Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

Скучно! Наша семья похожа на пустыню и еще — на «тесную клетку». А я жажду деятельности, жизни. В на-шей семье мне не с кем поговорить. Сажусь к столу. Книга, которую мне дал дед, — «Поучение господина Лю Чжи-тана о воспитании сыновней почтительности и о предот-вращении разврата и легкомыслия» — все еще лежит на столе. Я беру ее, переворачиваю несколько страниц. Здесь все учит человека быть рабом. Всюду одни и те же старые слова, вроде: «Если нужно государю, подданный уми-рает, если он не умрет, он не предан; если нужно отцу, сын умирает, если он не умрет, значит он не почитает ро-дителей», или: «Из десяти тысяч зол главное — разврат, из сотни добрых дел главное — сыновнее послушание». Чем дальше читаю, тем сильнее сержусь. Потом, не стер-пев, хватаю книжку в матерчатом переплете и рву. Уни-чтожив ее, уменьшаю число людей, которым она при-несет вред.

Но мне попрежнему невыносимо тяжело и тоскливо, в душу лезет то, о чем мне совсем не хочется думать. Дома всегда так скучно и мрачно. Жаль, что у меня нет крыльев, чтобы улететь отсюда. Я заперт в тем-нице. В изнеможении падаю на постель и начинаю сто-нать.

• Цзюе-хой, идем сыграем в шахматы, — доносится из-за перегородки голос невестки Жуй-цзюе, нежный и заботливый голос.

• Хорошо, иду, — отвечаю я ей. На самом же деле мне вовсе не хочется играть в шахматы, но я знаю, что невестка старается развеять мою тоску, я не могу обидеть ее; помедлив немного, иду. Играя в шахматы, я очень стараюсь, забыв обо всем остальном. Невестка играет лучше Цзюе-синя, но слабее меня, я выигрываю у нее три партии подряд. Она все так же ласково улыбается, ни- чуть не огорченная проигрышем.

В это время тетушка Хэ приводит Хай-чэня. Невестка играет с мальчиком и одновременно разговаривает со

115

мной. Я прохаживаюсь по комнате и внимательно смотрю на полог, где нарисованы цветы зимней сливы.

• Жуй-цзюе, а занавеска расписана совсем не- плохо, — хвалю я. Хотя я и не разбираюсь в живописи, но мне нравится эта картина, она кажется мне самой удачной среди всех, нарисованных Жуй-цзюе.

• У меня плохие картины, но в эту я вложила всю душу и все умение, потому что твой старший брат несколько раз просил меня нарисовать цветы зимней сливы. — На лице у нее играет счастливая улыбка. — А ведь я тоже люблю цветы зимней сливы, — добавляет она.

• Не потому ли, что Цзюе-синь их любит? — спраши- ваю я, желая подтрунить над ней.

Невестка краснеет и улыбается в ответ:

• Сейчас я тебе ничего не скажу, вот женишься, тогда поймешь.

• Пойму? Что пойму? — притворяюсь я.

• Не приставай, спросишь потом у своей жены.

Я молчу, опустив голову, смотрю в сторону. В большой вазе на обеденном столе и в двух маленьких на письмен-ном — цветы зимней сливы. Эти желто-восковые цветы режут мне глаза, у меня в голове всплывает другое милое и печальное лицо. Я хочу сказать невестке: «Берегись, цветы зимней сливы отнимут у тебя любовь Цзюе-синя». Но у меня не хватает мужества.

— Я давно не рисовала, за два-три года хлопот с Хай- чэнем забыла все, чему научилась когда-то. Да и люди стали грубее. — Она говорит, подыскивая нужные слова, ее глаза блестят, как будто она погружается в мир снов и воспоминаний.

Может быть, она вспоминает свою красивую, как сия-ние радуги, девичью жизнь? С тех пор, как невестка впер-вые пришла к нам в дом, она не очень изменилась. Но все же держится теперь свободнее, в ней нет прежней застенчивости.

— Рисовать нужно по вдохновению. Тогда картина получается хорошей. А эту картину тебя просил нарисо- вать Цзюе-синь. Вот почему она удалась, — говорю я и перевожу разговор на другую тему. — Жуй-цзюе, а ты вспоминаешь то время, когда жила у себя дома?

Она кивает головой.

116

— Да, я часто думаю о прошлом... Теперь, когда я вспоминаю о тех днях, они кажутся мне сном. Дома, до замужества, все было по-иному, чем сейчас. У меня была сестра, старше меня на три года. Мы целыми днями учи- лись рисовать и писать стихи. Отец тогда служил началь- ником N-гo уезда, и мы жили в ямыне.

Наша с сестрой комната помещалась на втором этаже, из распахнутого окна нам видна была высокая дамба, а на ней — тутовые деревья. С утра в тутах трещали сороки; они будили нас рано утром. Вечером стоило только от- крыть окно, как комната наполнялась лунным светом. Ночи стояли тихие. Матушка засыпала рано, а мы с се- строй долго любовались луною и ложились спать поздно. Отворив окно, мы смотрели на луну и болтали или писали стихи. Иногда, глубокой ночью, вдруг издалека доносился пронзительный звук рожка, это мчался курьер. В то время важные письма и официальные бумаги доставлялись с нарочным. На почтовой станции он должен был сменить лошадей, поэтому издалека подавал сигнал, чтобы все было приготовлено заранее. Жутким казался этот свист ночью. Иногда он будил нас, и тогда мы всю ночь не могли уснуть. Потом матушка стала вскармливать шелковичных червей, мы ей помогали. Часто, поднявшись ночью, мы брали лампу и спускались в комнату, где помещались шелкопряды, посмотреть, меньше ли стало тутовых ли- стьев. Я была совсем молодой, но почти ничем не отли- чалась от взрослых. Как интересно было жить. Жаль, что вскоре после начала революции одиннадцатого года батюшка оставил должность и вернулся в столицу про- винции. Мы становились взрослее.

Однажды батюшка сказал, что наши с сестрой кар- тины «подходящи», потом из мастерской, где изготовляли веера, он принес несколько штук и дал нам разрисовать их. Мы разрисовали, а на вырученные деньги купили сборник стихов и краски. Потом сестра вышла замуж. Мы жили с ней очень дружно, и нам было нелегко расстаться. Накануне ее свадьбы мы проплакали целую ночь. Не про- шло и года, как она умерла от преждевременных родов. Говорят, свекровь обращалась с ней скверно, сестра много страдала и в конце концов заболела. У сестры был дурной характер. Дома матушка во всем потворствовала ей и избаловала. А когда сестра вышла замуж и попала в чужую семью, то, конечно, не привыкшая к огорчениям,

117

не могла сдержать своего недовольства и просто умирала от тоски... Теперь все это кажется мне сном. — Невестка разволновалась, веки у нее покраснели, и она умолкла.

Я боялся, что она заплачет, а мой неуклюжий язык не мог отыскать нужных слов, чтобы утешить ее. Тогда я решил под каким-нибудь предлогом уйти. Сказал, что дол-жен заниматься, и вернулся к себе. В ушах у меня зву-чали слова Жуй-цзюе, но я заставил себя успокоиться, повторил двадцать страниц из «Острова сокровищ», после чего сильно устал, лег и уснул.

Когда я проснулся, уже горел свет, меня знобило. Ту-склая шестнадцатисвечовая лампа не могла согреть моего сердца. Я снова остро ощутил однообразие своей жизни. Я принялся шагать по комнате, а мысли мои были далеко отсюда. Дальше я не в состоянии так жить. Семья гнетет меня, я должен решительно протестовать.

За ужином я слышал, как мачеха обсуждала со стар-шим братом ссору между четвертой и пятой тетками. Они говорили серьезно, а я не удержался и прыснул. После ужина в комнате Цзюе-синя состоялся разговор о сынов-ней почтительности. Доводы Цзюе-синя были слишком слабы, он казался озабоченным. Я был зол на него, по-тому что его мысли с каждым днем все чаще возвраща-лись на старую дорогу. В разгар нашего разговора при-шла Си-эр, служанка пятой тетки, и позвала Цзюе-синя играть в кости. Он тотчас согласился. Недовольный его поведением, я спросил: «Брат, ты опять идешь играть в кости?» Он ответил лаконично: «Чем же еще зани-маться?» — и ушел с Си-эр. Я понял, что это его очеред-ной маневр.

У меня два брата: старший каждый день играет в кости, чтобы угодить другим, а второй — ходит к тетке, чтобы заниматься с Цинь английским языком; он не воз-вращается даже к ужину. Но я должен быть другим, не похожим на них...

О эта жизнь! Вот она моя жизнь за целый день. Жить подобным образом — значит попусту растрачивать свою юность.

Я не хочу покоряться, я буду протестовать, сопротив-ляться приказу деда, я непременно убегу из дому...»

Цзюе-хой успел сделать в своем дневнике только одну запись. На другой день он действительно ушел из дому.

118

12

Приближался Новый год по старому лунному кален-дарю. Это было первое крупное событие за год, и все люди, за исключением тех, кто был слишком занят по службе, радостно встречали приход замечательного праздника. Но праздник не нагрянул внезапно. Он при-ближался медленно, каждый день давая знать о себе чем-нибудь новым. Город оживился. На улицах появилось больше прохожих, множество фонарей и игрушек. Всюду слышались звуки рожков.

Особняк Гао находился на самой тихой улице, но волна оживления не миновала и его. И тогда эта спокой-ная семья шэньши тоже пришла в движение. Взрослые занялись подготовкой разного рода церемоний и всего того, что было необходимо для встречи Нового года. Слуги хлопотали около хозяев и никак не могли до-ждаться праздничных наградных и новогоднего веселья. Вечером повар готовил на кухне няньгао *, днем все жен-щины — и постарше и молодые — собирались в комнате у старого господина Гао, они то клеили из золотой и сере-бряной бумаги деньги для жертвоприношений предкам, то вырезали из бумаги зеленые и красные узоры, чтобы потом наклеить их на окна или на плошку для керосино-вой лампы.

Старый господин Гао, как обычно, днем бывал дома редко. Он либо шел в театр, либо отправлялся к прияте-лям поиграть в кости. Вместе с несколькими старыми друзьями он организовал Общество десяти старцев, они поочередно созывали гостей и устраивали угощения или же любовались картинами, образцами каллиграфии и антикварными вещицами, собранными в коллекциях у кого-нибудь из них. Цзюе-синь и его третий дядя Кэ-мин отдавали распоряжения слугам, целиком поглощенные новогодними приготовлениями. В зале развесили разно-цветные фонари, на стенах — гобелены из красного на-бивного сатина. Вытащили портреты предков, хранив-шиеся в сундуке, и развесили их по старшинству па передней стене для совершения ежегодных жертвоприно-шений.

За день до Нового года в семействе Гао было решено устроить праздничное угощение. После полудня Цзюе-минь и Цзюе-хой зашли в контору к старшему брату. Перед

119

этим они купили в лавке, торговавшей новыми книгами, несколько свежих журналов, а также выпущенный изда-тельством «Шанъу иньшугуань» * перевод романа «На-кануне» *.

Из конторы доносился стук костяшек на счетах. Ото-гнув дверную занавеску, братья прошли в комнату.

• Ты выходишь на улицу? — удивился Цзюе-синь. Заметив Цзюе-хоя, он оторвался от работы и взглянул на него.

• Уже несколько дней. Разве ты об этом не зна- ешь? — улыбнулся в ответ Цзюе-хой. Он держался совер- шенно непринужденно.

• Ну, а если узнает дедушка? — Цзюе-синь, каза- лось, растерялся, но, попрежнему низко склонившись над столом, продолжал щелкать на счетах.

. — У него и без того много забот. А впрочем, пусть

узнает, я не боюсь, — равнодушно отозвался Цзюе-хой.

Цзюе-синь опять взглянул на Цзюе-хоя, но на этот раз

ничего не сказал, нахмурился, закусил губу и продолжал

щелкать костяшками счетов.

— Ничего; где дедушке все упомнить? Наверное, он уже забыл, — пояснил Цзюе-минь, который сидел разва- лясь в плетеном кресле у окна.

Цзюе-хой взял «Накануне» и тоже сел. Он перели-стывал страницы и читал вслух:

— «Любовь — великое слово*, великое чувство... но о какой любви говоришь ты?» О какой любви? О какой угодно, лишь бы она была налицо. Признаюсь тебе, по- моему, вовсе нет различных родов любви. Коли ты полю- бил. .. «от всей души!..»

Цзюе-синь и Цзюе-минь удивленно поглядывали на брата, но ом не замечал этого и с той же интонацией про-должал читать:

— «Жажда любви, жажда счастья, больше ничего. Мы молоды, не уроды, не глупы: завоюем себе

счастье».

Жаркие чувства рвались наружу, от волнения дро-жали руки. Цзюе-хой не мог читать дальше, закрыл книгу и, взяв со столика чашку с чаем, сделал несколько боль-ших глотков.

В это время в комнату не спеша вошел Чэнь Цзянь-юнь.

— Цзюе-хой, о чем ты сейчас говорил с таким вооду- шевлением? — спросил он, едва переступив порог.

120

• Я читаю книгу,—усмехнулся Цзюе-хой. В этой усмешке отразилась острая борьба, происходившая в его душе. Казалось, какая-то идея, осуществить которую не- легко, мучает его. Он опять принялся перелистывать книгу и начал со страницы, которую уже читал:

• «Природа будит в нас потребность любви и не в силах удовлетворить ее».

В комнате на минуту воцарилась тишина. Смолк даже стук костяшек на счетах.

• «В ней и жизнь и смерть. .. И в любви жизнь и смерть».

• Что это значит? — тихо спросил Цзянь-юнь. Никто не ответил ему. Недоумение отразилось на его лице, потом его сменило выражение испуга, но и оно осталось никем не замеченным.

Неведомый страх витал в маленькой комнате, опуска-ясь все ниже и ниже. Одно и то же чувство мучило четы-рех, столь различных по своему положению людей.

— Каково общество — такова и жизнь! — сердито ска- зал Цзюе-хой. Ему было тоскливо и тяжело. — Жить так — значит попусту растрачивать свою юность, свои силы!

Последнее время эта мысль не давала ему покоя. Еще в ранней юности в нем родилось страстное желание стать другим, не походить на своих родственников. Вместе с отцом, служившим тогда начальником уезда, он побывал в разных местах, видел много необычного. Он часто меч-тал, как убежит в чудесную страну и совершит там не-обыкновенные подвиги. Пока он жил с отцом в ямыне в его жизни были какие-то отблески этой прекрасной мечты, но после возвращения в столицу провинции он все чаще стал соприкасаться с будничной действитель-ностью, однако начал по-новому узнавать мир. Оказа-лось, что в большой семье шэньши одних только «низ-ших людей» — слуг и носильщиков паланкинов — не-сколько десятков. Они приезжали отовсюду, но одинако-вая судьба объединяла их. Эти незнакомые друг другу люди за мизерную плату служили общему хозяину и жили вместе, словно целый род, жили мирно и даже заботились друг о друге, — ведь они не имели корыстных целей и были равны по своему положению. Стоило им рассердить хо-зяев, и они уже не знали, как проживут следующий день, Цзюе-хой сочувствовал им. В окружении слуг он провел

121

часть своего детства и даже снискал их любовь и уваже-ние. Он часто лежал на кровати носильщика паланкина в дворницкой, рядом с опиумной лампой, и смотрел, как слабый и тощий носильщик курит опиум, и внимал его рассказам о молодости. Часто вместе с «челядью» Цзюе-хой сидел на полу у жаровни, слушая истории о подвигах искусных фехтовальщиков и рыцарей меча. Он часто мечтал: когда он вырастет, обязательно станет рыцарем, отнимет деньги у богатых и раздаст их бедным и бездом­ным. С одним только мечом станет он странствовать. Ему казалось, что нет ничего привольней такой жизни. Потом он поступил в среднюю школу; дома говорили, что он вы-рос и должен держаться солидно, как подобает хозяину. Ему запретили играть со слугами, и весь мир в его глазах опять начал менять свой облик. Книги и лекции учителей заражали его горячими патриотическими чувствами. Он превратился в поклонника агитационных статей Лян Жэнь-гуна *. В то время он очень любил читать «Душу Китая» и «Собрание сочинений из кабинета Иньбинши». Он даже одобрял систему обязательной воинской повин­ности, за которую ратовал Лян Жэнь-гун в «Гражданских наставлениях», и у него возникло желание поступить на военную службу. Но тут вспыхнуло «движение 4-го мая» и ввело его в новый мир. После того как доктрины Лян Жэнь-гуна оказались разбитыми в пух и прах, Цзюе-хой опять поспешил с необычайной страстностью и убежден-ностью воспринять новые, еще более передовые теории. Он стал, как называл его в шутку старший брат, «гумани-стом». Первым поводом для насмешек послужил старшему брату отказ Цзюе-хоя пользоваться паланкином. Прочи-тав «Истинный смысл человеческой жизни» *, «Отправные положения проблемы человеческой жизни» * и другие статьи подобного рода,- Цзюе-хой впервые задумался над тем, зачем живут люди. Но представления его об этом долгое время оставались крайне смутными. Приобретение жизненного опыта, особенно его затворническая жизнь в последние дни, острая душевная борьба и изучение книг расширяли постепенно его кругозор. Он начал понимать, что такое человеческая жизнь, как должен жить человек. Цзюе-хою стало до боли обидно зря тратить свою моло-дость, свою жизнь. Но чем сильнее он ненавидел такую жизнь, тем чаще обнаруживал незримые решетки, которые окружали его, мешали полностью покончить со старым.

122

• Будь она проклята, эта жизнь! — От подобных, мыслей ему стало еще тяжелей и досадней. Он нечаянно встретился взглядом с Цзюе-синем, быстро отвернулся и увидел печальное лицо Цзянь-юня, выражающее терпение. Потом перевел взгляд на Цзюе-миня. Тот, наклонив го- лову, молча читал книгу. В комнате царила тишина. Цзюе-хой чувствовал, как тоска гложет ему сердце. Не удержавшись, он крикнул:

• Почему вы ничего не говорите? .. Вы, будьте вы прокляты!

Все удивленно посмотрели на него, не понимая в чем дело.

• За что ты проклинаешь нас? — ласково спросил Цзюе-минь, закрыв книгу. — Мы, как и ты, устали от жизни в этой патриархальной семье.

• Вот в этом-то и кроется главная причина! — все также зло продолжал Цзюе-хой. — Вы терпите, не решае- тесь протестовать. До каких же пор терпеть? Вы заяв- ляете о том, что недовольны старой семьей, а на самом деле защищаете ее. Идеи у вас новые, а поступки ста- рые. В вас нет смелости... Вы все противоречивы. — Он забыл, что и сам тоже полон противоречий.

• Успокойся, Цзюе-хой. Какой прок в том, что ты так шумишь? К делу нужно приступать не спеша, — продол- жал Цзюе-минь. — Что ты можешь сделать один? Нужно понять, что существование старого семейного уклада имеет свои экономические и социальные предпосылки. — По- следнюю фразу он только что вычитал в журнале, и она прозвучала у него очень естественно. Потом он добавил: — Вряд ли мы страдаем меньше тебя.

Цзюе-хой повернулся и опять встретился взглядом с Цзюе-синем. Цзюе-синь с грустью смотрел на него, как будто укоряя. Раздражение Цзюе-хоя постепенно исчезло. Он низко опустил голову и принялся листать книгу. Через минуту его голос звучал снова:

— «Оставь их! Отец не зря говорил мне: «Мы не моты, не аристократы, не любимцы судьбы и природы и не ге- рои, мы только труженики. Одетые в свои кожаные фар- туки, выполняем свою работу на своих мрачных заводах. И каждый день свет освещает других. В нашей мрачной жизни есть и наша гордость и наше счастье...»

«Не иначе, как этот отрывок написан про меня. Но где

123

моя гордость? В чем мое счастье? Все это только ми-раж», — думал про себя Цзянь-юнь.

— Счастье? В чем же в конце концов заключается счастье? Правда ли, что у людей оно бывает? — вздохнул Цзюе-синь.

Цзюе-хой посмотрел на него, потом наклонился над книгой, перелистал несколько страниц в обратном порядке, но, дойдя до страницы с загнутым углом, громко прочел, как бы отвечая Цзюе-синю:

• «Мы молоды, не уроды, не глупы: завоюем себе счастье».

• Цзюе-хой, не читай дальше, — с болью в голосе взмолился Цзюе-синь.

• Почему?—допытывался Цзюе-хой.

• Ты не представляешь, как тяжело у меня на душе. Я уже не молод, но у меня не было юности. Я не знал счастья и никогда не узнаю его. — Голос Цзюе-синя зву- чал немного трагично. Другой бы произнес подобную фразу с негодованием, а он — с какой-то грустью.

• Неужели ты, сам не познав счастья, не решаешься выслушать других, тех, которые говорят о завоевании счастья? — бесцеремонно спросил у старшего брата Цзюе- хой. Он ненавидел образ жизни Цзюе-синя, постоянно идущего на уступки.

• Ты в ином положении, чем я, и тебе меня не понять. Да, я боюсь, когда мне напоминают о счастье, — боюсь потому, что у меня уже нет надежды обрести его. Так пройдет вся моя жизнь. Я не протестую, потому что не хочу протестовать. Я добровольно жертвую собой... Я, как и вы, видел красивые сны, но их развеяли люди. Ни одна моя мечта не сбылась. Мое счастье давно отняли другие. Я никого не виню. По собственной воле я принял ношу с отцовских плеч. Вам не понять моих страда- ний. .. Я помню, о чем говорил мне больной отец. За день до его смерти умерла пятая сестра и мачеха ушла сделать необходимые приготовления к похоронам. Хотя сестренке было только пять лет, но известие о ее смерти очень огорчило больного отца. Плача, он взял меня за руку и сказал: «Синь, сынок, перед смертью твоя мать передала мне вас — шестерых братьев и сестер. Одну я потерял. Как я виноват перед матерью! — Отец снова за­ плакал и добавил: — Мне, наверное, уже не поправиться. Если что-нибудь случится, я оставляю на твое попечение

124

твою приемную мать, младших братьев и сестер. Заботься о них. Я хорошо знаю твой характер, ты не обманешь моих ожиданий!» — Я не выдержал и громко разрыдался. Дед в это самое время проходил под окном. Он подумал, что отец уже умер и, запыхавшись, вбежал в комнату, но, узнав в чем дело, выбранил меня за то, что я расстраиваю отца. Потом дед позвал меня к себе и подробно расспро-сил о том, что произошло. Я сказал правду. Дед тоже за-плакал. Он хотел что-то сказать и не мог, жестом дал мне понять, чтобы я вернулся к отцу и хорошенько ухаживал за больным. В тот же день поздно ночью отец подозвал меня к себе, чтобы составить завещание. Мачеха принесла настольную лампу, старшая сестра держала тушечницу. Отец скажет фразу, я записываю ее — пишу, а сам плачу. На другой день отец умер. И тогда ноша с его плеч пере-шла на мои. Я добровольно принял ее и ничуть не раскаи-ваюсь. С тех пор, каждый раз, когда я вспоминаю слова больного отца, я не могу сдержать слез и чувствую, что должен жертвовать собой, иного пути у меня нет. Я хочу стать жертвой. Но доверие отца я уже не оправдываю, я потерял сестру...—Чем дальше говорил Цзюе-синь, тем сильней страдал, слезы катились у него по лицу, он глотал их. Кончив последнюю фразу, он вдруг уронил голову на стол и уже не мог ее поднять.

Цзюе-хой чувствовал, что вот-вот тоже заплачет и изо всех сил сдерживал себя. Он посмотрел вокруг и увидел, что Цзянь-юнь вытирает глаза носовым платком, а Цзюе-минь старается прикрыть лицо журналом.

В комнате стояла мертвая тишина. За окном послы-шались шаги, но вскоре замерли удаляясь.

— И еще многого вам не понять. Я опять хочу расска-зать вам о прошлом. Однажды отца направили в N-й уезд на должность дяньши — смотрителя тюрем. Мне исполни-лось тогда пять лет, а вас еще и на свете не было. Отец и мать приехали туда со мной и сестрой. В тех местах действовало тайное общество Красных фонарей*.

Начальник уезда Тан с несколькими ополченцами и добровольцами ежедневно организовывал карательные походы, и отец каждый вечер должен был уходить из дому охранять город, возвращался же обычно поздно ночью. Мы дожидались его возвращения и только тогда ложи-лись спать. Домочадцы прозвали меня умником. Каждую ночь я лущил семечки и болтал с матерью. Мать забот-

125

ливо прививала мне любовь к книгам, она хотела, чтобы в будущем я оправдал ее надежды. Со слезами на глазах рассказывала она мне о том, что ей пришлось испытать, когда она вышла замуж и явилась в наш дом как не-вестка. Я или плакал вместе с нею, или пытался ее раз-веселить. Говорил ей, что буду старательно учиться, чтобы в будущем стать инспектором восьмой палаты и чтобы мама могла мной гордиться. И я с особым усердием са-дился за книги. Господин Тан, узнав об этом, остался очень доволен и часто присылал человека, приглашая маму и меня к себе домой. Все его домочадцы говорили, что маме повезло. Если ребенок, которому не исполнилось еще полных шести лет, умеет утешать свою мать и при-лежно учиться, в будущем он непременно станет важ-ным чиновником. Это действительно помогало маме рас-сеяться. Но прошел год, и из провинции прислали нового человека, который принял у отца дела, и мы начали гото-виться к отъезду. Незадолго до отъезда мама, заливаясь слезами, рассказала мне о том, как болезненно пережи-вает свою отставку отец. Она уже была беременна Цзюе-минем, на седьмом или восьмом месяце. Отец боялся, как бы дорогой чего-нибудь не случилось. Но выхода не было, пришлось уезжать. А через два месяца после воз-вращения в провинцию родился ты, Цзюе-минь. В эти дни маме приходилось очень трудно. На другой год отец по представлению начальника уезда был вызван в столицу на аудиенцию. Мама ждала его дни и ночи, не находя себе места. Потом родился ты, Цзюе-хой. Отца в резуль-тате расследований оставили жить в столице. Когда от него приходили письма, дед сердился, а родственники издевались. Маме было очень тяжело. Только я и сестра утешали ее. Каждый раз, получив письмо от отца, она плакала несколько дней подряд. Так продолжалось до тех пор, пока однажды от отца не пришло письмо, в котором он сообщал, что «получил аудиенцию и после праздника Середины осени * вернется домой». Мама облегченно вздохнула и немного успокоилась, но сколько она пере-жила! В общем, с того момента как мама пришла в нашу семью и вплоть до самой смерти, она не знала ни одного счастливого дня. Как она любила, как верила в меня, а чем я могу ответить ей? .. Ради светлой памяти о ней я жертвую всем, жертвую своим будущим и делаю это по собственной воле. Если братья и сестры вырастут и ста-

126

нут настоящими людьми, достойными родителей, желание всей моей жизни будет осуществлено. Пора вам узнать об этом!..

Цзюе-синь достал из кармана носовой платок и вытер мокрое от слез лицо.

— Да, мы понимаем тебя. — Цзюе-минь прятался за журналом, в голосе его слышались слезы.

Цзюе-хой тоже не удержался, но тотчас поборол себя и перестал плакать. Он думал: «Прошлое похоронено! Зачем раскапывать могилу?» — и все-таки он не мог не пожалеть своих покойных родителей.

— Это очень верно — то, что ты сейчас читал. Я не мот, не баловень судьбы и природы. Я только труженик. На мне мой фартук, на своем мрачном заводе я выполняю свое дело. — Цзюе-синь немного успокоился, но говорил попрежнему печально. — Однако я труженик, у которого нет счастья, я. .. — Он вдруг услышал за окном кашель, заволновался и уже другим тоном на ухо сказал Цзюе- хою: — Идет дед, что делать?

Цзюе-хой испугался, но быстро взял себя в руки и рав-нодушно ответил:

— Экая важность! Не съест же он нас!

Старик Гао приподнял дверную занавеску и вошел в комнату. Четверо юношей встали и поздоровались с ним. Цзюе-минь усадил его в плетеное кресло.

• Вы все здесь? — На землистом лице старика по- явилась улыбка, вероятно он был в хорошем настроении и поэтому держался очень приветливо.

• Вам пора домой, — ласково начал он. — Сегодня новогодний обед, возвращайтесь пораньше.

Не просидев и нескольких минут, он встал и обратился к Цзюе-синю:

— Синь, дорогой, мне надо кое-что купить, пойдем вместе, посмотрим.

Цзюе-синь тотчас согласился. Дед отогнул занавеску и, высоко поднимая ноги в теплых туфлях, перешагнул вы-сокий порог. Следом за ним вышел Цзюе-синь.