении, все же сила духа в целом
47
для человека непостижима вполне в своей сущности (с. 385), она никогда не может быть объяснена в своей внутренней полноте до конца (с. 410) и остается в глубинах своего явления необъяснимой (с. 392). Сущность творческих сил духа для человека таким образом мало доступна (с. 394) и глубоко скрыт и малодоступен для анализа язык — одно из проявлений духа21.
Какие же черты духа, по Гумбольдту, могут быть увидены через эти проявления его и что же можно сказать о самом духе? Сила духа самобытна (дух самобытно производит продукты своей деятельности из себя самого), свободна (дух как внутреннее начало жизни свободно развивается из себя самого)- и самостоятельна. Сила духа спонтанна — самопроизвольно возникает без всяких внешних воздействий. Она развивается по неизвестным для человека законам и недоступна предварительному расчету в своих действиях. Ее взлеты бывают часто неожиданными для человека. Движение — главная стихия духа. Из всех сил, воздействующих на язык, подвижнее всего сам человеческий дух, от живой деятельности которого язык испытывает наибольшее число преобразований (с. 637). Сила духа деятельна и целеустремленна. Дея-тельностное начало — неустранимое свойство духа: «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности» (Das gei-stige Vermogen hat aber sein Dasein allein in seiner Tatig-keit) (c. 464). Деятельность духа имеет свои внутренние и внешние цели. К внутренним целям духа Гумбольдт (с. 652) относит его внутреннее восхождение, а к внешним, возникающим на пути достижения внутренних целей, относит, в частности, возведение миросозерцания в науке. Сила духа сама в себе имманентна, пребывая в своей внутренней глубине и полноте, и не зависит от эмпирических условий и ситуаций своей проявленности в различных видах — от успехов времени и количества данных. Проявление человеческой духовной силы (Offen-barwerdung der menschlichen Geisteskraft) не имеет пространственно-временных ограничений, и ее действия можно наблюдать в продолжение тысячелетий на территории всего земного шара (с. 383). Деятельность духа не-
21 Неясно, что означает это «мало доступен» и какими средствами возможно (и возможно ли вообще?) его постижение. Ответом на этот вопрос и определится техническая сторона специфики гуманитарных наук, по Гумбольдту.
48
престанна. Язык есть лишь одна из стброн, с каких дух человечества вступает на свою непрестанную деятельность. Духовная сила человечества непрерывно возрождается, и это возрождение осуществляется постоянно в новых и часто высших видах.
Характерной чертой силы духа является то, что она действует всегда лишь в границах своей индивидуальности. Гумбольдт различает человеческий дух вообще и национальный дух, индивидуализированный дух. Национальный дух у Гумбольдта — это как бы частная спецификация человеческого духа вообще. Поэтому понять национальный дух можно, если уяснить, что составляет человеческий дух вообще. Помимо противопоставления человеческого и национального духа в концепции Гумбольдта, как и в других трансцендентальных системах, логически предполагается противоположение: абсолютный дух («абсолютно свободный и безудержный в своих исканиях дух») и человеческий дух («дух ограниченный и связанный телом» — Лосев 1930, 626).
Сила духа у разных народов в разные периоды их существования неодинакова — она индивидуальным образом различается по своей степени и по особенным путям движения к одной и той же цели (с. 412—413).
Можно говорить даже о возрастании или, напротив, убывании деятельности человеческого духа, а также о степени мощи силы духа, точной мерой которого (с. 474) служит синтез внутренней и внешних сторон языка, т. е. произведение силы духа в момент порождения языка. Сила духа действует при создании своих произведений со всем напряжением своей направленности, с полною сосредоточенностью. Она — поистине творческое начало. Создавая свои произведения, дух может достигать различных степеней своего подъема, причем (с. 400—401) к вершинам достижения человеческого духа не могут быть отнесены ни цивилизация, ни культура.
Развертывая деятельностную концепцию языка, Гумбольдт обращает внимание на возможности исследования трех типов взаимоотношений: 1) между разными направлениями деятельности духа; 2) между силой духа и ее проявлениями и, наконец, 3) между самими проявлениями духа.
О связях первого типа имеются лишь эпизодические замечания. Так, упоминается (с. 652) о соразмерности в настроении (das verhaltnisma'Bige Zusammenstimmen)
49
4 В, И, Постовалова
Обращаясь к исследованию отношений третьего типа — между различными проявлениями духа, — Гумбольдт обращает внимание на известную иерархическую упорядоченность проявлений духа, определяемую степенью их зависимости от порождающей их силы духа.
Язык (с. 389)—главная деятельность человеческого духа (die Hauptwirksamkeit der menschlichen Geistes-kraft). Он составляет одну из сторон, с каких всеобщая человеческая духовная сила выступает на свою непрестанную деятельность (с. 391). Проблема взаимоотношений языка и духа становится одной из центральных в творчестве Гумбольдта. Особое внимание уделяется изучению связи акта происхождения языка с внутренней деятельностью духа, взаимовлиянию деятельности духа и языка. «Мы будем рассматривать весь путь, на котором язык, исходя из человеческого духа, действует на него обратно», — пишет Гумбольдт в начале своего «Введения» к фундаментальному исследованию «О языке Кави на острове Ява» (с. 426). Языки, по его мнению (с. 414), образуются при одних и тех же условиях с проявлением
22 Ср. описание диалектической связи подобного типа у Гегеля, согласно которому деятельность, ее субъект — дух — и порожденный (трансцендированный) им мир диалектически взаимосвязаны («Архитектонически расчлененное пульсирование актов деятельности» совпадает с ритмикой развертывания объективного духа и является тождественным вместе с тем ритму культурно-исторического процесса — Огурцов 1976, 202).
50
силы духа и в то же время делаются для него живительным началом. Сравнительное изучение языков не сможет разрешить свою задачу, не достигнув того пункта, на котором язык связывается с формированием национального духа (с. 383).
Рассмотрим подробнее взаимоотношения между языком и духом в гумбольдтианской концепции. Первый момент, по которому сопоставляются и сближаются язык и дух, — это их генезис. Гумбольдт отказывается устанавливать первенство во времени в возникновении языка и духовной силы («Язык и духовная сила возникают не обособленно, не один из другого и не один после другого» — с. 414) 23. Такая их генетическая спаянность связывается (с. 414) с тем, что сила духа и язык составляют вместе единую нераздельную деятельность интеллектуальной силы народа. Эта генетическая спаянность языка и духа носит, по Гумбольдту, онтологический характер, а логическая отчлененность их друг от друга проистекает из необходимости объяснения некоторых явлений, например, факта различия между языками. Основанием (началом) объяснения при этом считается сила духа народа, а объясняемым — наблюдаемый феномен различия языков (с. 415).
Вторая ситуация, где появляется необходимость введения последовательности в рассмотрении духа и языка, — это ситуация взаимовлияния их в процессе развития. Гумбольдт задается целью представить языки во всем разнообразии их устройства необходимым основанием дальнейшего (Fortbildung) развития человеческого духа и объяснить их влияние друг на друга (с. 475). -
В понимании Гумбольдта, язык и сила духа созвучны (однородны, соразмерны): языку родственно все, что есть в духе, в последнем нет ничего, ни в целом, ни в частностях, что могло бы остаться чуждым языку (с. 412). Язык и национальный дух тесно связаны друг с другом, они взаимодействуют и взаимовлияют друг на друга. Гумбольдт упоминает, в частности, о взаимодействии формы языка с индивидуальной формой духа (с. 644). Взаимосвязь языка и национального духа такая крепкая, что по одному из них вполне можно вывести другое:
23 Речь в данном случае идет, разумеется, о филогенезе, а не ■ онтогевгезв;"При онтогенезе, естественно; логически "первичным является национальный дух.
5L 4»
«Особенность духа и строение языка (Sprachgestaltung) народа так слиты между собой, что одно можно вывести полностью из другого» (с. 414).
Отметим некоторые содержательные моменты связи языка и национального духа. В понимании Гумбольдта, правильность и богатство развития языка прямо пропорционально связаны с соразмерностью воздействия на язык силы национального духа24: «Всеми своими корнями и тончайшими их фибрами он (язык. — В. П.) сплетен с силой национального духа, и чем соразмернее действует на язык сила национального духа, тем правильнее и богаче развитие языка» (с. 383—384). Что же может в языке, по Гумбольдту, зависеть от действия духа? Прежде всего от народного духа, от его «гениального» направления зависит сам принцип образования языка (с. 398). Влияние духа распространяется также на структуру языка и образование форм. Гумбольдт обращает внимание на то, что такое постоянное влияние последующего действия духа в употреблении языка на структуру и образование форм носит утонченный характер и может ускользнуть от первого взгляда (с. 555).
Языки соответственно также обладают силой, воздействующей на дух. И это воздействие носит всесторонний и гармбничный характер (с. 655). По образному выражению Гумбольдта (с. 655), языки — это колеи (Bahnen), по которым деятельность духа совершает свое течение, или, при другом сравнении (с. 553), — русло (das Bett), по которому дух катит волны своей жизни. Языки только тогда становятся поистине благотворными, когда, сопровождая деятельность духа, они облегчают и одушевляют каждое ее направление и вводят ее в тот центр, из которого гармонически развертывается каждый из ее отдельных видов (с. 655). Говоря о роли языка в развитии духа, Гумбольдт упоминает одно формальное свойство, содержащее в себе все, что может развиться благотворного для духа из языка. Это свойство заключается в том, что язык способен поддерживать все интеллектуальные силы человека в живой деятельности, служа для них удовлетворительным органом и вечно возбужддя их к живой деятельности своей чувственной полнотой и духовной законосообразностью (с. 553).
По Гумбольдту (с. 565), язык преобразуется .с жаждой новой руупенью (Abstufung) духа. '
Языки — необходимые орудия для деятельности духа (с. 655). Но эти орудия могут быть различного качества, и взаимосвязь языка и духа может быть разной. Так, если в языке хорошо развита грамматика, то духу не требуется искать новых средств для выражения мысли (с. 555).
Между духом и языком существует отношение вопло-щаемости; дух воплощается в языке как своем орудии: «Орудие готово. И духу предстоит пользоваться им и воплощаться в нем» (с. 554).
Мы рассмотрели первую координату, задающую поле существования языка-—«язык — дух», — и увидели, что язык и дух оказались связанными в анализируемой концепции через понятие деятельности.
Вторая координата, задающая поле существования языка, — это связка «язык — человек (человечество); язык — этнос». Гумбольдт рассматривает язык в широком антропологическом контексте, проводя исследование языка на фоне рассуждений об исторических судьбах и духовных особенностях народов, о жизни народов в целом, его деяниях, мышлении (менталитете), национальном характере.
В антропологический контекст рассмотрения языка входит не только характеристика народа в целом, но также рассуждения о природе человека и его внутренней силе, миросозерцании, глубинах индивидуальности, о созерцании, мышлении и представлении в деятельности ума и деятельности чувств, об условиях, окружающих человека и оказывающих влияние на его свободу, о бытии и деятельности отдельных индивидуумов и зависимости их деятельности от силы духа народа, о первоначалах человеческой деятельности внутри человека. По Гумбольдту (с. 560), существо каждой человеческой индивидуальности состоит в непроницаемой тайне тысячекратно различного соединения его тела и духовной силы.
Человек, как и всякий другой субъект деятельности (язык, дух и т. д.), находится в непосредственной связи с продуктами своей деятельности. Закон существования человека в мире таков, что человек не может произвести из себя ничего, что в ту же минуту не сделать бы массой, обратно действующей на него самого и обусловливающей дальнейшее его творчество (с. 650—651). Это в первую очередь касается языка — продукта деятельности народа в целом и отдельного человека: «Языки являются творе-
53
нием народов и в то же время они остаются самобытным творением отдельных лиц, потому что могут порождаться только в каждом отдельном лице, но опять только так, что каждое лицо предполагает понимание у всех, и все оправдывают это ожидание» (с. 412).
Характеристика языка как творения (Schopfung) сопровождается у Гумбольдта в его диалектическом рассуждении онтологически противоположным пониманием языка как дара, назначенного человеку его судьбой (с. 386) 25.
Человек, в понимании Гумбольдта (с. 678), не столько сам образует себе язык, сколько открывает в себе его самодеятельное развитие с каким-то радостным удивлением. Каждый человек имеет ключ к пониманию всех языков, поскольку природная способность говорить является всеобщей для человека. Нельзя было бы даже догадываться о возможности искусного механизма артикуляции, если бы в каждом человеке не было своей собственной силы осуществлять эту способность (с. 431). Развитие такого дара у человека, каким является для него язык, возможно лишь потому, что человек есть существо, одаренное сознанием и свободой (с. 649).
Гумбольдт упоминает о духовной способности человека в отношении к образованию и употреблению языка, различая в языке два начала: звук и внутреннее чувство языка (der innere Sprachsinn), под которым он понимает всю духовную способность человека (das ganze geistige Vermogen) в отношении к образованию и употреблению языка (с. 650). Язык есть не только дар человеку или произведение его деятельности. Язык в деятельностном представлении есть вдохновительное орудие для вновь возникающих поколений (с. 634), средство для решения народом своих задач (народы решают общую для всемирной истории задачу — проявления (Offenbarwerdung) силы человеческого духа — посредством разнообразия языков — с. 383).
В анализируемой концепции развивается идея о формах связанности и независимости друг от друга человека
25 Возможно, это рассмотрение языка как творения и как дара частично коррелирует с двумя ракурсами рассмотрения языка — сугубо генетическим, отражающим и запечатляющим момент зарождения языка вообще, и собственно развитием {движением) уже созданного языка.
54
(народа) й языка. Язык есть как бы круг1, выйти из котб-рого можно лишь войдя в другой круг ■!0.
Но с другой стороны, язык никогда и ни при каких условиях не может стать для человека абсолютной границей (Schranke) (с. 657). Язык нельзя признать делом человеческим (em menschliches Werk) наряду с другими произведениями духа (Geisteserzeugnisse) (с. 415) V. Язык, хотя и связан довольно тесно с духовным бытием человека, вместе с тем имеет и вполне самостоятельное бытие, независимое от человека и господствует над человеком своей силой (с. 392). Язык, с одной стороны, диктует человеку правила обращения с предметами (человек живет с предметами исключительно так, как знакомит его с ними язык — с. 434), а с другой стороны, — позволяет видеть внутреннее в самом говорящем (с. 567). В человеке не существует ничего такого глубокого, тонкого и всеобъемлющего, что не переходило бы в язык и не было быв нем заметным (с. 464).
Язык есть «орган внутреннего бытия, даже само внутреннее бытие, постепенно сознаваемое человеком и переходящее вовне» (с. 384). В генетическом плане связь языка и человека настолько глубока, что в определенном смысле язык может рассматриваться как первая необходимая ступень, начиная от которой нации в состоянии следовать каждому высшему направлению человеческого развития (с. 414). Гумбольдт обращает внимание на тесную внутреннюю связь языков с интеллектуальной индивидуальностью народов. И если на одном из этапов диалектического рассуждения он допускает возможность рассматривать интеллектуальное своеобразие народов как произведение языков (eine Wirkung), то позже он отвергает идею генетической неравноправности языка и интел-
26 Эта идея широко варьируется в последующих исследования* по философии языка. См., например, у X. Ортега-и-Гасета (ОПЯ 1975, 142): «Мы не только говорим на каком-либо языке, мы думаем, скользя по уже проложенной колее, на которую4 ставит нас языковая судьба».
27 Ср. развитие этой же идеи у М. Хайдеггера: «Язык могуще-- ственнее и потому весомее нас» (ОПЯ 1975, 61). Следовательно^ полагает М. Хайдегтер, неправильно рассматривать его кай один из атрибутов человеческой деятельности. Согласно" М. Хайдеггеру, замечает П. П. Гайденко (1975, 167), «язык должен быть понят не как атрибут, вообще не как предикат, а скорее как субъект, но этих терминов... Хайдеггер б гает».
55
ЯектуалЬной индивидуальности народа, считая, что они происходят из одного источника — недосягаемой глубины души (с. 410) 28. Язык тесно связан не только с духом, но и с характером народа29 так что, по свойствам языка можно делать заключения и о характере народа (с. 562, 416, 569). Связь языка с характером и духом народа не представляет собой односторонней зависимости (например, только зависимости языка от характера и духа народа или же наоборот). Между ними наличествует самое живое взаимовлияние (с. 396).
Хотя языки имеют тесную внутреннюю связь с духовной индивидуальностью народов, бывает очень сложно определить, как особенности духа внедряются в язык, где в языках скрывается их характер и в каких частях языка его можно уловить (с. 577). Гумбольдт даже считает (с. 680), что определить полную систему связей и различий языков и духовной индивидуальности народов — невозможная задача по состоянию языкознания его времени. Однако некоторые наблюдения относительно связи языка и духовных особенностей народа у него все же имеются. По его наблюдению (с. 405), языки отличаются по своему строению у народов с различным настроением души (Seelenstimmung), например, у народов, предпочитающих одинокие пути абстрактных размышлений, или народа, испытывающего живую потребность в общении с другими. В языках этих народов по-разному понимается символическая сторона языка, целая область языка может остаться совсем необработанной во втором случае, так как в те сферы, на которые язык должен впоследствии пролить свой свет, должно ввести его сначала темное, еще не развитое чувство.
Третья координата анализируемой концепции, задающая поле существования языка, — это «язык—мышление
28 Не совсем ясно, полагает ли Гумбольдт, что язык в логическом плане выше индивидуальности народа или же он считает их равноправными. Понимание языка как «внутренне-интимных корней» национального духа развивается применительно к «гре ческому духу» в работах А. Ф. Лосева (1930, 93).
29 Дух и характер народа, по Гумбольдту, — выразители нацио нальности. О связи языка с духом и характером народа (через посредство понятия национальности) см., например, с. 471. По нятие характера Гумбольдт применяет также к языку, говоря, например, что характер языков есть как бы дух, представляю щий собой естественное следствие продолженного влияния ум ственной особенности народа на язык (с. 562).
56
(мысль)». Намечая программу исследования хода образования языка, Гумбольдт предполагает рассматривать этот процесс в самом широком объеме не только в отношении к непосредственному результату его образования — речи и ее элементам, но и в отношении к деятельности мышления и чувства (с. 426). В гумбольдтианской концепции уделяется много внимания характеру взаимоотношений языка и умственной (духовной) деятельности народа, живой, неразрывной связи языка и интеллектуальности народа (мысли, мышления).
По Гумбольдту, язык — спутник, свидетель, а иногда и единственный представитель духовного развития человечества. Он глубоко входит в духовное развитие человечества, сопровождая его на каждой ступени его местных продвижений (прогресса — Fortschritt) и возвратов назад. По языку можно узнать всякое состояние культуры. Но есть эпоха, когда виден только язык, где он не только сопровождает духовное развитие, но даже занимает его место (с. 386). Интеллектуальная деятельность и язык едины и неотделимы друг от друга (с. 426). Соответственно не могут быть отделены в их постоянном воздействии друг на друга также язык и интеллектуальная организация (intellectuelle Anlagen). Это связывается им с тем, что и интеллектуальная деятельность человека, будучи совершенно духовным и внутренним процессом, не оставляет по себе никакого явного следа. Она переходит вовне и делается доступной чувствам (fur die Sinne) лишь посредством звука. В этом смысле язык есть орудие образования мысли (das bil-dende Organ des Gedanken). И язык и мысль производятся одной и той же силой — силой народного духа (с. 477). Оба они имеют способность к беспредельности в своем употреблении — основную черту силы духа. Язык есть необходимое завершение мысли (с. 649—650).
Между языком и умственной деятельностью (мышлением, мыслью) наблюдаются отношения взаимосвязанности, взаимосогласованности, взаимовлияния. Гумбольдт обращает внимание на известную связь состава языка (Sprachbaue) со степенью успехов всех других видов интеллектуальной деятельности, состоящую преимущественно в том «животворном дыхании», которое языкотворческая сила изливает в акте претворения мира в мысль и которое распространяется гармонически по всем частям сферы языка (с. 413).
57
. Влияние друг на друга языка и мышления может быть как логически одновременным, так и развернутым во времени (в форме цепочки). Язык, по Гумбольдту (с. 407—408), есть вместе с тем особая форма способа мышления и чувствования (eine Auffassungsweise der ge-sammten Denk- und Empfindungsart), а форма эта, будучи предоставлена народу из отдаленной древности, не может не действовать на него без того, чтобы в то же время не оказывать и сильного влияния на язык. Примером последовательного влияния может служить ситуация (с. 567), когда дух стремится внести в язык нечто новое, чтобы, воплотив в него это новое, самому стать под его влияние. По предположению Гумбольдта (с. 549—550), правильное ■ развитие языка идет в гармоническом соответствии (согласии) с развитием интеллектуальных способностей (Vermogen) вообще. Так, качество совершенно внутренней и чисто интеллектуальной стороны звуковых форм, составляющих собственно язык (с. 463—464), зависит от согласованности в действии ее законов и от такой же согласованности их деятельности с законами восприятия, мышления, чувства. Взаимное приспособление языка и умственной деятельности народов — это процесс, развернутый во времени, и скорее тенденция, чем истинное положение дел. В реальной истории возможна некоторая дисгармоничность в их отношениях. Так, в более древних и «первобытных» языках полнота форм иногда, по-видимому, может превышать потребности мысли. Под влиянием же более зрелого духовного развития (Geistesbildung) она может являться умереннее (с. 554).
Четвертая координата, задающая поле существования языка, — это «язык—мир (природа, действительность)». Язык, в понимании Гумбольдта, — вечный посредник между духом и природой (с. 565), настоящий мир (eine wahre Welt), который дух должен ставить между собой и предметами путем внутренней работы своей силы (с. 567). Этот мир создает себе человек из впечатлений, производимых на него действительным миром. Отдельными «предметами» этого мира окажутся, естественно, слова (с. 448). Мир действительный иначе именуется действительностью (eine Wirklichkeit) (с. 568—569; см. о понятии индивидуальной действительности с. 650). Называя язык особым миром, противостоящим миру действительному, Гумбольдт предостерегает от представления
58
языйа в форме пространства, распространение30 которого осуществляется путем присоединения или как бы завоевания областей, лежащих вне его (с. 399), так как при таком подходе невозможно понять природу языка в самых существенных ее чертах.
Мы рассмотрели основные координаты, задающие пространство существования языка у Гумбольдта. Введение таких координат расширяет исходную ситуацию бытия языка и соответственно отображения ее в теории. Экстенсивное начало концепции Гумбольдта — следствие признания им деятельностной природы языка (его полипри-родности). Действительно, трактовка языка как деятельности требует постановки вопроса и о субъекте этой деятельности. В понимании Гумбольдта таковым считается дух, произведением которого язык и является. Привлечение духа в качестве объяснительного принципа задает широкий экспланаторный контекст, роднящий язык с другими одноприродными явлениями. Язык всегда с необходимостью основывается на совокупности всех духовных сил человека, не исключая ничего, что в них имеется, поскольку язык охватывает все. Поэтому язык можно представлять себе и как миросозерцание (Weltanschauung) и как систему мыслей (Gedankenverknupfung) и как то и другое вместе, так как он действительно совмещает • в себе эти направления (с. 412). По-видимому, трактовка языка как миросозерцания имеет скрытый деятельностно-процессуальный оттенок, а понимание его как системы мыслей — оттенок вещественности (предметности) и некоторой статичности.
Из -рассмотрения языка как произведения духа следует, что природа языка не уникальна и возможна более общая наука, где язык рассматривается как частный случай (хотя и весьма специфический) в более широком поле объектов ее изучения. Собственно говоря, у Гумбольдта в его лингво-философских рассуждениях о языке нет специального концептуального аппарата для описания исключительно языковых феноменов. Гумбольдта по справедливости называют основателем наук о духе, или гуманитарных наук (наук о культуре). Раскрывая структурный изоморфизм между объектами культуры (язык,
Очевидно, что под распространением здесь понимается «означивание» новых областей действительности, осваиваемых человеческой мыслью.
59
искусство, мифология), Гумбольдт подчеркивает общность задач филологов, специалистов по эстетике, историков и необходимость разработки единых приемов исследования для всех областей наук о духе (см. подробнее Ramischwili 1967, 561). Говоря о создании всеобщей теории исторических наук, он подчеркивает особую роль языка для понимания всех социально-исторических явлений.
ДЕЯТЕЛЬНОСТНО-ДИНАМИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА ЯЗЫКА
При деятельностно-динамическом взгляде объект рассматривается как деятельность и сила, т. е. как некая сущность, порождаемая деятельностью другого объекта, понимаемого как сила, и выступающая далее по отношению к другим сущностям как определенная сила. Деятель-ностно-динамический подход при аналитическом рассмотрении можно было бы разбить на два подхода: собственно деятельностный и динамический (энергетический, силовой). Однако динамический (силовой) подход можно представлять и как составную часть деятельностного подхода в широком понимании и рассматривать оба эти подхода как единый исследовательский прием, трактуя силу как атрибут деятельности31. Охарактеризуем сначала собственно деятельностную компоненту гумбольдтов-ской концепции, а затем динамическую (силовую).
Деятельностный подход в этой концепции занимает центральное положение. Можно говорить даже о его логической исходности и все основные идеи Гумбольдта увидеть через категорию деятельности и сцепленные с нею представления. По замечанию В. А. Звегинцева (1978, 175), все рассуждения и дихотомии Гумбольдта являются прямыми производными от положения о языке как деятельности, несмотря на то что они своим метафизическим обличьем, как кажется, противопоставляются этому подходу.
Обязательность деятельностного подхода к языку и
31 В работе Г. В. Рамишвили (1978, 214) концепция Гумбольдта также называется динамической, однако этим наименованием у него подчеркивается другой момент — а именно синтетический сплав базисных черт гумбольдтианской концепции (динамическая концепция Гумбольдта, по Рамишвили, рассматривает язык как «форму, порождение и энергию, а не как аморфную массу, результат или эргон»).
60
логическая Первичность деятельностной характеристики й гумбольдтианской концепции, вытекает из следующих тезисов:
«Бытие духа состоит только в деятельности и его можно представлять только в виде деятельности» (... weil sich das Dasein des Geistes uberhaupt nur in Tatigkeit und als solche denken lafit) (c. 419); «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности» (Das gei- stige Vermogen hat aber sein Dasein allein in seiner Tatigkeit) (c. 464).
Язык есть произведение деятельности духа или даже сама деятельность духа.
Следовательно, и язык мы можем знать только из его деятельности и можем представить только в виде деятельности и как деятельность духа 32.
Приведем контексты, иллюстрирующие определения языка в терминах деятельностной парадигмы.
«Обозначить языки как деятельность духа (als eine Arbeit des Geistes) более адекватно и правильно» (с. 419);
«Если языки рассматривать генетически как дея тельность духа, направленную к определенной цели (auf einen bestimmten Zweck gerichtete Geistesarbeit), то бро сается в глаза, что эта цель может быть достигнута в меньшей или большей степени» (с. 389).
«Язык, как в отдельном слове, так и в связной речи, есть акт, истинно-творческое действие духа» (eine wahrhaft schopferische Handlung des Geistes) j(c. 605).
«Язык есть вечно повторяющаяся работа духа, стремящаяся претворять членораздельный звук в выра жение мысли» (с. 418).
К тому же типу определений примыкают определения языка через категории деятельностной парадигмы (цель, средство и т. д.) и другие деятельностные понятия (акт, оттиск, опыт, образец и т. д.). Приведем некоторые из таких определений.
«... язык представляется средством к цели» (als ein Werkzeug zu einem Zwecke) (c. 462);
«Язык есть орган образования мысли» (Die Sprache ist das bildende Organ des Gedanken) (c. 426);
32 По-видимому, этот тезис справедлив не только для языка в целом, но и для отдельных его компонентов; см. деятельностную дефиницию формы языка (с. 420).
61
k... в существе человека вложено предчувствие области, выходящей за пределы языка, ... язык в то же время есть единственное средство (das einzige Mittel) исследовать и оплодотворить эту область» (с. 567).
В качестве средств деятельностного представления у Гумбольдта выступают подкатегории деятельностной категориальной парадигмы — цель,, средство, задача, продукт и т. д. и понятия с деятельностной семантикой — отпечаток, работа и т. д. Деятельностному представлению (интерпретации) может быть подвергнут как сам язык, включая любой элемент его структурации, так и любой компонент поля существования языка (человек, дух народа и т. д.). Здесь возникает методологическая проблематика связи структурации языка и языковой деятельности с исходными идеями деятельностного представления, в частности, вопрос о том, производна ли структу-рация языка от деятельностного взгляда или она результат наложения других независимых от деятельностной парадигмы категорий (например, категорий системного подхода). Другими словами, это вопрос о коррелирован-ности в рамках деятельностного представления структурации языка и языковой деятельности.
В деятельностном мире гумбольдтианской концепции все может действовать — дух, человек, язык. Но более всего речь идет о деятельности языка и духа. В идеальном теоретическом мире гумбольдтианской концепции одни потоки действий сменяют другие; возникает целый вихрь деятельностей со своей иерархией. Одни виды дея-тельностей могут считаться более специфичными для раскрытия сути исследуемых объектов, другие, напротив, — менее специфичными. Так, существенной деятельностью (Wirksamkeit) языка в человеке признается деятельность, направленная на мыслящую и творящую своим мышлением силу человека (с. 400). Стилистика мышления (видения объектов) при деятельностном взгляде такова, что во всем видятся потоки действий или следы этих действий. Например, интеллектуальные преимущества языков трактуются как зависимые от духовной организации народов в эпоху образования и преобразования языка и составляющие ее образ (das Bild) или даже непосредственный отпечаток (der unmittelbare Abdruck) (с. 464).
При деятельностном представлении деятельностной трактовке подвергаются все явления из жизни языка,
62
в частности, внутренний генезис 33 языка у человека трактуется как неразрывно связанный с внутренней природой человека, со спонтанными бессознательными (непроизвольными) процессами, свойственными ей: «. .. Языки неразрывно связаны (verwachsen sind) с внутренней природой человека и скорее исторгаются из нее самодеятельно, чем производятся ею произвольно» (с. 410) 34. Деятельностную трактовку получают также законы (языка?). Они интерпретируются в виде особых путей, которыми идет деятельность духа при образовании языка (in der Spracherzeugung), или же, при другом сравнении, в виде форм, с помощью которых она чеканит звуки (с. 463). Как видим, деятельностная трактовка законов в гумбольдтианской концепции осуществляется на уровне образов. Неясно, имеются ли в ней собственно теоретические, а не образно-метафорические философские понятия, связанные с идеей закона. Разновидностью деятельностной трактовки: законов можно считать их телеологическую трактовку -— квалификацию через категорию цели, входящую в состав деятельностной категориальной парадигмы. «При непосредственной связи явлений языка с силой духа, — пишет Гумбольдт (с. 476), — язык представляет органическое целое, в котором различимы не только отдельные части, но также законы его деятельности- (Ge-setze des Verfahrens), или говоря историческими терминами, направления и стремления».
Деятельностная трактовка распространяется у Гумбольдта и на определение предназначения языка35, или на языке современной лингвистики, — его функций. Отметим наиболее важные из них:
функция транспонирования (перевода предметов мира в предметы сознания (с. 413);
функция обозначения предметов (с. 416);
33 Возможно, у Гумбольдта не имеется различия понятий гене зиса, применяемого к языку в целом, и порождения, применяе мого к реализации речевой деятельности у индивида.
34 Интересно рассмотреть, как связаны у Гумбольдта спонтан ность и самодеятельность.
33 В этой связи интересно дать методологическую интерпретацию некоторым замечаниям Гумбольдта о неисчерпываемости языка телеологическим началом, например, утверждению, что развиваемый в его работе подход исходит не из поставленной цели, а из непостижимой первопричины. Гумбольдт подчеркивает (с. 388—389), что именно такой подход и является единственно-подходящим для игзучеяия различных проявлений человеческого Духа.
(53
составлять условие мышления для человека (с. 429);
удовлетворять потребности общения между людьми (с. 429) (в терминологии последующей лингвистики — это коммуникативная функция);
служить средством обмена мыслями (с. 429),сред ством понимания (с. 416);
давать инструкцию обращения с предметами внеш него мира (с. 434);
быть посредником между человеком и природой, действующей на него изнутри и снаружи (с. 434).
В связи с развертыванием деятельностного представления языка целесообразно остановиться на вопросе о том, какая из базисных функций языка — функция транспонирования (на языке современной лингвистики, когнитивная) или коммуникативная — является первичной в гумбольдтианской концепции. По-видимому, в ней речь идет о логической и генетической первичности функции транспонирования (т. е. перевода мира в предметы сознания) в плане филогенеза языка и актуальной первичности коммуникативной функции в плане онтогенеза языка 36. Гумбольдт подчеркивает, что производство языка (die Hervorbringung der Sprache) — внутренняя потребность человечества, а не только внешняя, потребность поддерживать общественные отношения, которая носит внешний характер для человечества; эта внутренняя потребность лежит в самой природе человеческого духа и составляет необходимое условие для развития сил духа и приобретения миросозерцания (с. 390).
Язык — это необходимое условие для мышления человека даже в ситуации, когда непосредственное общение между людьми отсутствует: даже вовсе не касаясь общения между людьми, можно утверждать, что «речь (das Sprechen) — необходимое условие мышления для человека даже при полном одиночестве. Но в действительности (in der Erscheinung) язык всегда развивается в обществе людей, и человек понимает самого себя не иначе, как удостоверясь в понятности своих слов для другого» (с. 429).
По словам Г. В. Рамишвили, коммуницировать возможно при условии, если отражение мира хотя бы частично уже произошло. В противном случае речь может идти только о биологической коммуникации.
64
При развертывании деятельностного представления языка Гумбольдт с его преимущественным интересом к основаниям языка и его первоистокам особое внимание уделяет именно функции транспонирования, не слишком занимаясь языком в качестве средства общения между людьми.
В концепции Гумбольдта сформулированы некоторые базисные принципы деятельности, которые могут быть использованы при развертывании деятельностных представлений языка гумбольдтианской ориентации. Эти принципы будем называть законами деятельности.
К числу таких законов принадлежит прежде всего принцип, согласно которому «то, что само в себе едино (Eins) и одарено энергией (energisch 1st), также ненарушимо сохраняет естественную гармонию в своей деятельности (in seiner Wirkung)» (с. 463).
Второй закон — это закон неразрывной связи главных проявлений субъекта деятельности: «Где чувство языка .. . проложило себе своей ясностью и остротой правильный путь, там разливаются внутренний свет и определенность по всему строению языка и главные проявления его деятельности находятся между собой в неразрывной связи (die hauptsachlichsten AuBerungen seiner Wirksamkeit stehen in ungetrenntem Zusammenhange mit einander) (c. 499).
Третий закон касается обратной связи субъекта деятельности и его продукта. В соответствии с этим законом продукт деятельности оказывает свое воздействие на субъекта деятельности, который его произвел. Этот закон распространяется на самые различные субъекты деятельности — человека, дух, язык и его компоненты. Приведем соответствующие фрагменты, иллюстрирующие действие этого закона:
65
1. «Как вообще закон существования человека в мире таков, что человек ничего не может произвести из себя, что мгновенно не стало бы массой, обратно действующей на него самого и обусловливающей его дальнейшее творчество, так звук, претворяемый внутренним чувством языка в членораздельный, видоизменяет затем взгляд и приемы (das Verfahren) внутреннего чувства языка. Таким образом, всякое дальнейшее созидание (Schaffen) не сохраняет простого направления первоначальной силы, а усложняет его за счет созданного прежде» (с. 650— 651).
5 В. И. Постовалова
«... дух непрестанно стремится внести в него (язык. — В. П.) что-нибудь новое, чтобы, воплотив в него это новое, самому стать вновь под его влияние» (с. 567).
«В -эпоху образования форм народы больше, заняты самим языком, чем его целью, больше тем, что они дол жны выразить; они прилагают усилие к выражению мысли, и это усилие (Drang) при вдохновительном влия нии созданного (des Gelungenen) вызывает и поддержи вает их творческую силу» (с. 554).
«Дух создает и созданное ставит перед собой по средством того же~ акта как объект и воспринимает его действие на себя» (с. 607).
Деятельность — центральное понятие у Гумбольдта, которое служит связующим звеном между остальными понятиями его концепции. В категориально-понятийной парадигме этой концепции деятельность непосредственно противостоит (т. е. находится на одинаковом уровне абстракции и идеализации) бытию. Категории бытия и деятельности у Гумбольдта равнопорядковы. Они выступают наряду с понятием духа в функции предельных понятий, замыкающих и отграничивающих поле рассмотрения языка в его концепции. В следующих фрагментах иллюстрируется прямая противопоставленность категорий деятельности и бытия37: «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности (с. 464); «Народы и частные лица ... наслаждаются своим бытием (sein Dasein) в счастье и деятельности (in seiner Tatigkeit)» (с. 387); «Мы отличаем бытие (das Sein) от деятельности (Wir-ken) и первое как невидимую первоначальную причину противополагаем мышлению, чувству и деятельности, обнаруживающимся в явлении. Мы здесь имеем в виду не то или иное отдельное бытие индивида, а бытие всеобщее, которое определяющим образом выступает в каждом отдельном» (с. 568). Гумбольдт рассуждает преимущественно о внутреннем бытии (das innere Sein) (с. 383). Деятельности в его концепции противостоит также «жизнь» («Жизнь (Leben) и деятельность (Tatigkeit) в природе повсюду развиваются из внутренней свободы, первоначального источника которой напрасно было бы
37 См также замечания о бытии (Sein) как конечном пункте исследования (с. 568), о чистом синтезе бытия (Sein) и понятия (Begriff) (с. 467), откуда ясно, что одним из оппозитов «бытия» у Гумбольдта является «понятие».
66
искать в области явлений» (с. 566). У Гумбольдта используется противопоставление деятельности/предметности (вещности) — центральное противопоставление в немецкой классической философии38. См., например: «Где же язык, проникнутый энергичной внутренней силой, одушевляется ею к движению, там он радостно принимает высший полет и соответственно тому обратно действует своею вещественною самостоятельностью» (materielle Selbststandigkeit) (с. 634).
Категория деятельности конкретизируется у Гумбольдта с помощью ряда понятий (подкатегорий) — субъекта деятельности (действующего лица), задачи, цели, средств, способов (методов) деятельности, продукта, материала, — образующих понятийно-категориальную парадигму деятельностного представления языка. О своих средствах задания деятельностного представления упоминает и сам Гумбольдт (с. 419): «Назвать язык — деятельностью (eine Arbeit) духа уместно и справедливо уже и потому, что бытие духа состоит только в деятельности и его можно представлять себе только в виде деятельности. При необходимом для исследования языков разложении их состава мы принуждены даже представлять язык как действие (ein Verfahren), осуществляемое с помощью определенных средств и направленное к определенным целям, и принимать языки действительно за произведения (Bildungen) народов».
Вслед за Гегелем принято различать во всеобщей структуре деятельности такие ее компоненты, как: цель, средство, результат и сам процесс деятельности. Для деятельности характерна, связка «субъект — объект». В антропологически ориентированном понимании деятельности как деятельности человека в качестве субъекта стали понимать человека, переосмысливая соответственно содержание всех остальных компонентов структуры деятельности. Эта идея хорошо выражена у Э. Г. Юдина (1978, 268): «Деятельность предполагает противопоставление субъекта и объекта и вытекающее отсюда противопоставление ло-
33 В последующих исследованиях по теории деятельности в качестве исходного противопоставления выступает оппозиция дея-тельностный/натуральный (деятельность/природа), для характеристики которой используются категории естественного/искусственного. У Гумбольдта нет оппозиции естественного/искусственного. Понятие естественного используется им вне оппозиции к искусственному.
67 5*
гики человеческих целей и логики самого объекта: человек противопоставляет себе объект деятельности как материал, который в согласии с целями человека должен получить новую форму и новые свойства, превратиться из внеположенного материала в продукт деятельности и уже в этом своем качестве включиться в социальную жизнь. . . С личностной точки зрения деятельность представляет собой единство интериоризации (освоения человеком совокупности условий его жизни и деятельности и формирования на этой основе личностных характеристик и способностей) и экстериоризации (воплощения способностей и замыслов человека в продуктах его деятельности)» 39.
Перейдем к подробной характеристике понятий, конкретизирующих в гумбольдтианской концепции базисную категорию деятельности. Первое понятие — это субъект деятельности (деятель). В качестве субъекта деятельности в гумбольдтовских построениях могут выступать: 1) народ (люди), человек (отдельные лица), род (людей); 2) дух; 3) сила; 4) язык, речь, чувство языка; 5)другие более частные субъекты деятельности: звук, звуковой смысл, ум, слух народа, соображения рассудка, стремление, внутренние отношения, чувства, внешние впечатления, законы форм и др.40
39 См. также вариант операционального определения структуры деятельности (акта деятельности) у Г. П. Щедровицкого, в кон цепции которого в числе структурных компонентов деятельно сти выделяются: 1) цель, стоящая перед индивидом; 2) ис ходный материал объектного преобразования; 3) продукт объ ектного преобразования (т. е. новообразование, полученное в результате осуществления процедур деятельности); 4) про цедуры деятельности (включая орудия преобразования, ма- шипы или вообще средства и действия, осуществляемые чело веком) ; 5) интериоризованные средства (образования, исполь зуемые при построении процедур); В) способности, необходи мые для оперирования средствами осуществления действий и построения соответствующих процедур, производящих преобра зование исходного материала в продукт.
В психологической концепции деятельности, развивавшейся в работах А. Н. Леонтьева, деятельность трактуется как реальный процесс, складывающийся из совокупности действий и операций.
40 М. Хайдеггер (ОПЯ 1975, 10) обращает внимание на то, что Гумбольдт определяет сущность языка как «энергию», понимая, однако, последнюю в смысле монадологии Лейбница (1935) как деятельность субъекта.
68
Приведем последовательно контексты, иллюстрирующие употребление каждого из перечисленных классов субъектов деятельности. В концепции Гумбольдта, как практически и во всех деятельностных концепциях, в качестве субъектов деятельности выступают живые существа — люди, народы, человек и т. д. См., например: «Создание наций предшествует созданиям (Werken) отдельных лиц» (с. 414); «Но языки доказывают своим существованием (Dasein), что имеются произведения духа, которые не переходят от одного индивида ко всем остальным, но могут производиться из самодеятельности всех в одно время. Так как форма языков всегда непременно национальна, то непосредственными творцами в их создании бывают, очевидно, сами народы как таковые» (с. 410); «Коль скоро народ или вообще мыслящая сила человека воспринимает элементы языка (Sprachelemente), она должна... соединять их в единство» (с. 549).
В качестве особого субъекта деятельности у Гумбольдта может выступать также дух. Рассмотрение духа в качестве субъекта деятельности составляет одну из отличительных черт варианта деятельностного представления языка у Гумбольдта, вся концепция которого базируется на идее о том, что язык есть деятельность духа (eine Arbeit des Geistes) (с. 419), точнее (в генетическом аспекте) деятельность духа, направленная к определенной цели (auf einen bestimmten Zweck gerichtete Gei-stesarbeit) (c. 389). Использование духа в качестве субъекта деятельности — типичная черта трансценденталист-ского стиля мышления. В качестве сверхиндивидуального субъекта в идеалистических системах разного вида могут выступать абсолютный дух, бог, мировой разум, трансцендентальное «Я». Подлинным субъектом познания, по Канту, — пишет В. А. Лекторский (1967, 220), — «является не индивидуальное, эмпирическое „Я", а некоторый „субъект вообще", трансцендентальный Субъект, лежащий в глубочайшей основе всякого индивидуального „Я", но вместе с тем выходящий за его пределы». «Субъект вообще» открывается эмпирическому сознанию индивидуального субъекта не в своем функционировании, а лишь в его результате — в форме продуктов его деятельности, в качестве каких выступает мир явлений. Потусторонними производителями мира явлений, по Канту, служат «вещи в себе» и «трансцендентальный субъект». В гносеологии Канта субъект предстает не как созерцающий
69
внешнюю действительность (мир явлений), а как созидающий формы предметности.
В качестве субъекта деятельности у Гумбольдта нередко выступают различного рода «силы» (см., например, о языкотворческой силе — силе, творящей языки, с. 400). Субъект деятельности, осмысленный как сила, и сила как субъект деятельности — вторая уникальная черта дея-тельностной концепции языка Гумбольдта.
Субъектом деятельности часто выступает язык (иногда — речь). Язык, в понимании Гумбольдта, осуществляет самые разнообразные действия. Он может собственной внутренней самодеятельностью видоизменять всякое произведенное на него влияние (с. 412), избирать пути своего движения (с. 543), действовать в различных направлениях, например, оказывать воздействие (Wir-kung) на произнесенное (das Gesprochehe) и на производящую его силу народного духа (с. 477). В качестве особого субъекта деятельности выступает также языковое чувство (Sprachsinn) (с. 459, 488, 499).
Идея деятельностного взгляда на мир у Гумбольдта так всесильна, что в деятельностную орбиту включаются им и такие феномены, которые обычно как самостоятельно действующие не воспринимаются. Так, деятельными (деятелями) становятся: звуки (с. 650), ум (с. 429), слух (с. 445), качества в языках, действующие на пользу или во вред совершенству их организации (с. 488), законы (с. 463—464), внешние впечатления и внутренние чувства человека (с. 496), особенности мысли и чувства народа, влияющие на язык с момента его образования (с. 555) и т. д. По Гумбольдту (с. 548), в ходе развития языков участвуют две ограничивающие друг друга причины — основное начало, которым определяется направление, и влияние произведенного материала.
Второе понятие, раскрывающее категорию деятельности, — это задача (Aufgabe). Так, Гумбольдт упоминает (с. 417) о необходимости уяснения способа, с помощью которого каждый язык решает наиглавнейшие вопросы, которые предстоят как задачи при всяком образовании языка (Spracherzeugung).
тельности, — это понятие цели41, имеющее в концепции
41
41 Категория цели занимает центральное положение в характеристике акта деятельности, поскольку именно на ней сфоку-
70
Третье понятие, конкретизирующее категорию дея-
Гумбольдта большую смысловую нагрузку в отличие, например, от понятия задачи, которое только намечается. Концепция Гумбольдта может быть названа в известном смысле телеологической и возможно даже говорить о самостоятельном телеологическом представлении языка (разновидности деятельностного) 42. Гумбольдт упоминает об общих целях языка («форма всех языков . . . должна достигать всеобщей цели» (den allgemeinen Zweck) (с. 651), внутренних целях (с. 459).
В теоретическом пространстве его концепции речь может идти о целях разных субъектов деятельности — деятельности человека (человечества), силы, духа, языка и т. д. По Гумбольдту (с. 652), деятельность духа имеет своей целью не одно только внутреннее возвышение, на этом пути она может быть увлечена и к внешней своей цели. Гумбольдт упоминает о деятельности, целью которой является взаимопонимание между людьми (каждый должен говорить другому так, как говорил бы тот при тех же условиях) (с. 419). Определив язык генетически как деятельность духа, направленную к известной цели, он полагает (с. 389), что цель эта может быть достигнута в различной степени. Человек, в представлении Гумбольдта (с. 568), понимает предметы и обращается с ними всегда в одном и том же направлении с одной и той же целью (dasselbe Ziel) при одинаковой мере движения, Извечная цель (das Ziel) постепенного развития человечества состоит в соединении продуктов, самобытно производимых духом изнутри себя самого, с данными извне (с. 394).
. В языке все направлено к определенной цели — выражению мысли (с. 422). Поэтому образование языка можно представить себе как взаимодействие духовного стремления обозначить материал, требуемый внутренними
сированы остальные компоненты структуры деятельности. Этаидея хорошо выражена у А. П. Огурцова (1976, 193): «Деятельность предполагает рационально формулируемые цели, рациональный выбор средств, соизмерение целей и выбранных средств, рационально обоснованное принятие решения, целенаправленные акты деятельности и, наконец, объективные результаты, далеко не всегда совпадающие, а часто даже противоречащие поставленным целям».
12 См., например, телеологическую трактовку нереализованного (потенциального) в языке (с. 390), где упоминается о том, что языкам не всегда удается полностью выполнить стремление (Streben), которое в них четко наметилось,
71
целями языка, и производства артикулированного звука (с. 459). Гумбольдт говорит о решительном влиянии различных звуковых форм на достижение внутренних целей языка (с. 460) 43. Поскольку язык в своем создании находится в зависимости от обстоятельств, при которых он «является в действительность», то он не везде может достигнуть одинаковой для всех цели. Между тем необходимость удовлетворения всеобщей цели вынуждает его стремиться к тому образованию (Gestaltung), которое годилось бы для его цели (с. 678). По Гумбольдту (с. 651), форма всех языков в сущности своей одинакова и должна достигать общей цели языка. Возможна форма языка, которая из всех допустимых' форм наиболее всего соответствует целям языка (с. 652). В своих отклонениях от правильного построения конкретная форма различных языков имеет как отрицательную часть, так и положительную, ведущую к общей цели то, что не полностью ее достигло (с. 678). Заметив, что формирование речи (die Rede) на самой высшей своей ступени равносильно рождению идей и всему духовному развитию, Гумбольдт подчеркивает (с. 501), что к этой цели она стремится, какие бы преграды ни стояли на пути к ее достижению. Помимо «цели» используются также понятия из того же семантического поля — «намерение», «тенденция», «стремление», «направление», «предназначение». Гумбольдт говорит о творческом стремлении духа (sein schop-ferischer Trieb) (с. 555), о том, что дух стремится (strebt) внести в язык новое (с. 567), о стремлении духа (geistige Streben) в объективный мир и о результате такого стремления — слове, которое возвращается назад к субъекту (с. 428). Гумбольдт упоминает также о стремлении языка, замечая, например, что организм языков обнаруживает способ их стремления (Streben) к завершению формирования языка (с. 391) или что звуковая форма может противостоять внутренней тенденции языка (Sprachtendenz) (с. 425). Он говорит (с. 460) о наклон--ности (Neigung) образовывать множество тонких и резко отграниченных артикуляций и о стремлении (Streben) разума языка создать столько различных форм, сколько
«См. замечания Гумбольдта (с. 658) о необходимости особогоискусственного устройства (ein kunstlicher Bau) для осуществления простейших целей, которые каждый язык непременно достигает. Об окончательном достижении целей процесса синтеза в языке (с. 473).
П
I :
нугйно Для того, чтобы схватить летящую мысль S бесконечном разнообразии ее движений, а также рассуждает о стремлении (Trieb) к развитию языка (с. 397). В концепции Гумбольдта речь идет о внутреннем направлении (Streben) чувства языка (с. 488), духовном стремлении (des geistigen Strebens) (с. 459), духовной силе в человеке, которая своими индивидуальными стремлениями (Bestrebungen) постоянно изобретает новые формы (с. 395).
При характеристике направления, как и при характеристике цели, релевантны параметры — что «направляется», субъект и адресат направления. По Гумбольдту (с. 389), язык есть деятельность духа, направленная к определенной цели (см. также о направлении народного духа — Geistesrichtung der Nation — с. 672; о направленности на язык стремлений народа — den gerichteten Trieb der Nationen — с. 654—655; о преобладании первоначального направления в языке vorherrschende Richtung — с. 554). Язык должен пробуждать в каждом человеке, те же силы, которые действуют в нем самом, давая им то же самое направление (Richtung) (с. 413). Гумбольдт упоминает о простом направлении первоначальной силы (die einfache Richtung der ursprunglichen Kraft) языка (отмечая, что всякое созидание в языке не отменяет такого направления, а является его усложнением за счет действия, созданного ранее) (с. 651), о всеобщих направлениях языка (с. 448), а также возможных интеллектуальных направлениях, одному из бесконечного разнообразия которых следует язык (с. 412).
Помимо понятий цели, стремления и направления, Гумбольдт использует также понятие намерения (Absicht) (с. 531), полагая, что иногда в языке Нужно остерегаться допускать в собственном смысле намеренности (etwas eigentlich Absichtliches) (с. 510). Говоря об изменении звуков, он упоминает о чувстве языка, которое намеренно (absichtlich) или по равнодушию позволяет звукам исчезать из языка (с. 488).
В некоторых контекстах понятия направление и стремление, а также близкое к ним по значению слово путь употребляются одновременно, создавая впечатление телеологического потока в деятельностной картине концепции; см., например: «Стремление (Streben) внутреннего чувства в языках действительно направлено (gerich-tet) к одинаковости в языках и его господство даже не-
73
удачные формы старается как-нибудь возвратить к правильному пути (Bahn) (с. 651—652, см. также с. 412-413).
Четвертое понятие, конкретизирующее категорию деятельности, — это средства (орудия) деятельности, для характеристики которого существенны параметры: кому принадлежит средство, для чего оно служит и что является средством. В качестве средства деятельности человека и духа рассматривается язык. По Гумбольдту (с. 414), если народ позволяет языку свободно развиваться из своего духа, употребляя его орудием (als Werkzeug) своей внутренней деятельности, он ищет и достигает высшего. Язык как орган образования мысли (das bildende Organ des Gedanken) (с. 426) может служить вдохновительным орудием для вновь возникающих поколений.
Описывая ситуации, когда язык уже построен, Гумбольдт замечает: «Орудие готово (das Werkzeug ist vorhanden) и духу предстоит пользоваться им и воплощаться в нем» (с. 554). Языки — необходимые орудия (Werkzeuge) для деятельности духа (с. 655).
В экстенсивном контексте рассмотрения деятельност-ного мира Гумбольдта язык не только служит средством деятельности (см.: с. 567), но и сам имеет средства для выполнения своих задач.
Всю сумму средств (Mittel), употребляемых языком для достижения своих целей, Гумбольдт называет техникой (Technik), разделяя ее на фонетическую и интеллектуальную. Под фонетической техникой он понимает (с. 462) образование слов и форм со стороны звуков. Интеллектуальная же техника, в его представлении, содержит в себе все, что в языке подлежит обозначению и различению (например, роды имен в языке, двойственное число, времена глаголов и т. д.). Техника языка может развиваться иногда сверх потребности для достижения цели и возникает вопрос о соразмерности развития техники языка интересам достижения его цели. В некоторых языках техника может превышать меру потребности в этом плане, а в других не достигать ее (с. 462—463). Характеризуя используемые средства (орудия), Гумбольдт говорит о вдохновительных орудиях (Werkzeuge) (с. 634), конечных средствах (endlichen Mitteln) (с. 567) и т. д. В понимании Гумбольдта (с. 568—569), деятельность человека вплоть до ее зародышей (einfachste Endpunkten) состоит в способе (in der Art), посредством
74
которого человек принимает действительность за свой объект или за материю, которую он формирует. С помощью понятия способа определяется и характер языков, состоящий в особом способе соединения мысли со звуками. Гумбольдт обращает внимание на необходимость уяснения способа (Art) (путем всматривания в форму языка), посредством которого каждый язык разрешает основные вопросы, составляющие задачу при образовании всякого языка (с. 417). Он говорит также об организме тех языков, в которых даже при запутанности их форм будет обнаруживаться способ их стремления (die Art ihres Strebens) к формированию языка наиболее ясно (с. 391).
Пятое понятие, конкретизирующее категорию деятельности, — это способ деятельности (образ деятельности, метод) 44. Определив язык как акт, истинно-творческое действие духа, Гумбольдт замечает (с. 605), что этот акт в каждом языке представляет собой индивидуальное действие, совершаемое вполне определенным образом (ш_ einer von alien Seiten bestimmten Weise verfahrend).
Говоря о деятельности духа по выработке способа выражения мысли, он замечает (с. 419), что эта деятельность имеет постоянный, одинаковый образ действия erne constante und gleichformige Weise). Никто не может обращаться к другому иначе (auf andere Weise), как тот другой говорил бы с ним при сходных обстоятельствах (с. 419).
По Гумбольдту (с. 436), язык состоит наряду со сформированными элементами, преимущественно из разных способов (Methoden) продолжать работу духа по данным образцам и указанному направлению.
Шестое понятие, конкретизирующее категорию деятельности, — это продукт деятельности (произведение, дело, создание). При характеристике продукта косвенным образом всегда раскрывается и субъект деятельности, так как при названии произведения деятельности обычно сообщается и о создателе продукта. В качестве продукта деятельности в концепции Гумбольдта обычно выступает язык (языки): «... языки являются творениями народов (Schopfungen der Nationen), и в то же время они остаются творением отдельных лиц (Selbstschopfungen der
44 Неясно, относится ли «техника» языков, по Гумбольдту, к средствам или же к способам деятельности.
75
Individuen) » (с. 412); см. замечания с. 387 об эпохе, когда отдельные лица исчезают в массе народа и язык является делом разумно творящей силы (das Werk der intellek-tuell schaffenden Kraft), а также о языке как живом создании духа (die lebendige Erzeugung des Geistes) (с. 554).
Иногда встречаются также диалектически-негативные характеристики языка как не-произведения: «Язык исходит из такой глубины человеческой природы, которая не позволяет вообще рассматривать его как произведение или творение самого народа (als ein eigentliches Werk und als eine Schopfung der Volker). Он обладает очевидной, хотя в существе своем необъяснимой самодеятельностью. С этой точки зрения язык не есть произведение деятельности (kein Erzeugniss der Tatigkeit), а непроизвольная эманация45 духа, не дело народа(nicht ein Werk der Nationen), а дар, назначенный ему внутренней судьбой» (с. 386). Как видим, альтернатива для произведения (продукта деятельности) — дар (Gabe) (нечто существующее и созданное без действия человека).
В качестве произведения деятельности могут рассматриваться самые разнообразные феномены, например, языковой синтез, трактуемый как произведение (das Pro-dukt) силы духа в минуту рождения языка (с. 474). В качестве продукта самодеятельности языка (das fertige Erzeugniss) рассматривается также слово, которое интерпретируется как граница, до которой язык самодеятельно формируется (selbsttatig bildend ist) (с. 449). Именно в слове язык дает свое готовое произведение 46.
Седьмое понятие, конкретизирующее категорию деятельности, — это материал деятельности. При характеристике материала важно обратить внимание на то, что за материал упоминается, каков он и что с этим материалом совершается. Весьма часто речь идет о материале мышления (der Stoff des Denkens) («.. .материал мышления и возможность его разнообразных сочетаний нельзя истощить совершенно» — с. 436), а также о материале слушающего и говорящего («Речь (die gemeinsame Rede) никогда не сравнима с передачей материала (eines Stof-
fes). В понимающем, как и говорящем, она должна развиваться из своей внутренней силы» — с. 430). Гумбольдт упоминает (с. 459) также о материале, предлагаемом внутренними целями языка.
По-видимому, материал в анализируемой концепции входит в две различные категориальные парадигмы: в деятельностную (которую мы сейчас рассматриваем), с одной стороны, и, с другой стороны, является оппозитом категории форма в категориальной парадигме форма/материал. Материал во втором случае тесно связан с понятием формирования (см. о силе сформировавшегося материала (eines geformten Stoffes — с. 461). В первом же случае понятие материала тесно связано с идеей завершенности (готовности) (см. с. 419, 422, 431).
Рассмотрим понятия, связанные с дальнейшей конкретизацией деятельностного представления языка. Часть таких понятий касается различных видов деятельностей47. К их числу относится прежде всего понятие самодеятельности (die Selbsttatigkeit) (о самодеятельности творческой силы языка см. с. 494; о внутренней самодеятельности языка — с. 412). По Гумбольдту (с. 410), языки тесно связаны с внутренней природою человека и скорее исторгаются из нее самодеятельно (selbsttatig), чем производятся ею произвольно. Он упоминает и о самостоятельной деятельности48, рассуждая, например, о превращении звука в членораздельный, когда он становится в языке истинно и, по-видимому, даже самостоятельно творящим началом (с. 650), а также о символизирующей деятельности звука (с. 650), внешней и внутренней деятельности в языке (язык собственной внутренней деятельностью видоизменяет всякое произведенное на него влияние).
Рассмотрим некоторые виды деятельностей в экстенсивном пространстве гумбольдтианской концепции, избрав в качестве основания их разделения характер содержания деятельности. Первый вид деятельности в этом плане — деятельность порождения (Erzeugung). По Гумбольдту (с. 418), существо языка заключается в самом акте его произведения (in dem Acte ihres wirklichen Hervorbrin-
45 Идея эманации духа, очевидно, восходит к традициям неоплатонизма в философии и платонизма.
*' Очень часто Гумбольдт говорит о произведении деятельности, не раскрывая его конкретную вещественность.
76
47 Характеристику различных видов деятельности см., например, у М. С. Кагана (1974).
48 Понятие самодеятельности, очевидно, связано с понятием им манентного механизма (см., в частности, с. 399). Неясно, свя заны ли у Гумбольдта понятия самодеятельности и самобыт ности.
77
gens). Помимо порождения, речь идет также о творческой деятельности, связанной с созиданием, творением и конкретизирующей деятельность порождения (см. о животворном дыхании, которое языкотворческая сила (sprach-bildende Kraft) изливает в акте претворения мира в мысли (с. 413). По Гумбольдту (с. 457), понятие творения (das Schaffen) возможно приложить лишь к первоначальному изобретению языка (Spracherfindung), к первоначалу языка (Urfange der Sprache) (с. 535). Оппозитом творения и порождения является понятие преобразования (Umbildung, Umgestaltung) (с. 464). Деятельность духа, занятая выработкой выражения мыслей, имеет дело с готовым материалом и собственно не творит (nicht rein er-zeugend), а только преобразует (umgestaltet) (с. 419). Будучи вечным посредником между духом и природой, язык преобразуется с каждой новой ступенью образования духа (с. 565).
Производной от порождения является деятельность возрождения. Так, состав слов в языке трактуется как непрерывно производящийся и воспроизводящийся результат словообразовательных сил в языке (ein fortgehen-des Erzeugniss und Wiedererzeugniss) (c. 480), см. также о повторяющемся явлении человеческого действия (ube-rall wiederkehrende Erscheinung des menschlichen Wirkens) (c. 385). В языке различается сила обозначающая и сила, производящая обозначаемое (die bezeichnenden und die das zu Bezeichende erzeugten Krafte), неразрывно связанные друг с другом и составляющие единую способность—дар слова (с. 461). Эти силы первоначально, в невидимых движениях духа невозможно и представлять отдельными друг от друга. Отмечая действие на человека силы сформировавшегося материала в сформировавшемся языке, Гумбольдт пишет (с. 461), что при передаче языка человеку, последний должен его воспроизводить в себе всегда самодеятельно (in sich immer wieder selbst-tatig erzeugen muB). Язык и жизнь, по Гумбольдту (с. 481), неразлучные понятия, и изучение языка есть всегда только новое воспроизведение (Wiedererzeugung).
Представляет интерес проанализировать, отличается ли у Гумбольдта деятельность по возрождению от так называемой репродуктивной деятельности в последующих деятельностных концепциях. По-видимому, они не синонимичны. Гумбольдтовское «возрождение» — более широкое понятие, чем простая «репродукция» (оно не ис-
78
ключает творчества). Выделение репродуктивной деятельности в отличие от продуктивной лежит в основе многих частнонаучных интерпретаций деятельности. Продуцирующее начало в деятельности человека обычно соотносится с характеристиками цели, а репродуцирующее — с характеристиками средств ее определения (см.: Трубников 1968; Юдин 1978, 271). Репродуктивная деятельность связывается с получением известного результата известными целями, а репродуктивная (творчество) — с разработкой «новых целей и соответствующих им средств или с достижением известных целей с помощью новых средств» (Огурцов, Юдин 1970, 181).
К числу понятий деятельностного характера в анализируемой концепции относятся понятия, связанные с работой, — вырабатывать, обрабатывать и т. д. (см. о том, что некоторые стороны языка могут остаться совсем необработанными (ungebaut — с. 405), а также понятие акта (Act) деятельности. Язык как в отдельном слове, так и в связной речи представляет собой акт поистине — творческого действия духа (Handlung) (с. 605). В анализируемой концепции речь может идти об акте претворения мира в мысли (с. 413), об акте воспроизведения языка (Hervorbringen) (с. 418), акте свободы человека (с. 650), об акте синтеза в языке (с. 607), акте созидания духом (с. 607).
В рамках деятельностного представления находится также понятие правила (Regel) (см., например, о возможности из отдельных элементов образовать бесконечное число слов по известным чувствам и правилам — с. 431), а также понятие начала деятельности (Princip).
К деятельностному циклу понятий относятся также понятия «образа», «отпечатка», «следа», используемые при характеристике умственной и языковой деятельности. По Гумбольдту (с. 464), интеллектуальные преимущества языков составляют образ (Bild) или даже непосредственный отпечаток (Abdruck) благоустроенной, крепкой и ясной духовной организации народов в эпоху образования и преобразования языка. Характеризуя интеллектуальную деятельность как духовную и чисто внутреннюю, Гумбольдт замечает (с. 426), что она до некоторой степени протекает бесследно и переходит в речь посредством звука. При этом следы преобразований, возникающих в языке — вечном посреднике между духом и природой, — с каждой новой ступенью духа становится все труднее открыть
79
в отдельном и они улавливаются лишь в общем впечатлении (с. 565).
В рамках средств деятельностного представления находится также понятие формы деятельности, используемое, в частности, в рассуждениях о том, как дух своею силой заставляет обрабатывать звук соответственно форме своей деятельности (zu einer Form seines Wirkens) (с. 441). У Гумбольдта имеется понятие первобытной формы языка (Urform) (с. 392), которое можно рассматривать как коррелят понятия перводействия, потенциально содержащегося в его концепции (Первобытная форма и есть результат перводействия). В понимании Гумбольдта, круг первобытных форм представляется замкнутым и, по-видимому, не может уже вновь открыться.
Деятельностное значение имеет также понятие опыта (ein Versuch). Гумбольдт рассматривает каждый язык как опыт удовлетворить внутренней потребности человечества, принимая ряд таких опытов в различных языках за действие одного и того же стремления. В рамках деятельностного семантического поля находится также понятие механизма (Mechanismus) (о возможностях механизма артикуляции см. с. 431) и двигателя (das Bewegende) («Первый двигатель в языке всегда нужно искать в духе» — с. 496). К этому же кругу понятий относится понятие обстоятельств и условий действия (см. об обстоятельствах — Umstande, — при которых язык проявляется в действительности, — с. 678).
К числу самых необычных категорий гумбольдтовской концепции языка принадлежит категория силы (Kraft), равномощная по степени своей значимости категории деятельности. Особенность деятельностного представления у Гумбольдта состоит в том, что многие объекты рассматриваются им не только как деятельность, но и как сила. Так, например, полагается (с. 396), что разные степени движения человечества вперед (зависящие от того, что необычная сила духа вдруг принимает новый полет) входе объяснения следует называть не произведением деятельности (hervorgebrachte Wirkung), а явлением силы (Kraf-tauBerung). Поэтому концепцию Гумбольдта можно называть не только деятельностной, но деятельностно-дина-мической49.
49 Концепция Гумбольдта называется у Г. В. Рамишвили (1978) «энергетической». В. А. Звегинцев (1978), подвергая критике это наименование, считает более уместным говорить об «энер-
80
Представляет интерес проследить генезис понятия силы у Гумбольдта — возможно, здесь сказалось косвенное влияние платонизма и традиций древне-индийской философии, с которыми он был знаком (см.: Гайм 1898). Известное влияние оказал на него и немецкий романтизм с его интересом к потенциальному в мире, процессам генезиса и верой в спонтанную творческую силу языка.
Помимо понятия силы употребляется еще и понятие энергии (Energie). По Гумбольдту (с. 463), то, что едино и одарено энергией (energisch ist), ненарушимо сохраняет естественную гармонию в своей деятельности. Говоря о преимуществах языков, он замечает, что они зависят от энергии духовной деятельности (с. 654). По-видимому, понятие энергии (энергетический) и силы в его концепции не синонимы: они могут употребляться одновременно в одном теоретическом контексте. См.: «Дело зависит от энергии силы, с какой внутреннее чувство языка действует на звук и преобразует его во всех, даже тончайших его оттенках в живое выражение мысли. А эта энергия не везде может обнаруживать одинаковую интенсивность, живость и последовательность (GesetzmaBig-keit)» (с. 651); «Истинный синтез происходит из вдохновения, какое знакомо только силе высшего порядка и высшей энергии (energische Kraft)» (с. 475).
В рассматриваемое смысловое поле входит и понятие напряжение (Spanmmg). По Гумбольдту (с. 393), производящая сила духа действует при создании своих произведений со всем напряжением своего устремления50. Все, что деятельностно, рассматривается в его концепции как сила. И как это было с деятельностью, когда речь шла о «потоках» действий, в гумбольдтовском пространстве рассмотрения языка возникают целые «потоки» сил. Допустив возможность существования языка, в котором слово развилось из миросозерцания, Гумбольдт замечает (с. 413), что такой язык должен вызывать в каждом индивиде ту же силу, которая действует в нем самом, давая ей с одинаковым успехом то же самое направление до
гейтической» концепции (от греч.£vepf£la , т. е. деятельность). По-видимому, термин «энергетический» применительно к концепции Гумбольдта тем не менее уместен, учитывая, что язык у Гумбольдта рассматривается не только как деятельность (evEp^sia), но и как сила (энергия).
50 См. также: Гумбольдт (с. 395), где разбирается, за счет каких факторов создается подобное напряжение.
81
б В. И. Постовалова
тех пор, пока в нем будет храниться его жизненное на^ чало.
С известной условностью можно говорить об определенных силовых линиях в пространстве существования языка в анализируемой концепции (язык претерпевает действие определенных сил и сам может оказывать силовое воздействие на другие объекты) и об известных силовых импликациях и силовых взаимозависимостях. По мысли Гумбольдта (с. 425), различие языков базируется на их форме, зависящей от духовной предрасположенности народа и от силы, которая оживляет его в момент образования или преобразования. Обращение к динамическому принципу силы наблюдается и при описании генезиса и функционирования языка. Стимулом движения языка является его внутренняя сила: язык, проникнутый энергичной внутренней силой, именно ею одушевляется к движению (durch diese getragen fiihlt) (с. 634).
Помимо понятия силы используются родственные понятия из того же семантического поля: слабость, усилие, мощь, власть, господствовать, овладевать51. Так, речь может идти о слабости идеи, рождающей звук (Schwache der lauterzeugenden Idee), о том, что звуковая форма, пользуясь своей слабостью (Schwache), создает оформление (Gestaltung) (с. 459), что основанием артикуляции звуков является власть духа (Gewalt des Geistes) над органами произношения, которая заставляет их своей силой вырабатывать звук соответственно форме своей деятельности (с. 441). Язык и умственное бытие человека тесно связаны. Язык имеет самостоятельную жизнь, как бы вне человека, господствуя над ним своей силой. Рассуждая о действии силы духа в развитии человечества, Гумбольдт подчеркивает способность творческих сил господствовать (beherrschen) над данной материей изнутри, превращая ее в идеи или подчиняя им (с. 394). По Гумбольдту (с. 650), внутреннее чувство языка ^которое, наряду со звуком признается одним из конститутивных начал языка) господствует изнутри себя, давая всему движущий импульс; и именно такое господство (Herrschaft) пытается
51 Слова из одного семантического поля в концепции могут комбинироваться, образуя сочетания типа «слабость силы», «ослабление усилий» и т. д. См., например, замечания (с. 463) о недостаточной крепости языкотворческой силы (einen Mangel in der Starke der sprachbildenden Kraft).
82
вернуть к правильному пути даже неудачные формы в языке.
Трактуя язык как живое создание духа, Гумбольдт замечает (с. 554), что в природе языка лежит изначально господствующее (vorherrschende) направление.
Идея Гумбольдта о том, что не люди овладевают языком, а язык овладевает людьми, имеет свои объективные основания — факт независимости деятельности и ее продукта — культуры — от людей. По словам Э. В. Ильенкова (ФЭ 1962, 219), «факт независимости совокупной культуры человечества и форм ее организации от отдельного человека и более широко — вообще превращение всеобщих продуктов человеческой деятельности (как материальной, так и духовной) в независимую от воли и сознания людей силу», есть основной факт, на почве которого и выросли классические системы объективного идеализма. «Это „отчуждение" продукта деятельности и самих форм человеческой деятельности, — подчеркивает Э. В. Ильенков (там же), — приводит к тому, что формы деятельности человека действительно противостоят отдельному лицу и навязываются ему силой внешней необходимости и поэтому могут представляться как силы и способности некоего сверхиндивидуального субъекта (бога, абсолютного духа, трансцендентального «Я», мирового разума и т. д.)».
В отличие от объективно-идеалистической трактовки культуры как деятельности трансцендентального субъекта — в материалистическом понимании культура в ее генезисе интерпретируется как результат деятельности людей.
Гумбольдтовская идея о власти языка над человеком получила свое развитие в работах по философской герменевтике и прежде всего у Хайдеггера, Шелера, Гадамера. По Хайдеггеру (Цит. по: Гайденко 1975, 167), «не мы говорим языком, а скорее язык говорит нами, в нас, через нас». «Подлинный разговор никогда не есть то, что мы собирались вести. Собеседники в разговоре — не столько ведущие, сколько ведомые. Никто из нас не знает заранее, что „получится" из разговора».
б*
Идея «силы», «овладения» применительно к деятельности нашла свое отражение в концепции марксизма. Для предметной деятельности, в понимании Маркса (см.: Маркс, Энгельс 1956, 591), помимо процессов опредмечивания и распредмечивания, характерны процессы «от-
83
чуждения» и «овладения» («присвоения»52). Процесс отчуждения выражается в том, что «объект овладевает субъектом, порабощает его, лишает свободы и самоцельности бытия», а процесс овладения — в том, что в ходе нормальной человеческой деятельности «субъект овладевает объектом, практически ли, теоретически ли или практически-духовно» (Каган 1974,45). Своим учением о человеческой деятельности как овладении объекта субъектом, где раскрывается активная роль субъекта в деятельности,— подчеркивает М. С. Каган (1974, 45), — марксистская позиция в понимании деятельности противостоит как созерцательному ее пониманию механистическим материализмом, так и фаталистическому толкованию деятельности объективным идеализмом и волюнтаристской интерпретации субъективным идеализмом.
Концепция Гумбольдта представляет собой опыт гуманитарного осмысления понятия силы. Для характеристики силы значимы параметры: о чьей силе идет речь (кто имеет силу); какова сила, о которой идет речь; что за действие осуществляет сила, а также какие действия с силой производятся и каковы качества силы.
Перейдем к характеристике первого параметра силы, а именно субъекта силы, в качестве которого могут выступать: язык, отдельное лицо (говорящие), народ, дух, материал, творчество, фантазия, дар слова, природа, начало свободы и т. д.53 Гумбольдт замечает (с. 548), что сила языка, на котором не говорят, насколько она еще может быть нами ощущаема, по большей части зависит от нашей собственной силы оживлять его своим духом (der Starke unsers eignen Wiederbelebungsgeistes).
Человек, народ, говорящие — второй распространенный субъект силы. Речь может идти об умственной силе народа (geistige Vermogen) (с. 654), о живости умст-
52 М. С. Каган (1974, 44—45) предлагает термин Маркса Aneig- nung(ошгозит отчуждения) переводить как «овладение», жерт вуя формальной точностью перевода, поскольку «присвоение», «освоение» и «усвоение», с помощью которых обычно пере дается на русский язык термин Маркса Aneignung, являются частными случаями понятия «овладение» и могут быть им заменены.
53 Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 558), анализируя гумбольд- товское понимание языковой формы как подлинной индивиду альной силы, обращает внимание на то. что у Гумбольдта ча сто наблюдается употребление «силы» на месте ■«формы»,
84
венных сил (с. 749), о словообразовательной силе (Vermogen) (с. 480) и, наконец, о способности человеческих душ изливать на языке свою силу (Starke) (с. 96). Гумбольдт говорит и о силе отдельных лиц, обращая внимание (с. 413) на их способность силой своей индивидуальности давать человеческому духу до сих пор не открытые направления. Субъектом силы может быть и сила духа. Гумбольдт упоминает ситуативно также о творящей силе (Starke) фантазии (с. 389). Говоря о том, что в ходе развития языков участвуют две ограничивающие друг друга причины — основное начало, определяющее направление развития, и влияние наличного материала, он полагает, что сила (Gewalt) этого влияния всегда находится в обратном отношении к силе (Kraft) основного начала образования (с. 548). В воздействии человека на язык обнаруживает свою силу принцип свободы (с. 439) (см. также о силах — Krafte, данных человеку природой, и о разных отношениях между ними — с. 469).
Второй параметр характеристики силы — это то, на что направлена сила (что она производит). Сила может творить языки, образовывать их, производить; причем сила, творящая языки, не в одинаковой степени деятельна у всех народов (с. 474—475). Речь идет о способе действия языкообразовательной силы (Bildungsvermoge с. 486); spracherzeugende Kraft — с. 464), о силах, производящих мысль и языки (Gedanken und Sprache erzeu-gende Kraft — с 477), о синтетической силе (syntetische Kraft —с. 609). Замечая, что речь (Sprechen) невозможно уподобить передаче материала понимающим и говорящим, Гумбольдт подчеркивает, что она развивается у них из своей собственной внутренней силы (с. 430). Человеческая душа не смогла бы даже догадаться о возможности действия искусного механизма артикуляции (понять членораздельность звуков было бы то же самое, что слепому осуществить эту возможность) (с. 431).
Третий параметр характеристики категории силы — определение того, о какой силе идет речь. В анализируемой концепции речь идет о духовной силе (geistige Vermogen) (с. 654), творческой силе языков (с. 678), интеллектуально-творящей (intellektuell schaffende Kraft) (с. 387), разумной и чувственной (intellektuelle und sinn-liche Kraft) силе (Vermogen) (с. 650), о духовных силах человека (с. 553), субъективной силе (с. 428), особенной силе (с. 650), самостоятельно действующей силе духа
85
(Geisteskraft) (с. 394), силе высшего порядка и энергии (hohe und energische Kraft) (с. 475) и т. д.
Отметим некоторые понятия, сопряженные с понятием силы. К их числу могут быть отнесены: 1) целое, целостность силы (о целостности — Ganzen — человеческой силы см. с. 395; см. также замечания с. 464 о силе в ее целостности— Kraft in ihren ganzen Totalitat); 2) внутренняя работа силы (innere Arbeit) (с. 567); 3) произведения силы (см.: «... в образовании языка участвуют силы, создания — Schopfungen — которых нельзя измерить рассудком и его понятиями» — с. 464).
Понятие силы тесно связано с понятиями деятельност-ной парадигмы, так что понятия силы и деятельности часто выступают в одном понятийном контексте. Рассмотрим некоторые смысловые модели с использованием этих понятий. Во-первых, сила может выступать как субъект деятельности, другими словами, речь может идти о действующей силе (wirkende Kraft) (с. 389—390, 568), (einwirkende Kraft) (с. 655).
По Гумбольдту (с. 393), сила духа, создавая свои произведения, действует (wirkt) со всем напряжением своего устремления. Ни одна из сил души не остается в бездействии (nicht tatig ware) в ходе языковой деятельности духа (с. 463).
В анализируемой концепции речь идет не только о действующей силе, но и о деятельности силы. Это вторая смысловая модель одновременного использования понятий деятельности и силы. См.: «Деятельность языка в человеке направлена (geht auf) на его мыслящую и творящую своим мышлением силу. Она в глубоком смысле имманентна и конститутивна» (с. 400).
Третья смысловая модель — это формула «деятельность производится силой». См.: Деятельность (Arbeit), занятая выработкой способа выражения мыслей, имеет постоянный, одинаковый образ действия, поскольку она производится одинаковой духовной силой (geistige Kraft), которая в своем различии не может простираться далее определенных границ (с. 419).
Четвертая смысловая модель — это формула «субъект действия может действовать своею силой или с силой». См.: «язык представляет собой настоящий мир, который дух должен ставить между собой и предметами посредством внутренней работы своей силы» (с. 567); Если основное начало образования языка «пронизывает язык с пол-
ной и неослабной силой- (in voller und ungeschwachter Kraft), то язык проходит все стадии своего развития, приобретая на каждой из них вместо исчезнувшей силы, новую, приспособленную к непрерывному продолжению пути» (с. 549).
Гумбольдт пользуется также моделью «действовать сильно (сильнее)». По его мысли, чем сильнее (kraftiger) и ярче изливает свой свет самостоятельно действующая сила духа (selbsttatig wirkende Geisteskraft) и чем сильнее действует своими воззрениями в мире прошедшего и будущего, тем отчетливее (reiner) и разнообразнее формируется масса, которую она освещает (с. 394).
Имеются и некоторые другие смысловые модели, где представлены комбинации понятий силы и деятельности. См.: «Духовная способность (das geistige Vermogen) имеет свое бытие только в деятельности (in seiner Tatig-keit), к ней она предназначена всем пламенем силы (Kraft) в ее целостности, принимая определенное направление» (с. 464; см. также с. 650).
ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ОПИСАНИЯ ЯЗЫКА
Одна из существенных черт, определяющих специфику деятельностного представления языка в концепции Гумбольдта, — диалектическое видение объекта изучения. Если экстенсивизм формирует поле рассмотрения языка в гум-больдтианской концепции, а деятельностно-динамический подход задает базисные категории для понимания природы языка, то диалектизм, рассматриваемый в его формальном плане, задает технику развертывания деятельностного представления, а также принципы организации смыслового пространства концепции.
При диалектическом видении объект рассматривается как внутренне противоречивый по своей природе. Что же это означает? Здесь сразу возникают вопросы — что значит «противоречивый», всегда ли он противоречив или лишь в некоторых своих состояниях, определяется ли противоречивость лишь особенностями (несовершенством) познающего субъекта или это объективная черта (свойство самой объективной реальности) и, наконец, разрешимо ли противоречие и каковы способы такого «разрешения» (снятия). Ответить на эти вопросы и означает в значительной степени описать специфику диалектиче-
87
ского мышления в отличие от других стилей мышления. В истории философии накоплен богатый опыт построения диалектических концепций различной ориентации — материалистической и идеалистической.
Возникает вопрос, нейтрален ли логический рисунок диалектического рассуждения по отношению к содержательному членению материализм/идеализм, и имеются ли такие инвариантные черты диалектического мышления, которые составляют суть этого мышления независимо от вариантов воплощения — диалектико-материалистического или же диалектико-идеалистического. Этот вопрос имеет первостепенное значение для нашей работы, где, с одной стороны, проводится анализ концепции Гумбольдта, выполненной в русле идей немецкой классической философии с ее диалектико-идеалистической ориентацией, а с другой — поднимается вопрос об адаптации гумбольд-товских идей современной наукой диалектико-материали-стической ориентации.
Инвариантная черта диалектического мышления состоит прежде всего в его способности «схватывать» и отражать глубокую внутреннюю процессуальность в объекте, акцентируя внимание на механизмах этой процессуаль-ности.
Объект в диалектическом видении предстает как пребывающий в вечном движении, источник которого считается глубоко имманентным объекту — заложенным в его природе54. Природа объекта в диалектическом видении сводится к его неустранимой внутренней противоречивости. Противоречия возникают и снимаются («разрешаются», «успокаиваются») и вновь возникают и вновь снимаются. Не напоминает ли этот рисунок диалектического движения — бесконечно повторяющаяся ритмическая структура «единое раздваивается и вновь обретает единство за счет синтеза противоположных начал» — гигантскую модель бессмысленной деятельности Сизифа, распространенную на универсум в целом? Аналогия эта была бы поверхностной: диалектическое движение не механистично и не однообразно. Это движение, в ходе которого в объекте осуществляется его развитие, появляются новые в качественном отношении структуры, реализуется восхождение к более сложному. Идея об исконной противоречивости
54 В диалектико-идеалистических концепциях он считается единственным.
88
вещей (наличии в них противоположных начал), а также о тройственном ритме бесконечного саморазвития (единство, раздвоение единого на полярно противоположные начала, достижение нового единства через синтез противоположностей) принимается большинством диалектических концепций. Что же касается самой техники диалектического мышления и построения диалектических конструкций, то она широко варьируется в разных вариантах диалектических концепций. Виртуозная техника диалектических рассуждений разработана в платонизме и неоплатонизме, в философии Гегеля и Маркса. Методологический анализ диалектической процедуры восхождения от абстрактного к конкретному К. Маркса дан в работах Э. В. Ильенкова, Г. П. Щедровицкого и др. Тонкое сопоставление рисунков диалектического движения Платона и Гегеля содержится в работах А. Ф. Лосева. Он пишет, что диалектика Платона по своему формальному развертыванию находится в полной противоположности к Гегелю, у которого «диалектика есть эволюционное развитие по прямой линии через все большее и большее обогащение», поскольку «платонизм есть всегда иерархия, и притом идущая сверху вниз» (1930, 653). По наблюдению А. Ф. Лосева (там же, с. 615), диалектика в платонизме «движется не по прямой линии вперед, как, например, у Гегеля, но параллельными пластами „Если Единое есть, то ..." и т. д. „Если Единого нет, то ..." и т. д. Это не столько параллельные линии, сколько концентрические круги вокруг Единого. В то время как Гегель вытягивает свои категории в ряд по прямой линии, Платон располагает свои категории вокруг Единого. Обойдя один круг, он становится несколько дальше от центра и выводит те же самые категории».
Центральная категория диалектики — диалектическое противоречие. Рассматриваемое с формально-логической точки зрения, противоречие предстает как образование, включающее «стороны» противоречия (противоположности) 55 и отношения взаимодействия между ними. Стороны
55 Названия «тезис» и «антитезис» для наименования противоположностей вне контекста гегелевской концепции кажутся менее удачными, так как создают впечатление об эмпирической последовательности появления сторон А и не А.
С логической точки зрения в сложившемся противоречии обе стороны равноправны и находятся в одинаковом отношении друг к другу.
89
противоречия взаимоисключают друг друга, взаимообусловливают и взаимопроникают друг в друга внутри единого объекта. Диалектическое противоречие динамично и развивается от своих зародышевых форм до форм максимально крайнего обострения. В своем движении от непосредственного единства противоположностей к их столкновению и разрешению диалектическое противоречие проходит ряд этапов. На первом этапе противоположности не развиты, они скрыты и не выявлены, далее «между ними возникает определенное различие, они начинают обнаруживаться, и каждая из сторон противоречия закрепляется за внешним явлением»; на следующем этапе «противоположности вступают -в отношение полярности» (они противостоят друг другу); они приходят в столкновение и доводятся до полного антагонизма (КСФ 1970, 257— 258). Наконец, на заключительном этапе противоречие разрешается путем синтеза противоположных начал в новое единство. Диалектическое движение имеет как бы пульсирующий характер от непосредственного единства к новому «синтетическому» единству через опосредующее звено — раздвоение единого на антагонистические начала.
Помимо диалектического противоречия как противоречия в реальности, различают формально-логические противоречия, или противоречия неправильного рассуждения, существующие только в мышлении. Если в диалектическом противоречии находит свое отражение реально существующая раздвоенность единого объекта на два взаимоисключающих, взаимообусловливающих и взаимопроникающих друг друга момента, то формальнологическое противоречие заключается в приписывании единому в целом объекту какого-либо признака и одновременном отрицании этого же признака у данного единого объекта (Кондаков 1975, 487) 56. Иногда для описания противоречий используется также термин антиномия. Антиномия представляет собой соединение в ходе рассуждений двух прямо противоположных утверждений, взаимоисключающих друг друга и производящих впечатление, что они с одинаковой степенью достоверности мо-
56 Как подчеркнуто у Н. И. Кондакова (1975, 488), в диалектическом противоречии обе стороны в сумме дают единицу, а в формально-логическом противоречии положительное и отрицательное утверждения в сумме дают ноль.
90
гут быть обоснованы в качестве истинных. Некоторые из таких антиномий (например, представление о двуприрод-ности электрона, выраженное в понятиях «электрон-волна» и «электрон-частица») представляют собой логическое отражение действительности, а некоторые из антиномических суждений — парадоксы — обусловлены конкрет-' ным уровнем развития знаний о действительности (например, противоречия в системе исходных понятий). Антиномии первого типа представляют собой, таким образом гносеологический коррелят понятия объективного диалектического противоречия. Среди антиномий второго типа явные формально-логические противоречия — лишь частный и наиболее очевидный случай, касающийся ошибочных рассуждений. Возможны ситуации, когда при описании фрагмента объекта, не имеющего объективных противоречий, в знании могут встречаться ошибочные суждения, содержащие формально-логические противоречия. Соответственно не исключены и ситуации неадекватного представления объекта диалектической природы с помощью процедур, не способных эту природу отразить.
Антиномические суждения в рамках научной концепции необходимо отличать от дихотомических суждений типа «озера бывают пресные и непресные», в которых выражается результат деления какого-либо класса пред-" метов на две части, характеризующиеся наличием определенного признака или же, напротив, — его отсутствием (см.: Кондаков 1975, 157). Основное отличие этих двух видов суждений состоит, очевидно, в том, что в антиномических суждениях в отличие от дихотомических утверж- дается одновременная заданность в рамках единой целостности двух прямо противоположных и противоречащих друг другу черт.
Одной из дискуссионных проблем современной диалектики является - вопрос об отношении формулируемой в знании антиномии к диалектической структуре реального объективного противоречия, в частности, вопрос о соотношении «разрешения» (снятия) объективного противоречия и теоретического разрешения антиномии (см.: ДП 1979, 336). Полагая, что формальная антиномия (ло гическое противоречие) типа «А и не А» не может считаться окончательным выражением объективного диалектического противоречия и должна получить свое разрешение в какой-либо другой структуре, В. А. Лекторский (ДП 1979, 335, 340) задается вопросом о способах разре-
91
шения антиномий и о роли формализации в этом процессе. Он отметил два спектра решений данной проблемы. Согласно первой точке зрения (В. Н. Порус ДП 1979), хотя формальная антиномия и имеет некоторую объективную основу, тем не менее она как по своему содержанию, так и по форме субъективна. Знание, воспроизводящее структуру объекта, не может иметь в своем составе антиномий, поэтому наличествующие в системах знания антиномии должны быть устранены. Антиномии характеризуют лишь процесс становления знания как особой самостоятельной реальности и в готовом, «овеществленном», «ставшем» знании они невозможны (см. Г. С. Ба-тищев и В. И. Метлов ДП 1979).
Согласно второй точке зрения (см. Э. В. Ильенков ДП 1979), содержание, представленное в виде логической антиномии, адекватно выражает (точно воспроизводит) определенную сторону исследуемого объекта. Но содержание, отражаемое в антиномии, является лишь моментом структуры развивающегося объективного противоречия. Поэтому в ходе дальнейшего развития познания осуществляется разрешение антиномии. Это выражается во включении антиномии в состав более широкого целого. Разрешение антиномии не означает ее устранения или ее смысловой модификации и тем более простого «встраивания» антиномии в систему теоретического знания.
В диалектическом понимании противоречие носит всеобщий универсальный характер. Не существует предметов и процессов (природных, общественных, познавательных), которые не были бы внутренне противоречивыми. Поэтому признание тезиса, что противоречия существуют лишь в гносеологической сфере и относятся к способу описания действительности, а не к самой действительности, или же идеи, что диалектическое противоречие существует лишь на уровне явления, а не на уровне сущности, означало бы ограничение принципа универсальности противоречия, составляющего суть диалектического подхода.
Для любой диалектической концепции (будь то оригинальная концепция с новой парадигмой диалектических категорий или же концепция, в которой через призму ка-кой-либо известной парадигмы описывается диалектически определенный фрагмент действительности) характерно наличие двух логически самостоятельных моментов — фиксирования исходных антиномий и их разреше-
92
ния (синтеза). Фиксирование антиномий есть, по словам А. Ф. Лосева (1930, 276, 278), «статика», «раздельность» и «отличенность», а синтез — «динамика», «слияние, интеграция смысла». Антиномика дифференциальна по своей природе, а синтез интегрален. В реальной практике построения диалектических концепций значимость этих двух частей и их акцентированность в общей целостности может быть различной, хотя логически эти части равноправны. Иногда в диалектическом движении акцент делается на антиномике — подчеркивании разрывов (парадоксальности), а не связей, а иногда, напротив, на синтезе — подчеркивании связи и связанности. Так, Лосев (там же, 652) отмечает «невероятную страсть» Платона к «антиномическим разрывам», которая доходит до полного уничтожения всякого синтеза. Иногда особый акцент делается не на конечном (настоящем) синтезе, где «равноправны обе сферы и отождествлены они до неразличимости», а на предварительном, одностороннем, когда обе стихии не равноправны, но одна из них преобладает над другой (там же, 372).
Диалектический мир Гумбольдта — это прежде всего мир антиномий, характеризующих природу языка, его сущность57. У Гумбольдта используется богатейшая палитра красок (смысловых нюансов) для воссоздания этого мира в своей концепции. Диалектическое видение сущности языка Гумбольдт задает путем развертывания понятийно-категориальных оппозиций: 1) идеальное/вещественное (форма/материал); 2) энергейя/эргон (деятельность/продукт, вещь); 3) живое/мертвое; 4) творческое/нетворческое (продуктивное/репродуктивное); 5) свобода/связанность (предопределенность, детерминированность) ; 6) универсальность/уникальность (социальное/индивидуальное, всеобщее/индивидуальное); 7) изменчивость/стабильность; 8) потенциальное/наличное (экзистенциальное) 58; 9) безграничность (беспредельность, бесконечность) /замкнутость (ограниченность, пре-
57 Гумбольдт первым разработал в языкознании учение об анти номиях. На его лингво-фипософские взгляды глубокое влияние оказало учение Канта об антиномиях разума.
58 Возможно, что у Гумбольдта разделение речь/язык происходит с учетом признаков эмпиричность/неэмпиричность (экзистен- циальность/потенциальность).
См. об оппозиции бытие/сущность у Б. А. Ласточкина 1979, 290).
93
дельность, конечность); 10) континуумность/дискретГ-ность; 11) разнообразие/единообразие и их комбинаций (склеек). Некоторые из таких связок являются взаимосвязанными (взаимовыводимыми).
Рассмотрим подробнее эти группы понятий, фиксирующих в диалектическом движении развертывания дея-тельностного представления языка двуприродность языка и его свойств. Гумбольдт отмечает обычно асимметричность соединения этих начал с доминированием одного из них в этой гармонии разнонаправленностей. Такая подлинная гармоничность соединения противоположностей, доходящая до эффекта полной смысловой континуальности, и создает впечатление об отсутствии антиномий в гумбольд-товской концепции.
Центральная антиномия, характерная для языка, по Гумбольдту, это противопоставление идеальное/вещественное, понятийно осмысленное как форма/субстанция (материал)59 или деятельностное/вещественное (овеществленный результат). В его понимании (см.: Ramischwili 1967, 558), язык представляет собой единство двух начал — идеального и материального, и каждая языковая величина характеризуется через это единство (синтез). На отдельных этапах диалектического рассуждения язык отождествляется либо с первым началом, либо со вторым. См., например: «... только материальный, действительно сформированный звук (der korperliche, wirk-lich gestaltete Laut) составляет настоящий язык» (с. 459). Эта внутренняя и чисто интеллектуальная сторона звуковых форм и составляет собственно язык (с. 463). Однако, в итоге рассуждений-, раскрывающих глобальную природу языка, он рассматривается как подлинный синтез идеального и материального.
В интерпретации Г. В. Рамишвили (1978, 289), в концепции Гумбольдта ставится знак равенства между понятиями языка и формы («Понятие языка существует и исчезает вместе с понятием формы, ибо язык есть форма и ничего, кроме формы». — Цит. по: Рамишвили 1978, 209, см. также Ramischwili 1967, 552) б0. Таким образом,
59 В расчленениях Л. Ельмслева это сформированный посредством определенной формы материал.
60 См. также замечания Гумбольдта из более ранних работ: «У языка есть идеальное существование в головах и душах людей и никакой, даже в камне и железе воплощенный язык, не будет. считаться материально существующим... Правда, он
94
£. для Гумбольдта характерны отождествления понятий идеального, духовного, внутреннего, формы (внутренняя
форма).
Понятие идеального (нематериального) используется для передачи специфики существования языка (См.: «Язык ... всегда имеет только идеальное бытие — em ide-ales Dasein — в умах и душах людей и никогда не обладает материальным (niemals ein maierielles besitzt), даже погребенный в камень или бронзу» — с. 548), а также для обозначения мира языка (см. о творении идеального, но не вовсе внутреннего и не вовсе внешнего мира (in der Schopfung einer idealen, aber weder ganz in-nerlichen, noch ganz auBerlichen Welt) — с 496.
Центральное противопоставление .. в концепции Гумбольдта, раскрывающее природу языка, — это оппозиция эргон/энергейя (или вещь, предмет/деятельность). Противопоставление эргон/энергейя — семантически сложное. Можно выделить па крайней мере три смысловые оппозиции в ее составе: 1) законченное (сформированное)/делающееся и тем самым длящееся, 2) мертвое/живое, 3) замкнутое/открытое, которые в концепции Гумбольдта встречаются самостоятельно, вне понятийного противопоставления эргон/энергейя. Язык — это не оконченное дело (вещь), эргон, а деятельность, энергейя. Соответственно язык нужно рассматривать не столько как мертвый продукт (Erzeugniss), но скорее как порождение, производство, осуществление (Erzeugung). Противопоставление продукт (Erzeugniss)/порождение (Erzeugung), очевидно, есть частный случай более широкого противопоставления эргон/энергейя, но такой частный случай, который является показательным для языка, выражая em наиболее существенную черту.
Одной из частных интерпретаций противопоставления энергейи/эргона является понятийная связка язык/речь
(с. 426) 61.
Возможны две интерпретации смыслового содержания
функционирует своим телесным аппаратом, но относится в человеке к собственно духовному» (цит. по: Рамишвили 1978,
209).
61 Очевидно, что гумбольдтовское противопоставление язык/речь не тождественно противопоставлению язык/речь у Соссюра, где язык можно интерпретировать скорее как эргон, чем как энергейю,
95
противопоставления эргон/энергейя. В первом случае энергейя рассматривается как объемлющая категория, а эргон как частная (результат), специфицирующая наряду с другими категориями (задача, цель, средство, исходный материал и т. д.) категорию энергейи. Во втором случае деятельность рассматривается как категория, рав-нопорядковая с категорией аргона, и можно было бы говорить о более широкой категории деятельности, объемлющей категории эргона и энергейи. Это различие в интерпретациях особенно важно учитывать при теоретическом развертывании противопоставления эргона/энер-гейи — задании идеальной действительности, в которой происходит развертывание этого идеального объекта. В концепции Гумбольдта, как мы отмечали, обычно наблюдается асимметричность в оценке значимости отдельных термов диалектических противоположений. Так, в противопоставлении эргон/энергейя акцент делается на энергейе; а точнее на ее подвидах — порождении (Erzeu-gnng) и синтезе. Говоря о том, что язык есть не эргон, а энергейя, Гумбольдт полагает, что его истинное определение может быть только генетическим, т. е. процессуальным, восходящим к самим истокам языка, к его перво-синтезу.
Одним из смысловых компонентов оппозиции эргон/энергейя является противоположение законченное (сформировавшееся)/делающееся, которое встречается самостоятельно вне понятий эргон/энергейя (возможно, что оно отягощено теми смысловыми довесками, которые имеются у оппозиции эргон/энергейя).
Рассмотрим фрагменты рассуждений, демонстрирующие употребление этого противопоставления. В рамках гумбольдтовской диалектической картины мира язык и все связанное с ним (в том числе элементы его структу-рации) предстают то как нечто готовое, законченное, то как пребывающее в процессе формирования. Так, с одной точки зрения материал языка предстает как уже произведенный, а с другой — как никогда не достигающий состояния завершенности, законченности. Развивая первую точку зрения, Гумбольдт пишет, что каждый народ получает с незапамятных времен материал (Stoff) своего языка от прежних поколений, и деятельность духа, трудящаяся над выработкой выражения мыслей, имеет дело уже с готовым материалом (etwas schon Gegebenes) и собственна не творит, а только преобразует (с. 419). Раз-
96
вивая вторую точку зрения, Гумбольдт замечает, что состав слов языка нельзя представлять готовой массой (eine fertig daliegende Masse). He говоря о постоянном образовании новых слов и форм, весь запас слов в языке, пока язык живет в устах народа, есть непрерывно производящийся и воспроизводящийся результат словообразовательных сил (ein fortgehendes Erzeugniss und Wiederer-zengniss). Он воспроизводится, во-первых, целым народом (Stamme), которому язык обязан своей формой, в обучении детей речи (Sprechen) и, наконец, в ежедневном употреблении речи (с. 480).
По Гумбольдту (с. 559), слово не представляет собой какой-либо вещи (wie eine Substanz), чего-либо вполне законченного (etwas schon Hervorgebrachtes), оно даже пе содержит в себе замкнутого ((geschlossenen) понятия62. С другой стороны, можно говорить о готовом языке, переходящем из рода в род, когда человек встречает действующую на него силу сформировавшегося материала63, хотя воспроизводит (erzeugt) его самодеятельно (с. 460— 461).
Гумбольдт упоминает о наличной звуковой форме языка, говоря, что в средних периодах образования языка возможно допустить применение готовой звуковой формы (schon vorhandene Lautform) для внутренних целей языка (с. 449). Он использует и понятие законченности (окончательной выработанности), отмечая, например, что язык дает в слове свое готовое произведение (das fertige Erzeugniss) (с. 449) или же, говоря о том, что прогрессивность движения языков по пути стремления к выполнению идеи языка открывается в окончательно выработанной членораздельности (vollendeten Artikulation) звуков в этих языках (с. 391—392). По Гумбольдту (с. 473), «соединение звуковой формы с внутренними законами языка образует завершение (die Vollendung) языка, и высший момент такого завершения основывается на том, что это соединение, происходящее в одновременных актах
62 По-видимому, эту идею можно экстраполировать и на более крупные единицы языка. Гумбольдт сам отмечает (там же), что слово как элемент языка избрано им лишь для упрощения сути дела.
м Отметим, что Гумбольдт как языковед, а не логик называет сформировавшийся материал «даром» слова (а не мысли) и языковой деятельностью.
97
7 В. И. Постовалова
языкотворческого духа, приводит к полному и чистому проникновению этих элементов друг другом».
Отметим, что слова «окончательность» применительно к выработанности, завершенности действия и «ступень», «степень» применительно к оконченности действия (в частности, образования языка) создают впечатление известной подвижности внутри статики (готового), задавая процессуальность внутри покоя. А это подчеркивает приоритет процессуальности, деятельностного начала в оппозиции энергейя/эргон.
Оппозиция мертвое/живое выступает в сочетании с другими противопоставлениями — предельность/беспредельность, эргон/энергейя. Вариантом противопоставления мертвое/живое является оппозиция мертвая масса/живой зародыш. См.: «Язык состоит наряду с уже сформированными элементами также преимущественно из способов продолжать работу духа, указывающего языку его путь и форму. Прочно сформировавшиеся элементы образуют некоторым образом мертвую массу (eine gewis-sermafien todte Masse), но эта масса несет в себе живой зародыш (den lebendigen Keim) нескончаемой определимости» (с. 436).
В контекстуальном противопоставлении у Гумбольдта оказываются также мертвый продукт/порождение. В его понимании (с. 416), язык следует рассматривать не только как мертвый продукт (em todtes Erzeugniss), а более всего как порождение (Erzeugung).
Вариантом оппозиции мертвое/живое является также противопоставление по признаку мертвое/одушевленное (идеальное), или вещество/дух (с. 548). Быть живым (иметь жизнь) или мертвым, жить или гибнуть — сопряженные понятия. В оппозиции быть живым/быть неживым более нагруженным (более свойственным природе языка и смежных явлений) оказывается первый терм; в концепции Гумбольдта жизнь акцентируется больше, чем гибель.
С базисной антиномией энергейя/эргон связано также и семантическое противопоставление беспредельность (незамкнутость) , безграничность/замкнутость (ограниченность в смысле наличия границы). Беспредельным представляется различие в языках их звуковой формы (eine unendliche, nicht zu berechnende Mannigfaltigkeit) (c. 464). Неопределенен объем возрождаемого материала и сам способ (Art) возрождения. Язык необходимо представ-
98 ■
лять не как готовый, передаваемый материал, обозримый в своей целостности, но как вечно возрождающийся (с. 431).
Наряду с понятием беспредельности (бесконечности) используется альтернативное понятие границы (ограни-j£ чения) при характеристике языка, например, при описании движения языка в рамках предзаданных границ. Все успехи последующего образования языка достигаются лишь в границах (in den Grenzen), какие предполагаются его первоначальным устройством (с. 400). При этом внут-ренпие ограничения, положенные духовному развитию в его первоначальном устройстве, могут служить препятствием высшему образованию и самого языка. В понимании Гумбольдта (с. 651), форма всех языков по сути своей одинакова и всегда должна достигать всеобщей цели языка; различие же может состоять лишь в средствах и только в рамках границ (innerhalb der Granzen), какие допускает достижение цели. Гумбольдт рассуждает о негативной стороне конкретной формы языка (отклоняющейся от правильного построения), обозначающей границы созидания (die Schranke des Schaffens) (с. 678)". Противополагая материю форме, он считает (с. 422), что материю формы языка можно найти, если выйти из границ (Granzen) языка; внутри же этих границ что-либо принимать за материю можно только относительно. Язык свое готовое произведение дает в слове. Именно объем 'слова образует границу (die Granze), до какой язык в своем созидании действует самостоятельно (с. 449). По Гумбольдту (с. 567), в самом существе человека зало-. жено предчувствие области, не вместимой в границы ^ языка (durch die Sprache beschrankt ist).
О границах и ограниченности речь идет не только -ирименительно к языку. Языки развиваются у народов -из их духовного своеобразия, которое накладывает на них ^печать своей индивидуальной ограниченности (die ihnen lanche Beschrankungen aufgedriickt wird) (c. 386). Гум-5ольдт говорит о народах, ограничивающихся своим собственным кругом (auf sich selbst beschrankt), о том, что эзнавая и что явления свободы, исследование языка 1жно внимательно прослеживать ее границы (Gran-ien) (с. 654, 440). Он подчеркивает, что деятельность рха, направленная на выражение мыслей, осуществля-ся постоянным и однородным образом, будучи произво-1ма духовной силой, которая в своем различии не мо-
99 7*
й<ет простираться далее определенных не очень широких границ (с. 419).
Известную смысловую нагрузку имеет также противопоставление континуальности/дискретности (пространственно-временной непрерывности). Теоретический миргум-больдтовской концепции континуален; в этом мире язык предстает как вечно повторяющаяся работа духа (die sich ewig wiederholende Arbeit des Geistes), стремящаяся претворить членораздельный звук в выражение мысли ■ (с. 418). Язык в его действительной сущности, по Гумбольдту, является" неизменным и преходящим с каждой минутой (ist ewig bestandig und in jedem Augenblicke Vor-iibergehendes) (c. 418). Б нем не может быть ни минуты застоя (Stillstand), поскольку его природа — непрерывное развитие (ein fortlaufender Entwicklungsgang) под влиянием духовной силы каждого говорящего (с. 548). Гумбольдт упоминает (с. 567) о вечно углубляющемся внутреннем восприятии (der immer weiter greifenden inneren Auffassung) и о духе, который непрестанно (unaufhorlich) стремится внести в язык что-либо новое, чтобы, воплотив в него это новое, опять стать под его влияние.
Для выражения частичной дискретизации континуума используется деятельностное понятие оконченности и категория развития, улавливающая скачки между состояниями в отличие от модификаций (которые контину-умны). Дискретизация континуума осуществляется за счет введения понятий «внутреннее» и «внешнее»: мир состоит из вещей, имеющих внутреннее и внешнее, переход из внутреннего во внешнее есть всегда скачок через границу.
К рассмотренным оппозициям близко также противоположение потенциального/наличного64. Следующие два контекста иллюстрируют эту оппозицию: «... каждый язык, кроме своей уже развитой части, обладает неопределенной способностью как к развитию гибкости (Bieg-samkeit), так и к разработке все более богатых и более высоких идей» (с. 656); «Каждый язык мог бы все обозначить только тогда, когда народ, которому он принадлежит, прошел бы все ступени своего развития. Но у каждого языка всегда остается часть, которая в нем еще
64 См. в этой связи смысловое противопоставление сущности/явления, занимающее центральное место в концепции Гумбольдта.
100
гаится (noch jetzt verborgen ist) и вечно остаётся затаённою (ewig verborgen bleibt), если он. погибает раньше ее развития, Каждый язык, как и сам человек, есть нечто беспредельное (en Unendliches), постепенно развивающееся во времени» (с. 568). Предназначение языка состоит в том, чтобы быть готовым к услугам на пороге бесконечной, поистине безграничной области, совокупности всего мыслимого. Имея ограниченные средства, он способен к беспредельному употреблению за счет тождества силы, порождающей и мысли и язык (с. 477).
Подчеркивание значимости потенциального начала в мире объединяет Гумбольдта с иенскими романтиками — Шеллингом, Ф. Шлегелем, Новалисом, которые полагали, что творчество как бесконечный процесс выше своего результата, что любая однозначная и окончательная форма представляет собой меньшую ценность, чем открытая и неосуществившаяся возможность. Для них замысел и воплощение асимметричны в своих отношениях: замысел всегда богаче своего предметного воплощения. Романтический идеал — это извечный порыв к возможному, потенциальному, которое для них всегда идет впереди действительного. Так, Ф. Шлегель писал, что его интересует не реальный Лессинг, но тот Лессинг, «каким бы он мог быть — скрытый Лессинг, несостоявшийся Лессинг» (ФЭ 1967, 552).
Акцент на потенциальном приводит романтиков к известному равнодушию к материальному воплощению замысла. Отголоски этого романтического настроения афористически выражены у Гете, который считал, что «не всегда необходимо, чтобы истинное телесно воплотилось, достаточно уже, если его дух веет окрест и производит согласие, если оно как колокольный звон с важной дружественностью колышется в воздухе» (цит. по: Хайдеггеру ОПЯ 1975, 160 в переводе В. В. Бибихина).
В рамках деятельностной картины находится также антиномия творческого/нетворческого в языке, другими словами, антиномия продуктивного/репродуктивного. Репродуктивная деятельность — это деятельность по воспроизведению наличествующего в системе, продуктивная же тесно связана с привнесением нового, а не с пассивным воспроизведением по готовым стандартам. Оппозиция творческого/нетворческого тесно связана с базисной оппозицией гумбольдтианской лингвистики эргоп/энергейя. Принципиальная незамкнутость языковой системы (про-
101
истекающая от его поникания как энергейи, а не эргона) и новое, творческое в языке взаимно предполагают друг друга (с. 567).
В качестве субъекта творческой деятельности могут выступать народ (человек), сила духа и косвенным образом язык. Способность к творчеству, творческое начало — неизменная характеристика силы духа (сила духа, выступающая в ходе всемирной истории из своей внутренней глубины и полноты, есть поистине творческое начало (das wahrhaft schaffende Princip) (с. 392).
В концепции Гумбольдта речь идет также о творческих силах в языке. Язык в его понимании (с. 605), как в отдельном слове, так и в связной речи, представляет собой «акт», поистине творческое действие духа (eine wahrhaft schopferische Handlung), и в каждом языке этот акт (индивидуальное действие) совершается особым образом. В древние периоды языка, когда творческий дух человека (der innerlich schopferische Geist des Menschen) совершенно был погружен в самый язык, слова представлялись как бы самими предметами (с. 547). Рассуждая о происхождении конкретной формы языков, Гумбольдт замечает (с. 678), что в своих отклонениях от правильного построения она всегда имеет наряду с положительной стороной и отрицательную сторону, в которой может наблюдаться в языках постепенное восхождение до тех пор, пока хватит в них творческой силы (die schopferische Kraft) (с. 678). Задавшись вопросом о том, как можно представить себе в народном духе акт «отливания» слова в форму части речи с помощью флексии, он не предполагает при возникновении языка рассудочного сознания, замечая, что оно не имело бы в себе творческой силы (keine schopferische Kraft) для формирования звуков (с. 545). Он упоминает и о ситуации в словосложении, когда основным деятелем выступает творческая сила, посредством которой язык производит из корня слова все, что относится к внутреннему или внешнему образованию формы слова. При этом, чем дальше простирается это творчество (Schopfung), тем выше степень стремления, и чем быстрее ослабевает творчество, тем меньше степень стремления (с. 726).
Спецификацией творческой деятельности в языке в определенном смысле является понятие оригинального преобразования языка. Гумбольдт обращает внимание на то, что в ходе непрерывного развития языка (под
102
влиянием умственной силы каждого говорящего) встречаются периоды, когда звукотворческое стремление языка идет в рост, обнаруживая свою живую деятельность, и соответственно периоды, когда звукотворческая сила убывает (по окончании образования, по крайней мере, внешней формы языка). И в период убыли (АЬ-riahme) могут являться новые жизненные начала и совершаться языковые преобразования (neu gelungende Um-gestaltungen) (с. 548).
Тесно связана с антиномией творческого (продуктивного) /репродуктивного в языке антиномия необходимости (детерминированности, связанности, предопределенности) и свободы в языке65. По Гумбольдту, язык как таковой божественно свободен, а языки, принадлежащие народам и зависящие от них, связаны: «Это не пустая игра слов, когда представляют, что язык в своей самодеятельности исходит только из себя и божественно свободен (gottlich frei), а языки связаны (gebunden) и зависят от народов, которым принадлежат» (с. 386—387). Исследование языка должно познавать и почитать явление свободы (die Erschemung der Freiheit), тщательно прослеживая в то же время ее границы (с. 439—440).
В концепции. Гумбольдта речь идет как о свободе языка, так и свободе человека, причем первое производно от второго. Язык есть необходимое завершение мышления и естественное развитие дарования, характеризующего человека как такового, а подобное развитие возможно лишь у существа, одаренного сознанием и свободой. Это развитие зависит от условий, окружающих человека в мире и даже оказывающих влияние на акт его свободы (с. 649—650). Говоря о главном различии языков между собой по чистоте начала их образования (в частности, о ситуации, когда естественное развитие осуществляется в условиях влияния чуждой ему силы), Гумбольдт подчеркивает, что в этом случае, как и при выражении разнообразных сочетаний мыслей, языку необходима свобода (Freiheit). Самое чистое и удачное строение будет достиг-путо тогда, когда образование слов и сочетаний в каком-либо языке не подвергается никаким другим ограниче-
Неясно, можно ли связать с оппозицией несвобода/свобода понятия инстинкта, с одной стороны, и духа, с другой (у Гумбольдта инстинкт детерминирован, а дух независим).
103
ниям, кроме тех, которые необходимы для того, чтобы соединять со свободой правильность (GesetztmaBigkeit) и через ограничения обеспечить свободе собственное ее существование (с. 549). Язык может достичь истинного преимущества только тем, что развивается из одного начала и с такой свободой, которая делает его способным поддерживать все интеллектуальные силы человека в живой деятельности (с. 553). Гумбольдт рассуждает о ситуациях, когда народ позволяет языку развиваться из своей внутренней свободы (aus seinem Inneren Freiheit...) (с. 414). Называя еилу воздействия языка на человека физиологической, а силу воздействия человека на язык — чисто динамической, он полагает (с. 439), что во влиянии языка на человека обнаруживается законосообразность языка и его формы, а в обратном воздействии человека на язык обнаруживает свою силу начало свободы (ein Princip der Freiheit). Понятие свободы используется и при описании феномена синтеза (с. 474).
Гумбольдт обращает особое внимание на детерминанты языкового развития — факторы, воздействующие на язык. К таким детерминантам порождения, развертывания и развития языка относятся: 1) дух, национальный дух, сила национального духа; 2) языкотворческая сила, имеющаяся в каждом человеке; 3) сила акта синтеза, от которой зависит вся жизнь, одушевляющая язык в течение всех периодов его существования; 4) первоначальное национальное своеобразие; 5) изменения внутреннего направления с течением времени; 6) внешние события, возвышающие или, напротив, подавляющие душу народа и особенно влияние одаренных людей (с. 565). Не остаются бесплодными для языков также цивилизация и культура.
В некоторых контекстах имеется противопоставление двух типов детерминант — направления народного духа и времени (вневременного и временного параметров). Задавшись вопросом о том, нельзя ли считать богатство воображения, запечатленное в делаверском языке, символом сохранения в языках этого типа «юношеского» состояния языка, Гумбольдт подчеркивает сложность такого вопроса, так как трудно различить, что принадлежит в них времени, а что — направлению народного духа (с. 672). Он противопоставляет в языке внешнее влияние и внутреннюю самодеятельность (с. 412—413).
Понятие свободы, применяемое для характеристики языка, может быть проинтерпретировано двояко: как не-
104
полная Детерминированность явления или же внедетер-минированность ситуаций (в случае принятия принципа свободы невозможно с полной вероятностью предсказывать индивидуальное решение). Второй случай, очевидно., связан с учетом феномена сознания у человекаб6.
В последующей лингвистике были предприняты некоторые попытки интерпретации феномена свободы в язьше. Приведем следующие рассуждения В. В. Бибихина (1978,, 235): «... на пороге речи аккумулированное в языке знание утрачивает обязательность. До своего принятия говорящим оно остается только возможностью. Говорящий свободен признать его как обязательное, признать как отчасти обязывающее или не признать».
Антиномия социальное/индивидуальное также намечена в гумбольдтовской концепции, исходящей из идеи; (с. 408—409), что в человеке заложены два тесно взаимосвязанные чувства: чувство принадлежности к человечеству и чувство индивидуальности. Ведущим в этом противопоставлении является общечеловеческое начало, которое присутствует и в индивидууме, только в особой форме. Идея индивидуального характера человека сводится Гумбольдтом к рассмотрению индивидуальности как явления бытия духовного существа. В связи с этим возникает вопрос, наличествует ли в анализируемой концепции оппозиция индивидуального/социального или точнее было бы говорить об оппозиции индивидуального/над-индивидуального. Гумбольдт говорит о зависимости отдельного лица от своего целого (народа и т. д.), связи человека и общества, мотивах такой связи. Поскольку каждый индивид связан с окружающей его массой, то всякая его значительная деятельность в известной мере (хотя и не непосредственно) принадлежит этой массе (с. 410). Индивидуум находится в зависимости от целого — народа (Nationen), племени (Stamme), к которому принадлежит народ, и человечества в целом. Его жизнь связана с общением (Geselligkeit), к которому его влечет, и внешний низший взгляд, и внутренний, высший (с. 408).
66 См. понимание свободы у Фихте как возможности деяний, предполагающих волю, решение и выбор (Огурцов 1976, 198). См. также работы Ю. А. Шрейдера о необходимости создания в лингвистике моделей, имитирующих феномен свободы выбора. О соотнесении индетерминизма, свободы и детерминизма см., например, у Р. Гальцевой (ФЭ, 1967, 564). См. также замечания Гумбольдта (с. 436—438) об известной зависимости и независимости языка от души человека.
105
По-видимому, у Гумбольдта присутствуют обе оппозиции — и индивидуальное/социальное и индивидуаль-ное/надиндивидуальное. Для выражения общественного характера человека используется особое понятие — зародыш культуры (der Keim der Gesittung), которое вводится через посредство понятия деятельности: «... но как скоро является человек, он действует по-человечески: вступает в общественные связи, заводит учреждения, устанавливает законы ... с появлением человека полагается зародыш культуры, который растет по мере развития своего бытия» (с. 387). В связи с этим особое внимание обращается на роль языка в жизни человека, на общечеловеческий характер языка. Речевая деятельность (Alles Sprechen) даже в простейших формах означает соединение индивидуального восприятия с общечеловеческой природой (с. 430); при этом побуждение к общению (der Trieb der Gesellig-keit) живых существ друг с другом происходит далеко не из-за их беспомощности (Hiilfslosigkeit) (с. 566).
Большую смысловую нагруженность в концепции несет оппозиция изменчивости/стабильности (вариативного/инвариантного), проявляющаяся в трактовке языка как постоянного (консервативного, собранного и охраняемого поколениями людей) и как преходящего, пребывающего в вечном движении и изменении. В языке есть два начала: постоянное, неизменное, статичное, недвижное, с одной стороны, и текучее, преходящее с каждой минутой, дробящееся, подверженное стихии разрушения и изменения, заряженное неудержимой «жизненностью», с другой67. Для языка (включая и письменность) нет места для покоя: в нем как и в непрекращающемся пламени мышления человека, немного мгновений истинного покоя (Stillstand). Его природу составляет непрерывное развитие под влиянием духовной силы каждого говорящего (с. 438, 548). Язык в своей сущности есть нечто постоянное и в то же время преходящее с каждой минутой (с. 418) 68. Поскольку многие из таких видоизменений не всегда касаются слов и форм самих по себе, а их модифицированного употребления, они легко могут ускользнуть от внимания исследователей (с. 439). Подобные мо-
дификации появляются в языке с каждым новым поколением, поскольку любой говорящий в состоянии подействовать на язык своей индивидуальностью. Только в индивидууме язык обретает свою последнюю определенность («Никто не понимает слова в том же самом значении, что и другой, и мельчайшее различие переливается по всему пространству языка как круги на воде» — с. 439).
Гумбольдт обращает внимание на постоянную (blei-bende) и. независимую природу языка, служащего при наличии удачного организма вдохновительным орудием для последующих поколений (с. 634).
Оппозиция инвариантного/вариативного в языке тесно связана с проблемой тождества языка и установления пределов вариабельности в языке (см. занимавший Гумбольдта — с. 418 — вопрос о том, до каких пор целесообразно считать язык за один и тот же, если он с течением времени испытывает перемены).
С известной долей условности можно выделить и оппозицию универсального/уникального (язык/языки). Акцентируя особое внимание на втором терме оппозиции — уникальном, — Гумбольдт всегда интересовался тем, насколько это индивидуальное и неповторимое отстоит от идеального, совершенного.
Под противопоставлением универсального/уникального скрывается целый пучок противопоставлений: целое/часть, многое/единичное (особенное), индивидуальное/всеобщее, разнообразие/однообразие и, возможно, также коллективное (социальное)/индивидуальное, объективное/субъективное 69. В концепции наличествует эксплицитное противопоставление язык/языки, которое конкретизируется через более частные противоположения. Во-первых, к их числу может быть отнесена оппозиция язык индивида/язык человечества (с. 424): «В языках так чудесно совмещено индивидуальное внутри всеобщего, что одинаково правильно сказать, что весь человеческий род говорит на одном языке и в то же время каждый человек обладает своим языком». Далее к ним относится оппозиция индивидуальные языки внутри языка одного народа/национальный язык как целое, отличное от других
67 Раскрытие этих характеристик применительно к различным диалектическим объектам см. у А. Ф. Лосева (1930).
68 Анализ этого тезиса см., например, у Г. В. Рамишвили (Ra- mischwili 1967, 556).
106
60 Индивидуальное и универсальное — две диалектически связанные противоположности. Эта мысль хорошо выражена у Рад-хакришнана (1956, 158): «Отрицать случайное и индивидуальное значит фальсифицировать необходимое и универсальное».
107
национальных языков (с. 559): «Языки совмещают в себе фактически оба противоположных качества: способность ... делиться на бесконечное множество языков для отдельных личностей в одном и том же народе, и ... объединяться в одно целое со своим определенным характером». Наконец, различается противопоставление язык как достояние человечества/национальные языки: «Это не пустая игра слов, когда представляют, что язык в своей самодеятельности исходит только из себя и божественно свободен, а языки связаны и зависят от народов, которым принадлежат» (с. 386—387).
Уникальность языка характеризуется с помощью категорий особенное (специфическое) и индивидуальное. Особенными являются, во-первых, элементы языка. Нельзя понять элементов языка в их истинной особенности (in ihrer wahren Eigentumlichkeit), если, начиная исследование с отдельных элементов, не находить в них единства, задаваемого формой языка (с. 423). Во-вторых, это может быть природа языка. Если представлять себе язык в виде пространства, распространение которого осуществляется путем присоединения или как бы завоевания вне его лежащих областей, то нельзя понять, таким образом, природы языка в ее самой существенной особенности (in ihrer wesentlichsten Eigentumlichkeit) (с. 399).
Заметив, что в несовершенных языках отсутствует настоящее единство по началу, которым бы в них все равномерно освещалось изнутри, Гумбольдт подчеркивает, что в каждом из них тем не менее имеется прочная связь и единство, проистекающее не из существа языка вообще, а из его особенной индивидуальности (aus ihrer besonderen Individualist) (с. 679). Представляя себе язык особым миром, создаваемым человеком из впечатлений от действительного мира, и пытаясь определить в этом мире роль слов, Гумбольдт считает возможным рассматривать слова определенными предметами этого мира, отличающимися характером индивидуальности в своей форме.
Индивидуальностью далее может быть дух. Индивидуальность духа есть нечто высшее и превосходнейшее в развитии человечества, с одной стороны, а с другой, она — ограничивающее и стесняющее начало (с. 396). Понятие индивидуальности применяется также по отношению к человеку, в котором, по Гумбольдту (с. 408— 409), заложено два чувства: чувство причастности к че-
108
ловечеству в целом и чувство индивидуальности. При этом отдельная индивидуальность (die geschiedene Individualitat) есть лишь явление условного (bedingten) бытия духовного существа.
Теоретической спецификацией категориального противопоставления уникального/универсального и вариативного/инвариантного является противоположение разнообразия/единообразия языков70. Рассмотрим, как обосновывается в концепции логическая необходимость разнообразия и единообразия в языках. Оостановимся сначала на первой возможности — логической необходимости в языках единообразного начала. В понимании Гумбольдта (с. 464), все языки со своей интеллектуальной стороны (Verfahren), по-видимому, должны были быть одинаковыми. В языке действуют два отличные друг от друга начала — звуковая форма и ее использование для наименования предметов и связи мысли, причем это употребление базируется на требованиях мышления к языку (отчего и происходят в языке общие законы) (с. 425).
Реальное основание различия языков71 коренится в духе народа (дух народа есть самобытная сила, а язык базируется уже на ней—(с. 415), соответственно причины особого устройства языка нужно искать в особенности духа его племени (in dem Geiste der Volksstamme) (с. 397). Различие языков связывается с неодинаковым характером деятельности силы, творящей языки. Определив язык генетически как деятельность духа, направленную на достижение своей цели, Гумбольдт полагает, что эта цель может достигаться в различной степени (с. 389).
Обоснования логической необходимости разнообразия языков осуществляются, кроме того, и путем обращения к аргументу, обратному первому. Так, если в первом слу-
70 Как на это обращает внимание в своих работах Г. В. Рами- швили, структурно-содержательное разнообразие языков (раз личие языков в способе видения мира) нельзя считать простым излишеством. Если бы оно было таковым, то человечество в своем прогрессивном движении обязательно бы от него от казалось.
71 Категория разнообразия используется и применительно к опи санию направленности умственного развития. См. «Язык... из бесконечного разнообразия возможных интеллектуальных на правлений следует одному определенному» (с. 412). Идея раз нообразия здесь переносится как бы в вертикальность (это не «горизонтальное» разнообразие языков, а движение по раз ным плоскостям внутри одного языка).
109
чае поиски причины разнообразия языков шли в направлении действия духа на язык, то во втором — делается попытка понять возможности различия языков по их действию на образование национального духа (с. 416).
Третий аргумент — идея о связи различия языков с различием говорящих на них народов: «Языки не могут получить одинакового строения, потому что говорящие на них народы различны и обусловливаются не одинаковыми положениями в своем существовании» (с. 652). Поскольку обычно никогда не имеют дела с полностью изолированным или только что возникшим языком, то артикулированный звук всегда примыкает к уже сформировавшемуся готовому (Vorhergegangenes) или чужому (Fremdes).
Итак, в языке заложены два противоречивых стремления. Одно из них идет изнутри от той энергии силы, с какой внутреннее .чувство воздействует на звук, преобразовывая его во всех его тончайших оттенках в живое выражение мысли (с. 651), другое — от самого звука. С первым стремлением связано движение к однообразию, одинаковости, униформности во внутреннем строении языка, со вторым, напротив, — к разнообразию.
Разнообразие языков идет таким образом прежде всего от внешней стороны языка — звука. Что же касается внутренней стороны языка, то одна струя в ней тянет к однообразию, а другая — к разнообразию. С интеллектуальной стороны все языки должны были бы быть, по всей вероятности, одинаковыми (с. 464). Это определяется тем, что эта сторона основывается исключительно на самодеятельности духа и должна бы быть одинаковой при тождественности цели и средства у всех людей. Хотя во внутренней («идеальной») стороне языка и гораздо меньше разнообразия, чем во внешней, тем не менее и в этом плане в языках наличествует определенное различие. Во-первых, языкотворческая сила деятельна у всех народов не в одинаковой степени. Во-вторых, в образовании языка принимают участие такие силы, деятельность которых невозможно измерять с помощью рассудка и одних чистых понятий. Наконец, различие между языками в чисто идеальпой части языка может происходить от Неправильных или неудачных комбинаций языковых элементов.
Мы рассмотрели основные семантические оппозиции, с помощью которых воздвигается диалектический мир
110
гумбольдтовской концепции. Эти оппозиции у Гумбольдта — строительный материал для воздвижения пучков антиномий, фиксирующих живые противоречия языка. На первом этапе анализа развертывания диалектической концепции Гумбольдта важно было установить, что за противоречия фиксируются в антиномиях Гумбольдта — гносеологические, противоречия формально-логической природы, не имеющие онтологического коррелята, или же антиномии, которым приписывается онтологический статус и которым соответствуют объективные диалектические противоречия. По-видимому, в гумбольдтовской концепции формально-логических противоречий нет (см., например, у Б. А. Ольховикова в кн.: Амирова и др. 1975, 342). Антиномичность языка, по Гумбольдту, не ситуативна, она глубоко имманентна языку, составляя его внутреннюю сущность. Хотя в языке имеются диалектические противоречия, между ними достигнута гармония.
Второй круг вопросов касается проблемы разрешимости антиномий72. Как уже отмечалось выше, теоретическое разрешение антиномии отнюдь не означает ее устранения из системы знания или какой-либо ее модификации 73. Гумбольдт, блестяще владеющий техникой диалектического мышления, не склоняется к этим путям. Он не пытается развертывать свою теорию с учетом наиболее значимой стороны (например, трактовки языка как энер-гейи), не принимая во внимание другой его стороны (эргона), и не стремится к модификации антиномий (например, не стремится снять антиномию свободы и предопределенности в языке за счет сведения свободы в теоретическом пространстве рассуждений к предопределенности или, напротив, предопределенности к свободе). Гумбольдт не делает и двух параллельных описаний языка, например, в терминах энергейи или эргона, поскольку разрыв термов антиномии нарушил бы целост-
72 Р. Гайм (1898, 410) говорит о разрешении антиномий у Гумбольдта, которые «вначале выступают перед нами в явлении языка». Неясно, означает ли это, что антиномии представлены лишь на уровне явлений, а не сущности.
п См. в этой связи позицию Радхакришнана (1956, 467), полагающего в соответствии с традицией древнеиндийской философии, что борьба противоположностей имеет место лишь в мире опыта, а реальность стоит выше всех противоположностей.
111
нОсть представления объекта. Подлинным разрешением антиномии было бы встраивание ее в систему более широкого знания и рассмотрение диалектического противоречия в рамках более широкого объемлющего единства. В интерпретации Р. Гайма (1898, 410—411), базисные антиномии Гумбольдта —• антиномии индивидуального/коллективного (субъективного/объективного) и подвижного/устойчивого (активного/пассивного) — находят свое разрешение в идее о человеческом происхождении и человеческом характере языка, о тождестве человеческой природы, а это значит, что при попытке разрешить языковые антиномии Гумбольдт выходит за пределы языка и рассматривает его как атрибут человека в рамках более широкой антропологической целостности74.
Одна из сложных методологических проблем развертывания диалектической концепции касается решения вопроса о соотношении антиномичности и целостности. Существенное значение имеет и проблема упорядочивания антиномий в рамках диалектической концепции. Такое упорядочивание можно осуществить путем построения иерархии антиномий во главе с базисным категориальным противопоставлением (например, с антиномией эр' гон/энергейя), из которого дедуцируются далее производные антиномии.
Антиномии можно упорядочивать и без специального введения иерархии путем поиска пропорциональных отношений между ними. В интерпретации Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967), язык и речь находятся в том же самом соотношении, что и члены других противопоставлений гумбольдтовской языковой теории — социальное/индивидуальное, а также объективное/субъективное. Такое же отношение взаимодействия имеется между формой и материалом (субстанцией). Гумбольдтовская корреляция формы и материала (субстанции) выражается у Г. В. Рамишвили через формулу F=f±=S, где F — форма, a S — субстанция 75.
В заключение отметим, что при рассмотрении диалектической концепции Гумбольдта бросается в глаза явная непропорциональность антиномики и синтетики: первая развита более, а вторая ступень лишь намечена. В плане диалектического синтеза эксплицитно проработана лишь антиномия идеального/материального в языке, а остальные синтезы лишь намечены и эксплицитно не выражены.
К диалектике Гумбольдта вполне может быть отнесена характеристика, данная П. П. Гайденко (1979, 150) диалектике Фихте (несмотря на содержательно-формальные различия в концепциях немецких мыслителей): «... диалектика Фихте — ив этом ее сила — неразрывно связана с принципом деятельности. Однако последняя трактуется им как деятельность духа. Поэтому фихтев-ская диалектика идеалистична». \
АНТРОПОМОРФИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА ЯЗЫКА
При описании языка и других объектов гуманитарной природы Гумбольдт часто упоминает о «жизни», «организме» и различных сопряженных с ними явлениях. Такой биоморфизм, а точнее антропоморфизм можно объяснить по-разному7б. Во-первых, можно трактовать понятия этого подхода как особые средства для задания специфической онтологии языка — антропоморфической 77, где представлен «одушевленный» мир языка как живого феномена.
Мысль Гумбольдта о том, что произведения человеческой духовной деятельности, объективированные в определенном материале, не представляют еще собой мертвой вещности (эргона), а оживотворяются в человеческом общении (становятся энергейей), развивалась вслед за ним и другими исследователями. «Предмет искусства, хотя и называется вещью, — пишет П. А. Флоренский (Цит. по: Огурцов 1976, 219—220), — однако, отнюдь не есть вещь, не есть Ipjov, не есть неподвижная стоячая, мертвая му-
74 Отметим, что процессы разрешения антиномий и собственно фиксирования антиномий отнюдь не отстоят друг от друга в физическом смысле времени, а предстают как последовательные в логическом пространстве концепции.
7о Нетрудно заметить в этом фрагменте интерпретации гумбольдтовской концепции у Г. В. Рамишвили его попытку рассмотреть эту концепцию с помощью понятийных представлений Л. Ельмслева.
78 Мы исключим из рассмотрения случаи употребления понятий этого типа для задания обычного антропологического контекста рассуждений, где эти и смежные с ними понятия используются для непосредственной характеристики человека и его действий.
77 С таким же основанием, а может быть, даже и большим эта гумбольдтовская онтология языка может быть названа «духо-морфической».
112
8 В. И. Постовалова
ИЗ
Мйя художественной деятельности, но должен быть понимаем как никогда не иссякающая, вечно бьющая струя самого творчества, как живая пульсирующая деятельность творца, хотя и отодвинутая от него временем и пространством, но все еще неотделимая от него, все еще переливающая и играющая цветами жизни, всегда волнующая svspyeta духа».
Понятие жизни часто трактуется как нечто родственное деятельности, а иногда даже тождественное с ней-В работах П. А. Флоренского язык трактуется как живое равновесие Ipyov и svep-pia, «вещи» и «жизни». Во-вторых, понятие жизни может быть символом целостного антианалитического мировосприятия, проявлением синтетического мышления при трактовке явлений языка.
Наконец, можно рассматривать «жизнь», «организм» и т. д. как особый репрезентатор (как бы известный образец и образ изучения объекта), с которым лишь сравнивают явления духовной жизни человека, в том числе язык, но не сводят к нему природу описываемого и не отождествляют с ним. К понятию репрезентатора (см. работы Н. И. Кузнецовой, М. А. Розова, Ю. А. Шрей-дера) близко понятие исходных «интуиции» при создании каких-либо концепций миросозерцания. Например, основной интуицией античности, по свидетельству А. Ф. Лосева' (1930, 61), была интуиция «тела»: «Но это тело есть живое, одухотворенное тело. Оно есть не только конечное. В этом случае оно было бы бесформенной и мертвой массой. В нем вечно бьется жизненный пульс, и оно вечно самодовольно пребывает в блаженном и как бы постоянно грезящем покое. В нем есть вообще становление и вечная жизнь. Это становление и жизнь действительно не уходят в неопределенную бесконечность, без цели и смысла, но планомерно вращаются сами в себе». Для выражения этой интуиции, продолжает А. Ф. Лосев (1930, 665), надо было «придумать такое тело, в котором было бы подчеркнуто, что это именно тело, живое тело, а не дух и не душа, но так, чтобы в то же время общая жизнь была дана не личностно, не духовно-индивидуально, а именно как общая идея, как безразличная стихия жизни». Очевидно, для Гумбольдта такой исходной интуицией при описании языка и была интуиция «жизни», «живого», «одухотворенного». Отметим, что антропоморфными характеристиками наделяется не только язык, но и дух. Дух человеческий, националь-
114
I
ный дух у Гумбольдта — не абстрактная безликость: деятельность человеческого духа выступает как живая деятельность (lebendige Tatigkeit) (с. 637).
Рассмотрим подробнее понятия антропоморфного характера в концепции Гумбольдта. К ним относится в первую очередь понятие жизни. Язык и жизнь (Leben) — неразлучные понятия, и изучение языка всегда есть только его воспроизведение (с. 481). Язык есть произведение силы духа, а для нее характерно, что ее произведения передают (pflanzen) жизнь, потому что они сами происходят из полноты жизни (aus vollem Leben) (с. 392—393). Жизнь целостна и неаналитична, расчленение ее на элементы умерщвляет полноту жизни. Сколько бы ни пытались расчленить жизнь на отдельные формы, всегда остается что-то непонятное, а именно то, в чем состоит единство и дыхание живого (eines Leben-digen) (с. 421). Жизнь языка полна чувств и фантазии, если обе стороны языка в акте синтеза стройно соединены между собой (с. 474); собственная жизнь языка простирается по всем его фибрам и проникает во все элементы звука (с. 555).
Помимо понятия жизни, при характеристике языка и близких ему феноменов. Гумбольдт использует и понятия «жить», «живой», «животворящий», «оживлять» и соответственно «мертвый», «погибать» и т. д. Первым и истинным состоянием языка нужно считать речь, если хотят войти в живое (lebendige) существо языка (с. 418). От живой деятельности (lebendigste Tatigkeit) человеческого духа язык испытывает больше всего преобразований (с. 637).
В центре внимания анализируемой концепции — исследование плодотворного жизненного начала (das Lebens-princip) языков (с. 637). Гумбольдт рассуждает (с. 548) о периодах в развитии языков, когда звукотворческое стремление идет в рост, пребывая в живой деятельности (in lebendiger Tatigkeit) и о периодах «убыли», когда внезапно могут появиться новые жизненные начала и оригинальные преобразования языка. Никакой народ не в состоянии оживить и оплодотворить своим собственным духом язык другого народа, не превратив его тем самым в другой язык (с. 565).
Наряду с понятием «оживлять» (возвращать к жизни, делать живым) упоминается также обратное, — гибель, умирание, разрушение. В каждом языке остается всегда
115 8»
часть, которая в нем еще таится или остается вечно затаенной, если язык погибает (untergeht) до того, как она разовьется (с. 567). Когда в духовной жизни человечества не наблюдается самобытных явлений или они подавлены, прежняя форма языка разрушается, смешиваясь с чуждыми формами, собственный организм языка распадается, а направленные на него силы не в состоянии вдохнуть в него нового начала жизни и приоткрыть новые пути к дальнейшему развитию (с. 393).
Производным от понятия жизнь является и понятие организма. (Organismus), широко используемое при характеристике языка у Гумбольдта78, рассуждающего об организме тел, с которыми ■ сравнивается язык, о внутреннем организме языка, о звуковой форме как части всего человеческого организма, стоящей в близких отношениях с внутренней силой духа, о санскрите и китайском языке как степенях к совершеннейшему организму языка, о том, как грамматики довершают образование организма языка. Однако чаще всего речь идет об организме языка (см., например, с. 391).
Помимо «организма» используются также близкие по значению слова «орган» и «органический». См. идеи о том, что свойство всякого интеллектуального развития таково, что сила не умирает, а только изменяет свои функции или заменяет один из своих органов (Organ) другим (с. 549), или что органическое начало в языке (с. 447) противостоит его духовному началу.
С понятием жизни и организма связано также понятие зародыша (Keim). Оно встречается в упоминаниях об эпохе, когда народ осуществляет преобразования в языке, находясь под влиянием предыстории и зародыша дальнейшего развития (с. 390), в рассуждении о том, что с появлением человека на земле полагается и зародыш культуры (Keim der Gesittung), который растет по мере дальнейшего развития бытия (с. 387).
Рассмотрение языка как организма у Гумбольдта отличается от аналогичных трактовок языка у других исследователей (например, А. Шлейхера) тем, что Гумбольдт имеет в виду одухотворенный организм (исполь-
78 Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 563) обращает внимание на то, что понятие «организм» (Organismus) часто употребляется Гумбольдтом как синоним «языковой целостности» и «системы», оно «содержит активные элементы и означает „оргат низацию" (Organisation)».
зуя в качестве прототипа организм человека, а не биологического существа вообще, как это было у Шлейхера). Язык для Гумбольдта — вечно живое и одухотворенное начало, — одухотворяемое и одухотворяющее. Поэтому понятия души, вдохновения и другие понятия того семантического поля, которые используются обычно при характеристике человека, применяются и к языку. Языки могут быть одушевлены плодотворным началом умственного развития в разной степени, они бывают истинно благотворны лишь в том случае, когда, сопровождая деятельность духа, облегчают и одухотворяют (erleichternd und begeisternd) каждое ее направление (с. 655). Истинный синтез происходит из вдохновения (Begeisterung), какое знакомо только силе высшего порядка и высшей энергии. Звук, получая от мысли душу в акте рождения языка, делается потом для нее вдохновительным началом (с. 475).
Итак, в центре внимания анализируемой концепции находится некоторое поле «одухотворенности», куда попадает и язык, испытывая одухотворяющее влияние и одухотворяя сам. Понимая язык как деятельность духа, с одной стороны, и рассматривая язык как активный субъект собственной деятельности, с другой, Гумбольдт испытывает необходимость во введении еще одного понятия — чувства языка (языкового сознания?) (der Sprachsinn), которое в его понимании и есть активное одухотворенное и одухотворяющее начало в языке как деятельности. Чувство языка должно содержать нечто, что не может быть объяснено в отдельном, — инстинкто-подобное предчувствие всей системы, какая необходима языку в его индивидуальной форме (с. 446).
Известную антропоморфность можно усмотреть также в понятии характера языка, употребляемом наряду с понятием национального характера. Характер языков, состоящий в способе соединения мысли со звуками (с. 562), есть как бы дух, который поселяется в языке и одушевляет его, как тело (Кбгрег), из него же самого образо--ванное. Он представляет собой естественное следствие постоянного влияния духовного своеобразия нации. Из каждого языка можно делать заключение о национальном характере.
При характеристике языка и близких феноменов используются часто понятия, связанные с оценкой и ощущениями человека, т, е, с видением мира глазами чело-
117
века. Глазами человека можно увидеть и почувствовать в языке родное (соразмерное языку, созвучное его природе) или же, напротив, чужое. Гумбольдт замечает, что никакие преимущества самых благозвучных и богатых звуковых форм, связанные с самым живым чувством артикуляции, не в состоянии еще произвести языков, полностью соответствующих духу, если сияющая ясность идей, направленных на язык, не наполнит их своим светом и теплом (с. 463). Язык радостно (freudig) принимает высший полет, когда он проникнут энергичной внутренней силой (с. 634). При характеристике синтеза используются также антропоморфные образы одиночества (покинутости) и роскоши. В случае достижения полного синтеза ни внутреннее развитие языка не следует односторонним путем, покинутое фонетическим формообразованием (Formenerzeugung), ни звук не простирается в пышно разрастающейся роскоши (Uppigkeit), превышающей прекрасную потребность мысли (с. 473).
При характеристике языка используются также понятия сознания и самосознания, появляющиеся в рассуждениях об акте языкового самосознания (em neuor Akt des sprachlichen Bewufitseins), посредством которого индивидуальное слово (отдельный случай) будет отнесено (с. 489) к совокупности возможных случаев в языке или речи.
Понятие сознание и другие близкие по значению (разум, воля, инстинкт и др.) встречаются в анализируемой концепции весьма часто при характеристике языковой деятельности.человека. И это уже будет иллюстрацией не антропоморфизма концепции, а скорее ее экстен-сивизма. По Гумбольдту (с. 545), рефлектирующего сознания языка при его происхождении нельзя предполагать (оно и не обладало бы творческой силой для формирования звука). Понятие сознания часто употребляется и при задании общего антропологического контекста рассмотрения языка. Определив язык как необходимое завершение мышления и естественное развитие дарования, знаменующего в человеке его человеческую природу, Гумбольдт замечает, что это развитие не представляет собой акта непосредственного сознания, мгновенной спонтанности или свободы (с. 649—650). В языке допустимы и бессознательные процессы, и непроизвольные. «Коль скоро народ или человеческая мыслящая сила вообще воспринимает элементы языка, она должна непроизвольно
Ш
(uhwillxkurlich) й без ясного сознания об этом соединять их в единство» (с. 549). Языки находятся в неразрывной связи с внутренней природой человека и "исторгаются из нее скорее самодеятельно, чем производятся ее произвольно (willkiirlich) (с. 410). Не совсем ясно, как может интерпретироваться эта непроизвольность — как бессознательность или как действие без правила. В образовании языка принимают участие силы, произведения которых невозможно измерять рассудком (durch den Verstand) и чистыми понятиями (с. 464).
При характеристике языковой деятельности человека используется понятие инстинкта. Никакая человеческая память не была бы в состоянии удовлетворить непрерывным и разнообразным требованиям мысли, если бы в душе человека в ее инстинктивном чувстве не имелось ключа к образованию языка. Даже чужим языком всегда удается овладеть лишь постепенно путем упражнений. По-видимому, говоря об инстинктивности, Гумбольдт обращает внимание на бессознательное начало в языковой деятельности. Язык как развитие дарования, воплощающего в человеке его природу, не представляет собой проявления инстинкта, которому можно было бы дать физиологическое объяснение (с. 649—650).
СИСТЕМНО-ЦЕЛОСТНЫЙ ПОДХОД
Развертывание деятельностного представления предполагает рассмотрение деятельности как целостного образования, допускающего известную структурацию. Онтологически язык квалифицируется Гумбольдтом как некая целостность (Целостность изначальна, онтологична, а аналитизм — лишь методический прием наблюдателя). Язык в его понимании представляет собой органическое целое (ein vollstandig durchgeftihrter Organismus),. в котором различимы не только отдельные части, но и законы деятельности (des Verfahrens), или, говоря историческими терминами, направления и стремления (с. 476). Размышляя об онтологическом плане целостности, Гумбольдт пишет (с. 458): «Язык, как это проистекает из самого его существа, ощущается душой во всей его целостности (in ihrer Totalitat), каждая частность, взятая отдельно, соответствует в нем другой, еще ясно не осознанной, и всему данному целому, или, лучше сказать, возможному целому, которое может произойти из общей суммы явлений и за-
119
конов духа» 79. К идее целостности можно прийти двумя одновременными и прямо противоположными путями: от внешнего к внутреннему 80 и от высшего к низшему. Первый путь идет от наблюдения феноменальных данностей к связывающей их идее. Второй путь — от постулируемого им духа к его проявлениям (произведениям). Гумбольдт начинает свои наблюдения над языком с обозрения его внешнего облика. На первый взгляд все в языке представляется хаосом, несоизмеримым с простотой картины человеческого духа, произведением которого является язык. Неясным кажется, как отыскать нить, способную удержать эти частности: «Язык предстает перед нами как бесконечность частностей: слов, правил, аналогий, исключений. И мы испытываем немалое смущение от того, как эту массу, которая, несмотря на ее упорядочивание, все кажется каким-то хаосом, можно приравнять к единству картины человеческой духовной силы. Необходимо отыскать общий источник отдельных частностей, соединить разрозненные черты в картину органического целого; только таким путем получают возможность удержать эти частности» (с. 417).
Приближаясь к идее целостности путем рассуждений о необходимости соизмерять язык с картиной человеческого духа, Гумбольдт полагает, что именно понимание языка как произведения национального языкового чувства дает возможность постигнуть первоначальную связь частных явлений между собой и понять язык как внутренне взаимосвязанный организм. А. это в свою очередь позволит прийти к правильной оценке каждого отдельного явления (с. 383—384).
К идее целостности системы приводят также размышления о невозможности получить полное теоретическое объяснение феноменов языка с позиций аналитизма. Сколько бы ни пытались членить язык на отдельные элементы, всегда остается в нем нечто, ускользающее от обработки, и именно то, в чем состоит единство и дыхание живого (с. 421). Целостность отнюдь не тождественна простому множеству, получаемому при аналитической
79 См. также об упоминавшемся отношении индивидуального слова (отдельного случая) к совокупности возможных случаев в языке или речи (с. 489) при переносе понятия в известную категорию.
80 Этот путь, очевидно, универсален для человека. «Человек по всюду на земле, — говорит Радхакришнан (1956, 55),—начи нает с внешнего и приходит к внутреннему».
120
деятельности исследователя. Это онтологическое ощущение и призыв Гумбольдта можно выразить словами А. Ф. Лосева (1930, 227) (высказанными им по другому случаю): «...необходимо отвлечься от каждого отдельного текста, необходимо всмотреться в предмет in specie, необходимо множество, выражаясь по-платоновски, заменить целостью» 81.
Идея целостности косвенно подчеркивается Гумбольдтом в рассуждениях об общем впечатлении, производимом объектом, к которому обращаются, чтобы получить определенное понятие о форме объекта. Характеризуя язык как вечный посредник между духом и природой, преобразуемый с каждой новой ступенью духа, он замечает (с. 565), что следы этих преобразований все сложнее обнаружить в отдельном, и факт делается очевидным только в общем впечатлении (im Totaleindruck). Естественное состояние языка — это жизнь, неделимая целостность, а всякий аналитизм при изучении языка есть умерщвление этой жизни. Первое и истинное состояние языка — речь (verbundene Rede). Чтобы войти в живое существо языка, необходимо об этом постоянно помнить. Раздробление же на слова и правила представляет собой лишь мертвый продукт аналитической работы ученого, а не естественное состояние языка (с. 418). Эта же идея развивается и применительно к слогу. Деление простого слога на согласный и гласный, принимаемые за самостоятельные звуки, носит искусственный характер: на слух (т. е. в восприятии человека) слог есть неделимая единица (с. 443).
Идея целостного антианалитического взгляда распространяется и на происхождение языка — в генетический план, где разрешается известный парадокс — что изна-чальнее часть или целое. «Нельзя и помыслить, чтобы создание языка начиналось с обозначения предметов словами и затем уже достигало соединения слов. В действительности не речь строится из предшествующих ей слов, а наоборот, слова возникают из целостности речи», (с. 448). В сформировавшемся же языке слова могут быть обнаружены без особой рефлексии в актах даже в самой
81 Там же (1930, 276) см. о «спекулятивном слиянии многого в единое, будь то феноменологическое взаимоотношение целого и части или диалектически-ноуменальное воссоединение расчлененного».
121
грубой и необразованной речи (des Sprechens), поскольку словообразование составляет существенную потребность речи (с. 448—449).
Хотя аналитические исследования целесообразны, а иногда и единственно возможны при изучении языка, необходимо помнить тем не менее, что целостность изначальна, а аналитизм — лишь вынужденная процедура. Было бы ошибочным полагать, что различные направления в развитии языков в действительности так же отделены друг от друга, как это специально утверждают с целью подчеркнуть их различие между собой, (с. 554— 555). Заметив, что язык представляет всегда не предметы, а понятия о них, образуемые духом самодеятельно при порождении языка, а также, что образование понятий как бы предшествует образованию артикуляционного чувства, Гумбольдт замечает (с. 468), что подобное разделение имеет место только в аналитическом разложении языка на элементы и не может быть допущено в самой действительности (in der Natur).
Чисто аналитические средства постижения сущности языка ограничены, поскольку наиболее тонкие и глубокие начала языка ускользают от такого грубого приема: «В беспорядочном (zerstreut) хаосе слов и правил, который мы привыкли называть языком, наличествуют только отдельные элементы (Einzelne), производимые речью (Sprechen), и то всегда неполные по количеству и всегда требующие нового труда, чтобы познать способ живой речи и составить подлинную картину живого языка.
По этим разрозненным элементам нельзя познать того, что есть высшего и тончайшего в языке: это можно постичь и почувствовать только в связной речи, — что доказывает лишний раз, что подлинный язык живет (liegt) в акте его действительного воспроизведения» (с. 418).
Коррелятом целостности с внутренней (внутрисистемной) точки зрения выступает единство. Естественную гармонию в своей деятельности всегда ненарушимо сохраняет то, что само в себе едино (Eins) и одарено энергией (с. 463). Гумбольдт говорит о неразлучном единстве (untrennbare Einheit) (членораздельный звук совмещает в себе в неразлучном единстве и постоянном взаимодействии и интеллектуальную и чувственную силу — с. 650), о духовном единстве (с. 423), о подлинном (на/
122
Стоящем) единстве начала (eines Principes), которое отсутствует в несовершенных языках (с. 679).
Речь может идти о единстве самых различных феноменов: о единстве живого (с. 421), интеллектуальной и чувственной силы звука (с. 650), элементов языка (с. 423), единстве мира (с. 568), единстве формы («Без единства формы вообще нельзя и представить себе языка, как скоро люди говорят, они с необходимостью подводят (fassen zusammen) свою речь под такое единство» — с. 679). Наконец, часто применяется понятие единства при характеристике слова (о внутреннем единстве слова см. с. 502), а также звука и понятия. Определив слово как знак особого понятия, Гумбольдт замечает (с. 448), что в слове представлено двойное единство — единство звука и единство понятия, — благодаря чему слова становятся настоящими элементами речи. При характеристике целого (целости, целостности) подчеркивается прежде всего его беспредельность (см. о слове как части беспредельного — unendliche — целого — с. 431) и непрерывность (о непрерывной целостности внутреннего стремления — in der ungetrennten Gesammtheit... Strebens см. с 420).
Для стиля мышления Гумбольдта характерны поиски сложных иерархических построений. Напомним его замечания о единстве и высшем единстве (hohere Einheit) (с. 528). Большую функциональную нагрузку имеет категориальное противопоставление часть/целое (частность/целостность). Приведем некоторые примеры конкретизации этой оппозиции. В отношении часть/целое могут выступать: 1) слово/язык (о слове как части бесконечного целого — языка — см. с. 431); 2) индивидуум/человечество («Отдельный человек всегда связан с целым: с народом; с племенем, к которому принадлежит народ; с целым человечеством» — с. 408; см. также о господстве духа общения, силой которого многие отдельные индивидуальности — Eigentumlichkeiten — вновь объединяются в одно целое» — с. 395); 3) частность в языке/сам язык (jedes Einzelne in der Sprache/das ganze Gewebe, zu dem das Einzelne gehort) (c. 457).
При рассмотрении целостного подхода в его сопоставлении с аналитическим возникает ряд методологических проблем: одинакова ли структура понятий в теоретических концепциях, базирующихся на этих двух подходах; имеются ли в аналитических концепциях базисные по-
123
нятйя, аналоги замыкающим понятиям (категориям) в концепциях, базирующихся на идее целостности, и т. д.82
Очевидно, что рассмотрение языка как целостности равносильно рассмотрению его как системы: целостность — исходная категория системного мышления. Каждый язык образует свою систему (eigentiimliches System), с которой и должно начинаться его описание, чувство языка должно обладать инстинктоподобным предчувствием целой системы, необходимой языку в его индивидуальной форме (с. 446). Не совсем ясно, склоняется ли Гумбольдт к онтологической трактовке категории системы или же к формально-методологической, как это, в частности, принято во многих современных концепциях системного подхода. Система, в его понимании, составляет русло (das Bett), по которому поток языка катится из одного века в другой, ею обусловливаются его главные направления (с. 447). В этом определении системы как русла неясно, включается ли сам поток в систему. При интерпретации образов потока и русла в теории представляется несколько возможностей. Одна из них состоит в том, чтобы интерпретировать поток как материальное и/или процессуальное обличье языка, а русло — как структуру и/или организованность (овеществленную структуру).
Особое внимание уделяется Гумбольдтом взаимосвязи компонентов в системе. Он сравнивает язык с широкой тканью (ein ungeheures Gewebe), в которой каждая часть переплетается с другими в более или менее отчетливо осознаваемой связи (с. 446). Человек в своем говорении всегда касается только одной части этой великой ткани, но всегда поступает при этом инстинктивно так, как будто бы в тот же миг он имел перед глазами все, с чем эта часть состоит во внутренней гармонии (Ubereinstim-mung).
К подлинной законосообразности (Gesetzmafiigkeit) близок, например, санскрит. В языках с системой такого типа требуется, чтобы каждый звук, получивший артикуляцию по месту образования, был проведен по всем классам, по всем видоизменениям (Laut-Modificationen), какие привык различать в языке слух народа (с. 445). Гумбольдт обращает внимание на два обстоятельства из области существования членораздельных звуков, с по-
82 В связи с этим см. проблему «размытых» понятий в подобных концепциях.
124
мощью которых осуществляется более или менее благотворное воздействие на язык, — абсолютное богатство (der absolute Reichtum) звуков и отношение (das relative Verhaltniss) их друг к другу, а также к полноте и правильности образуемой ими системы (Vollstandigkeit und Gesetzmafiigkeit vollendeten Lautsystems). Гумбольдт говорит (с. 444) о схеме (das Schema) звуковой системы и ее плане (Bilde) — аналогах современного понятия структуры системы, — задаваясь вопросами, с какой степенью полноты при разложении на элементы отдельного языка заполнены звуками пункты этой схемы, указывающие их родственность (die Verwandschaft) или противоположность (der Gegensatz); равномерно ли происходит разделение звуков по плану звуковой системы, соответствующему чувству языка во всех своих частях, или же в одних классах при этом остаются пробелы, а в других наблюдается избыток звуков. Язык составляет по самой своей внутренней природе взаимосвязанную ткань аналогий, где чуждый элемент может удержаться лишь посредством своей собственной связи (Ankniipfung) (с. 679). Принцип соответствия элементов друг другу проводится при рассмотрении языка как такового (die Sprache an sich), например, по отношению к форме: считается, что существует форма, которая из всех возможных форм наиболее согласуется (ubereinstimmt) с целями языка (с. 652).
В системе языка имеется равновесие между ее компонентами или, выражаясь на языке современных системных представлений, — равновесие как между элементами внутри подсистем, так и между подсистемами в рамках системы. О равновесии первого типа упоминается, например, в рассуждениях о том, что совершенство языка со стороны звуков находится в зависимости не столько от их богатства, сколько от разумного (keusche) ограничения звуками, необходимыми для речи, и от необходимого равновесия (richtige Gleichgewicht) между ними (с. 445— 446). Равновесие второго типа имеется в виду при описании нарушения взаимосогласованности двух видов техник в языке — фонетической и интеллектуальной.
В исследуемой концепции используется и понятие нарушения равновесия. Например, определяя синтез в языке как полное соответствие друг другу синтезируемых элементов, Гумбольдт полагает (с. 473), что при нарушении такого соответствия внутренняя сторона языка может развиваться односторонне, а формирование звуков — прости-
125
раться до роскоши, превышающей потребности мысли (с. 473).
Контекстуальными синонимами равновесия являются стройность, гармоничность, соразмерность. Так, утверждается, например (с. 463—464), что свойство совершенно внутренней и чисто интеллектуальной стороны звуковых форм языка зависит от согласованности (Obereinstimmung) и взаимодействия проявляющихся в ней законов как между собой, так и с законами восприятия (Anschauen), мышления и чувства (с. 463—464). Несоразмерное развитие фонетической техники по сравнению с интеллектуальной означает всегда недостаток в мощи языкотворческой силы: единое в себе и одаренное истинной энергией всегда сохраняет естественную гармонию (die in seiner natur Hegende Harmonie) в своей деятельности (с. 463).
К понятию гармоничности Гумбольдт прибегает и при описании нерасторжимой (unlaugbar) взаимосвязи состава языка (Sprachbau) и успехов всех видов интеллектуальной деятельности, усматривая ее преимущественно в «животворном дыхании», которое языкотворческая сила языка изливает в акте претворения мира в мысль и которое гармонически (harmonisch) распространяется по всем частям сферы языка (с. 413).
Принципы системного видения объекта переносятся и на описание движения языка во времени. По Гумбольдту (с. 412), язык следует одному определенному направлению из бесконечного разнообразия возможных интеллектуальных направлений и своей внутренней самодеятельностью осуществляет видоизменение любого влияния, произведенного на него. Даже привносимое извне с течением времени первоначальный язык усваивает и модифицирует в соответствии со своими законами (с. 400). К числу действующих факторов в движении языка во времени относятся внутренняя $орма, а также «вещественность» языка и внешние влияния, которые могут приносить затруднения внутренней форме (с. 634).
Символом системообразующего характера языка служит понятие чувства языка. Гумбольдт упоминает, в частности, о мотивированном стремлении чувства языка и о его прекращении, подчеркивая, например, что звуки исчезают не от действия времени самого по себе, а лишь по мере того, как чувство языка намеренно или равнодушно позволяет им исчезнуть (с. 488). Он обращает также внимание на наличие в языках разных свойств
126
(агглютинации и т. д.), действенных или препятствующих действиям в словопроизводстве (с. 488).
Итак, мы видим, что в концепции Гумбольдта категории деятельности и системы оказываются тесно связанными. Деятельностное представление языка есть вместе с тем и его системное представление. Этим позиция немецкой классической философии противостояла идеям немецкого романтизма с его верой в то, что «целое — неистинно, а стремление к системности представляет собой признак неподлинности, несамодостаточности активности» (Огурцов 1967, 203). Идея о системном представлении деятельности была органической чертой немецкой классической философии. В понимании Гегеля, деятельность предстает как системно-расчлененный процесс, который развертывает во времени многослойность своих моментов и результатов, объективирует в себе временные акты полагания предмета и синтезирует в «пространственной рядоположенностИ» моменты деятельности, распадающиеся во времени (Огурцов 1976, 202) 83.
ПРОЦЕССУАЛЫЮ-ПАНХРОНИЧЕСКИЙ И ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ
Принятие тезисов о том, что язык есть деятельность и система с неизбежностью предполагает процессуальный подход к исследованию языка. Характерную черту миро-видения Гумбольдта составляет антистатический взгляд на мир. В теоретическом мире его концепции все — язык, мысль, дух и т. д. — предстает как движение, деятельность, развитие, процессы. Гумбольдт смотрит на мир как на непрерывный процесс; бытие для него есть нечто длящееся, продолжающееся (fortentwicklendes) (с. 387—388). Момент длительности подчеркивается и передается с помощью слов, обозначающих процессы (см.: язык есть акт
83 Позднее (в XX веке) поиски такой сплавленности деятельност-ного подхода с системным составят отличительную картину осмысления деятельностного движения вообще и станут предметом пристальной методологической рефлексии. См. идеи Г. П. Щедровицкого (1975) о системном представлении деятельности, развивающего мысль о многослойности ее моментов. В интерпретации Г. П. Щедровицкого (1975, 86), человеческая деятельность относится к числу сверхсложных объектов и оказывается «полиструктурной» — состоит из многих структур, как бы наложенных друг на друга, каждая из которых состоит в свою очередь из многих частных структур, находящихся р иерархических отношениях друг с другом.
J27
синтеза — ein synthetisches Verfahren — c. 473), а также за счет специального упоминания о длящемся (дух — естественное следствие постоянного влияния — eine natiir-liche Folge der fortgesetzten Einwirkung — духовного своеобразия нации — с. 562). Иногда процессуальность подчеркивается с помощью понятия степени действия. Так, говорится (с. 473) о высшей точке завершенности образования языка (der hochste Punkt dieser Vollendung), когда в результате синтеза соединяемые стороны одновременным действием на них языкотворческой силы духа доводятся до истинного и чистого проникновения друг другом. В работах Л. Москона (см., например, 1978), было предложено различать три типа, моделей в рамках системного мышления: статико-архитектоническую, процессуально-динамическую и импульсно-генетическую. Несколько переосмысляя его точку зрения, можно считать, что процессуально-динамические модели имитируют процессы развития системы, а импульсно-генетические — процессы зарождения ее и возникновения.
Поскольку Гумбольдт при рассмотрении системы языка делает акцент на процесс, а не на статику, то описание структурации системы у него носит подчиненный характер. Оно вводится или для демонстрации удавшегося строения языка (den gelungenen Sprachbau) в его противодействии (riickwirkend) духу (с. 636) или же, например, в связи с акцентированностью первоначал, подлежащих последующему развертыванию — внутреннего чувства языка и звука (с. 650). Гумбольдт склонен понимать строение языка как возникшее (результат окончания процесса) иерархическое образование.
Отметим, что вопрос о соотношении структуры и процесса, или в методологическом ракурсе — вопрос о соотношении между процессуальными и структурными представлениями — является одним из ведущих в системных исследованиях. В методологии последних десятилетий XX в. выдвинулся вопрос о разработке техники построения системных представлений с учетом взаимосоответствий между частными однопорядковыми представлениями 84 и прежде всего между процессуальными и структурными представлениями. Так, в системном подходе структурные
84 Однопорядковые — это представления, построенные на базе подкатегорий, специфицирующих базисную категорию, например, на базе подкатегорий процесса и структуры, специфицирующих категорию системы.
128
представления должны задаваться таким образом, чтобы соответствовать процессуальному представлению и представлению объекта как материального образования (см. подробнее в работах Г. П. Щедровицкого). В исследованиях А. С. Арсеньева постулируется, например, что в органических системах исходным является функциональное представление, а структурное — вторичным.
Одна из сложных проблем этого типа касается возможности взаимоотображений однопорядковых представлений (по Г. П. Щедровицкому —1975, 111, структура с определенной точки зрения может рассматриваться как «остановленное изображение процессов», «статическое представление процесса»).
Среди процессов зарождения, становления, развития в концепции Гумбольдта наибольшее внимание уделяется процессам генезиса (порождения) языка. В терминологии Л. Москона, для этой концепции характерен скорее им-пульсно-генетический подход, чем процессуально-динамический85. Предметом изучения для Гумбольдта является потенциальное и зарождаемое, акт созидания. Определив язык как деятельность, он останавливается на моменте генезиса языка и началах деятельности: «Язык есть не продукт (kein Werk, epyov), а деятельность (Tatigkeit, evEp-j-eta). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык есть вечно повторяющаяся работа духа, стремящаяся претворить членораздельный звук в выражение мысли» (с. 418). В цитируемом фрагменте важно обратить внимание на соседство фраз о языке как деятельности и необходимости генетического определения языка. Именно здесь задается ключ к иерархии свойств и функций языка. Отметим, что отсюда выводится у Г. В. Рамишвили (1978) в его интерпретации гумбольдтовской концепции идея транспонирования как главного момента энергейи, а также идея не-эмпиричности генетического акта.
Иногда говорится более широко о генезисе произведений духа вообще, а не только языка. См.: существование языков доказывает, что имеются отдельные произведения духа, которые не переходят от одного индивида ко всем остальным, но могут внезапно появляться (hervorbrechen) только из одновременной самодеятель-
129
65 Идея импульсно-генетического взгляда на мир разрабатывается в отдельных философских и научных концепциях. См., например, идеи Г. Зиммеля (1928) о прафеноменах.
9 В. И. Постовалова
пости всех (с. 410). Гумбольдт формулирует принцип изучения языка в самом акте его рождения: «Необходимо рассматривать язык не только как мертвый продукт (em todtes Erzeugtes), но более всего как порождение (Erzeugung), необходимо абстрагироваться от того, что он служит в качестве обозначения предметов и средства взаимопонимания, и напротив, обращаться ... к его происхождению, тесно связанному с внутренней деятельностью духа, и к их взаимовлиянию» (с. 416). Никакой вид представления нельзя рассматривать лишь как воспринимающее созерцание (ein ЫоВ empfangendes Be-schauen) готовых предметов; субъективная деятельность сама образует себе в мышлении объект (с. 420).
Импульсно-генетической трактовке подвергается процесс понимания. Понимание — это как бы конгениальная деятельность по созиданию понятия, а не по воспроизводству того же самого понятия: «Слово не сообщает, как некая субстанция, чего-то уже готового, и не содержит в себе уже законченного понятия, а только побуждает к самостоятельному образованию последнего, хотя и определенным способом. Люди понимают друг друга не потому, что они действительно проникаются знаками вещей, и не потому, что они взаимно предопределены к тому, чтобы создавать одно и то же, в точности и совершенстве, понятие, а потому, что они взаимно прикасаются к одному и тому же звену цепи своих чувственных представлений и внутренних порождений в сфере понятия, ударяют по одной и той же клавише своего духовного инструмента, в ответ на что тогда и выступают в каждом соответствующие, но не тожественные понятия» (с. 559, перевод Г. Шпета).
Первопричина языков, первотолчок к их образованию лежит во внутренней потребности человечества, которая коренится в самой природе человеческого духа. Каждый язык есть попытка (ein Versuch) удовлетворения этой потребности. Гумбольдт принимает ряд таких попыток за действие одного и того же стремления, замечая, что сила, творящая языки, не остановится до тех пор, пока не произведет того, что совершеннейшим образом удовлетворит всем предъявляемым требованиям (с. 390).
Интерес к процессуальное™ и потенциальному объединяет Гумбольдта с немецкими романтиками, генетический метод которых вытекает из признания приоритета потенциального начала. «Чтобы постичь природу, — пи-
130
шет Новалис, — нужно заставить ее вновь возникать, во всей ее последовательности» (цит. по: ФЭ 1967, 525).
Центральная категория импульсно-генетического подхода— порождение (Erzeugung), а остальные категории, например, воспроизводство (Wiedererzeugung), т. е. как бы повторное рождение того, что уже однажды было, можно рассматривать как ее понятийные развертки. Язык, по Гумбольдту, не знает покоя, и его кажущаяся мертвой часть всегда должна заново порождаться (muB immer auf's neue erzeugt werden) в мышлении, оживая в речи или понимании (с. 438). Язык должен рассматриваться как вечно порождающийся (mu6 als ein sich ewig erzeugender ansehen) —с 431).
Идеи порождения, активности, динамизма, пронизывающие каждый фрагмент концепции Гумбольдта, вышли из лона немецкой классической философии, духа культуры его времени. В этом плане интересны замечания А. Ф. Лосева о сопоставлении двух духовных миров — античности и немецкой классической философии, рельефно раскрывающие черты последней. Говоря о налете пассивности, лежащем на платоновском учении о припоминании, Лосев (1930, 645) отмечает его полную противоположность «новоевропейскому» творчеству, впадающему в противоположную крайность: «Кант, стоящий на вершине европейского субъективизма и дающий ему наиболее резкое выражение, учит, что человек не подражает, а наоборот из себя все порождает, так что не он есть подражание вещам, но вещи суть подражание ему, и не он вспоминает что-то виденное в глубине вечности и забытое, но эта самая вечность впервые проявляется в тот момент, когда он начинает мыслить о ней. Стату-арно-пассивно-объективный метод античного мироощущения и породительно-активно-субъективный метод западной философии, — это антитеза совершенно несомненна для тех, кто захочет продумать разницу двух великих периодов человеческой мысли и творчества».
Понятие порождения (Erzeugung) имеет у Гумбольдта большую смысловую нагрузку. Речь может идти о порождении самых разных предметов: произведений духа (ihr eignes Erzeugen — с. 393), мысли (о роли языка в простом акте зарождения мысли — Gedankenerzeugung, см.: с. 429) и наконец, языка (см.: «...образование языка нужно рассматривать вообще как порождение, при котором внутренняя идея, чтобы манифестироваться, должна пре-
131 9*
одолеть трудность. Трудность эту составляет звук» — с. 459; Полный синтез в языке есть произведение силы в миг порождения языка — Spracherzeugung — с. 474, см. с. 468).
Обычно различают Две ситуации генезиса: 1) сотворение того, чего раньше не было (например, языка вообще как самостоятельного феномена) и 2) индивидуальное сотворение (индивидуальный генезис, например, генезис языка у индивидуального субъекта). По-видимому, понятие порождения у Гумбольдта касается второй ситуации. Для наименования первой ситуации он употребляет понятия творения и первоначала, в которых имеется некоторый оттенок пассивности и. ретроспективности; См. замечания о возможности приложить понятие творения (das Schaffen) лишь к первоначальному изобретению языка (Spacherfinchmg) (с. 457) и о смелости подняться к первоначалам языка (Uranfange der Sprache) (с. 535). Учитывая эту вторую ситуацию (язык как таковой существует, но у каждого индивида возникает как бы заново), Гумбольдт использует понятия «пробуждать» (пробудить можно то, что уже есть, но как бы спит) и «вызывать». Языку невозможно в собственном смысле слова учить, его можно только пробуждать в душе (nur im Gemiite wecken) (с. 412). Изучение мертвых языков в состоянии хотя бы на минуту вызывать их к жизни. Такие языки претерпевают действительно мгновенное оживание (Wiederbelebung) (с. 481). Но язык в акте пробуждения не всегда пассивен. Он сам может вызывать (muB hervorrufen) в каждом индивиде те же силы, которые действуют в нем самом (с. 413). Силы, открывающие язык в душе человека, — универсальны.
В импульсно-генетическом подходе имеются два класса базисных понятий: зародыша (семени), источника (начала), конечного пункта и области потенциального (недр), подлежащего актуализации. Рассмотрим некоторые случаи их употребления. Гумбольдт упоминает о: 1) зародыше исторического развития, говоря об исторической середине, когда народ находится под влиянием покоящихся в ней самой зародышей дальнейшего развития (den in ihr selbst ruhenden Keimen fernerer Entwicklung) (c. 390); 2) зародыше стремления (о зародыше незаглу-шенного стремления к целостности, вложенного в человека вместе с понятием о человечестве, — с 408—409); 3) зародыше культуры (der Keim der Gesittung) (с. 387);
132
4) первоначалах языка и деятельности (см. рассуждения о первоначальном настроении национальной особенности и простом, первоначальном устройстве языка (с. 444), жизненных началах в человеке, живом и плодотворном начале в языке; 5) конечных пунктах (см. о возможности проследить внутреннюю и внешнюю деятельность человека до простейших конечных пунктов ■— bis zu ihren oinfachsten Endpunkten — с. 569).
Идея потенциального в языке выражается различными средствами. Гумбольдт рассуждает об области, подлежащей обозначению (das Gebiet des zu Bezeichnenden) (с. 456), об инстинктообразном предчувствии языковым сознанием. (Sprachsinn) системы, необходимой языку в его индивидуальной форме (с. 446). Он обращает внимание на то, что в языке каждая часть соответствует другой и всему целому или, лучше сказать, возможному целому (oder viel mehr zu schaffen moglichen Ganzen), которое может произойти из общей суммы явлений языка и законов духа (с. 458).
Одна из проблем импульсно-генетического подхода — это вопрос о связи врожденности дара слова у человека с эмпирическими фактами появления конкретного языка. По Гумбольдту, дар слова человеку врожден, и конкретные реальные языки появляются не в одну какую-либо конкретную эпоху. Для происхождения (Hervorbrechen) иовых языков как в человеческом роде в целом, так и в отдельном человеке, по-видимому, не была предназначена только одна определенная эпоха (с, 392). Неясно, что бы это могло значить: что существуют народы, некоторое время пребывающие без языка, или что сами народы возникают в разное время.
Через импульсно-генетический взгляд раскрываются многие проблемы лингвистики, например, проблема разнообразия языков (см.: с. 389, 417) и проблема образования языка (с. 459). Следует подчеркнуть, что образование языка, о котором часто идет речь, это тоже акт генетического импульса, а никоим образом не генетический процесс, развернутый в историческом времени. Образование языка трактуется как акт синтеза — соединения зву-коной формы с внутренними законами языка (с. 473).
Большую смысловую нагрузку имеет категория разви-ччгя. Развитию подвластно практически все, что попадает в орбиту гумбольдтовской концепции, — язык и его компоненты, сила духа, жизнь человека и т. д.
133
Какие же признаки развития подчеркиваются Гумбольдтом? Во-первых, развитие непрерывно: природу языка составляет его непрерывное развитие (ein fort-laufender Entwicklungsgang) под влиянием духовной силы каждого говорящего (с. 548) 86. Развитие, во-вторых, имеет свои стадии (Stadien ihres (Kraft.—В. П.) Entwickhmgsganges) (с. 549). Развитие далее осуществляется, с одной стороны, постепенно («Каждый язык, как и сам человек, есть нечто бесконечное, постепенно развивающееся во времени (ein sich in der Zeit allmalig entwickelndes Unendliches)» (c. 568); а с другой стороны, ему знакомы внезапные, непредвиденные толчки (см. о внезапности появления великих личностей в ходе развития человечества с. 389). Развитие, наконец, имманентно, оно осуществляется по одному началу (с. 553) и имеет определенное направление свою особую колею: «...каждое отдельное лицо заключает в себе сущность человека только в особой колее развития (auf einer einzelnen Entwicklungsbahn) (с. 408) 87.
Каков же механизм развития языка, по Гумбольдту? В ходе развития языка, по его предположению (с. 548— 549), принимают участие две взаимоограничивающие причины: основное начало (которым определяется направление развития) и влияние произведенного материала (сила которого всегда находится в обратном отношении к силе основного начала образования). Единство элементов языка может быть дано лишь посредством исключительного господства одного начала. В случае, если это начало соответствует общему началу образования языка в человеке, насколько это позволяет необходимая индивидуализация, или оно пронизывает язык с полной и неослабевающей силой, тогда язык может пройти все стадии своего развития, приобретая на каждой из них взамен исчезнувшей силы, новую, приспособленную к непрерывно продолжающемуся пути. Обращает на себя
86 См. в этой связи также следующие замечания М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 15—16): «Говорение само по себе есть уже слу шание — это прислушивание к языку, которым мы говорим. Говорение есть, таким образом, даже не одновременно, но прежде всего слушание... Мы говорим не только на языке, мы говорим из него».
87 По Гумбольдту (с. 549), свойство всякого интеллектуального развития таково, что «сила собственно не умирает, а только производит изменения в своих функциях или заменяет один из своих органов другим».
134
внимание в этом рассуждении выделяемая особенность развивающегося объекта — способность к замене исчезнувшего новым, если исчезнувшее было функционально необходимым (говоря на языке современного системного подхода) для продолжения развития (см. также с. 549). У Гумбольдта имеются тонкие наблюдения над конкретными процессами развития в языке. Так, он обращает внимание на две различные способности в языке, поощряющие друг друга своим развитием: склонность достигать разнообразия тонко и резко отграничивающихся артикуляций, и стремление разума создать в языке такое количество различных форм, какое необходимо для того, чтобы схватывать (fesseln) летящую мысль в ее бесконечном разнообразии (с. 460).
Категория развития Гумбольдта весьма сложна для своей интерпретации. В его концепции это скорее не историческое развитие, а внеисторическое движение, близкое к конструктивному развертыванию вне исторического времени. Трактовка категории развития тесно связана с пониманием времени и истории. Категория времени предполагается категорией деятельности и категорией процесса. Деятельность развертывается во времени. Во времени осуществляется локализация ее отдельных процес-
OQ
СОВ ss.
Время для гумбольдтовской картины мира релевантно. Однако, о каком же времени идет в данном случае речь? Если различать два типа времени — историко-хронологи-ческое (астрономическое) — время актуализации эмпирически наблюдаемого и абстрактно-логическое — время развертывания потенциального89, то у Гумбольдта с его интересом к импульсно- генетическому плану речь идет скорее о логическом времени90. Генетические импульсы как
83 Иногда упоминание о времени негативно как отрицание его участия. См.: Время гасит звуки не само по себе (с. 488). В другой терминологии, исчезновение звуков не есть функция времени.
89 Лингвистической теории внакомы два типа исторического вре мени — астрономическое и относительное (лингвистическое), из меряемое числом качественных изменений в системе языка. По-видимому, можно говорить о двух видах логического вре мени — времепи «функционирования системы иv времени раз вертывания системы (логическом аналоге сугубо исторического времени).
90 По-видимому, как логическое следует в гумбольдтианской кон цепции интерпретировать время проявления духа. Возникают
135
терминистские
закономерности (универсалии), и
соответственно — никогда и т. д. Так,
Гумбольдт утверждает, что язык
всегда (immer)
имеет
только идеальное бытие в умах и
душах людей и никогда (niemals)
не
имеет материаль
548) 91
Импульсно-генетический взгляд и панхронизм тесно взаимосвязаны. По Гумбольдту, деятельность возрождения беспредельна (не имеет внутренних пределов для окончания) и беспрестанна (не имеет внутренних перерывов). Другими словами, она осуществляется всегда, т. е. без конца (беспредельно) и непрестанно (постоянно). Язык следует представлять себе не как наличный, обозримый в своей целостности материал, но как вечно порождающийся (als em sich ewig erzeugender), где определены законы возрождения, а объем и некоторым образом также вид продукта остаются совершенно неопределенными (с. 431). Язык есть вечно повторяющаяся работа (die sich ewig wiederholende Arbeit) духа, стремящаяся претворять членораздельный звук в выражение мысли (с. 418).
Панхропизм выражается обычно с помощью таких понятий, как всегда, вечно, искони, которые именуют де-
сложные вопросы и в связи с разрешением проблемы релевантности времени для процедуры разрешения противоречий в диалектическом движении и переносимости классического диалектического метода в историческую науку.
у
ного (с. 548) 91, а также, что синтез есть наличная тельность, всегда проходящая с каждой минутой (em wir-kliches immer augenblicklicb. voriiber — gehendes Handeln) (c 606). Он определяет язык как вечный (ewige) посредник между духом и природой (с. 565), который должен быть понят как пребывающий в вечном творении (in ewi-ger Schopfung) (с. 567). Служа для духовных сил человека удовлетворительным органом, язык вечно оказывает1 на них возбуждающее влияние (... ewig anregend auf sie^ einzuwirken) (с. 553). В каждом языке имеется часть, которая в нем еще или сокрыта, или и вечно (ewig) остается сокрытой, если он погибает раньше ее (развития) (с 568). Язык необходимо рассматривать как вечно (ewig) порождающийся по определенным законам (с. 431).
С панхроническим взглядом на язык связана и уже упоминавшаяся идея о врожденности дара языка у человека; см. об искони (urspriinglich) присущей человеку языковой способности (Sprachvermogen) (с. 546).
Мы уже отмечали выше, что при импульсно-генети-ческом подходе нет прошлого, а есть настоящее или настоящее, развертываемое в будущее. Что же значит это развертывание? Оно может быть двояким — чисто логическим или же историческим. В обеих ситуациях речь может идти о развитии, но эти «развития» окажутся далеко не тождественными. В первом случае речь идет о конструктивном развертывании, для которого историческое время иррелевантно, во втором — о подлинно историческом развитии. Во всякой историчности есть момент преходящности, неповторимости и невозвратности92. История, делая акцент на уникальном, индивидуальной судьбе, всегда индивидуальна. В историческом исследовании хотя и есть интерес к универсальному плану, но он имеет не самостоятельный характер, поскольку наибольшее внима-
11 Неясно, имеет ли идеальное бытие, по Гумбольдту, время своего развертывания, и можно ли считать это время неисторическим (логическим).
•2 См. подробнее: Лосев 1930, 643; 291, где говорится также об историчности в диалектическом (а не хронологическом) смысле, предполагающем неповторимость и целенаправленность (восхождение).
137
tine при этом уделяется тому, как это общее специфицируется в частном, уникальном случае. Имеется ли в исследуемой концепции интерес к подобному аспекту изучения языка? Гумбольдт проявляет интерес к уникальному, но это будет скорее интерес типолога, а не историка. Гумбольдт подчеркивает свой принципиальный неисторизм, рассматривая соотношение языковых организмов от низшего к высшему (совершеннейшему). Пытаясь типо-логизировать языки в их расположенности от низшего к более совершенному, он исключает необходимость обязательного постепенного развития в историческом плане одного языка из другого (с. 397). В его понимании (с. 390—391), даже в тех языках и их семействах (Sprach-stamme), которые не обнаруживают между собой никакой исторической связи, можно увидеть различное ступенчатое продвижение вперед основного начала их образования. Связь внешне независимых друг от друга явлений должна корениться во всеобщей внутренней причине, каковой может быть только развитие действующей силы.
Хотя исторический взгляд и не является для Гумбольдта характерным, исторический план косвенным образом присутствует в его рассуждениях о всемирной истории (die Weltgeschichte) (с. 383), об исторических судьбах народов (die geschichtlichen Schicksale) (с. 604), истории человечества (с. 416). Единственное свидетельство некоторой приобщенности Гумбольдта к исторической манере мышления — это выделение в языке направлений и стремлений (с. 476), которые, впрочем, могут интерпретироваться не в историческом, а в панхроническом ключе.
Понимание языка как процесса, активности, энергейи, как подчеркивает Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 556) в своем исследовании о Гумбольдте, еще не означает исторического подхода к языку. В понимании языковой истории и истории вообще Гумбольдт стоял на панхрони-ческой точке зрения. А это значит, что «историческое развитие было для него идеальным (логическим), скорее чем действительным развитием. Он искал основу для развития в природе творческого разума истории, а не в реальных фактах» (там же). Историческое развитие, по Гумбольдту, определяют «идеальные силы» и задача историков состоит в том, чтобы опознать эти силы (их суть) в фактах, поскольку «каждый факт истории находится в ведении единого формального принципа и точно такой же силы» (Ramischwili 1967, 561). Нетрудно заметить в таких
138
конструктивных построениях влияние схем, принятых в немецкой классической философии 9\
Рассмотрение языка как деятельности духа, получающей неодинаковую предметизацию вследствие различного рода ограничивающих условий у различных народов, с неизбежностью приводит к типологическому взгляду на язык. Типологизм — один из существенных компонентов концепции Гумбольдта. Языковое разнообразие (многоли-кость, многотипность) и соответственно однообразие («одноликость», однотипность) —предмет его пристального внимания. Типологический интерес Гумбольдта — самого широкого диапазона — от универсалий до уникалий (об этих понятиях см. у В. Л. Виноградова 1973). Среди языковых универсалий могут быть выделены как частный случай «папхроникалии» — «всевременные» свойства языка94. Поэтому папхроническое мировосприятие в концепции может рассматриваться как частный случай типо-логизма. По Гумбольдту, языки по своим внутренним и внешним свойствам не одинаковы, и эта их неодинаковость может быть оценена с точки зрения преимуществ, которые они дают языку. При этом достоинства языков не обязательно находятся в прямой зависимости от степени их обработанное™. Так называемые грубые и необразованные языки могут иметь в своем устройстве примечательные свойства (hervorstechende Trefflichkeiten) и в самом деле имеют их, и не было бы ничего невозмож-
93 Отметим, что в современной методологии деятельностного подхода проблема соотношения категорий времени, деятельности я процесса является одной из самых актуальных. Так, в работах О. И. Генисаретского (например, 1975, 448—460) развиваются идеи о том, что конструкция деятельности не имеет в принципе пространственно-временных категориальных характеристик, и что можно говорить о существовании натуральных форм структур деятельности — пространственных, временных, пространственно-временных. Там же см. о соотношении структур и процессов деятельности, а также о процессуальной организации систем деятельности.
9! По-видимому, целесообразно различать: панхроникалии — свойства языка, присущие ему в любой временной точке, панлока-лии — свойства, присущие ему в любом месте его распространения, и универсалии — инвариантные черты языка вообще (в том числе и панлокалии и панхроникалии). К утверждениям об универсальных свойствах языка близко, например, замечание Гумбольдта о том, что форма всех языков в существенном (im Wesentliehen) сходна (gleich) и должна достигать всеобщей цели (с. 651).
139
ного в том, чтобы они в этом превосходили (iibertreffen) языки, лучше (hoher) их обработанные (с. 398).
Наличие отдельных преимуществ в строении языка — неоспоримый эмпирический факт, который едва ли будет отвергать кто-либо из самых беспристрастных исследователей (с. 655). По Гумбольдту, языков с абсолютными преимуществами не существует. Речь может идти о совершенствах, дающих языкам лишь частные преимущества. Если же между языками имеются различия, то по каким признакам (Zeichen) можно судить о них? — задается вопросом Гумбольдт (с. 657). Другими словами, какой может быть классификация языков. Гумбольдт обращает внимание на сложность задачи построения полной классификации языков. Такая классификация, по-видимому, возможна, если принимать за основание деления лишь частные явления в языках.
Отметим некоторые из параметров для типологизации языка в анализируемой концепции, с помощью которых можно определять различия и преимущества языков. Сравнение языков может быть двояким: беспристрастным, холодно констатирующим наличие или отсутствие признака, и пристрастным, с оценкой преимуществ. Часто они представляют собою два этапа одного движения. Гумбольдта с его тягой к панхронизму и потенциальному интересует скорее второй случай. Его внимание привлекает совершеннейший язык, близкий к идеальному замыслу языка, хотя интерес к уникальному началу в языках его • никогда не покидал.
\/ Параметры, используемые Гумбольдтом при оценке языка, можно свести к двум классам, условно именуемым как экстенсиональные и интенсиональные. К числу параметров первого типа относится внутренняя взаимосвязь языков с духовной индивидуальностью народов (с. 680): «Языки — орудия, необходимые для деятельности духа . . . Поэтому языки только тогда бывают истинно благотворными (wahrhaft wohltatig), когда они сопровождают деятельность духа, облегчая и одушевляя каждое ее направление, вводят (versetzen) ее в центр, из которого гармонически развертывается каждый из ее видов (Gat-tungen)» (с. 655).
Отметим, что этот параметр относится к числу деятель-ностных характеристик языка. По Гумбольдту (с. 553), язык служит для интеллектуальных сил (Vermogen) человека удовлетворительным органом, оказывая на них воз-
140
буждающее воздействие. Именно в этом формальном свойстве (Beschaffenheit) заключается все, что позволяет развиваться из языка во благо для духа. Только такой формальный масштаб и можно прикладывать к языкам, когда пытаются брать их для всеобщего сравнения (с. 553).
К числу параметров второго типа — интенсиональным — относятся характерные особенности строения языков (с. 417). Рассмотрим подробнее этот тип параметров. К ним принадлежит начало (Princip) образования языков и связанный с ним способ стремления языков к выполнению идеи языка. Об этих параметрах возникает речь при попытке обнаружить в языках постепенности от более простого строения к более сложному и соответственно постепенного приближения к совершеннейшему устройству (fortschreitende Annahrung an die Erreichung des gelungensten Sprachbaues) при сравнении языков по началу их образования (in den Principien ihrer Bildung) (с. 391). По предположению Гумбольдта, организм таких языков даже при запутанности их форм в своей последовательности и простоте будет заключать в себе способ их стремления к завершению образования языка (Sprachvol-lendung) гораздо яснее (leichter erkennbar), чем в другом случае. Развивая это предположение, он намечает ряд более частных параметров, конкретизирующих общий параметр начала языка (с. 391—392). Для того чтобы уяснить, каким способом каждый язык решает главнейшие вопросы, составляющие задачу при порождении" любого языка, необходимо при сравнении различных языков по их характерному строению всматриваться в их форму (с. 417) 95. Хотя форма языков в существенном подобна (gleich) (с. 651), тем не менее тождественность и родство языков должны основываться на тождестве и родстве их формы (с. 423). Гумбольдт подчеркивает решительную противоположность между языками строго правильной формы и языками, отклоняющимися от такой правильности (den entscheidenden Gegensatz zwischen den Sprachen rein ge-setzmSBiger und einer von jener reinen Gesetzmafiigkeit abweichenden Form) (c. 656).
Одним из производных параметров для сравнения родственных языков является полнота и чистота представ-ленности в языке его первобытной формы (In jedem Stam-
•5 Не совсем ясно в этом фрагменте, трактуется ли форма как такой способ или этот способ можно увидеть через форму.
141
me wird es auch eine oder die andere Sprache geben, welche die urspriingliche Form reiner und vollstandliger in sich enthalt) (c. 424). Как замечает Г. В. Рамишвили (Rami-schwili 1967, 564), Гумбольдт в отличие от младограмматиков стремился к языковому сравнению как по внешней, так и по внутренней форме.
К числу параметров второго типа Гумбольдт также относит степень обработанное™ (Grade der Kultur) языков (с. 654). Отметим, что этот параметр, как и экстенсиональный параметр, относится к числу деятельностных характеристик языка. Кроме того, к интенсиональным параметрам относится также объективность/субъективность, или условно говоря, экстравертивность/интравертивность. См.: «Главное различие (die grose Grenzlinie) между языками составляет мера, в какой тот или иной народ вносит (legt) в свой язык или объективную реальность или субъективную интимность (Innerlichkeit)» (с. 469). Не совсем ясно, правда, где проходит граница в его понимании между этими признаками.
Языковые преимущества оцениваются с точки зрения экстенсионального параметра —связи языка с духом, духовной индивидуальностью народов. По Гумбольдту (с. 553), язык приобретает истинное преимущество только тем, что развивается из одного начала и с такой свободой, которая дает ему возможность поддерживать все интеллектуальные силы (Vermogen) человека в живой деятельности (Tatigkeit). Подлинное преимущество языков состоит в их силе всесторонне и гармонически воздействовать на дух (с. 655), в степени их способности придавать особое настроение всему способу мышления и чувствования (der ganzen Denkweise und Sinneart) (с. 400). Способность же эта основывается на первоначальном устройстве (auf der Gesammtheit ihrer ursprtinglichen Anlagen) языков, их органическом строении и индивидуальной форме. Цель языка как деятельности духа может быть достигнута в меньшей или большей степени (in niedri-gerem oder hoherem Grade). Наилучший успех (das bessere Gelingen) зависит от силы и полноты (in der Starke und Ftille) действия на язык духа, от его соответствия (Ange-messenheit) образованию языка (с. 389). Как видим, между интенсиональными и экстенсиональными параметрами имеется весьма сложная взаимозависимость.
Одна из центральных проблем типологического подхода — это идея совершенства языка. Для сопоставления
142
форм языка по степени их совершенства Гумбольдт~пред-лагает избирать одну из форм в качестве образца (эталона) , а остальные оценивать по степени их приближения (или соответственно удаления) к эталонной форме: «При рассмотрении языка так такового (an sich) должна обнаружиться форма, которая изо всех возможных форм наиболее соответствует целям языка, и можно оценивать преимущества и недостатки существующих форм по степени, с какой они приближаются к этой форме. Следуя этим путем, мы нашли, что такой формой с необходимостью является та, которая наиболее соответствует всеобщему ходу развития человеческого духа, наиболее содействует его возрастанию через посредство наиболее упорядоченной деятельности и не только облегчает соразмерное настрое- ние всех его направлений, но и вызывает его своим оча- рованием (durch zuriickwirkenden Reiz lebendiger...)» (с. 652); см. также о языках как ступенях удавшегося строения языка (als Stufen gelungener Sprachbildung) (с. 397). Гумбольдт считает ошибочным судить об успехах языка по наличию в языке большого числа слов, выражающих сверхчувственные понятия, так как в языке многие из соответствующих понятий могут быть выражены, например, описательно или с помощью метафор, не похожих на наши и поэтому остающихся нам неизвестными (с. 399). Завершение образования языка во всех его отдельных преимуществах зависит, по его наблюдению (с. 605), от силы и законосообразности (von der Starke und GesetzmaBigkeit) центрального генеративного процесса в языке — синтеза. Совершенство языка с точки зрения звуковой стороны определяется не богатством звуков, а способностью разумно ограничиваться звуками, необходимыми для речи, и тем, насколько между ними достигнуто равновесие (с. 445—446).
ДЕДУКТИВНО-ИЕРАРХИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП РАЗВЕРТЫВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ
Представление деятельности как системы — это лишь один из первых шагов в развертывании деятельностного представления, поскольку системный принцип задает способы имманентной структурации деятельности, рассматриваемой как целостность. Последующие шаги связаны с выявлением внешней системности деятельности, со структу-рацией всего деятельностного пространства. Важную роль
143
в этом в концепции Гумбольдта занимает принцип иерар-хизма, который задает тип диалектического движения при развертывании деятельностного представления языка.
Для деятельностного мира Гумбольдта характерен глубокий внутренний процессуализм. Гумбольдт видит мир и предметы в нем как рождающиеся, развертывающиеся от исходных первоначал. Деятельностный мир Гумбольдта иерархически организован, где начало иерархии задается неким первоначалом. Основным методом представления предметов в этом теоретическом мире становится возведение к первоначалам и выведение из них последующих импликаций. Рассматриваемую черту концепции Гумбольдта можно назвать иерархизмом, если акцентировать внимание на онтологическом плане оснований. Отметим сразу, что, говоря о дедуктивизме Гумбольдта, мы ни в коей мере не хотим сказать, что гум-больдтовская концепция по своей технике изложения напоминает гипотетико-дедуктивные построения, встречающиеся в последующей лингвистике.
Можно различать внутренний дедуктивизм (способ теоретического развертывания) и внешний, находящий выражение в технике оформления. Различие в этих типах дедуктивизма напоминает различие внутренней логики движения и развертывания в теоретическом (онтологическом плане) и внешней — по способу оформления текста. Возможен внутренний дедуктивизм при внешней неде-дуктивности развертывания теории. Именно такая ситуация наблюдается в случае гумбольдтовской концепции. Дедуктивизм — внутренняя черта гумбольдтовской манеры мышления, не находящая прямых соответствий во внешней стилистике оформления его рассуждений. В изложении своей концепции Гумбольдт ближе к незапрограмми-рованному жесткими теоретическими канонами философскому движению.
С известной долей условности можно различать два вида первоначал: логически исходное (само себя объясняющее, обосновывающее96) и концептуально исходное (относительно исходное, исходное лишь в рамках более частной, теоретической концепции). Возможна целая
96 Так, согласно Платону, в основе всех вещей и даже идеи лежат числа, которые есть «необходимые, самые последние познаваемые силы вещей, их оформляющие и осмысляющие принципы» (Лосев 1930, 594).
' ;-иерархия логических оснований научной концепций. В крайнем случае, если обосновывающая дисциплина для рассматриваемой дисциплины одна (она сама), то очевидно, в Этом случае логическое и концептуальное основания совпадают: концепция замкнута сама на себя. Это возможно лишь в случае философской концепции.
Обосновывающими концепциями для лингвистики Гумбольдта могут служить идеи немецкой классической философии и общая антропология («гуманитарология») — всеобщая дисциплина о гуманитарных феноменах (расширенный вариант семиотики). Гумбольдт рассматривает язык в широком антропологическом контексте. В его трактовке (с. 650), язык есть естественное развитие того дарования (Anlage), которое знаменует в человеке его человеческую природу (die natiirliche Entwicklung einer den Menschen als solchen bezeichnenden Anlage ist).
Очевидно, что при наличии одного и того же логического первоначала в теории может быть избрано несколько различных концептуальных первоначал. Первоначала непроизводны, непредполагаемы, они, если воспользоваться выражением А. Ф. Лосева (1930, 593, 598, 402), «центральное и рождающее лоно всех идей». Дедукция последующего совершается именно из абсолютного единства первопринципа.
В качестве первоначала избирается самая абстрактная категория97, которая затем получает свою спецификацию и развертывание. В концепции Гумбольдта логически исходным, т. е. самым высшим началом — логическим первоначалом — является понятие духа (силы духа) 98. Оно используется для раскрытия и объяснения понятия языка (объяснить и значит возвести к первоначалу). Исходнее и выше в логическом плане для. Гумбольдта ничего нет. Понятия же национального духа ж языка логически равноправны (хотя я не равнопорядковы), логически взаимосвязаны.
В качестве концептуального первоначала в лингво-фи-лософской концепции Гумбольдта выступает деятельность.
"О началах философии и науки см., например, у Г. Шпета 1914.•* Не совсем ясно, имеется ли при этом в виду человеческий дух }■■?*' (Дух человечества) или максимально абстрактный — абсолют-
j-- ный дух (как это имеет место в традиции абсолютного идеа-
лизма) .
144
Ю В, И. Постовалова
145
Очевидно, что понятие духа не может быть концептуально исходным первоначалом в рамках научной, а не сугубо философской концепции.
Поскольку многие идеи концепции Гумбольдта в его работах лишь имплицитно подразумеваются, то в плане выявления потенций гумбольдтовской теории весьма показательны последующие ее интерпретации, произведенные лингвистами и философами, и реализующие различные логические возможности, заложенные и сокрытые в гум-■ больдтианской концепции. В этих интерпретациях (а одновременно и вариантах построения теории на базе концепции Гумбольдта) избираются в (качестве исходных различные концептуальные основания — деятельность, человек как производное от духа (как это имеет место в антропологических концепциях в версии абсолютного идеализма), мир, язык и т. д.
Первоначало имеет онтологический характер: «В ходе развития языков участвуют две, друг друга ограничивающие причины (Ursachen): начало, которым исходно определяется направление, и влияние наличного материала (schon hervorgebrachten (Stoffes), сила которого всегда стоит в обратном отношении (sich geltend machende) к силе основного начала образования. В бытии (an dem Vorhandensein) такого начала в каждом языке не может быть сомнения. Коль скоро народ или человеческая мыслящая сила вообще воспринимает элементы языка, она должна их сама непроизвольно и без ясного сознания об этом, пытаться соединять в единство, потому что без этого действия (Operation) было бы невозможно ни мышление посредством языка в индивиде, ни взаимопонимание. То же самое увидели (annehmen) бы мы, если бы можно было проникнуть (aufsteigen) к первообразованию (zu einem ersten Her-vorbringen) какого-либо языка. То единство может быть единством только исключительно господствующего начала. Если это начало так близко подходит к общему началу образования языка в человеке настолько, насколько это позволяет необходимая индивидуализация последнего и если оно пронизывает язык с полной и неослабной силой, то язык таким образом пройдет все стадии своего развития, получая на каждой из них вместо исчезнувшей силы новую, приспособленную к непрерывному продолжению пути» (с. 549).
Первоначалу как понятию онтологическому противостоит его методологический коррелят — объяснительный
146
принцип". Типичная методологическая ситуация для обращения к объяснительному принципу сводится к следующему:
Имеются факты, которые легко могут быть объяс нены с помощью наличных теоретических средств.
Фиксируются факты, которые не могут быть объяс нены таким образом.
Принимается теоретико-методологическая стратегия целостного антианалитического взгляда.
Вводится базисная категория (понятие) в функции объяснительного принципа, именующая сущность, прояв лениями которой считаются все наблюдаемые феномены, подлежащие объяснению, в том числе и факты, интере сующие исследователя.
Примерно в ходе такого рода рассуждений приходит к необходимости введения первоначал и Гумбольдт. Он вычленяет то, что может быть доступно наблюдению и объяснению, и то, что невозможно объяснить таким образом. К числу последних он относит (с. 411) моменты зарождения и умирания: «Всякое возникновение (Wer-den) в природе, особенно в органическом и животном мире, вообще недоступно (entzieht) нашему наблюдению. Как бы точно ни могли быть исследованы предварительные (vorbereitenden) состояния, между последними и явлением (нового) всегда находится пропасть, разделяющая печто и ничто. Таков же и момент прекращения бытия (des Aufhorens). Область, доступная человеческому пониманию, заключается между ними».
Подлинно научное изучение (т. е. изучение с помощью теоретических средств и с помощью наблюдений) возможно лишь ио отношению к промежуточной области, лежащей между этими полюсами: «В исследовании языков пам суждено оставаться в середине истории (in eine ge-schichtliche Mitte) и нет ни народа, ни языка, которые могут быть названы первоначальными (urspriinglich)» (с. 419). При изучении объектов гуманитарной природы можно зафиксировать путем наблюдений лишь ход развития, видимый через связанность причин и действий (с. 392). Именно в истории наблюдается длинная цепь
10*
89 Определение оснований, а также характеристику логической структуры объяснения см. в работах Е. П. Никитина. О понятии Объяснительного принципа см. в работах Э. Г. Юдина. О критике метода принципов в построении философских систем .см.: Кондильяк 1980, 111—112.
447
причин (Ursachen) и действий (Wirkungen) (с. 384). В противоположность такому открытому развитию человечества, продолжающемуся в явной связи причин и действий, имеется сокровенный (verborgenen) и как бы таинственный ход развития человечества. Постулирование этого второго пути связано с тем, что встречаются явления, не объяснимые в своем происхождении предыдущим состоянием, явления, которые нельзя вывести и объяснить из предыдущего (с. 384—385, 439—440). Такие явления на фоне видимого пути причин и действий возникают внезапно, непредвиденно и необъяснимо. На них можно только указывать и скорее их ощущать, чем излагать (с. 338). Так, внезапно, непредвиденно и необъяснимо на фоне видимого пути причин и действий являются великие личности (с. 389).
Часть движения причин и действий достаточно удовлетворительно объясняется из самого этого движения, но иногда встречаются как бы узлы (Knoten), которые противостоят всякой дальнейшей попытке их, развязать (с. 384—385). В такой ситуации необходимо или совсем отказаться от мысли о всякой связи явлений в человеческом роде или же допустить существование внутреннего начала жизни, свободно развиваемого из себя самого. Отдельиые проявления (Entfaltungen) этого начала могут быть связаны между собой, хотя их внешние обнаружения и буДУт казаться независимыми (isoliert) друг от друга (с. 388).
Какие же феномены не могут быть объяснены, по Гумбольдту? Так, непостижимой тайной остается тот факт, каким образом сливаются в одном общем источнике народный дух и язык. Недоступны для полного понимания внутренние действия в человеке в отличие от внешних, которые объяснимы сравнительно просто. Объяснение особенно затрудняется в ситуации сложного переплетения внешнего и внутреннего начал (с. 385). Непостижима полностью и духовная сила человечества — необъяснима в своей сущности ж недоступна предварительному расчету. Язык, как полагает Гумбольдт (с. 386), обнаруживает в себе самодеятельность (sichtbar offenbarende Selbst-tatigkeit), которая в глубине своей остается необъяснимой. Признавая развитие этой силы, он считает что причины ее развития непонятны для человека. Очевидно, с помощью категорий силы духа Гумбольдт выражает свое понимание специфики гуманитарных объектов.
148
ig.: При попытке осмыслить рассмотренные тезисы Гум- с:ййбольдта о познании гуманитарных объектов возникает ряд ^методологических вопросов: 1) что такое самобытность !£,' Явления (означает ли она несводимость к другим сущно- '** стям?) и объяснима ли она вполне или хотя бы отчасти; [возможно ли вообще выразить ее на языке человеческих ?г средств познания; 2) что такое постижимость (и соответ- Б ственно непостижимость) объекта и каковы средства его Ш; постижения; 3) какова в идеале гуманитарная эксплана- fc торика; 4) целесообразно ли в гуманитарных науках в ка- £*!'. честве объясняющих использовать так называемые «раз- Е? мытые» понятия, не способные к последующей операцио- Е нализации; 5) что означает необъяснимость в рамках Ш науки с помощью ее средств при том, что это может быть Ь"~ объяснимо в философии с помощью ее метафизических J средств; 6) что может быть изучено научно и до какой : степени может быть объяснено; 7) возможно ли в прин- f'i- ципе объяснение того остатка, который не может быть fe объяснен апеллированием к непосредственно наблюдае- £>' мому; 8) какова специфика объяснения в гуманитарных >;'"- науках. Необходимо учитывать, что не все, доступное на- fe блюдению, подлежит изучению в науке, и не всякое объ- f: яснение осуществимо в рамках науки. г* Как уже отмечалось, дедуктивизм в концепции — это возведение объясняемого к первоначалам и выведение из ■-■■ них последующих импликаций. В деятельностной концеп ции Гумбольдта внутренний рисунок рассуждений в ло- ; гическом плане может быть представлен как веер нисхо- S дящих деятельностей (деятельность духа — деятельность |w человека — деятельность языка и т. д.). г;- По Гумбольдту, имеются низшие и высшие начала
::- объяснения. Так, при объяснении различия строения че-:- ловеческих языков к числу высших начал может быть %~. отнесено особенное настроение национального духа каж-,;; дого народа: «В практическом отношении особенно важно г только не останавливаться ни на каком низшем начале объяснения (bei keinem niedriegeren Erklarungsprincipe) '- языков, но восходить к высшим и последним началам ; (hochsten und letzten), принимая за твердый пункт ту ;'■■. мысль, что строение языков в человеческом роде бывает : различно именно потому, что наличествует духовное своеобразие народов (с. 415). Высшие начала касаются сущ-я ности (в данном случае — постулируемой Гумбольдтом силы духа), низшие — ее проявления. Высшие начала —
^ 149
это первопричины, которые не лежат в области феноменологических данностей. См.: «Жизнь и деятельность в природе повсюду развиваются из внутренней свободы, первоначального источника которой напрасно было бы искать в области явлений» (с. 566). К первопричине возводится то, что эмпирически не объяснимо и что постулируется как перводвигатель эмпирически существующего. См.: «... мы отличаем бытие от деятельности (Wirken) и первое как невидимую первоначальную причину (unsicht-bare Ursache) противополагаем мышлению, чувству и деятельности (Handeln), обнаруживающимся в явлении» (с. 568); «Начало свободы может приоткрыть в человеке нечто, основание чего никакой разум не в состоянии отыскать в предыдущих состояниях, и было бы полным непониманием природы языка и искажением исторической истины (Wahrheit) его возникновения и преобразования — отвергать возможность существования таких необъяснимых явлений в языке» (с. 439—440).
Одна из сложностей, которая возникает при поисках первоначал, состоит в неясности того, сколько можно выделить первоначал как равнопорядковых величин и есть ли среди них своя иерархия. Например, при попытке объяснить явления свободы в языке неясно, можно ли рассматривать свободу как атрибут духа, человека или духа и человека одновременно. Поскольку свобода сама по себе неопределима и необъяснима, то остается только в таком случае зафиксировать это явление как данность в рамках научного исследования, отыскать ее границы внутри ей одной предоставленного пространства и тщательно их очертить (nachspuren) (с. 440).
Возникает вопрос, обратим ли дедуктивизм теоретической картины языка в гумбольдтианской концепции. Другими словами, обладает ли дух как первоначало безусловной детерминирующей силой или же мир проявлений духа, в понимании Гумбольдта, не так жестко детерминирован своим первоначалом. С этим вопросом в свою очередь связана проблема открытости гумбольдтианской концепции и возможности редукции духа при развертывании собственно лингвистической части его теории языка. Очевидно, что открытость концепции может быть двоякой — в отношении первоначал и в отношении конечных импликаций из этих первоначал. По-видимому, концепцию Гумбольдта можно считать открытой во втором смысле.
150
Дедуктивизм, точнее иерархизм, определяет в значи-' тельной степени и структурацию языка. По Гумбольдту (с. 556), из начала (Princip) языка развивается и его структура (die Struktur). Замечая, что вся совокупность содержания, подлежащая выражению в языке, разделяется на два существенно отличные друг от друга типа (Galtungen): на отдельные предметы или понятия и на такие общие отношения, которые частично присоединяются ко многим из первых для наименования новых предметов или понятий и частично для связывания речи (Rede). Всеобщие отношения, принадлежащие по большей части формам самого мышления, представляют собой . замкнутые системы, которые можно выводить из одного первоначала (aus einem urspriinglichen Princip) (с. 454). В заключение рассмотрим некоторые формальные -средства задания и оформления иерархического взгляда Гумбольдта на язык и на сопряженные с ним гуманитар-I ные феномены. Иерархизм базируется на идее многоуровневой реальности, в разной мере доступной постижению и соответственно описанию. Традиции трактовки реальности как многоуровневой восходят к учению средневековых схоластов, с одной стороны, и к древнеиндийским философским концепциям, с другой 10°. В понимании последних, первичная реальность доступна лишь негативному описа-пию: «Очевидно, что первичная реальность — это не мысль или сила или исключительно бытие, но живое единство сущности и существования, идеального и реального, познания, любви и красоты ... она может быть описана , - «нами только негативно, хотя и не является негативным неопределенным началом» (Радхакришнан 1956, 143). «Единое раскрывается в существованиях мира, — вот почему мы имеем возможность установить степень реальности, которой обладают объекты мира, посредством измерения расстояния, отделяющего их от Единого» (там же, 139).
Видение мира как иерархически организованного связано у Гумбольдта прежде всего с особой теоретической нагруженностью категорий сущность/явление. Собственно говоря, использование категорий сущность/явление для формирования понятийных расчленений — это черта лЮ-
100 Обе традиции могли быть известны Гумбольдту. Диалектикою материалистическое переосмысление идеи о многоуровневостй реальности см. в работах А. А. Любищева (1971 и др.).
151
I
бой науки, достигшей теоретической зрелости. Наука исходит из признания того, что есть как бы два слоя мира — видимый (прямо наблюдаемый) и невидимый (не выводимый непосредственно, т. е. индуктивно, из наблюдаемого) . Эти два слоя мира — наблюдаемый и ненаблюдаемый (видимый и невидимый, реальный и идеальный, эмпирический и теоретический) — коррелятивны. Причем второй слой мира в определенном понимании не менее реален, чем первый. Собственно говоря, это один мир, как бы в двух его ипостасях, в двух способах открытости человеку, и можно ставить вопрос об уровнях реальности мира. Первый слой мира в трактовке науки рассматривается как проявление второго мира, а второй слой мира — как его сущность. Теоретическая наука развертывает особым образом сконструированную идеальную действительность, где реализуется представление идеального объекта этой науки и его развертывание, а также разрабатывает особые процедуры для связи его с эмпирической реальностью. Центральная задача науки состоит в том, чтобы увидеть сущность вещей за их феноменологическими обличьями, или явлениями, представляющими собой способ обнаружения сущности. Это понимание противопоставления сущности/явления, тождественное делению на теоретическое/эмпирическое, для Гумбольдта как теоретика языка также характерно. Однако, в отличие от других теоретиков, Гумбольдт как философ языка сознательно использовал противопоставление сущность/явление в своих философско-теоретических рассуждениях и с другим предназначением, в другой функции. У Гумбольдта особая — онтологическая — нагруженность категорий сущность/явление. Они задают в его теоретической картине языка начальную и конечную точку иерархии. С помощью категориальной связки сущность/явление у Гумбольдта в пространстве существования языка создается (выражается) как бы пульсирующий поток сущностей разной степени глубины и проявленности. Сущности более глубокие выступают в качестве первоначал по отношению к проявлениям этих сущностей, которые в ходе последующего исследования (развертывания) могут интерпретироваться как новые сущности (менее глубокие), имеющие свои проявления и т. д. Обычно термин сущность как противочлен явления у Гумбольдта редко употребляется, упоминается лишь то, что «является». Неясно, «является» ли явление, по Гумбольдту, безотносительно к наблюдению или же
152
оно «является» человеку. Важно подчеркнуть при атом, что у Гумбольдта явление часто предстает не как данное, а как даваемое, т. е. развертываемое процессуально как действие или как импульс к действию.
Рассмотрим некоторые контексты употребления категориальной связки сущность/явление в онтологическом смысле. Гумбольдт упоминает (с. 415): 1) о ситуации, когда человеческая сила духа доступна нам не только в одних своих отдельных проявлениях (Erscheinungen), а само ее существо (ihr Wesen) просвечивает нам из своей бездонной глубины (in seiner unergriindlichen Tiefe); 2) о проявлении (Offenbarwerdung) человеческой духовной силы, совершающемся в течение тысячелетий на пространстве всего земного шара (с. 383); 3) об успехах (Fortschritte) в ходе развития человечества, связанных с проявлением необычной силы духа (KraftauBerung) (с. 396); 4) о духовном своеобразии (Geisteseigentumlich-keit), которое выступает неожиданно и в глубинах своего явления (Erscheinung) необъяснимо (с. 392). Язык есть одна из сторон, с каких всеобщая духовная сила выступает в своей деятельности (in bestandig tatige Wirk-samkeit), он обнаруживает в себе очевидную самодеятель-пость, которая в своем существе (in ihrem Wesen) остается необъяснимой (с. 386). Использование связки сущпость/явление в онтологическом плане можно уловить в его рассуждениях о том, что 1) отдельная индивидуальность есть лишь явление (eine Erscheinung) условного бытия духовных существ (geistiger Wesen) (с. 409); 2) что главные проявления (AuBerungen) деятельности (Wirksamkeit) чувства языка находятся в неразрывной связи между собой (с. 499); 3) что в своем создании язык находится в зависимости от обстоятельств, при которых он является в действительность (in die Erscheinung tritt) (с. 678); 4) о действиях (Wirkungen) тения, которые в известные моменты проявляются как в целом народе, так и в отдельном лице (с. 397).
С категориями сущность/явление тесно связаны понятийные связки внутреннее/внешнее, глубже/поверхност-пее, выше/ниже, с помощью которых Гумбольдт конкретизирует свои представления об иерархии в пространстве рассмотрения языка. Отметим, что в связках внутреннее/ внешнее наблюдается асимметрия в пользу большей зна^ «гимости оппозита «глубже», а в оппозиции выше/ниже — в пользу оппозита «выше». Многие из отмеченных выще
153
оппозиций (точнее пар термов оппозиций) находятся в отношении синонимичности (эквивалентности) по крайней мере контекстуальной. Это — сущность/явление, выше/ниже, внутреннее/внешнее, истинное/кажущееся, исходное (первоначальное, последнее) /производное, невидимое/видимое, неочевидное/очевидное, глубже/поверхностнее, тончайшее/более грубое, имеющее полноту/не имеющее полноты. В результате возникают смысловые ряды: сущность — выше, глубже, более внутренняя, невидима (неочевидна), истинна, обладает полнотой, первоначальна (исходна); явление же, напротив, — ниже, лежит на поверхности, представляет собой внешнее, видимо (очевидно) и т. д. Рассмотрим некоторые фрагменты, иллюстрирующие эти отождествления.
Существо — первоначально (оно выше), чем данное в явлении: «Когда нам язык с полным правом представ ляется (erscheint) как нечто высокое (als etwas Hoheres), чтобы его можно было считать человеческим продуктом подобно другим продуктам духа, то дело обстояло бы иначе, если бы человеческая духовная сила противостояла нам не в одних только своих явлениях (Erscheinungen), но само ее существо (Wesen) просвечивалось бы из своей бездонной глубины» (с. 415); Внутренняя (интеллекту альная) сторона «в сущности в своем первоначальном направлении у всех людей одинакова» (с. 464).
Высшее — это последнее, первоначальное, исходное: «... сравнительное изучение языков свяжется с последпей и высшей точкой отношений (an seinem letzten und hochsten Beziehungspunkt)» (c. 416); «...в языке есть нечто более высокое и первоначальное (etwas hoheres und Urspriinglicheres), о котором исследователь языка должен иметь предчувствие (dasAhnden)» (с. 555—556).
Высшее и последнее — это вместе с тем и простей шее: «Проследить ... стремление и его изобразить — дело исследователя языка в его последнем, но вместе с тем и простейшем решении (in seiner letzten und einfachsten Auflosung)» (c. 391); см. также о возможности просле дить всю внутреннюю и внешнюю деятельность человека до простейших конечных точек (bis zu ihren einfachsten Endpunkten) (с. 569).
4. Внутреннее — это высшее, внешнее — низшее: «Жизнь отдельного лица необходимым образом связана с общением, и к этому пункту подводит внешний, низший взгляд и внутренний, высший (die ftufiere untergeordnete
154
und innere hohere Ansicht) (c. 408); «Духовнай деятельность имеет целью не одно только внутреннее свое возвышение (ihre innere Erhohung), на этом пути она увлекается (hintreiben) и к внешней цели — возведению научного миросозерцания» (с. 652).
Внутреннее — это невидимое, скрытое, замаскиро ванное: «Китайский язык . .. признает форму, невидимо парящую над речью (eine unsichtbar an der Rede hangende Form an). Можно сказать, что чем меньше он обладает внешней грамматикой, тем больше в нем присутствует внутренней» (с. 711); см. также вопрос о том, не суще ствует ли в санскрите, кроме видимой (sichtbare) много сложности, и другой — скрытой (verdeckte) (с. 748).
Высшее — это тончайшее (видимое): самое высшее и тончайшее в языке (das Hochste und Feinste) (с. 418) нельзя познать по отдельным элементам (с. 418).
Внутреннее — глубже, истиннее, ближе к сущно сти, целостнее: «... подлинный и истинный характер языка основывается на чем-то более тонком, глубоко скрытом и менее доступном членению» (ihr eigentlicher und wahrer Charakter beruht noch etwas viel Feinerem, tie- fer Verborgenem und der Zergliederung weniger Zugangli- chem) (c. 554).
8. Внутреннее обладает полнотой: «Сила духа, высту пающая (eingreifende) из своей внутренней глубины и полноты (aus ihrer Tiefe und Fiille) .. . есть истинно твор ческое начало ... в сокровенном (verborgenem) и одно временно таинственном ходе развития человечества»
(с. 392; см.: с. 410).
Рассмотрим подробнее оппозиции внутреннее/внешнее и выше/ниже, имеющие в концепции Гумбольдта большую смысловую нагруженность. Начнем с первой оппозиции. Что же может быть внутренним, по Гумбольдту? Категория внутреннего используется при характеристике: силы (силы языка, творческой силы, силы человека) (с. 634), творчества (с. 547), природы, бытия, сущности (с. 383), жизни (с. 456), ощущений (с. 469), идеи (с. 459), формы: (с. 567), причины, связи, отношения, закона, последовательности, стремления, цели, направления, потребности,, чувства, характера, впечатления, взгляда и т. д.
Категория внутреннего используется и при характеристике деятельности, действия. «Язык собственною внут-ренпей (innere) самодеятельностью видоизменяет всякое внешнее (aufiere) влияние, произведенное на него»
155
(с. 412); «Интеллектуальная деятельность, сама по себе совершенно духовная и внутренняя (innerliche), протекающая до некоторой степени бесследно, посредством звука становится в речи внешней и воспринимаемой для чувств» (с. 426); «Деятельность чувств (die Tatigkeit der Sinne) связывается синтетически с внутренним действием (Handlung) духа» (с. 428).
Категория внешнего используется при характеристике: формы, деятельности, мира (с. 605, 461), впечатлений, взгляда, потребности, влияния, чувства, характера (с. 555) и т. д.
Мы рассмотрели некоторые контексты с употреблением категорий внутреннего/внешнего. Сразу бросается в глаза, что линия, разделяющая внешнее от внутреннего, проходит у Гумбольдта не так, как это принято в общей теории систем и современной лингвистике. Достаточно упомянуть о границе, разделяющей содержание понятий внутренней и внешней языковой систем в лингвистических теориях XX века. Применительно к системе языка, по представлениям общей теории систем, внешним для языка признается все то, что не составляет язык в его имманентности. По Гумбольдту, граница внутреннего/внешнего проходит иначе, о чем говорит, например, различение внутренней и внешней формы языка. К чему же сводится внутреннее, по Гумбольдту? — К потенциальной идеальной энергейти-ческой активности на грани рождения импульса. Внутренняя потенциальная энергейтическая активность идеальна по своей природе и, будучи материализованной в речевой акт, становится уже «внешней» (Гумбольдт упоминает о «внешности» речевого акта). Обращает на себя внимание, что в теоретическом пространстве его концепции гораздо больше объектов «внутренних», чем «внешних». Сделаем несколько замечаний о нагруженности понятийного противопоставления выше/ниже, а также глубже/ поверхностнее. Первое противопоставление используется при характеристике: языка (см. упоминание о том, что перуанский язык, например, значительно ниже (steht nach) мексиканского — с. 398, см. с. 415); энергии («Истинный синтез происходит из вдохновения, какой знаком лишь силе высшего порядка и высшей энергии (hohe und energische Kraft)» (с. 475); степени чего-либо (с. 400—401), вида, явления (с. 388), направления (с. 414) и т. д.
Можно упомянуть, кроме того, и о стилистической ма-пере использования категорий выше/ниже в методологической проблематике: «Если не возвыситься до точки зрения (bis zu diesem Punkte hinaufsteigt), что язык есть произведение (Wirkung) национального чувства языка, то невозможно основательно ответить на вопросы, касающиеся образования языков в их внутренней жизни, из которой проистекают и важнейшие различия между ними» (с. 384).
Понятийные полюсы выше/ниже представляют собой ориентиры иерархии, внутри которых имеются свои градации — степени и ступени. Напомним, например, рассуждения Гумбольдта о невозможности рассматривать с точки зрения внутреннего становления духа цивилизацию и культуру как вершину (als den Gipfel), до которой может возвыситься человеческий дух (с. 400—401).
В оппозиции глубже/поверхностнее второй терм часто только подразумевается и используется только терм «глубже»: истинный характер языка основывается на чем-то более глубоко сокрытом (tiefer Verborgenem) (с. 554). Из некоторых фрагментов текста возникает идея уровней глубины. В этой связи обращает на себя внимание замечание Гумбольдта о том, что удавшееся строение языка дает возможность почувствовать и что-то более глубокое (GefGhl von etwas Tieferem), что можно постичь лишь анализом мысли (с. 636).
КОНТИНУАЛЬНО-СИНТЕТИЧЕСКИЙ ПЛАН
Характеризуя концепцию Платона, А. Ф. Лосев писал (1930, 284, см. 294—295): «Мы должны все время помнить, что перед нами живое философствование живого человека и что, следовательно, ему принципиально свойственен какой-то единый одухотворяющий центр, от которого и расходятся лучи —разной силы и разного смысла — по разным направлениям». Реконструкция философско-научной концепции и состоит, очевидно, прежде всего в отыскании такого «центрального пульса» всей системы и расходящихся от него лучей. Что же можно считать центральным пульсом гумбольдтианской концепции и каковы эти расходящиеся от него лучи? Можно ли вообще обнаружить этот пульс как нечто единое и изначальное или таких пульсов в его концепции много? Другими сло-
156
157
вами, речь идет о возможности выявить принципы, лежащие в основе концепции Гумбольдта и предопределяющие все ее содержание в рамках некоторой процедуры, которую можно рассматривать как содержательный (неформальный) аналог аксиоматических процедур.
Мы рассмотрели выше некоторые черты концепции Гумбольдта, отделив их друг от друга аналитическим движением, точнее не отделив, а разбив огромным усилием на куски целостный слиток творения великого мыслителя. Каждый из этих кусков дает лишь слабое представление о всем слитке, а рассматриваемый изолированно от других, — даже искаженное представление. Как инструмент проникновения в концептуальный мир Гумбольдта, аналитизм в чистом виде несоразмерен, неравномощен континуальности гумбольдтовского мышления, целостности его мировосприятия и искусству фиксирования этого мировосприятия в концепции.
Концепция — это целостность, ее части не случайны, они взаимопредполагают друг друга. Поэтому после проведенного аналитического разбора следующим шагом будет рассмотрение этих черт концепции в их одномоментной связанности, целостности, взаимозависимости. Можно говорить о двух видах такой взаимосвязанности. Первый из них проистекает из того, что наше знание системно и любая теоретическая концепция как форма организации знания должна стремиться к системности, и взаимосвязанности фрагментов знания как к своему идеалу. Применительно к научно-философскому мышлению Гумбольдта рассуждать о взаимосвязанности черт его концепции (как особой формы организации знания)—значит обратить внимание только на часть истины. Мышление Гумбольдта, его мировидение континуально. Континуальность — это не просто целостность, а такая целостность, элементы которой вычленяются лишь условно: они как бы пребывают все время в движении взаимоперехода, будучи представлены тем не менее всегда одновременно как отдельности, что делает вычленение этих элементов условным, а сам разрыв целого на части непостижимой задачей.
Континуальность мышления — это не просто антианалитический прием. В аналитических текстах всегда видны следы расчленяющего, дискретно-структурирующего мыш-. ления.
В мышлении антианалитической направленности не идно следов предварительного дискурсивного восприя-
158
'-■ тия предмета. У континуалиста первичное видение вещей — интуитивно-целостное без структурации на части. Внешней формой проявления синтетизма концепции Гумбольдта является взаимопредполагаемость и взаимовыводимость ее базисных компонентов, а также связанные с этим категориальные склейки в тексте. В нашем аналитическом описании некоторые фрагменты исследуемого текста были представлены несколько раз (их трудно было разбить на более мелкие куски, иллюстрирующие реализацию какого-либо одного подхода). В рассуждениях Гумбольдта при феноменологической дискретности (как следствия естественной сегментированности и линейности речевого потока) прослеживается глубинная (ноуменальная) континуальность.
В континуальном мышлении имеется всегда замыкание на высшую реальность, где все слито, при том что в исследовании допускаются разные уровни реальности (см.,. например: «Мы различаем интеллектуальность и язык, но-в действительности этого различия не существует» — с. 400; интеллектуальная деятельность и язык едины (Eins) и неотделимы друг от друга — с. 426).
С континуальностью мышления Гумбольдта связаны и г некоторые стилистические особенности его рассуждений — большое число взаимоисключающих определений, переименований и полууточнений, снимающих ригористич-■ ность утверждений (см.: «Язык есть орган внутреннего | бытия, даже само бытие» — с. 383; «Язык есть не только | средство взаимного обмена мыслями для взаимопонима-| ния, а есть настоящий мир...» — с. 567).
Представляет интерес в этом плане также особый прием,связанный с континуальной манерой мышления, который условно можно назвать дедуктивизмом с частичной ■•;■ обратимостью. В ходе дедуктивного движения вводятся < элементы с обратной взаимонаправленностью до опреде-Г ленной точки, и из нее по ходу основного движения мысли делается легкое колебательное движение «назад-; вперед», которое выливается затем в новый штрих, который и продолжает основное движение. Интересна в этом h' плане трактовка причины (точнее оснований) особенностей устройства языка, которая, по Гумбольдту коренится ; в особенности духа племени, с одной стороны, а с другой стороны, различие языков можно определить по их действию на образование национального духа. См.: *.. . в языках обнаружится своя собственная причина их~
особенного устройства — в особенном духе того или другого племени» (с. 400); «Мы должны теперь глубже войти в существо языков и понять возможность их различия по их действию на образование национального духа» (с. 400).
Если попытаться образно передать рисунок теоретического движения Гумбольдта, то это будет не туго натянутая нить жесткой однозначности, а мчащийся размытый смысловой поток, в котором одни смысловые струи обгоняют другие, третьи смыкаются друг с другом или несутся параллельно. В этом движении есть размытые части и более рельефные образования, при том, что путь движения мысли очень четкий.
Особое место в континуальном потоке рассуждений Гумбольдта занимают дефиниции — неотъемлемая часть его теоретического мышления. Каждая из таких дефиниций, характеризуя язык с определенной стороны, как бы предваряет и замыкает соответствующее пространство рассмотрения языка в концепции. Иногда эти дефиниции налагаются друг на друга, и два пространства рассмотрения объекта сливаются; иногда они, напротив, четко противостоят друг другу. Отметим, что итоговое определение языка у Гумбольдта отсутствует, что вполне закономерно. В рамках диалектического движения полное определение языка возможно лишь после того, как вся теория построена, а у Гумбольдта его концепция, особенно в ее лингво-теоретической части, открыта, незавершена.
Излюбленный стилистический и мыслительный прием Гумбольдта — это дефиниция по формуле «объект есть и то и не то». При этом важно различать две гносеологические ситуации. В первой из них принимается, что объект одновременно есть и «то» и «не то». Наблюдаемую ситуацию можно образно охарактеризовать как «решето», в котором четко различимы и решетка сетки и отверстия в ней. См., например: форма всех языков в сущности одинакова (с. 651); языки всегда имеют национальную форму (с. 410).
Во второй ситуации объект есть «то», а в другом — «не то» (ситуация «качели»). В первой ситуации элементы «то» и «не то» составляют инвариантные признаки объекта (его ипостаси), во второй они выступают как варианты какого-либо другого инварианта. Для первой ситуации характерна одновременная явленность признаков, для второй — попеременная. Эти «то» и «не то» очерчи^
160
jt границы, в пределах которых как бы колеблется и ,ается исследуемый предмет. При одном повороте рас-;мотрения или в одной ситуации он предстает как «то» л при другом повороте и в другой ситуации — как «не то»! 'Особую значимость в таких случаях приобретают отрицательные характеристики, которые можно рассматривать нак косвенную форму утверждения.
Гумбольдт часто пользуется приемом отождествления, ,.» результате чего смысловые потоки, до некоторых пор £ различные, смыкаются затем в единое движение. Примером отождествления может служить смысловая модель «А есть произведение В» и «В есть произведение А». См.: «Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, а его дух есть язык: тождества обоих нельзя точнее помыслить» (Die Sprache ist gleich-sam die auBerliche Erscheinung des Geister der Volker; ihre Sprachre ist ihr Geist und ihr Geist ist ihre Sprache; man kan sich beide nicht identisch genug denken) (c. 414—415). В данном примере обращает на себя внимание ситуативное отождествление сущности и явления (внешнего проявления): дух проявляется в виде языка. Иногда в рассматриваемой смысловой модели А и В интерпретируются с точностью до семантического поля, а не конкретного термина этого поля. См.: «Язык в своей органической ткани есть произведение национального чувства языка» (Da sie (die Sprache. — В. П.) in ihrer zusammen-hangenden Verwebung nur eine Wirkung des nationelles Sprachsinns ist) (c. 384); «... можно было бы и интеллектуальную индивидуальность народов назвать произведением языков» (... so konnte man die intellektuelle Eigen-tumlichkeit der Volker ebensowohl ihre Wirkung nennen) (c. 410). Итак: язык есть произведение национального чувства языка, а интеллектуальная индивидуальность народов есть произведение языка.
При ситуативных отождествлениях в теоретическом пространстве концепции при последующих шагах мыслительного движения отождествленное вновь разводится и затем вновь отождествляется. В диалектическом рассуждении неизмеримо возрастает власть контекста и первоначал, а следовательно, в них более, чем в каком-либо другом типе рассуждений, истинность высказывания является в конечном итоге производной от всего текста. Истинность (смысловая полнота) возникает в конце рассуждения, так как каждый шаг («штрих») диалектиче-
161
В. И. Постовалрва
ского рисунка может быть неточен: объект фиксируется на этом шаге как «то» или «не то», а не как двуприрод-ный с учетом охвата ситуаций.
У подлинно гармоничного мыслителя стиль и мировоззрение «должны быть объединены... они обязательно должны отражать друг друга» (Лосев 1930, 693). Гумбольдт — очень гармоничный мыслитель, и стиль изложения его концепции созвучен смысловому содержанию самой концепции. Это родство стиля и содержания излагаемого проявляется в особой упругости фразы Гумбольдта, в ее особой синтетической целостности, неразрывности; фраза Гумбольдта в полном смысле слова не поддается аналитическому членению.
Гармоничность мировидения Гумбольдта отнюдь не предполагает искусственной конструктивной симметричности. Напротив, для его диалектического движения характерна асимметрическая акцентированность оппозитов в категориальных противопоставлениях (например, акцентированность значимости энергейи, а не эргона), подчеркивание импульсивно-генетического начала в языке, акта зарождения языка. Возможно, что подчеркивание такого круговорота—вечного зарождения языка и в языке—свидетельствует тоже о континуальности мировидения Гумбольдта.
Рассмотрим кратко и скорее для иллюстрации такой возможности взаимосвязи между основными чертами концепции Гумбольдта, отмечая попутно и некоторые категориальные склейки, наличествующие в его рассуждениях. Во-первых, тесно связаны экстенсивный и деятель-ностный подходы, причем второй имплицирует первый. Действительно, введение принципа экстенсивизма означает расширение области исследования и отказ от чистого имманентного изучения языка «в самом себе и для себя». При экстенсивной позиции в поле исследования вводится большое число на первый взгляд достаточно разнородных сущностей, которые необходимо связать и тем самым гомогенизировать исследуемую предметную область в теоретическом пространстве концепции. Один из способов связывания состоит в содержательной гомогенизации, которая может быть осуществлена с помощью категории деятельности. Тогда одни объекты в предметной области будут интерпретироваться как продукты деятельности, а другие — как ее субъекты или средства. Второй способ состоит в формальной гомогенизации — дедуктивном воз-
162
ведении К одному и тому же первоначалv Г сивной позиции и Деятельностного ТоДХОаа экстен-
ДлоДа носят уяпя*г
тер односторонней зависимости. Если экстенсивная ко цепция без деятельностной компоненты допустима то обратное исключено: введение деятельностной компоненты требует обязательной экстепсивизации области исследования.
Экстенсивный и диалектический подходы прямо не связаны, хотя возможность такой связи и понятна. По-видимому, при экстенсивном подходе легче увидеть мно-гоприродность объекта, так как контакты исследуемого объекта с другими объектами в теоретическом пространстве исследования при этом используются шире, а через участие в контактах в свою очередь легче обнаруживаются многие глубинные свойства объекта. Диалектика, устанавливая соотношения между «ипостасями» объекта, трактует некоторые из сторон многоприродного объекта как диалектически противоположные.
Экстенсивное начало прямо не предполагает антропоморфического подхода, хотя и не исключает такой возможности; антропоморфический же подход скорее предполагает экстенсивизм. Оба эти подхода можно было бы объединить в одном теоретическом пространстве, где располагаются человек и язык, который "рассматривается как подобный человеку.
Экстенсивный подход прямо не предполагает системно-целостный, при том, что второй в своем предельном выражении допускает и требует первый: системы исследуются в среде, с одной стороны, и рассматриваются как подсистемы объемлющей системы, с другой стороны. По Гумбольдту, нельзя отдельно рассматривать язык и духовные особенности народа, для адекватного понимания необходимо их исследовать в рамках более широкого целого.
Тесная связь наличествует между деятельностным подходом и антропоморфическим, которая в концепции Гумбольдта скорее интуитивно ощущается, чем логически обосновывается. Для Гумбольдта завершенное дело мертво, деятельность же есть вечно живое начало (с. 416). Сама жизнь производна от деятельности (см. с. 388). Язык понимается как деятельность, и жизненность — его непременный атрибут — как произведения силы духа (с. 392—399).
Известная связь имеется между импульсно-генетиче-ским подходом и деятельностным. Это вполне оправдано.
11*
163
Деятельность как активность не мыслима только в своей имманентной сущности, без проявления вовне и опредмечивания. Импульс всегда несет в себе свой заряд — идеальную энергетичность и как потенциальное стремится вовне. Гумбольдт обращает внимание на известную связь между деятельностью воспроизводства и порождением (категорией импульсно-генетического подхода) (см., например; с. 456, 425, 644).
Сложная связь наличествует между дедуктивно-иерархическим и диалектическим началами. Косвенным образом связанность этих подходов можно увидеть в том, что в концепции часто выступают категориальные сочетания формы/материала, свойственные диалектизму, и сущности/явления (дедуктивизм). Диалектическое движение (по крайней мере в некоторых его вариантах) есть восхождение от абстрактного к конкретному, или в известном осмыслении — движение развертывания от начала к концу. Описание двух видов диалектического движения от начала к концу и от конца к началу — имеется, например, у А. Ф. Лосева (1930,598) в его характеристиках учения Платона об идеях: «... идеи можно брать или сами по себе или относительно, т. е. как образы вещей. В последнем случае мы идем не к «началу», т. е. не к центральному и рождающему лону всех идей, но к «концу», т. е. к тому завершению, которое претерпевает идея через воплощение в вещах. Когда мы идем к началу, мы руководствуемся только одними идеями, и от идей-предположений доходим до непредполагаемого, что уже не есть ни идея, ни сущность, но выше того и другого, ибо порождает и то и другое».
Системно-целостный взгляд и антропоморфический подход могут быть связаны, если организм рассматривается как вид системы (что имеет место в современных системных исследованиях). Известная сцепленность имеется между импульсно-генетическим и антропоморфическим подходами. Организм — это жизнь, а жизнь — рождение и умирание. По Гумбольдту, возрождаться значит оживать (ihr gleichsam todter Teil mu6 immer im Denken auf's neue erzeugt werden, lebendig in Rede oder Verstandniss... iibergehen) (c. 438). О связанности рассматриваемых подходов говорит контекстуальное соседство слов — мертвая часть (ein todter Teil) и заново оживать (lebendig).
Импульсно-генетический подход можно рассматривать как разновидность системно-целостного мировидения. Си-
164
-стемность предполагает учет потенциального, роль , рого особенно велика при ймпульсно-генетическом рассмотрении объектов; импульс и представляет собой потенциальность, способную к воплощению. См.: Каждый язык, как и сам человек, есть нечто бесконечное, постепенно развивающееся во времени (с. 568); Слово по самой своей форме представляется частью бесконечного целого — языка (с. 431).
При дедуктивно-иерархическом подходе существует приоритет целостного взгляда сверху от начала иерархии. Поэтому связь этого подхода и системно-целостного представляется оправданной. В определенном понимании дедуктивное движение в его онтологическом варианте и выступает как импульсно-генетическое развертывание.
Тесно сцеплены типологический взгляд с его идеей разнообразия единого и панхронический; причем первый из них представляет собой внешнее проявление второго. Категории сущность/явление могут быть осмыслены в дедуктивно-иерархическом и в ймпульсно-генетическом подходах. В ймпульсно-генетическом подходе «начало» остается как бы за кадром рождения, а в дедуктивном рассуждении первый и последний шаги равнопорядковы и представлены одновременно.
Сложные отношения имеются между диалектическим и деятельностно-динамическим подходами. Динамизм диалектического движения обусловливается энергетичностью («силами») захватываемых этим движением деятельно-стей. Тонкое понимание взаимоотношений между этими подходами, свойственное традиции абсолютного идеализма, выражено применительно к платоновской концепции А. Ф. Лосевым (1930, 240), по словам которого «ди-памически-взаимопронизанная ткань диалектики» рождается от взаимоотношения смысловых энергий частей i целого (эйдосов),частей,несущих как смысловую энергию 1 -целого, так и имеющих собственную энергию, отличающую их от всего иного.
Приведем примеры более сложной взаимосвязанности рассматриваемых подходов, включая случаи категориальных склеек. Связь импульсно-генетического, антропомор-! фического и деятельностного подходов видна из следующего высказывания: «Язык состоит наряду с уже сформированными элементами также преимущественно из способов (Methoden) продолжать работу (die Arbeit) духа, 'указывающего языку его путь и форму. Прочно сформи-
165
«Во-
ровавшиеся элементы образуют некоторым образом мертвую массу (eine gewissermaBen todte Masse), но эта масса несет в себе живой зародыш (den lebendigen Keim) нескончаемой определимости» (с. 436). Связь эта выражается в одновременном использовании соответствующих понятий: живой/мертвый из антропоморфической парадигмы, работа, сформированность, способ — из деятельно-стной, зародыш — из импульсно-генетической.
Взаимопронизанность деятелыюстного, системно-целостного, дедуктивно-иерархического и антропоморфического подходов может проиллюстрировать следующий отрывок: «Где чувство языка проложило себе своей ясностью и остротой правильный путь, там разливаются внутренний свет и определенность по всему строению языка и главные проявления его деятельности (Wirksamkeit) находятся между собой в неразрывной связи», (с. 499). Взаимопроникновение этих подходов хорошо видно в одновременном использовании понятий из соответствующих парадигм (сущность/явление — из дедуктивно-иерархической, чувство языка — из антропоморфической и т. д.) и основных принципов этих подходов.
Зависимость друг от друга импульсно-генетического, деятельностного и антропоморфического подходов иллюстрируется идеей Гумбольдта о зародышах деятельности и ее семени. В его рассуждении (с. 460—461) о том, что силу обозначающую и силу, производящую то, что подлежит обозначению (die den bezeichnenden und die das zu Bezeichnende erzeugten Krafte), первоначально в невидимых движениях духа, нельзя и представлять отдельными одну от другой, можно увидеть связь импульсно-генетического подхода, дедуктивно-иерархического с его акцентированием первоначал и системно-целостного с его идеей целостности.
Сцепленность панхронического начала с импульсно-ге-нетическим характером коррелирует с дедуктивным взглядом, опирающимся на такое понимание системы, при котором ее не отождествляют с одним из ее синхронных планов, а включают в нее все ее потенциальные состояния и тем самым учитывают всю ее потенциальную валентность. Начало при дедуктивизме и исходный импульс при генетическом развертывании из первоимпульса в известном смысле тождественны: и развертывание из импульса и первоначало — одновременно и элементарны и сложны. Возможность рассмотрения сложного целого
166
как простого хорошо видна на примере описания ситуации «узрения» сложного целого как элементарного в платонизме: «Эйдос не мыслим без момента цельности и живой связанности частей. Это, если соединить первый указанный нами момент со вторым, видение живого организма, целостного единства. Оно, это увиденное единство, должно быть рассматриваемо как нечто простое и элементарное; в нем, как в единстве частей, нет никаких частей, оно схватывается единым актом и однокачественным узре-нием» (Лосев 1930, 229).
Тесно связаны деятельностный, импульсно-генетиче-ский и системно-целостный взгляды, что находит свое выражение в спаянности категорий воспроизводство (исключающем новообразования), возрождение (с заново повторяющимся циклом действий), потенциальность и порождение как возникновение к бытию, где воспроизводство является лишь одним из многих действий.
Сложные отношения наблюдаются между панхрониче-ским, дедуктивным (возведением к первоначалам) и им-пульсно-генетическим подходами. В этом случае возникает вопрос о том, что можно считать альтернативой и антиподом импульсно-генетическому взгляду, где порождение предстает как импульс к развертыванию. По-видимому, такой альтернативой был бы взгляд от «ставшего» состояния назад. Но будет ли это подлинной альтернативой? Во втором случае в ретроспективе имеется ось вре-" мени, а в первом — ось развертывания. Неясно, тем не ме-" нее, временна ли первая ось, о времени ли вообще может идти речь и нет ли здесь выхода к панхроническому мировосприятию. Неясно кроме того, можно ли считать развертывание в логическом, а не историческом времени пан-хроническим или импульсно-генетическим подходом, где начало — исходная точка развертывания.
Очевидные связи имеются между диалектическим и процессуальным мировидением с их интересом к развитию. Развитие диалектично и раскрывается с помощью диалектических процедур описания. Процессуализм есть следствие и даже составная часть диалектического подхода (диалектическое движение — процесс целенаправленный). Диалектический и импульсно-генетический под-'. ходы тесно переплетаются в динамическом синтезе, раскрываемом с помощью диалектических категорий становления, генезиса, чистой возможности, вечной потентности, [ цорождаемости.
167
Связь между деятельностным, импульсно-генетическим и дедуктивным взглядами на язык можно усмотреть в рассуждениях (с. 678) о том, как человек открывает язык в себе через обстоятельства, в которых он проявляется). При некоторых пониманиях диалектики полагается, что биоморфическое и системно-целостное представление имплицируется диалектическим видением (См. замечания А. Ф. Лосева (1930, 235) о диалектике, ставящей своей целью показать, что «иначе и мыслить нельзя мир, как только в виде органического единства живой всеохватывающей жизни»).
Синтетизм концепции хорошо можно ощутить на материале образования ее базисных понятий, каждое из которых это как бы сгусток, где сфокусировались, отлились и отразились основные черты концептуального мира автора. Структура понятийного поля гумбольдтовской теории достаточно прозрачна, включая два круга понятий. Первый круг (базисные понятия), замыкая идеальную действительность предмета рассмотрения, задает границы, очерчивающие базисные объекты и выражает их природу. Второй круг понятий совершает более детальные расчленения в рамках пространства, очерченного понятиями первого круга. К первому кругу понятий относятся: дух, язык, деятельность (энергейя), порождение (Erzeugung), внутренняя форма, синтез; ко второму кругу — речь, чувство языка, характер языка и т. д.
Рассмотрим в качестве иллюстрации синтетизма кон- ' цепции Гумбольдта два наиболее сложных его понятия — формы и синтеза. В понятии формы четко прослеживается взаимосвязь диалектического, деятельностного, системно-целостного, дедуктивно-иерархического и импульс-но-генетического подходов, что наблюдается отчетливо уже в самом определении понятия формы: «Постоянное (Bestandige) и единообразное (Gleichformige) в этой деятельности (Arbeit) духа, возвышающей звук до выражения мысли, воспринятое так полно, насколько это возможно, в своей взаимосвязи и представленное систематически, составляет форму языка . . . Фактически она есть индивидуальная склонность (Drang), посредством которой народ выражает в языке мысли и чувства. Но так как нам никогда не дано увидеть эту склонность в неразрывной целостности ее стремления, а каждый раз только в отдельных действиях, то нам не остается ничего другого, как только схватывать одинаковое (Gleichformige) в ее
163
(^Действиях, в общем мертвом понятии. Сама в себе форма «рязыка (Drang) едина' и жива» (с. 419—420) 101. ар Как очевидно из анализа этого рассуждения, форма |У|кзыка вводится через понятие деятельности 102 и понятие ||изндивидуализации (дух, о деятельности которого идет речь Вшри понимании формы, дан как нечто индивидуализированное) шз. Имея в виду план индивидуализации, Гум-|больдт замечает, что фактическое и индивидуальное % языке отнюдь не исключаются понятием формы и что ^никакая частность не входит в понятие формы языка как
§ изолированный факт, а лишь в той мере, в какой она , позволяет обнаружить способ (eine Methode) образования Ц языка (с. 422—423).
Щг Понятие формы у Гумбольдта невозможно вне идеи :Ш системно-целостного представления. Введение понятия Ж-, формы — это первая спецификация внутрилингвистиче-||s скими средствами идеи целостности, идеи языка как орга-* нического целого. Комментируя Гумбольдта, Г. В. Рами-
(швили (Ramischwili 1967, 557) замечает, что форма для него есть единственный принцип, позволяющий увидеть язык как органическое целое и понять природу каждого ; из отдельных его элементов. С внутрисистемной точки зрения коррелятом целост-§ности является понятие единства. В совершенных языках, по Гумбольдту (с. 679), имеется настоящее единство по началу, которым изнутри все освещается в них равномерно; в несовершенных языках также имеется крепкая связь и единство, проистекающие однако не из существа языка вообще, а из особенностей его индивидуальности.
101 Комментируя это определение формы, Г. В. Рамишвили (Rami schwili 1967, 558), замечает, что «постоянное» и «единообраз ное» понимается у Гумбольдта не в абсолютном и абстракт ном смысле. «Бели бы это было так, подчеркивает Рамишвили (там же), — то мы получали бы исключительно грамматиче скую схему, что нам, хотя и дало бы представление о реаль ном языке, но ни в коем случае не картину его действитель ного существования».
102 Понятие формы языка (формирования) находится в рамках деятельностной картины мира Гумбольдта. Понятие деятельно сти используется также для характеристики взаимоотношений категорий формы и материала. Форма формирует (оформляет)
материал.
103 В этом определении Гумбольдт опирается также на импли цитно предполагающееся различение понятий видимого и неви димого плана языка. См. также идеи Гумбольдта о напряже-. нии духа за счет индивидуализации (с. 396).
169
«Без единства формы, — подчеркивает Гумбольдт (там же), — вообще нельзя и представить себе язык, и поскольку люди говорят, они обязательно подводят свою речь под такое единство. Это бывает при каждом внутреннем и внешнем приросте языка». Чтобы понять элементы языка в их подлинной особенности и тем более в их действительной совокупности и получить тем самым настоящее представление о языке, необходимо начинать исследование с отдельных элементов, находя в них единство восприятия. Эту одинаковость восприятия фиксирует форма, которая и представляет собой одинаковое восприятие отдельных элементов (составляющих в противоположность ей материю) в их духовном единстве (с. 420).
Применяя категориальное противопоставление часть/ целое (целостность/отдельность элементов) к форме языка, Гумбольдт опирается на принцип: целое отражается в любом элементе, не запечатлеваясь полностью ни в одном из них: «Характерная форма языка зависит от каждого из самых мельчайших его элементов, каждый из них... непременно определяется ею» (с. 420).
Итак, использование системно-целостных представлений при определении формы языка задает лишь один план характеристики этого понятия. Более конкретные ^представления о форме языка дает трактовка формы как диалектического феномена. Идея формы вещи — неотъемлемая часть диалектической картины мира (по крайней мере в некоторых ее осмыслениях). «Диалектика требует, — пишет А. Ф. Лосев (1930, 628), — что если нечто мыслимо, то оно обязательно отличается от всего иного и, следовательно, обладает твердой границей и периферией. Если вещь как-то есть, она есть нечто определенное и оформленное. Если нечто не имеет никакой формы, то оно вообще не есть что-нибудь, о чем ничего нельзя ни высказать, ни помыслить». Диалектическое понимание формы проявляется в том, что форма характеризуется как член соответствующих категориальных оппозиций. Рассмотрим категориальные оппозиции, в которых участвует форма. Это, во-первых, противопоставление форма/вещество (материал, вещественный материал). См. следующие фрагменты: «Только материальный действительно сформированный звук (korperliche wirklich gestaltete Laut) составляет настоящий язык» (с. 459); «Звук сам по себе был бы подобен пассивному, принимающему форму веществу (Materie)» (с. 650); «Здесь действительно соеди-
170
няются природа и человек, вещественный материал с формирующим его духом (der zum Teil wirklich materielle StofE mit dem formenden Geist) (c. 469); «Если проследят всю внутреннюю и внешнюю деятельность человека до простейших конечных пунктов, то найдут, что они состоят в том, связывает ли он с собой действительность как свой объект, который он воспринимает, или как вещество (Materie), которое он формирует (gestaltet), или же прокладывает себе свой путь независимо от нее»
.(с. 568—569); см. также упоминавшуюся трактовку формы языка как восприятия отдельных языковых элементов в их духовном единстве, составляющих в противоположность ей материю (Stoff) I04 (с. 421), а также замечания о силе сформировавшегося материала (die Ge-wall eines schon geformten Stoffes) (c. 461) 105.
Материя может выступать не только как терм оппо-
, зиции форма/материал, но и оппозиции материя/дух, а также оппозиции вещество (эргон)/энергейя, с одной
.стороны («Язык всегда имеет только идеальное бытие (ein ideales Dasein) в умах и душах людей и. . . никогда не имеет материального, даже погребенный в камень или бронзу (niemals auch in Stein oder Erz gegraben, ein materielles besitzt)» (c. 548) и оппозиции материя/идея, с другой стороны («Вообще язык часто напоминает искусство и особенно здесь, в самой глубокой и необъяснимой части своего образования (Verfahren). Скульптор и живописец тоже сочетают (vermahlen) идею с материей» (с. 474—475). В понимании Гумбольдта, в языке нет бесформенной материи (ungeformten Stoff) и деление на форму и материю в рамках языка — относительно (чтобы найти материю формы языка, нужно выйти за его пределы). Внутри же этих границ можно рассматривать
101 Отметим, что в этом случае предполагается дополнительная оппозиция по линии целостность (целое)/элементарность (часть).
105 См. аналогичное понятие — оформленного посредством определенной формы материала —у Ельмслева (1960). Г. В. Рами-швили (Ramischwili 1967, 564) обращает внимание на то, что в отличие от концепции Л. Ельмслева, в которой форма рассматривается как абсолютно свободная по отношению к субстанции (форма как величина константная может манифестироваться в любую субстанцию) и где, следовательно, целостная природа языка не принимается во внимание, в концепции Гумбольдта учитывается двусторонняя зависимость между формой и субстанцией и защищается «принцип корреляции в динамике».
171
что-то как материю только по отношению к чему-либо другому, например, основы (Grundworter) по отношению к склонению. Но то, что принято в одном отношении за материю, в другом нужно будет опять считать формой — с. 422).
Таким образом, выстраивается понятийная цепочка: форма—материя (материал, вещество)—сформированный материал — материя формы языка.
Центральным различением концепции Гумбольдта является противопоставление внутренней и внешней формы языка. Конкретизацией внешней формы считается звуковая форма, представляющая собой выражение, создаваемое языком для мышления и которую можно сравнивать со скорлупой (em Gehause), в которую встраивается язык (с. 457). Поскольку концепция Гумбольдта имеет два глубинных пласта — философский и лингво-теорети-ческий, то интерпретации базисного понятия этой концепции — внутренней формы — также имеют две ориентации. В первом случае (см. работы А. А. Потебни, А. Марти, Г. Г. Шпета, П. А. Флоренского, В. В. Биби-хина и др.) пытаются рассмотреть это понятие в широком историко-философском контексте, во втором (см. работы Э. А. Макаева, Г. В. Рамишвили и др.) —произвести лингво-теоретическую проработку этого понятия и сделать его рабочим понятием лингвистики, вплоть до его полной операционализации ш.
Глубокий аналитический разбор интерпретаций понятия внутренней формы с выдвижением оригинальных осмыслений этого понятия имеется в работах В. В. Биби-хина (1978) и Г. В. Рамишвили (1978; Ramischwili 1967), на которые мы будем опираться при изложении интерпретаций.
«Термин „внутренняя форма", — пишет В. В. Бибихин (1978, 52—54), —идет от «идеи идей» и «эйдоса эйдосов» платонической философии и впервые появляется как таковой у Плотина 107. Согласно Плотину, архитектор опре-
106 Опыт интерпретации понятия внутренней формы с позиций психологии см. у Д. Н. Узнадзе (1966, 436), согласно которому ту роль, которую Гумбольдт отвел внутренней форме языка, выполняет разработанное им понятие установки.
!07 В. В. Бибихип (1978, 57—58) обращает внимание на то, что понимание у А: А. Потебни внутренней формы как «образа рбраза» («Внутренняя форма кроме фактического единства образа дает еще знание этого единства; она есть не образ пред-
т
деляет степень совершенства и законченности здания, сверяя его вещественный вид с его внутренним эйдосом (формой). Эйдос здания называется внутренним не потому, что он существует внутри сознания архитектора. Архитектор даже в глубинах своего воображения способен видеть здание только в его вещественной сложности. Внутренний эйдос, наоборот, созерцается не в воображении, а в трансцендентной идее единства. Такой эйдос «не имеет частей», т. е. составной структуры, он представляет чистое начало цельности и образует гармоническую сложность только после того, как «распределен» по вещественной массе здания. . . У В. Гумбольдта внутренняя форма есть единый принцип языка — энергии, то есть живой действительности мышления — языка — речи. Внутреннюю форму нельзя наблюдать, но это — лишь свидетельство ее вездесущей мощи. Она — настолько живая действительность, что оставляя везде следы в виде множества внешних форм, не застывает ни в одной из них. .. внутренняя форма не принадлежит сознанию одного человека, она (как и у Плотина) трансцендентна ему... Во внутренней форме связь звуковой формы с «языковыми законами» достигает высшей полноты: они сливаются. .. Образование внешних форм всегда проходит в свете единой внутренней формы, которая представляет сквозное формирующее начало в языке, так что благодаря ее присутствию мельчайший языковой элемент содержит в зародыше все, что любой другой даже самый сложный (Этот принцип изоморфизма как первая языковая универсалия не позволяет, в частности, толковать Гумбольдта в духе „лингвистической относительности": языки для него не представляют обособленных миров уже потому, что они лишь по-разному воплощают единую формирующую их внутреннюю форму, по-своему преломляющуюся в каждой народной стихии)».
Примером интерпретации второго рода — лингво-тео-ретической — может служить осмысление внутренней формы у Г. В. Рамишвили в контексте обсуждения сходной проблематики в лингвистике (Соссюр, Ельмслев).
мета, а образ образа, то есть представление») получает у Потебни «традиционный облик платоновской идеи идей и аристотелевского эйдоса эйдосов».
Отметим, что в платонизме форма определяется как нечто вторичное по сравнению с «эйдосом», как его внешнее качество (Л 1890. 380)-
Г. В. Рамишвили определяет внутреннюю форму через противопоставление двум различным сущностям — внешней форме и психической субстанции (выделяемой в противовес звуковой субстанции): «Внешняя форма охватывает звуковой материал, внутренняя форма.. . получается из обработки всех психических содержаний. . внешняя форма есть формальная организация (Organisierung) звуковой субстанции и должна быть в совокупности приравнена внешнему материальному аспекту языка. Внутренняя форма, напротив, есть формальная организация психической субстанции 108 и охватывает внутренний нематериальный (идеальный, интеллектуальный) аспект или совокупность языковой структуры» (Ramischwili, 1967, 558) 109.
В интерпретации Г. В. Рамишвили (1978, 216), идею-внутренней формы необходимо рассматривать как символическое выражение возможного соединения двух тенденций гумбольдтианской лингвистики — рассмотрения языка как органа созидания мысли и ориентированности на содержательное сравнение языков.
В. А. Звегинцев (1978, 176) полагает, что понятие внутренней формы примыкает к основной идее Гумбольдта о языке как деятельности («деятельность языка должна протекать определенным образом, т. е. в определенной форме»). Поскольку языки, будучи национальным творением, имеют свою национальную форму, то внутреннюю форму, по Звегинцеву, необходимо ставить также в связь с народом и национальным характером110.
На глубокую связь идеи языковой внутренней формы и тезиса о языке как энергейи обращает внимание также В. М. Павлов (1967, 154): «„Языковая внутренняя форма" в теории Гумбольдта — не элемент языка или свойство некоторой категории языковых образований, а важней-
№3 См. также: «Внутренняя форма есть организация в языке данной мыслительной субстанции» (Ramischwili 1967, 563).
Ю9 Установление всех аспектов проблемы внутренней формы, по Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 565), требует предварительного исследования таких гумбольдтовских понятий, как энор-гейя, мировидение (Weltansicht) и языковое сообщество (Sprach-gemeinschaft).
116 См. эту же идею у В. М. Павлова (1967, 154): «„Языковая внутренняя форма" — национально-своеобразный способ представления предметов внешнего мира, стоящий между человеком и природой и создающий особое „языковое мировидение" каждого народа».
174
ший атрибут языка в целом. Язык в качестве Energeia, т. е. в первичном и основном способе своего существования, и есть „языковая внутренняя форма", форма процесса „преобразования" мира в „собственность духа"». Второе понятие, в котором отчетливо проявляется «синтетизм» концепции Гумбольдта, взаимопронизанность основных ее черт — это понятие синтеза. Синтез111 логически вводится в теоретический план рассуждения после введения понятий формы/материи (субстанции), а также деятельности и цели и трактуется им как результат со-единения формы и материи в итоге действий, направленных на осуществление цели. В деятельностной трактовке синтез — это действие (и соответственно его результат), ■ цель которого состоит в соединении оформленных субстанций обоего рода и превращении их в целостное звуко-мыслительное единство. По образному выражению Гумбольдта (с. 606), синтез, пронизывая своим светом (durch-leuchtet) язык, подобно молнии, переплавливает соединяемые в нем вещества как огонь из неизвестной области. Синтез имеет два логических этапа, лишь логически последовательных, а в реальности одновременных. На первом этапе осуществляется расчленение бесформенной субстанции обоего рода и формирование материала — артикулированного звука и языкового понятия, на втором происходит соединение артикуляций в одно единство до их чистого проникновения друг другом. Субъект синтезирующей деятельности — сила духа. Истинный синтез — акт глубоко творческий, он происходит из вдохновения, какое знакомо только силе высшего порядка и энергии (с. 475). Характерная черта синтеза как деятельности — его кажущаяся невещественность присутствия в языке (Die wirk-liche Gegenwart der Synthesis muB gleichsam immateriell sich in der Sprache offenbaren) (c. 606).
Синтез — центральный процесс в языке. Понять, Kai< мысль в языке сливается со звуком (Verschmelzung des Gedanken mit dem Laute), означает понять существо самого языка (397).
111 Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 564) обращает внимание на то, что гумбольдтовское понимание синтеза как конкретно-реальной активности существенно отличается от кантовского понимания трансцендентального синтеза.
175
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА
В приведенном анализе мы пытались зафиксировать смысловое пространство и основные принципы организации концепции Гумбольдта. Теперь нам предстоит выявить полнее облик осуществленного им варианта деятельност-ного представления языка, опираясь на методологические стратегии осмысления мира деятельности, и отметить неясные, спорные и открытые проблемы гумбольдтианской лингвистики, а также некоторые вопросы, связанные со сложностью интерпретации и адаптации идей Гумбольдта в современной науке.
Гумбольдт рассматривает язык в теоретическом пространстве И-универсума, порожденного деятельностью ее абсолютного субъекта — духа. Трактовка языка как особой работы духа исключает развертывание идеи о «чистой» внепредметной деятельности. В центре внимания Гумбольдта — категориальная связка энергейя/эргон, хотя он и отдает предпочтение энергейтическому началу в языке. Для Гумбольдта универсум деятельности не обезличен, он порождается деятельностью трансцендентного начала — духа. Гумбольдт подчеркивает скорее спонтанность деятельности, чем ее целенаправленность. Трактовка языка (работы духа.) как мировидения говорит о склонности Гумбольдта рассматривать деятельность в качестве единственного основания культуры и человеческого существования.
Одна из сложных проблем интерпретации анализируемой концепции состоит в определении методологических функций понятий (категорий) деятельности и духа. Изучая употребление понятия деятельности в контексте собственно-научного мышления, Э. Г. Юдин (1978, 272) обращал внимание на его известную полифункциональность. Деятельность может выступать как универсальный объяснительный принцип, предмет объективного научного изучения, предмет управления, предмет проектирования, самоценность. Очевидно, что при определении функций деятельности в концепции Гумбольдта речь может идти о первых двух случаях.
Обычно, если деятельность выступает в качестве объяснительного принципа, через ее посредство объясняют некоторую реальность — определенную сферу человеческого бытия; например, рассматривают психику в психо-
176
Яогии кай продукт предметной деятельности или же язык в лингвистике — как условие и средство деятельности В этом случае весь океан деятельности остается за бортом научного предмета. Деятельность выступает здесь в роли естественно-исторического основания жизни человека и общества.
Когда же деятельность рассматривается как предмет изучения, она из средств объяснения превращается в предмет объяснения. При таком подходе мы уже не можем, по словам Э. Г. Юдина (1976, 67), «ограничиться указанием на эмпирически очевидный факт активности человека, но должны перевести эту очевидность в систему теоретических понятий, которые позволяют представить деятельность как особую действительность». Во втором случае деятельность есть ткань, из которой выкроен сам предмет изучения. Она выступает здесь как особая действительность, требующая своего изучения.
В обоих случаях употребления понятия деятельности оно определенным образом конкретизируется и раскрывается через другие понятия.
Объяснительный принцип не есть принадлежность исключительно научного предмета (теории). Он применим к широкому кругу явлений, где требуется объяснение, и прежде всего к феноменам, изучаемым в философских концепциях. Объяснительный принцип, в интерпретации Э. Г. Юдина (1976, 82—83; 1978), это фундаментальная абстракция, которая задает целостность и границы познаваемой реальности, вскрывая источник ее законосообразности и внутренние механизмы изменения. Для фундаментальных абстракций в этой функции характерны следующие черты — предельность, самодостаточность, универсальность, онтологическая достоверность, методологическая конструктивность, — тесно связанные друг с другом.
177
Абстракции в функции объяснительного принципа — предельные смысловые структуры. Это значит, что у них нет промежуточных смысловых посредников в их отношении к объясняемой реальности. За ними стоит как бы непосредственно сама реальность. В такого рода абстракциях достигается граница предмету мысли, предел в ее движении по объекту. Дальнейшее углубление в познании объекта возможно здесь только за счет движения в плоскости самой мысли, за счет ее рефлексии о самой себе. При определенных условиях такая рефлексия в со-