Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

• Ловить бесов, чтобы поправился твой дед! — гордо выпрямившись, ответила Чэнь итай и подала знак ша­ ману войти.

• Ловить бесов? Ты ведь уже видела бесов! — Цзюе- хой бросил эту фразу прямо в лицо Чэнь итай. — Вы не бесов хотите ловить, а деда уморить пораньше. Просто боитесь, что болезнь не свалит его, и заставляете его умереть от злости и от страха, — начал ругаться Цзюе- хой, ни с чем больше не считаясь.

• Ты... — Кэ-мин не мог продолжать и ограничился одним этим «ты». От злости он переменился в лице.

• Цзюе-хой! — Цзюе-синь вышел вперед, намере­ ваясь остановить брата.

• А ты что? И тебе не стыдно! —Цзюе-хой уставился на Цзюе-синя. — Ты же десять с лишним лет учился в школе, кто бы мог подумать, что и ты впутаешься в это дело! Человек болен, а приглашают шамана ловить бесов. Если вы сами одурели, то нечего издеваться над дедом. Вчера вечером я собственными глазами видел, до какого состояния довел его шаман. Вы говорите, что вы почти­ тельные сыновья и внуки. Он заболел, а вы не хотите дать ему покоя. Вчера я насмотрелся на представление с лов­ лей бесов. Я сразу понял, что вы замышляете убить его под благовидным предлогом. И теперь убедился, что я прав. Вам мало того, что вы устроили вчера. Сегодня снова затеваете ту же историю. Хорошо же: тому, кто осмелится зайти в мою комнату, я дам пощечину. Я не боюсь вас! — возмущался Цзюе-хой, не обращая внима­ ния на то, что перешел дозволенные границы.

В обычное время подобные слова привели бы к очень Неприятным результатам и причинили бы ему немало огорчений. А теперь благодаря этому вескому и грубому тону, он одержал победу. Он стоял в дверях с необычайно решительным видом, загораживая рукою вход. Лицо у него было строгим, взгляд гордым. Он чувствовал себя правым, а до остальных ему не было дела. Он думал: «Вы будете заниматься грязными, подлыми делами, за что же мне уважать вас!»

Кэ-мин первым устыдился и опустил голову. Он понял, что Цзюе-хой прав. Племянник указал ему на его

348

ошибку. Кэ-мин вовсе не верил в ловлю бесов и отлично знал, что это принесет только вред, но, желая поддержать репутацию «сыновнего послушания», все-таки делал то, чего ему не хотелось. Он действительно не заботился о создании покоя для больного, а вчера сам видел, как пла­чевно подействовала на отца ловля бесов. В нем просну­лась «совесть». Ему было стыдно ругать Цзюе-хоя. Рас-каиваясь в глубине души, он ушел, низко склонив го­лову.

Цзюе-синь и сердился и раскаивался. Слезы текли по его лицу, и он не вытирал их. Видя, что Кэ-мин ушел, он последовал его примеру.

У самой Чэнь итай не хватало храбрости, она всегда полагалась на чужой авторитет. С уходом Кэ-мина она словно лишилась опоры и даже слова сказать не смела. Она искренне верила в ловлю бесов и не понимала Цзюе-хоя. Она ненавидела его, но рядом не было старого Гао, даже Кэ-мин и тот ушел, поэтому одна она не решилась бороться с Цзюе-хоем. Пришлось с позором ретиро­ваться. Но в душе она уже вынашивала план мести.

Следом за Чэнь итай разошлись и остальные. Ни­кто больше не помогал шаману. Хотя он еще что-то буб­нил, а среди служанок кое-кто втайне роптал на моло­дого барина, было ясно, что Цзюе-хой одержал на этот раз окончательную победу. Даже для него самого это явилось полной неожиданностью.

35

Прошел еще один тягостный день. На другое утро Цзюе-хой зашел навестить деда, ожидая от него по мень­шей мере упреков.

Часть полога над кроватью была приподнята. Дед лежал на боку, голова покоилась на высокой подушке. Худое лицо еще больше осунулось, в нем не было ни кро­винки; на усах, в уголках чуть приоткрытого рта, бле­стела слюна. Он был лыс. Он то открывал, то закрывал большие глаза, глубоко запавшие над высокими скулами. Дед выглядел слабым и дряхлым, даже жалким, а не грозным и страшным, каким его привыкли видеть.

Дед тяжело дышал; увидев подошедшего к нему Цзюе-хоя, он широко открыл глаза, пристально посмотрел на

349

внука и приветливо улыбнулся. Улыбка получилась бес­помощной и производила тяжелое, неприятное впечатле­ние.

— Ты пришел... — первым заговорил дед. Он никогда не обращался к Цзюе-хою так ласково.

Цзюе-хой отозвался, не понимая, чем объяснить такую приветливость деда. Он почти не верил своим ушам, ду­мая, что ослышался.

— А все-таки ты хороший, ты мне нравишься, — с тру­ дом проговорил дед и, опять превозмогая себя, улыбнулся, вытащил из-под одеяла правую руку и протянул ее Цзюе- хою. Цзюе-хой вплотную пододвинулся к кровати. — Ты очень хороший, — запинаясь, говорил дед своим слабею­ щим голосом. — Говорят, у тебя странный характер... Хорошенько учись, не бери с них примера.—Те­ перь я все понял,— вздохнул дед.— Ты видишься с Цзюе- минем? Надеюсь, у него все в порядке.

Цзюе-хой заметил, как изменился у деда голос, а в уголках глаз набежали две большие слезы. На эту не­ожиданную доброту и ласку, которыми дед никогда не баловал его, он ответил одним только: «Да».

— Я совершил ошибку, я был несправедлив к нему... Иди и скорее позови его сюда, я хочу видеть его... Пусть он вернется... Я не сделаю ему ничего плохого... — Дед рукою смахнул слезы...

Чэнь итай вышла из соседней комнаты; увидев деда в таком состоянии, с одеревеневшим от изумления лицом она принялась выговаривать Цзюе-хою:

— Третий молодой барин, ты уже взрослый и тебе пора разбираться, что к чему. Дедушка так болен, а ты огорчаешь его.

Дед поспешно прервал ее:

— Не ругай его зря. Он очень хороший, мне он нра­ вится.

Чэнь итай с досады надула губы, отвернулась и боль­ше не обращала внимания на деда и внука. А дед пото­рапливал Цзюе-хоя:

— Иди же скорей, позови Цзюе-миня, я так давно не видел его. Скажи ему, что я не возобновлю раз­ говора о брачном договоре с семьей Фэн, пусть он успо­ коится.

Цзюе-хой вышел от деда, но направился не к воротам, а сначала заглянул к Цзюе-синю. Тот разговаривал с

350

Жуй-цзюе; супруги были чем-то огорчены. Заметив во-шедшего в комнату Цзюе-хоя, Цзюе-синь в смущении опустил голову, помня о ночном происшествии.

— Дедушка велел мне позвать Цзюе-миня. Он при- знался, что совершил ошибку, — громко и радостно сооб- щил Цзюе-хой еще в дверях.

Цзюе-синь тотчас поднял голову и с изумлением спро-сил.

• Правда? — Он не верил своим ушам.

• Конечно, правда! Теперь он раскаивается, — с удовлетворением продолжал Цзюе-xoй. — Я всегда гово­ рил, что мы победим. Теперь ты сам видишь: мы одер­ жали победу! — Он сиял от радости.

• Скажи, а как он говорил с тобой? — Цзюе-синь встал и от волнения сжал руку Жуй-цзюе. Она пыталась высвободиться, но он держал ее крепко. Они были так рады! Как легко решился такой серьезный вопрос! Им это представлялось настоящим чудом, и они хотели, чтобы это чудо принесло им счастье.

Цзюе-хой пересказал разговор с дедом Цзюе-синю и Жуй-цзюе. Он говорил все веселее и веселее, но кончить не успел — шевельнулась дверная занавеска, и служанка обратилась к Цзюе-синю:

— Старый барин зовет вас.

Цзюе-синь тотчас ушел к деду. . . . .

Цзюе-хой поболтал немного с Жуй-цзюе, а когда Хэ-соу привела Хай-чэня, поиграл и с ним.

Потом он побежал к Цзюе-миню; он действительно бежал туда. Сначала, пока Цзюе-хой был дома, он совсем не торопился и даже увлекся веселыми разговорами, но, выйдя на улицу, вдруг почувствовал, что напрасно те­ряет время, что обязан сообщить Цзюе-миню об этом при­ятном известии как можно скорее.

Цзюе-хой предвидел, как обрадуется Цзюе-минь. Братья обсудили эту новость и поспешили покинуть дом Хуан Цунь-жэня.

По дороге домой они завернули к Цинь сообщить ей приятное известие. Перед тремя молодыми людьми открывалось прекрасное будущее; сейчас оно казалось гораздо ближе, чем когда-либо в другое время: доста­точно было протянуть руку, чтобы достать до него. Его приход был не чудом, а результатом их долгих страданий и борьбы, вот почему они еще больше дорожили им.

351

Победа вдохновила их, укрепила искреннюю веру в это прекрасное будущее.

Так они провели время за веселыми разговорами о будущем. Братья остались у тетушки пообедать и, не то­ропясь, вернулись домой. Дорогой Цзюе-минь готовил слова, которые он скажет деду, мачехе, старшему брату. Радость переполняла его сердце. Он возвращался домой победителем.

Пройдя в главные ворота особняка; Цзюе-минь не за­метил в доме никаких перемен, все сохраняло прежний облик; миновав вторые ворота, он вошел в переднюю, — и тут ничего не изменилось. Он не увидел ничего нового и в других комнатах. Семья была такой же, как в те дни, когда он покинул ее. «Я-то думал, дома хоты что-нибудь переменится! Почему же все осталось, как прежде?» В этот момент он чуть было не усомнился в достовер­ности слов младшего брата. Но радость и надежда окры­ляли его. В груди стучало горячее сердце.

Наконец, ему бросились в глаза кое-какие перемены. Из комнаты деда доносился непривычный шум. Люди сновали в комнату и обратно с испуганными лицами, не смея громко разговаривать.

• Неужели что-то случилось? — забеспокоился Цзюе- хой и, подхватив Цзюе-миня под руку, потащил его за собой. Его вдруг осенила догадка, и настроение тотчас переменилось.

• Неужто дедушка... — Цзюе-минь запнулся. Он слышал, как стучит сердце. Он не решался продолжать и даже думать дальше. Он опасался, что надежда, которая вот-вот должна осуществиться, улетит от него.

Братья прошли в комнату старого Гао; они никак не ожидали увидеть там столько народу: в комнате тесно набились люди. Братья не видели деда. Им мешали спины родственников и слуг, не обращавших на них ника­кого внимания. Из глубины комнаты доносились какие-то приглушенные странные звуки. Братья старались протис­нуться вперед и, наконец, добились своего. Они увидели деда, который сидел на диване перед кроватью и, уронив голову на грудь, бился в конвульсиях. Изо рта у него вы­рывались какие-то странные звуки. Братья не могли по­нять, что с ним происходит.

Цзюе-минь был не в силах совладать с обуревавшими

352

его чувствами, он хотел броситься к деду, но Кэ-мин остановил его. Он с удивлением посмотрел на племян­ника, ничего не сказал и только покачал головой.

— Дедушка велел мне привести его, он сказал, что очень хочет видеть Цзюе-миня, — выйдя вперед, пояснил Цзюе-хой Кэ-мину.

Кэ-мин снова печально покачал головой и тихо отве­тил:

• Теперь уже поздно.

• Поздно? — Эти слова всей своей тяжестью обруши­ лись на Цзюе-хоя. Казалось, их смысл не доходил до него, но, видя мучения деда, он понял, что теперь дей­ ствительно слишком поздно. Отчуждение, — отчуждение между дедом и внуками останется теперь вечным.

Цзюе-хой бросился к деду, тряс его за руку и громко звал:

— Дедушка, дедушка! Я привел к тебе Цзюе-миня! Дед не отзывался, он еле дышал.

Цзюе-хоя пытались оттащить, но он прижался к но­гам деда, тряс его и жалобно звал:

— Дедушка!

Цзюе-минь стоял рядом и пристально смотрел на деда. Вдруг дед захрипел и широко открыл глаза. Он смо­трел на Цзюе-хоя и как будто не узнавал его. Потом тихо спросил:

— Что ты шумишь? — и махнул правой рукой, словно отсылая его прочь.

Цзюе-хой поднял голову и пристально посмотрел на осунувшееся лицо деда. Неопределенное выражение на нем постепенно исчезло, рот приоткрылся, словно дед на­меревался что-то сказать. Он наклонил голову набок, уви­дел Цзюе-миня, губы его опять дрогнули. Цзюе-минь за­кричал:

— Дедушка!

Но дед, казалось, не слышал его. Он опять опустил глаза на Цзюе-хоя, пошевелил губами, лицо передерну­лось, казалось он силился улыбнуться. Заблестели глаза, и по щекам скатилось несколько слезинок. Дед погладил Цзюе-хоя по голове, потом отвел руку назад и тихо сказал:

— Ты пришел... я узнал тебя... Ты очень добрый... А твой брат? (Цзюе-хой подтащил Цзюе-миня за руку, повторяя: «Он тут!» Цзюе-минь позвал: «Дедушка!») И ты вернулся... Брачный договор с Фэном не будет за-

353

ключен... Не сердитесь на меня... Путь длинен... Мне предстоит пройти его... Я так устал... А вы? .. Вас толь­ко двое? .. Ладно, мне пора уходить... — Голос его все затихал и затихал, голова опускалась ниже и ниже; наконец, он умолк.

Кэ-мин подошел к нему и дважды позвал: «Отец!» — но старик молчал. Кэ-мин тронул его руку и сквозь слезы у него вырвалось:

— Руки холодные!

Люди стали полукругом, громко взывая к покойному. Потом, неизвестно по чьей инициативе, все опусти­лись на колени и заголосили. В этот момент они ни о чем не думали, кроме обрушившегося на них горя.

Быстрее всего распространяется весть о смерти. Не прошло и нескольких минут, как в доме все уже знали, что старый господин Гао скончался. Часть слуг была срочно отправлена к родственникам, чтобы сообщить эту скорбную весть.

Вскоре появились первые посетители с выражением соболезнования. Женщины присоединились к плачущим, изливая в слезах и свое собственное горе.

Начались приготовления к похоронам. Мужчины и женщины распределили между собой обязанности. Не­скольких женщин послали плакать над покойником, кото­рого к тому времени уже переложили с дивана на кро­вать, сняв предварительно с нее полог.

Все делалось очень быстро. Множество людей хло­потало вокруг. Родовые таблицы * из зала, жертвенный стол, настенные картины и прочая утварь были перене­сены в гуйтан, в так называемую «заднюю комнату». Вскоре внесли гроб, приобретенный несколько лет тому назад *, но стоявший в другом месте. По слухам, гроб был совсем недорогим: он стоил всего-навсего тысячу с лишним лян * серебром.

Для совершения обряда «открытия пути» * пригла­сили даоса, который установил время малых похорон *. Скоро все было приготовлено — одежда для покойника и прочие необходимые принадлежности. Труп старого Гао обмыли, обрядили в погребальное одеяние, а затем поло­жили в гроб. Чтобы покойный не испытывал никаких не­удобств, рядом разместили вещи, которые он любил при жизни; в гробу совсем не осталось свободного места.

Уже вечерело, когда закончилась церемония возложе-

354

ния в гроб. Появились буддийские монахи, приглашенные для «вызывания Будды» *. Каждый из ста восьми мона­хов держал в руке курительную палочку; они твердили вслух буддийские молитвы и, следуя друг за другом, об­ходили зал и двор, входя в одни и выходя в другие двери, спускаясь и подымаясь по каменным ступеням. В хвосте процессии следовали Цзюе-синь и трое его дядей. Они тоже держали в руках курительные свечи. Цзюе-синь шел первым, потому что теперь он стал «внуком-наследни­ком».

На другой день в десять утра—время тоже было определено даосом — совершили обряд больших по­хорон *. Зрелище было еще более тягостным. Стоял сплошной плач, и у некоторых действительно из глаз текли слезы. Цзюе-хой не принимал участия в цере­монии похорон, поскольку циклические знаки дня его рождения расходились с часом похорон. Он не со­ставлял исключения. Цзюе-хой знал, что все это проделки даоса, но протестовать не стал. «Я уже простился с де­душкой, — думал он, — и теперь мне незачем смотреть на их дурацкое представление. Все равно гроб заколотят, и на этом все кончится».

Итак, старый господин Гао умер. Его смерть многое изменила в семье. Дела были заброшены. Зал пре­вратился в линтан — зал Души, гроб обтянули траурным полотном; передняя была преобразована в своеобразный храм. В Зале Души голосили женщины, а здесь читали сутры буддийские монахи. B Зале Души вывесили тра­урные полотнища с подобающими к случаю изречениями и пологи с выражением соболезнования, а здесь висели изображения Будды и картины с десятью дворцами Яньло *. Злые духи хоть раз, но все-таки появились в особняке Гао.

Все хлопотали по делам похорон, но лишь для того, чтобы, пользуясь случаем, возвысить свой престиж и по­казать свою щедрость. Через три дня «наступил траур» *, за ним последовали подарки, пышный церемониал, мно­жество провожающих. Люди сделали все, что требова­лось. Только женщины в Зале Души совсем измучились: посетителей было много, и потому плакать прихо­дилось часто. Плач превратился в своего рода искус­ство и выполнял определенную функцию в ходе приема посетителей. Допустим, женщины заняты разговорами

355

или едой, но как только на дворе заиграют музыканты — трубачи и барабанщики, женщины сразу принимались плакать. Конечно, чем горше бы они плакали, тем было бы лучше, но в действительности слышались одни только вопли, потому что слез у них не было, они могли только стонать и голосить. Не обошлось и без недоразумений. Например, услышат вместо «проводите гостя» «пришли гости», плачут, а потом узнают, что плакали напрасно; или же, наоборот, гости уже в комнате, а они молчат и только по знаку распорядителя похорон вдруг начинают громко голосить.

Что касается «внука-наследника» и осиротевших по­слушных сыновей, то хотя в извещении о смерти старого Гао и говорилось: «Спим на голой цыновке, под голову кладем камень», «Плачем кровью и бьем челом почтив­шим память покойного», они целыми днями прятались за похоронным пологом и не только не плакали, но даже не выходили навстречу гостям. На людях Цзюе-синь и его дяди ложились на пол, покрытый рогожкой, и не шевели­лись, а когда гости уходили, могли спать или же обсу-ждать свои дела. Этим с особой охотой пользовались Кэ-ань и Кэ-дин.

Цзюе-миню и его братьям в эти дни жилось гораздо хуже, потому что метод пассивного протеста, обычно при­менявшийся ими, сейчас был непригодным; в день «на­чала траура» им пришлось выйти «для полноты картины», конечно, не по собственному желанию, но они не придали большого значения всем этим обрядам. Их поставили у входа — принимать соболезнования посетителей и разго­варивать с ними; при появлении каждого нового посети­теля они отбивали несколько земных поклонов. Они кла­нялись в тот момент, когда распорядитель похорон про­возглашал: «Осиротевшие сыновья и внуки благодарят». Потом, поднявшись на ноги, они весело смеялись. Смея­лись над тем, что наряду с другими участвуют в этом представлении. Они не могли удержаться от смеха, когда дяди и Цзюе-синь надели головные повязки из грубого холста, свешивавшиеся на затылке, облачились в белые траурные одежды и широкие безрукавки, обвязались траурными поясами, одели плетеные травяные туфли и, низко опустив голову, медленно вышагивали, держа в ру­ках похоронные посохи *. При виде всей этой комедии Цзюе-миню и Цзюе-хою становилось смешно.

356

На другой день после обеда Цзюе-минь и его млад­шие братья, просидевшие целый день взаперти, разбежа­лись. Первым ушел Цзюе-хой. Он, конечно, отправился в читальню и домой вернулся только к вечеру. Цзюе-миня еще не было.

В передней стало тихо! буддийские монахи, читавшие сутры, давно разошлись. Цзюе-хой не встретил никого и в зале. На двух свечах перед гробом образовался нагар, воск стекал вниз на восковую горку. Курительные палочки в курильницах уже догорели.

• Почему сегодня так пусто? Куда все запропасти­ лись? — спросил Цзюе-хой самого себя, подошел к гробу, снял щипцами нагар и зажег курительные палочки.

• Нет! Раздел не получится окончательным, если де­ лить только землю и вещи, а редкие картины и образцы каллиграфии оставить в покое, — из дедовой комнаты отчетливо донесся голос Кэ-дина.

• Отец больше всего на свете любил редкие картины и надписи, он так много потрудился, прежде чем составил коллекцию. Я, как сын, не могу допустить, чтобы ее де­ лили, — сердито ответил Кэ-мин, тяжело дыша.

• Гм, если сейчас не разделить, в будущем все до­ станется кому-нибудь одному, — усмехнулся Кэ-ань. — Это вещи отца, все нужно делить поровну.

• Хорошо. Раз вы за раздел, завтра же разделимся! По совести говоря, у меня вовсе нет намерения все загло­ тить одному. — Кэ-мин от возмущения даже поперхнулся и закашлялся.

Потом в комнате старого Гао послышалась какая-то возня, женские голоса. Вдруг вышел Кэ-дин, он вслух де­лился своими обидами:

— Всякие там завещания, предсмертные наказы — все подделано! Такой способ дележа несправедлив! — и ушел.

Следом вышел Цзюе-синь в тяжелом, подавленном состоянии.

• Вы уже делите имущество? Так скоро! — съязвил Цзюе-хой.

• Мы с мачехой просто марионетки. Мне по завеща­ нию деда отходит на три тысячи юаней акций компании, но дяди не очень-то считаются с волей покойного, — пе­ чально ответил Цзюе-синь.

— А мачехе? — спросил вошедший в зал Цзюе-минь.

357

— Ей досталась часть вещей, они перечислены в за­ вещании. А к Чэнь итай по разделу отходит дом. Ты же знаешь, что в нашей семье только у нас с вами хорошие отношения с мачехой, — вздохнул Цзюе-синь.

— Третий дядя идет, — тихо прервал его Цзюе-хой. Из комнаты деда, покашливая, степенно вышел Кэ-

мин.

36

Приближался срок родов у Жуй-цзюе. Это волновало Чэнь итай и нескольких служанок, которые начали испод­тишка выражать свое недовольство. Однажды Чэнь итай с серьезным видом принялась поучать Кэ-мина и всю остальную родню: если в доме стоит гроб с телом стар­шего родственника, а кто-нибудь из домашних рожает, кровь роженицы может осквернить покойного, он весь по­кроется кровью. Единственный способ предотвратить эту напасть — выселить роженицу из дома, и притом обяза-тельно за городскую стену, чтобы кровь ее не вернулась обратно. Но и этого мало: городские ворота не смогут справиться с «наваждением», надо, чтобы роженица пере­шла мост. Но и тогда вряд ли будет обеспечена полная безопасность. От «кровавого несчастья» можно избавиться лишь в том случае, если соорудить над гробом своего рода временную могилу из кирпичей и земли.

Первой поддержала это предложение госпожа Шэнь Пятая, за нею госпожа Ван, потом Кэ-мин, Кэ-ань и Кэ-дин. То ли они действительно напугались угроз Чэнь итай, то ли боялись снискать дурную славу непочтительных сы­новей, или же попросту решили, пользуясь удобным слу­чаем, насолить Цзюе-синю за то, что тот стал теперь внуком-наследником. В общем, они поддержали Чэнь итай. Они потребовали, чтобы Цзюе-синь немедленно вы­вез из дома жену, заявив при этом, что интересы покой­ного деда превыше всего.

Их требования хотя и прозвучали для Цзюе-синя словно гром среди ясного неба, но он принял их мирно. Он не возражал. За всю свою жизнь он ни разу не про­тестовал, какие бы несправедливости ни приходилось ему переносить. Он предпочитал плакать, сердиться, страдать в душе про себя, а на людях никогда не выражал про­теста. Он сносил все, даже не считаясь с тем, что его

358

долготерпение приносит вред другим. Таким уж челове­ком был Цзюе-синь. Судьба определила ему всю жизнь идти той дорогой, которой он шел и сейчас.

Вернувшись к себе, Цзюе-синь рассказал обо всем Жуй-цзюе, которая тоже ничуть не обиделась. Она только плакала. Плач говорил о ее нежелании уезжать. Но у нее не было сил постоять за себя, а Цзюе-синь защитить ее не мог. Вот ей и приходилось сносить издевательства.

• Ты же знаешь, я не верю в это, но что, по-твоему, я могу сделать? — Цзюе-синь в отчаянии развел ру­ ками.

• Я ни в чем не виню тебя, я досадую только, что судьба у меня несчастная, — всхлипывала Жуй-цзюе. — Зачем же тебе принимать дурную славу непочтительного к старшим? Ведь ты должен пойти на эту жертву ради меня, но я ни за что не допущу этого.

• Жуй-цзюе, прости меня, я такой трус, что не смею защитить даже собственную жену. Мы прожили вместе несколько лет... Ты научилась понимать мои горести...

• Не надо, не говори так! — Жуй-цзюе вытерла слезы платком. — Я знаю... как ты... страдаешь. Ты... доста­ точно намучился. Ты так добр... ко мне, я очень призна­ тельна тебе.

• Признательна? Ты не ругаешь меня? Сколько раз ты сносила из-за меня обиды? Тебе через месяц рожать, ты так слаба здоровьем, а я должен отправить тебя за город, где так неудобно жить одной. Я не выполняю своего супружеского долга. Я виноват перед тобой. Ведь я гублю тебя. Скажи, кому еще в других семьях прихо­ дится испытывать подобные мучения? Это я должен быть признателен тебе!— Будучи не в силах побороть горе, Цзюе-синь заплакал, обхватив руками голову.

Тем временем Жуй-цзюе перестала плакать, тихо встала и вышла, не сказав больше ни слова. Через ми­нуту она вернулась, ведя за руку Хай-чэня; следом в ком­нату зашла Хэ-соу.

Цзюе-синь все еще плакал. Жуй-цзюе не стала уте­шать его, а просто подвела Хай-чэня; тот сказал: «Папа» — и потянул отца за руку. Цзюе-синь перестал плакать и обнял его.

Прижав к себе Хай-чэня, он с нежностью смотрел на сына, несколько раз поцеловал его в лоб, потом отпустил и передал Жуй-цзюе. Он сказал упавшим голосом:

359

- — На меня больше нет надежды, ты сама хорошенько воспитывай Хай-чэня; я верю, что в будущем он не ста­нет таким никчемным человеком, как я! — Цзюе-синь направился к выходу, вытирая рукою слезы.

• Ты куда? — заботливо осведомилась Жуй-цзюе.

• Пойду за город, поищу подходящий дом. — Он обернулся к жене; слезы опять застлали ему глаза. С трудом произнеся эту короткую фразу, он быстро вы­ шел, словно опасаясь, что жена опять заговорит с ним.

Цзюе-синь вернулся очень поздно. Найти дом было нелегким делом, но он все-таки нашел маленький домик в три комнаты с крохотными окнами, без дощатого пола; солнце заглядывало туда редко, стены отсырели. Плата была сходной, но не она принималась во внимание. Выбор пал на этот дом потому, что Цзюе-синь помнил о двух условиях: «нужно за городом» и «нужно за мостом», что же касается удобств и всего прочего, это отступало на задний план. Ничего более подходящего найти не удалось.

Дом был снят. Накануне переезда Жуй-цзюе его по­сетила Чэнь итай в сопровождении служанки. Ездила смотреть и госпожа Шэнь Пятая. Никто из них ничего не мог возразить против этого дома. Цзюе-синь начал гото­виться к переезду жены. Сначала Жуй-цзюе хотела сама уложить вещи, но Цзюе-синь остановил ее, заявив, что он все приготовит, чтобы ее не тревожить. Он велел жене сидеть и только наблюдать. Пришлось согласиться. Каждую вещь, которая, по мнению Цзюе-синя, могла понадобиться Жуй-цзюе, он приносил к ней и спра­шивал:

— Это возьмем?

Она улыбалась и кивала в знак согласия, и тогда он укладывал эту вещь в чемодан или в корзину. Почти на все вопросы Жуй-цзюе отвечала согласием, кивала голо­вой и приветливо повторяла: «Хорошо!» — даже в тех случаях, когда какая-либо вещь была вовсе не нужна ей. Когда багаж был уложен, Цзюе-синь улыбнулся:

— Смотри, все готово. Я просто догадался о твоем желании. Ведь я прекрасно понимаю тебя.

Она улыбнулась в ответ:

— Да, ты верно разгадал мое желание. Ты знаешь, что мне может понадобиться,—даже лучше, чем я сама. При этом ты превосходно упаковываешь вещи. В сле­ дующий раз, когда мне доведется ехать куда-нибудь

360

далеко, я обязательно попрошу тебя уложить багаж. — Последняя фраза как-то непроизвольно вырвалась у Жуй-цзюе.